Текст книги "Теорика правительств и парламентарное правление"

О центральной администрации Франции при старом режиме уже шла речь, когда мы упоминали о весомости влияния дворцовых интриг и женских склок при выборе министров. Тем не менее, отметим, что в силу особых обстоятельств кое-когда такой пост занимали способные и честные люди, насколько это было возможно при указанных обстоятельствах. Впрочем, эти счастливые исключения случались нечасто, и большая часть министров, в особенности после кардинала Флери, оказались посредственностями, иногда полностью неспособными персонажами, мечтавшими исключительно только о том, чтобы обогатиться. Служащие министерств, естественно, четко представляли себе происхождение и характер своих начальников. Поставленные на должности по блату, благодаря протекции кого-то из влиятельных придворных, они не выделялись никакими заслугами или выдающимися способностями, в принципе необходимыми на том посту, который они заняли. Но, будучи однажды назначенными, за исключением случаев самых тяжелых ошибок, они не испытывали опасений быть смещенными, а чаще всего оставались надолго в той же должности и, таким образом, к концу приобретали некоторый опыт и компетентность, или, в худшем случае, осваивали убогую практику рутины, которой оказывалось достаточно, чтобы двигать дело вперед по следам, оставленным предшественниками. Если судить об администрации провинциальной в главном городе, то напомним, что в каждой провинции был губернатор, имевший богатый доход, позволявший устраивать обеды и приемы для провинциального дворянства, имитируя некоторым образом своим маленьким двором королевский двор, находившийся в Версале. Вся остальная работа, всё, что составляло настоящее управление, было оставлено интендантам. Рост полномочий и расширение должностных функций интендантов шел во Франции параллельно с укреплением королевской власти. В то время, которым мы занимаемся, очевидный триумф королевской власти проявился в её обширнейших и важных функциях. Тот, кто хотел бы представить хотя бы приблизительную картину этого, должен посмотреть на современных префектов. Там, где провинция была крупной, в более мелких городках, чем столица, в провинции находились субинтенданты. При назначении интендантов и субинтендантов придерживались в целом тех самых критериев, которые мы рассмотрели применительно к чиновникам центральной администрации. Хотя помимо тех оснований, которые обеспечивали бы выполнение ими своих обязанностей, добросовестность интендантов в определенной мере гарантировалась тем, что на данную должность назначались помимо протекции всегда лица достойные почтения, занимавшие зачастую весьма уважаемые позиции. Поэтому администрация интендантов по общему правилу не была столь продажной, как это можно было бы предположить по первому взгляду. Что же до способностей, то благодаря стажу они доходили до вполне удовлетворительного состояния и более того, поддерживались во приемлемой золотой середине. Из их переписки с центральными властями, сохранившейся по большей части до нас, мы можем составить представление об их административных умениях, в общем и целом не такое уж неблагоприятное.

По поводу публичных работ при Людовике XIV, то есть на начало описываемого периода, они выполнялись прекрасно: порты, дороги, каналы были построены на весьма большие бюджетные деньги с большой пользой для торговли и промышленности. Однако во второй половине правления великого Короля и в ещё большей степени при его последователях возможности бюджета почти полностью исчерпывались возросшим военными расходами, немыслимой роскошью двора и мотовством придворных. Новые работы значительной важности больше не начинались, и всё ограничивалось восстановлением и сохранением старого. Для такого рода труда правительство набирало работников из крестьян. Последние в таком случае были обязаны предоставить свои руки за ничтожную плату, а зачастую и без неё. В сущности, в конце старого режима Франция обладала немногими дорогами и другими средствами сообщения, а поскольку и это немногое было перекрыто платными барьерами и заслонами, то они делались дорогими для провоза товаров и существенно снижали скорость перевозок.

Как видно, попытка усилить экономическое влияние государства с помощью публичных работ, оказалась среди не самых счастливых. Но это была тогдашняя вера правительства, а также и частных лиц, в то, что лучший способ увеличить общественное богатство, состоит в сложной системе протекционистских таможенных тарифов и премий, предоставляемых национальному производителю. Посредством этих мер предполагалось сделать невозможной иностранную конкуренцию на национальных рынках и увеличить экспорт по сравнению с импортом. Такого рода концепции общественной экономики находились весьма далеко от истины, тем не менее, если их выдвигали люди, находившиеся у власти, то виноваты были не они, а время. По такого рода принципам строилась знаменитая протекционистская система Кольбера. С небольшими изменениями, она оставалась в силе вплоть до правления Людовика XVI. Следует сказать, что практически эта система не была лишена некоторых серьезных преимуществ. Например, упомянем значительный толчок, данный торговле с колониями и помощь в первоначальном становлении некоторых отраслей промышленности, ставшими впоследствии сильными и процветающими, которые без правительственной поддержки возможно бы и не появились. Верно и то, что после Кольбера его система, попавшая в руки людей менее разумных и прилежных, чем он, принесла вместо добрых, неважные плоды. Но наряду с этим, необходимо отметить, что экономические законы других народов отнюдь не были обоснованы более научно. Все соседние страны, та же Голландия, а во второй половине восемнадцатого века также и Англия, находились в экономическом положения ещё более удручающем по сравнению с Францией. Поэтому, та, не будучи самой слабой, не могла бороться с ними без некоторого успеха в сфере торговли и производства. И вообще, в последний период старого режима, условия жизни торговых классов скорее улучшились, чем ухудшились.

Остается высказать несколько позиций в отношении знаменитых корпораций искусств и ремесел, которые в последние десятилетия старого режима, которые столь сдерживали частное производство, что были полностью искоренены революцией. Сказать по правде, они не были результатом деятельности королевского правительства, но скорее остались в наследство от средних веков, в течение которых они имели огромное значение и серьезные основания бытия. В последние века они в значительной мере разложились и превратились в самые настоящие мафиозные группировки, притесняющие бедного работника-индивидуала. Королевская власть из-за некоторой законодательной инерции и из-за того, что корпорации не компрометировали ничем руководящий класс и не покушались на его интересы, а возможно и из-за определенного уважения, которое вызывает всё, что связано с далекой древностью, сохранила их, несмотря на их деградацию, не изменив их ни в чём. Тем самым королевская власть совершила огромную ошибку, возможно столь же масштабную, что и революция, которая их полностью отменила.

Важнейшими чертами, отличавшими французскую полицию в прошлом веке, были те, которые характерны для всех простейших и плохо организованных полицейских сил: неопределенные, но достаточно широкие, произвольно используемые полномочия, недостаток подходящих средств, которые можно было бы использовать эффективно в любое время и во всех случаях. Парижская полиция располагала исключительными полномочиями для того, чтобы сурово пресечь любое преступление, а также и для того, чтобы гарантированно защитить официальные власти от наскоков частных лиц, которые с помощью печати или каким-либо иным публичным образом, могли быть направлены против властей. То количество мелких проступков и правонарушений, которое сейчас относят к компетенции исправительных судов, тогда безоговорочно разрешались полицией. Время от времени какая-нибудь жестокая расправа или произвольные аресты устрашали воров и бродяг, во множестве шнырявших в окрестностях Парижа, а ночами и по его улицам. Кое-когда подвергался аресту и помещался в тюрьму автор опубликованной сатиры или другого выпада против правительства или против некоей важной персоны из властей. В обычных же случаях грабежи и убийства совершались почти что безнаказанно. И вот здесь, улучив момент, в печати публиковалось и говорилось всё, что хотелось. В действиях полиции просматривалась система двойного подхода. Так, например, если известный пасквиль против двора был напечатан никому неведомым бедолагой, вполне могло случиться, что полиция по своему свободному усмотрению его задерживала и устраивала ему добрую взбучку. Если та же ошибка совершалась лицом высокопоставленным или известным писателем и этот арест мог возбудить общественное мнение, то тогда он не задерживался без специального приказа короля (letter de cachet) и заботливо препровождался в Бастилию.

В провинциях общественная безопасность была обеспечена ещё хуже, чем в Париже. Каждый округ имел команду конных жандармов (marechaesse) с приказом поддерживать добрый порядок и задерживать всех, кто совершил правонарушения и преступления. Но эта команда, даже, если находилась под умелым управлением и состояла из порядочных и знающих людей, была совершенно недостаточной из-за своего малочисленного состава по сравнению с тем обширным районом, который и должна была охранять. К сему добавлялись многочисленные пошлины и выплаты за проезд по дорогам внутри и между провинциями и ненавистные права на охоту, принадлежавшие тогда исключительно нобилям. Всё это умножалось деятельностью контрабандистов и браконьеров (braonniers), группы людей, привыкших выступать против закона и тех, кто его заставлял выполнять и, поэтому очень опасных для правопорядка и общественной безопасности. Кроме этого во многих местах синьоры сохранили остатки древней феодальной юрисдикции. На их землях они сами судили мелкие правонарушения и провинности, и в пределах их владений никто не мог быть арестован королевской жандармерией за проступки, на которые распространялась их компетенция. По общему правилу синьоры свое право наказывать использовали с большой мягкостью, поэтому их территория превращалась в убежище для всех окрестных преступников.

X. Ну, а сейчас пора высказаться в отношении вооруженных сил и финансовых структур, двух институтов, которые были, если и не лучше организованы, то в качественном отношении были настолько развиты при старой режиме, что могут вполне походить на свои аналоги и при современном правительстве.

При правлении Людовика XVI постоянная армия составляла сто пятьдесят тысяч человек, весьма значительная сила, в особенности, если принять во внимание, что население Франции в те времена едва достигало две трети от существующего, а богатство страны уступало нынешнему в ещё большей пропорции. Во время Людовика XIV и Людовика XV эта численность частенько перекрывалась. Иностранная национальность не была в действительности препятствием для поступления на службу, и набирались целые полки итальянские, фламандские, ирландские, в особенности швейцарские и немецкие, хотя без сомнения подавляющее большинство солдат были французами. Рекрутирование рядового состава проходило различными способами. Кое-когда оно было добровольным, но это случалось редко. Чаще всего это были отребья народа, задержанные полицией и осужденные на исправительные работы по доброй воле или против желания, им приходилось одевать форму. Кроме этого существовали так называемые сержанты-вербовщики, получавшие известную сумму в деньгах за каждого человека, направленного в армию. Эти сержанты были самыми настоящими торговцами человеческой плотью. Они крутились вокруг молодых крестьян и праздных работников и тех из них, кто склонялся к пьянству и дебошам, подпаивали, предоставляли им по необходимости девиц, а потом, загнав их хорошенько в долги, оглушенных и ослепленных притворными обещаниями в минуту слабости или опьянения, побуждали фатально поставить подпись, которой они продавали свою свободу и жизнь. Когда же в конце концов этими средствами не удавалось пополнить свои кадры, тогда прибегали к набору по жребию. От него освобождались дворяне, все жители больших городов, буржуа, обслуга известных семей и вообще все те, кто имел влиятельных защитников или некоторое состояние, поэтому вся тяжесть набора падала на землепашца из крестьянских низов, разрывавшегося между полем и семьей. Отлученный длительным сроком военной службы от полевых работ, крестьянину оставалось покориться судьбе, приговаривавшей его к военному делу чаще всего на всю жизнь.

Материальное и моральное состояние солдата оказывалось самым несчастным. Дисциплина поддерживалась суровой и произвольной, хотя может быть менее мелочной и старательной чем та, которой подчинены военные сейчас. Занятия в принципе не требовали большого напряжения, но солдаты находились в скученном состоянии в зараженных казармах, спали вдвоём на одной кровати, питались мало и плохо, и едва ли чем могли помочь шесть сольдо, выдававшиеся каждому в качестве дневной платы. Среди собранных в казарме людей и, чаще всего деморализованных ещё до того, как они надели военную форму, устанавливалась моральная атмосфера, очень похожая на ту, что царит в тюремном бараке. Вне казармы солдаты отличались буйным и непредсказуемым поведением и, главным образом, из них появлялись те, кого называли souteneurs des fittes. У них не существовало никакой иной надежды улучшить своё положение, кроме как стать унтер-офицерами, которых по общему правилу набирали из наиболее опытных и ловких солдат. Однако в последние десятилетия их производили в большом числе из молодых солдат, выходцев из мелкобуржуазных семей, которых необходимость или неустроенная жизнь привели в ряды армии. Вот эти люди и составляли по-настоящему опасный элемент. Обладая некоторыми способностями, они могли тешить себя мыслью о том, что уже вполне готовы войти в состав офицерского корпуса, из которого они практически полностью исключались, поскольку не являлись дворянами. Поэтому они ненавидели эту касту привилегированных, которые не имели никакого иногда права и никакого иного отношения к командованию, кроме того, что сообщало им их рождение, позволявшее им относиться ко всем с высокомерием и чванством. Книги, которые несколько смягчали тяготы казармы, а ими естественно служили те, что были тогда в моде – это «Эмиль» и «Общественный договор» Руссо, не способствовали тому, чтобы примирить их с существующим порядком вещей и поддержать их терпение выносить несправедливость их положения. В конце концов, их недовольство могло иметь разрушительные последствия для спокойствия государства, как фактически они и проявились, когда представилась возможность. Поскольку офицеры, гордые своим благородством, берегли себя сколько могли от тяжелых трудов, едва касаясь материально и почти никак морально проблем рядового состава, то солдатская масса оставалась полностью под влиянием унтер-офицеров, которые, живя в казарме среди солдат, понимали их душу и нужды и умели говорить на их языке. Именно на счет унтер-офицеров следует отнести те случаи, когда во время революции некоторые полки отказывались открывать огонь против митингующей толпы, а некоторые даже присоединялись к ней, бросив на растерзание собственных офицеров.

Ближе к середине XV века благородные люди служили, как правило, в особых кавалерийских корпусах, хотя уже при Людовике XII мы находим, вошедший в обыкновение обычай, предоставлять командование подразделениями пехотинцев дворянам. Впоследствии это становится широко распространенным правилом, в то время как первый принцип отходит на второй план. Таким образом, происходит то, что с конца XVII века и, впоследствии, во всех европейских армиях, войска состоят из крестьян, а офицеры из дворян. Однако во Франции вплоть до Людовика XIV, дела обстояли далеко от того чёткого порядка, который они приобрели в период правления большого короля «gran Re» и сохранялись в последующем. Когда он занял трон, во многих полках офицеры ещё даже не носили форму и не слишком ощущали разницу между собой в званиях, но скорее в степени чистокровности и аристократичности предков. Они с трудов воспринимали, как это маркиз или граф должны согласиться с тем, что следует признать своим начальником простого кавалера. Людовик XIV приказал всем облачиться в мундиры и подчиняться согласно воинскому званию, а не геральдическому гербу. Более того, по введенной им системе сохранялись многочисленные черты, свойственные старому порядку. Младшие офицеры полностью набирались из провинциального дворянства. Они почти никогда не вырастали выше командира батальона. Большие господа: герцоги, графы, маркизы, принцы крови службу начинали сразу же полковниками. Таким образом, случалось, что безбородый юнец шестнадцати годов с самого первого раза приходил командовать офицерами, имевшими двадцати или тридцатилетнюю службу за плечами и участие в трех или четырех кампаниях. При Людовике XV всемогущая придворная камарилья настояла на принятии декрета, по которому звание майора, ранее присваивавшееся за отличие в службе или выслугу лет, передавалось для присвоения в распоряжение короля. Последний мог представить к нему любого, кто мог показаться достойным. Этот шаг практически лишил надежды значительного продвижения по службе мелкое дворянство, старевшее в низких званиях.

В пехоте и кавалерии в большинстве случаев достаточным оказывалось благородного происхождения и кое-какой поддержки при дворе, чтобы получить офицерский чин. Кадетские школы, введенные при Людовике XIV, несколько раз последовательно закрывались и открывались вновь. Но, в принципе, никто не верил в необходимость какой-то специальной подготовки для замещения офицерской должности в двух упомянутых родах войск. В артиллерии и инженерном деле, естественно, дела обстояли по-другому. Так называемые артиллерийские школы, учрежденные также Людовиком XIV, продолжали работать, и их необходимо было закончить, чтобы стать офицером. Для поступления в них теоретически хватало дворянского звания. Но потом необходимость получить технически грамотный персонал вынудила проводить экзамены (buon passaggio). Однажды, в случае, когда требовалось проявить строгость, на экзамене на офицерский чин, генеолог Шерин отклонил какое-то количество учеников, потому что они не были дворянами, в то же время как аббат Боссюэ, экзаменатор по математике не пропустил других по причине полного отсутствия знаний. Получилось так, что те, кто был одобрен Шерином, были отвергнуты Боссюэ, и наоборот, и из сотни учеников лишь четыре или пять смогли соединить дворянство и знания – два качества, необходимые для службы.

В военно-морском флоте необходимым образом пришли к аналогичной системе. В первые годы правления Людовика XIV командование кораблем отдавалось благородному, который, совершенно не разбираясь в морском деле, оставлял управление кораблем на лоцмана и на других моряков практиков, находившихся на борту. Этот порядок имел самые тяжелые последствия, вынуждавшие подчас преодолевать условности этикета и отдавать командование целой эскадрой плебею. Впоследствии учредили школы для морских офицеров, в которые, для привлечения персонала, бесплатно допускались в большом числе дети мелкопоместных дворян.

Если бы мы захотели затронуть тему финансов государственных, то нам следовало бы начать с установления того, до какой величины доходит годовой актив его бюджета, с определения его публичного долга, других статей его расходов, основных налогах, о способах их истребования, общественных классах, на которых в наибольшей степени они возложены.

До министерства Некера во Франции не существовало того, что называют бюджетом. Все публичные доходы рассматривались как частные доходы короля. Последний тратил их бесконтрольно для удовлетворения собственного удовольствия, сохраняя славу и блеск королевства, а также поддерживая благосостояние своих самых преданных подданных. Из бюджета, впервые составленного Некером и из других данных, предоставленных людьми, разбирающимися в данной материи, вытекает, что с середины восемнадцатого века вплоть до революции, годовые доходы короля, которыми и были доходы государства, колебались от четырехсот до шестисот миллионов. Таким образом, средняя величина дохода составляла пятьсот миллионов.

Чтобы приблизительно представить себе весомость данной суммы, нужно напомнить, что век назад деньги стоили в два или три раза больше, чем сейчас. Кроме того, если общая сумма налогов берется исходя из индекса относительного богатства, концентрируемого в руках государства, необходимо иметь в виду весь комплексный уровень национального богатства: естественно, та же сумма, полученная от бедной страны, будет указывать на налоговое бремя более тяжелое, чем в том случае, когда она собирается от богатой страны. Франция прошлого века была достаточно богатой, но менее богатой, чем сегодня. Точное соотношение между ее богатством тогда и сейчас установить мы не можем. Однако тот факт, что в 1788 году французский экспорт достигал 354 миллиона, в то время как в наши дни он значительно превышает цифру в четыре миллиарда, дает об этом четкое представление. Пятьсот или шестьсот миллионов доходов, приносимые налогами, представляют собой, таким образом, груз куда более обременительный, чем тот, который на первый взгляд может показаться. Следует сказать, не боясь ошибиться, что этот груз, с учетом слабой продуктивности земли в то время, в основном принадлежавшей Церкви и крупным собственникам дворянам, слабо заботившимся об ее плодородии, а также незначительного развития промышленности и торговли, ощутимо превышал ту сумму, которую без какого-либо ущерба для их совершенствования экономические силы нации могли бы вынести.

Способ, которым тратились финансовые средства правительством, разумеется, не способствовал увеличению национального богатства. Публичный Государственный долг поглощал 207 миллионов годовых для погашения процентов. Отмечалось, что тогда французское правительство не брало в заем деньги под четыре или пять процентов, как сделало бы в наши дни правительство, чье финансовое положение было бы приведено лишь в посредственный порядок, а под десять процентов. Принимая во внимание большой процент (ссудные?) на деньги в те времена, как и слабую платежеспособность, и обеспеченность должника, необходимо признать, что доход был не слишком велик. В любом случае процентная нагрузка достаточно ощущалась в государственном бюджете. Армия и флот стоили дорого, двор и королевская роскошь поглощали, по меньшей мере десятую часть государственных доходов, остальные деньги источались, поскольку государство, поедая собственные ресурсы в зародыше и покупая всё в кредит, вынуждено было платить огромные проценты, чтобы оплатить эти авансы. На управление, правосудие, общественные работы, общественное образование оставались жалкие крохи бюджета. Из этих крох большая часть шла на оплату тех мест, которые представляли собой истинные синекуры привилегированного класса, и лишь самая незначительная часть из оставшегося использовалась на пользу обществу.

Взыскание налогов осуществлялось с помощью сложной системы генеральных подрядчиков, которые субсидировались и контролировались целой армией чиновников. Эта система была дорогостоящей и, в принципе, бесполезной как для правительства налогоплательщиков (кроме, пожалуй, узкого класса привилегированных), так и для самих подрядчиков налогов, сформировавших свой собственный, особый класс. С ним обращались со смешанным чувством презрения и почтительного раболепства, внушаемым богатством, проистекающим из рода деятельности, которое вызывает отвращение. Этот класс народ заклеймил прозваньем maltole.

О самих налогах мы распространяться не будем. Уже известно, что почти все они выплачивались третьим сословием, то есть теми, кто не принадлежал ни к нобилям, ни к церковникам (ни благородным, ни духовным лицам). Существовала древняя сентенция, что во Франции, дворянство поддерживает блеск и могущество государства кровью, духовенство – молитвой, а народ – деньгами. Мы уже убедились, что это так называемый взнос дворянской кровью сводился ни к чему иному, как занятию в армии привилегированного положения. Что же касается духовенства, то без сомнения оно своими молитвами призывало помощь Божию к решению общественных дел, но поскольку мы не знаем, в какой мере эти молитвы были услышаны, поэтому мы не можем точно подсчитать ту поддержку, которую от них получило государство. То, что остается истинного, невыносимого, тяжелого из старинного изречения, было денежным гнетом, который почти весь был взвален на плечи простолюдинов: три прямых налога, двадцатая часть, подушная подать и оброк (taglia). Духовенство было полностью от всего этого освобождено благодаря легкому бесплатному дару. Дворянство платило лишь первые два, причем основой облагаемой налогом суммы служит их декларация. Народ же платил все три. Строгость и фискальность, инквизиторская жестокость, с которой его заставляли платить пропорционально бедности и отсутствию защитников налогоплательщика. Бедняки крестьяне оказывались разоренными, подчас низведёнными в ужасающую нищету, обреченными на хронический голод. Косвенные налоги на соль, вино, табак, помимо таможенных пошлин и сборов, которые выплачивались во всех городах, обнесенных стеной, отличались по своему характеру тем, что в основном давили на бедных. Придворные и чиновники высокого ранга, которым приходилось все же что-то платить, умели подтвердить на практике истинность евангелического принципа: кто даст одну (монету?) получит назад сто. Поскольку от них зависело, кому разрешить тот или иной выгодный подряд на сбор налогов, они предоставляли его тому, кто обыкновенно демонстрировал свою благодарность щедрыми подарками.

XI. В главном и целом мы описали систему управления, по всем направлениям которой произвольное мнение, пристрастность, фаворитизм были главными принципами и, так сказать, формировали внутреннюю и существенную часть его природы. При всём этом не следует полагать, что из-за одного указанного обстоятельства, его скорое и полное крушение было неизбежным. Правительства не менее несправедливые, не менее незаконные продолжали оставаться подчас веками, но в нашем особом случае другие причины должны были ускорить катастрофу.

И, прежде всего, простой народ, этот необходимый элемент любого серьезного социального переустройства, чувствовал и временами сильнее обычного эту слепую силу, толкавшую его на кровь и на восстание, силу нищеты и голода. Мы имеем в виду не бедность – от неё народ фатальным образом не застрахован нигде и никогда. Но когда бедность доходит до крайности, она может вылиться в жестокое восстание и зверство. Во Франции в предыдущем веке эта крайняя бедность ощутимо затронула крестьян. Речь не идет о той курице каждое воскресенье, которую упоминал Генрих IV, но о том, чтобы иметь хлеб насущный. Ржаной хлеб, гречка, пожалуй, каштаны хороши, чтобы утолить голод, но не поддержать здоровье и силу в теле, но даже этого и то не доставало. В некоторые зимы в деревне буквально умирали от голода, ели траву и жёлуди. Когда человек оказывается в таком экстремальном положении, он становится зверем. Всё умолкает перед непреодолимой необходимостью насытиться, он ненавидит любого, кого находит тучным. Животный инстинкт убивать, похищать и умирать в борьбе, источая беспредельный заряд ненависти, злобы, зависти, накопившийся среди стольких страданий, становится господствующим. Чернь в этом состоянии может сдерживаться только до тех пор, пока прочность общественного организма настолько неколебима, что не позволяет зародиться, малейшей надежде опрокинуть его. Такие несчастья переносятся, сохраняя спокойствие лишь до тех пор, пока люди убеждены в том, что эти беды абсолютно неизбежны. Однако едва общественное здание обнаруживает признаки колебания, едва только проблеск надежды появляется на глазах несчастных, неизбежно их энергия взрывается порывом безрассудным, отчаянным, диким, который все сметает, всё разрушает. Сотрясается вся общественная организация и принуждается обновляться на более прочных основаниях.

И во Франции в элементах, способных перестроить политический класс недостатка не ощущалось. В течение всего восемнадцатого века буржуазия приобретала и приобрела два главных реквизита, которые теперь потребовались для вступления в него: деньги и знания. Подрядчики налогов, коммерсанты, промышленники, адвокаты, врачи, буржуа во всех главных городах вкусили достатка, часто богатства. Иногда они скупали собственность разорившихся нобилей, вынужденных её продавать. Имея те же самые средства, что и дворянин, буржуа обеспечил себе тот же уровень жизни. Он допущен в салоны, где по своему духу и образованию он находится не на вторых ролях. Круг его чтения одинаков с тем, что занимает досуг герцога и маркиза. Хорошее знание практических сторон жизни, законов, дел, которыми он занимается, едва ли уравновешивается умением (деликатно) потягивать винцо тех, кто щеголял всего лишь своей придворной ловкостью (savoir-faire) и этикетом (bon ton). Равный дворянину во всем, он превосходил его в активности и энергии. Лишившееся приоритета и первенства дворянство окопалось в траншеях своих привилегий и вооружилось против дерзостью и нахальством. Оно держалось теперь больше своего фамильного герба, служившего средством отстранения от первых постов толпы умелых конкурентов. Дворянство посматривает с ревнивой заботой на этот герб, обеспечивавший ему привилегированную позицию для продвижения вперед по сравнению с теми, кто был более ценен и имел больше личных заслуг. Нобили держат на расстоянии буржуа, обращаясь грубо и надменно с теми, кто полагает их ровней себе, демонстрируя им свое превосходство. Буржуазия, которая чувствовала, что может и умеет делать все, и видела, что она постоянно исключается из первых рядов с помощью несправедливых привилегий, для которых уже не существовало никаких разумных оснований, чувствовавшая оскорбления и поношения со стороны тех, кто лишь своим рождением оправдывает свое превосходство, также накапливала ненависть и злобу. Едва только оказавшись у руля правления, она возьмет все на себя и направит свои усилия на их уничтожение.

Какие возможности защиты остаются у законно установленной власти? Политическая формула, на которой она базируется, религиозное основание. Король есть помазанник Божий, дворянство происходит от него, духовенство состоит из верующих священников. Однако во вмешательство Бога в политические события уже никто больше не верит, даже сами привилегированные лица, более того последние может быть ещё меньше, чем остальные. Наука и философия восемнадцатого века почти полностью освободили человеческий дух от любой сверхъестественной веры, и это представление стало уже народным, распространенным, оно присутствует в салонах, дошло даже до парикмахеров и слуг. С забвением религии новые доктрины, проповедующие равенство, свободу и т. п., политическая формула, полностью направленная на фактическое свержение правительства, стали популярными. Эти доктрины разделялись и буржуазией и плебсом, которым они сулили надежды, играли на самолюбии. Они оказались привлекательными даже для умов самих нобилей, чья культура, слишком поверхностная и абстрактная, не позволяла замечать ничего ложного в этих доктринах. Дворянство видит в них некую интеллектуальную забаву и даже само прямодушно призывает к реформам и равенству, не отдавая себе отчета в том, что всё это невозможно без полного принесения в жертву их собственного социального статуса, а может быть и их собственной жизни.