Текст книги "Создатель"

И Туус понес следом такую ахинею, что разбирать сделалось тошно. Из его речи следовало, что он, хотя и уважает научный авторитет Томина, но, как истинный красолов, не может не осудить… хотя все это еще и подлежит тщательной проверке. В общем, это было ни то, ни се: «просто сплюнешь и отойдешь!». Речь свою Виктор Владимыч закончил панегириком вузу, где он зацепился сразу же после его окончания. Туус сорвал весьма жидкий аплодисмент, хотя некоторые сторонники декана немного воодушевились. Последнее, что преподаватель увидел, сходя со сцены, было изумленное лицо Шерстовой, с которой Виктор пообщался в уютной аудитории целый час до начала Конферансьона. Впрочем, после его схода со сцены страсти собрания потекли стремительной рекой болтовни. Стьюденты ФЛ-фака, один за другим, выскакивали на сцену и призывали к ответу университетское начальство и лично декана Титоренко, студенты-историки припомнили, что во время недавней экспедиции их кормили перловой и рисовой кашей, а тушенку и сгущенку стащили «начальствующие быдлюки». Некоторые преподаватели с истфака и физфака, вспомянув буйную младость, также ринулись на штурм зашатавшегося Хапова и Титоренко.

Все старые счеты были обнародованы публично: преподаватель с кафедры линвистики Хорошкина вспомнила, что ей вовремя не дали квартиру, которая отошла "проститутке Брулиной", доцент ФЛ-фака Чимбуркевич посетовал на "отсутствие научной мысли в стенах Юника", Магнолия Антоновна Колобродина некстати приплела сюда Сашу Солженицына, обвинив в "фашиствующем взяточничестве" Гадюшину, декана Рабфака… В общем, свинский скандал! да еще какой! Декан Титоренко сидел, уже совершенно подавленный, не в силах смотреть на происходящее. Проректор Хапов пытался было что-то оправдательное прошамкать с трибуны, но студенты посоветовали ему выучить русский язык, прежде чем открывать свой рот. Собрание уже вел Савостиков, но так бездарно, что лишь усугублял ситуацию.

Первый товарищ из Инстанции уже заканчивал свою служебную записку, посматривая на поникшего Якова Васильевича и в душе радуясь позору "гнилой интеллигенции". Заключительное слово Томина лишь внесло ясность в споры об ответственности ответственных лиц… По его словам выходило, что все пункты обвинения, о которых он упомянул в Письме, уже подтвердились, на декана Рабфака Гадюшину уже заведено уголовное дело, а видеоаппаратура и магнитофоны, долгое время служившие лично Заревичу и Савостикову, в ночное время тихо возвращены в Юник. Что же касается крупных сумм, истраченных черт знает на что, то их недостачу скоро обнаружит Высокая комиссия из столицы, которая прибудет на днях. Для окончательной проверки фактов коррупции Томин просил для себя каких-то "особых полномочий"… Закончил свою речь этот новоявленный Гдлян под аплодисменты всего зала. Особенно радовались демоносцы, а Гор Голиков тоже успел что-то выкрикнуть с места, обвинив в развале страны проворовавшуюся власть красоловов. Присутствовавшие ментуриане, потрясенные происшедшим, перестали вмешиваться в события и стали потихоньку покидать зал.

Студенты с мест бросились поздравлять Томина, многие преподаватели также потянули к нему свои руки, а Ответственный студент с младо-красоловами испарились куда-то из зала… Лишь Юрий Мант еще старался соблюсти приличия и требовал зафиксировать все в протоколе собрания. Поэт Подзипа уже забрался на трибуну, чтоб прочесть свое новое гениальное творение "Опущенные козловоры", но взбесившийся Титоренко не выдержал, вскочил и скинул его со сцены. Профессор Заревич, спокойно продремавший на протяжении предыдущих выступлений, тоже ожил и уставился на происходящее с видом оскорбленной добродетели. Неожиданно он резко вскочил и кинулся к микрофону на сцене, опрокинув стульчак.

– Товарищи! Доценты, преподаватели и прочая мелочь! При ком мы живем, я вас спрашиваю, при каком таком режиме? В Израиле, что ли мы уже или в Америке, ась? – стьюденты заорали так, что совсем приглушили голос из динамика. Мант и Томин, чувствуя, что выступление старого маразматика сыграет им на руку, успокоили раздурачившееся студенчество. – Ах вы, гады масонские… Наследники Великой идеи! К вам обращаюсь я… Ведь после всего этого позора нашего, – Заревич взглянул на представителей губернии. – Университетушко прикроют, вот ведь… Который мы с Ваней Шупкиным открывали, а не эти, нет! А из-за кого?.. Из-за этого масона поганого, – Оподельдок Иванович махнул рукою в сторону Томина, враз покрасневшего.

– Бей красолова! – явственно крикнул кто-то. Охровцы, оставшиеся в зале, бросились было искать крикуна, но без успеха.

– Дожить до таких позорных! – Заревич снял очки и почти захныкал. – До таких похабных минут моей жизни…

– Если они для тебя плохи, прочь отсюда! – крикнул уже уверенный в победе Рома Томин.

– Ведь закроют университет, а я… я куда денусь? – и Заревич взвыл, роняя скупые слезы на трибуну. – И-иии-ы.

– Пашел вон, антисемит проклятый! – крикнул Томин, решив, что теперь ему все позволено. Впрочем, поддержали диссидента уже не столь бурно.

– Посмотрите, довели! Всеми уважаемого профессора довели! – Титоренко, как никто, обрадовался заминке.

– Не зря слезу пустил! на арапа берет, – кричали студенты в зале.

– Пощадите его, ему плохо, – раздался чей-то женский голос.

– Мочить красоловов! Ректора – к ответу! – слышались возгласы.

– Перерыв! – заорал смекнувший все декан Титоренко. – Перерыв, негодяи! Револю… то есть резолюцию внесем после!

Концовка Конферансьона была окончательно смята. Заревича под руки увели пить валерьянку, Томин с быстро образовавшейся бандой товарищей требовал принять решение об исключении из Юника «прорв», Чимбуркевич пытался всучить им уже заготовленную заранее резолюцию. Проректор Хапов, которого давно уже так не поносили, с товарищами из Инстанции уединились в комнатке для инструментов и в чем-то бурно обвиняли Титоренко. Студенты в зале орали, хлопали, свистели и смеялись. Девушки ФЛ-фака обсуждали и осуждали выступление немного обделавшегося Тууса. Журналисты и демоносцы густо облепили Томина и требовали у него интервью. Все было здесь понятно.

Создатель, увернувшись от подскочившей к нему Шерстовой, собрал круговцев и громко сказал, что он уходит. Шутягин был потрясен:

– Вот оно дело-с! Надо вам подойти к Гору Голикову: вас там ждут…

– Поговорят, поорут, а все останется на местах, – вяло сказал Наркизов. – Это не наш метод. Надо уходить.

– Мант с Томиным, мля, уже готовят резолюцию, – встрял было в беседу Мачилов. – Может, поможем им как-то?

– Пусть они ей подотрутся! – создатель решительно пошел на выход.

– Постой! нельзя же так, – Шутягин не знал, что и думать. Ему казалось, что это их прекрасный шанс войти в историю Города.

– Раз лидер сказал, надо уходить, – и Думов с Мочей покорно поплелись за стремительным Гарри.

– Идите, куда он хочет, я остаюсь! – и Лассаль, прежде тихо помалкивавший, демонстративно направился к Брюхенфильду, бог знает, откуда возникшему в зале и уже обнимавшему победителя Томина.

Вместе с Думовым и Мачиловым Наркизов покинул невысокое собрание. Шутягин и Лассаль остались. Спустившись в вестибюль, Гарри закурил сигарету "Опала" и вдруг увидел Шерстову. Она в компании двух сокурсников и Милы Куренович с истфака открыто курила в фойе первого этажа. Казалось, она совсем недавно плакала, но это могло быть и ошибкой. Создатель, проходя мимо, бросил ей: "Киса так низко пала?" Непонятно почему, но на девушек, курящих в Юнике открыто, а не потихоньку в уборной, смотрели как на потенциальных или действующих шлюх. Лена бросила сигарету и поспешила к создателю.

– Гарри! я хочу уйти с тобой! – Шерстова прямо посмотрела в глаза вмиг остановившегося создателя.

– Сегодня, дорогая, не стоит, – сказал он. – Приходи лучше завтра или…

– Мы уже идем! – крикнул от входа Мачилов, позавидовавший создателю.

– Приходи! Моя комната 713, – и Наркизов, махнув ей рукой, двинулся к выходу.

– Подожди, Гарри… – и красавица Шерстова выскочила за Гарри прямо в сырой холодный ноябрь, не думая, что она совсем не одета. Кто-то из друзей сумел задержать ее, она зарыдала.

Создатель, не останавливаясь, продолжил движение. Тем временем уже закончился объявленный перерыв, и Томин со товарищи приглашали всех вернуться в зал для кворума. Студенты потянулись в зал… Конферансьон продолжался.

Записки Аборигена (из городской Летописи)

Уж и не знаю уже… Жизнь наша совсем стала непонятной! Определить боязно, в какой стране живем мы… Что по ящику базлают не передать! Соснин этот вообще оборзел: выплыл из-под моста, выжил-таки… Теперь, говорит, не успокоюсь, пока туда Главного не запихну. Депутаты такого в Верховном Совете наговорили, что и… Дескать, долой РосКомРесп, развалить его к чертям полосатым! Будем жить отдельно! Это ж куда годится? Так, и татары с чукчами и мордвой автономии запросят! Не говоря об эстонцах разных, чтоб им пусто было… Из болтовни депутатской выходит, что русские-то дерьмовей остальных; дескать, всех в РосКомРеспе душили и душат… А без нас те же хохлы с голоду подохнут, не говоря о черномазых! Эх, был бы Иосиф Виссарионыч жив, он бы им дал столько суверенитету, что подавились бы… Народ теперь слушать стали: изреките, говорят, правду-матку! А что народ сказать может? При красоловах ему особенно высовываться как не давали, так и не дадут! Неграмотный, забитый, только слушаться и умеет…

Послушались бы Леонида Ильича, глядишь – при коммунизме жили? И с водкой проблем бы не было… А то теперь, кто наглее – в демоносцы подался: демос это «народ», значит. А потом глядишь: они уж с красоловами в-обнимку ходят, на служебных машинах разъезжают… Голиков тут есть, засранец один. Уж, говорят, с самим Ухлестовым дружбу водит, а ведь Ухлестов-то прежде первым человеком в Городе был. Сейчас сник, робеет перед Тазковым-то… А может, правда, что про нас по телику говорят? Ведь вроде живешь средь людей простых, татар да русских, все едино… А иногда ни за что, ни про что так наговнят, что аж душу заломит! Вроде не сволочи, а сволочами всю жизнь живут… Один и есть у нас Савл-праведник! Да что-то реже бегать стал, трусы что ль утерял? Эхма… Да свои-то иной раз хуже чужих будут – мои-то взяли да и перестали внука к деду пускать: дескать, пьет дед-то. А другие что, за ворот льют? Все сноха – засранка, что б ей подохнуть скорей!

Ну а иначе-то можно ль жить? Бог, наверное, спецально людям большого ума не дал – родился, пожил да и катись в Матушку-сыру землю обратно… Смотришь, заботы да дела жизнь и съели! Нет ее, жизни-то! А в загробье пусть индейцы верят, мы люди неглупые. Ну а раз так, то чем же человек от другой твари отличается? Конкюренцией, что ли? Вот живет себе в лесу тигра какая-нибудь, содержит возле себя стадо, кто к ним полезет – на части разорвет…

А люди: как хапнут власти, так давай себе под ж… грести: кто сколько успеет! А под свою власть-то людей и давят: вон про Сталина чего наговорили, полстраны под мясорубку пустил… Козел усатый! Так недавно в одной стране народец одного такого прищучил: и поделом ему, кровососу трансильванскому. Может, и у нас? Тьфу, чего это я! Вырвать листок надо будет.

Университет-то наш как обосрался! Это ж надо: проворовались сукины дети! Слух прошел, что прикроют его, и поделом… Профессоров-то на свалке набрали, так что уж что… Делька Заревич – да какой из него профессор, в детстве ж вместе во дворе играли… Трус был, каких мало, и стукач! Из Шарика моего, что на цепи сидит, лучше профессор будет! Декану Титоренке, говорят, сильно попало, ну и хрен на него. Нам-то что от этого? Может и Протухова с Нырковым привлекут, вот бы радость была всем нашим горожанам… О Друге (народа-то) ничего не слышно, как в воду канул. Говорят, начал дело-то, да забросил его… А, может, не было вовсе? Наврали нам опять… Всю жизнь врали, эти красоловы – гады! Сейчас бы во власть умных да честных надо, а где их взять-то, честных?!

Кто спасет? Люди озлились, крайнего ищут. Шахтеры бастуют, работать не хотят. На заводах тоже бардак творится, комитеты создают какие-то. Да и работать-то зачем – в магазинах ни черта нет! Все испортили, а теперь вот на Главного кивают: он виноват… Болтун он, конечно, первостатейный; ему бы по на юморинах выступать, как Заханову! В натуре нашей что ль, все портить? Царь был, испортили. Лысый гений пришел, гм… Сталина – совсем опоганили. Хрущев вроде дал дышать, на свободу людей выпустил – так в дураки записали…Чего добиваются-то? Ивана Грозного что ли хотят нам вернуть?! Так ведь вернется, ежели так все будет.

По секрету скажу: уже Лысого открыто развенчивать стали. В школах учителя такое детишкам суют: те аж в обморок падают. Дескать, с Лысого гения все гадости у нас и начались! И без революции мы б в сто раз лучше жили! Это все из университета крамола идет – вот откуда… Да и Ректор-то там Барухович, а не Борисович вовсе, знайте! А Лысого гения развенчают, красоловам – капут. Без него не удержатся… Куда дальше-то! Он везде стоит, все слышит! А его и так, и эдак…

Все плохо; было плохо, стало плохо, будет – еще хуже. Где ж лучше-то? Да где нас нет! Вот ведь оно как.

Глава 4. Крах

«Он забылся… Странным показалось ему, что он не помнит, как мог он очутиться на улице…»

Ф. Достоевский

1. Зимняя вечеря

Под Новый 1990-й год создатель Наркизов ожидал к себе гостей… Его соседи по блоку – доблестные представители воспетых Лермонтовым Южных гор Аслан и Сослан – смотались к себе домой: есть яблоки, гранаты и грецкие орехи. Многие студенты разъехались на новогодние праздники по домам, и Общий дом несколько опустел. А потому ничто не должно было помешать встрече новоявленного Мессии со своими «учениками», которых по большому счету осталось лишь пять.

Скандал в Юнике, как и предсказывал создатель, завершился ничем. И Титоренко, и Протухов остались на местах, проректору Хапову объявили строгий выговор и обязали вернуть часть растраченных средств. Романа Томина лишили всяческой учебной нагрузки, выдав, правда, ему премию по итогам полугодия. С Мантом, Колобродиной и Чимбуркевичем «серьезно» поговорили, намекнув, что Юник может обойтись и без них… Профессор Заревич, правда, с месяц провалялся в больнице, но с еще большим рвением взялся за дело после своего возвращения с больничной койки. Преподаватель Туус за свое смелое выступление на Конферансьоне получил из рук ректора конверт с «подарочком» и обещание скорого назначения на доцентскую должность. Две местные газеты «Глас Города» и «Глаз Города» обменялись полемическими статейками, где прозрачно намекали на некую причастность к скандалу неких темных сил, напрямую связанных с США и Израилем, но завершались они панегириками любимой Красоловской партии и лично Главному.

Студенты ФЛ-фака поорали с неделю, но также приткнулись, когда декан пригрозил лишить отдельных крикунов стипендий… Впрочем, Томин не сдался и написал еще одно письмо в «Высшую газету», получив искреннюю поддержку Голикова с демоносцами. Наркизов мало следил за событиями в университете, будучи озабочен практической бездеятельностью Круга. Две-три попытки пробудить к активности товарищей рабочих с завода закончились тем, что Силыча в курилке одного из цехов сильно поизмяли. Мачилов, куда бы его не посылали, всякий раз заваливал порученное дело. После скандала у Кобелькова нечего было рассчитывать на поддержку организованных групп студентов: Гарри уже побаивались, привечали и не любили… К тому же Лассаль, и прежде не радовавший Наркизова, стал всячески уклоняться от встреч с ним.

Создатель стоял у холодного окна общаговской комнатки и с тоской вспоминал былое. Ему было, что вспомнить… Отнюдь не счастливый студент прибыл в провинциальный городок, наскучив столичным житьем, или по другим причинам. Хотя Наркизов был родом из губернского Пронска, он пять или шесть лет прожил в столице, там со второй попытки поступил в престижный вуз и… Карьере умного провинциала как будто ничто уже не мешало. Серьезные знакомства с серьезными людьми, удачная женитьба на сокурснице, дочери московского начальника средней руки, ясная перспектива хорошо устроиться после завершения учебы… Потом все оборвалось. В его жизни случился эпизод, переменивший и его мировоззрение, и его дальнейшие планы… Он вдруг захотел быть Цезарем, воссоздать могучую империю на новой основе; но Гарри жил не в Риме и даже не в средневековой Руси… Ударив рукой по раме, Наркизов отошел от окна и сел в кресла.

К десяти вечера стали стекаться круговцы. За два дня до этого создатель получил "вызов" из Охраны: он долго вертел повестку в руке, но решил не идти. Нельзя сказать, что это сильно напугало его, скорее, озадачило. Однако праздничное настроение было отравлено. Круговцам создатель ничего не сказал об этом, пока… Первым явился Владимир Мачилов, всегда боявшийся опоздать. Он принес бутылку шампанского, с килограмм мандаринов и две банки рыбных консервов. Создатель погрузил бутылку в холодную воду и приказал Моче готовить картошку. Думов пришел вместе с Кораморовым, что несколько насторожило Наркизова: они жили в разных местах городка. Силыч принес две бутылки водки и сигареты, Думов долго выгружал свою спортивную сумку, доставая разные банки и склянки с разносолами. Последним явился Шутягин с гитарой и сказал, что Лассаль просил передать, что прийти не может… Гарри скверно выругался, Силыч немного побледнел.

Круговцы кое-как расселись в тесной конуре создателя. Моча и Шут сели на кровать своего руководителя, Силыч и Думов устроились за столом возле балкона, сам Гарри остался в кресле, стоявшем в темном углу комнаты. Когда все угомонились, он с минуту демонстративно молчал, не начиная вечери. Круговцы молчали тоже, тревога нарастала… Наконец Гарри сделал римский жест и торжественно поприветствовал собратьев, те ожили.

– Мачилов, говори, что случилось с Лассалем?

– Откуда же я, мля, знаю! – Моча был ошарашен подобным началом вечери.

– Ты должен знать! – Гарри начал раздражаться. – Я просил тебя с ним побеседовать… по-доброму.

– Я ж сказал, что он мне сказал, что он не хочет…

– Хорошо! Что ты ему сказал на это?

– А что я мог сказать, – изумился Моча. – Сказал ему, мля, что худо будет.

– А он тебе что? – создатель, увидев бессмысленное пожимание плеч Мочи, решил поменять тему. – Предательство, как таковое, вас, очевидно, не волнует? Поговорим тогда о…

– Какое еще предательство? – ожил Думов, ухватив непокорный ежик волос. – Лассаль всегда срывается с пьянки, если баб не предвидится.

– Проясни им, создатель! – громко сказал Кораморов, узнавший о "вызове” Наркизова несколько минут назад. – Скажи все как есть!

– Помолчи-ка, Силыч! – Гарри принял решение. – Сначала я прочту свой доклад, потом решим… с Лассалем.

Круговцы, еще не понявшие, в чем дело, заерзали на своих местах, Силыч даже закурил. Шутягин, не переносивший табачного дыма, выскочил в коридорчик блока; Думов с Гарри также закурили. Мачилов стал листать календарь нового наступающего года. За все время перекура не было произнесено ни одного путного слова. Атмосфера явно сгущалась. Когда перекур закончился и Шутягин вновь вернулся в комнату 713, Гарри Наркизов приступил к зачтению своего Отчетного доклада.

– Долгие размышления мои над сутью человеческого общества привели меня к мысли, что люди по натуре своей – предатели, или склонны к этому. Христос, желавший спасти людей, предается ими, Магомет прогоняется из родного града, Цезарь только силой оружия добивается любви римских сограждан! (Хотя круговцы не очень поняли такого начала, но насторожились.) Впрочем, господа, предательство наказуемо и еще как! Царь Иван уничтожает половину населения Новгорода, желающего отложиться к Сигизмунду, Цезарь Борджиа по очереди убивает всех своих врагов-предателей, Иуда заканчивает жизнь хуже, чем собака… Такова, друзья, цена вопроса! Ибо великого человека можно предать, но счастье твое будет недолгим, а полученными сребрениками ты подавишься, как пес давится ворованной костью…

Наша деятельность в Городе показала, что и русские люди подвержены этому: трое покинули ас, один, возможно, уже донес. (Все присутствующие оцепенели, Мачилов замер с поднятым стаканом в руке.) Хотя, конечно, Слава Лассаль не совсем русский… Впрочем, вот вам параллели, как и Иуда! Пример Христа в истории показал, что одной любовью нельзя сладить с людьми: необходимо насилие во благо! Цезарь, Наполеон, Сталин – все они знали это отлично… Мы так же спасем нашу Россию, как они спасали свои великие государства, ясно вам?

Силыч встал и от волнения вновь закурил, Думов вцепился руками в край стола и завороженно слушал Гарри. Шутягин мотал головой, как бы отрицая приводимые создателем аргументы. «Сядь, Федька!» – рявкнул создатель. Но Силыч и ухом не повел, остальные зашипели.

– Итак, продолжаю доклад… После злополучного 17 года Россия заново прошла свою двухтысячелетнюю историю. Сначала были первобытность и натуральный обмен (эпоха Лысого гения), затем наступил рабовладельческий строй (Сталин с лагерями), потом – феодальный (Бровеносец с покорными и жаждущими «крепостной зависимости» роскомресповцами), теперь пришел Ренессанс России… Еще долго и трудно мы будем идти к процветанию, но итог один – усиление русского государства, высший взлет русского духа! Вы чуете этот новый дух?

Создатель посмотрел на круговцев: Силыч по-прежнему курил, Мачилов хлопал глазами, пролив воду себе на брюки, Думов от волнения чесал свою глупую голову, лишь в глазах Шута светилось какое-то понимание.

– Главный красолов разгоняет сейчас прежних феодалов и младокрасоловских подлипал, чтоб создать новый класс господ! Но сам-то он не способен и не хочет быть их руководителем… На это способен лишь Я. Именно Я и поведу вас туда – в светлое наше будущее…

"С ума он тронулся что ли?" – пронеслось в головах Силыча и Думова. Вова Мачилов ничего толком не понял, но сильно перетрусил и налил себе еще водки, чтоб успокоиться. Шутягин, в очередной раз, изумившись самомнению Наркизова, вслух произнес, хотя довольно тихо: «И ты один готов вести нас к светлому будущему?»

– Правильно, Евгений, – обрадовался Гарри. – Я поведу вас туда, но лишь избавившись от подлых предателей… Которых мы еще, может быть, до конца и не выявили…

– Хватит нам угрожать, сука! – вдруг взвыл Думов и, не помня себя, кинулся на создателя. Трудно сказать, что задело его в речи Наркизова, но он вдруг счел себя смертно обиженным…

– Стой! – Кораморов успел подставить ногу, и Думов, не добравшись до Наркизова, свалился на стол. – Скажи, Гарри, о "вызове” в ОХРу…

– О вызов-е-е… – Мачилов уронил стакан и схватился за сердце.

– О вызове в ОХРу? – Шутягин сильно побледнел.

– Что там сказали? – прошептал Думов, сильно ударившийся о стол.

– Я не ходил туда, но, возможно, мой вызов связан с теперешним отсутствием Лассаля. Нужно выяснить обстоятельно…

– Что выяснять, создатель, все ясно! – рявкнул Федька.

– Что Славка мог сказать, – замычал Мачилов. – Мы же ни фига не делали…

– Все мог! – ответил создатель. – Я ему доверял, по глупости, и кое-что сообщил лишнего… – тут Гарри нарочито преувеличивал.

– Замочить его, – вдруг выдохнул Силыч.

– Да ты что! Он не донесет, я ручаюсь, – вскочил Шутягин. – Я знаю…

– Может, морду ему набить? – робко спросил Думов.

– Набить мало… – прошелестел в комнате голосок Мачилова.

Все замерли: мысль трусоватого Мочи, зацепив одного, по очереди обошла всех присутствовавших. Силыч набычился и кивнул головой, Шутягин сильно побледнел. Думов схватился руками за голову.

– Набить ему морду согласен, а убивать не пойду, нет! – заорал Думов. – Уши от хрянуши…

– Уши, говоришь? – раздраженный создатель бросился на круговца, приподнял его из-за стола и одним ударом уложил на пол.

Хотя Захар был довольно крепким малым, Гарри без труда сломал его сопротивление и принялся елозить лицом Думова по полу, держа за правое ухо. Крепкий Думов покорно терпел пытку, схватившись своими враз побелевшими руками за длань создателя. Некоторое время все круговцы стояли и тупо смотрели на происходящее.

– Стой, Гарри, ты что… – Шутягину и Силычу с трудом удалось оторвать Гарри от непокорного Дума.

Побитый Думов был уведен Федькой в ванную умываться, потрясенный Шутягин хлопнул водки и закусил мандарином. Создатель грозно велел Мачилову подавать на стол. Окончание вечери было скомкано и носило грустный характер. Тосты принимались круговцами как-то вяло, каждый думал только о своем. Захар скоро отпросился домой и быстро ушел, не простившись с создателем. Следом, придумав какие– то совершенно дурацкие отмазки, убрались и Моча с Шутягиным. Гарри и не удерживал их. Лишь Кораморов довольно долго просидел у Наркизова, решая с создателем какие-то текущие вопросы. Наркизов, недовольный случившимся инцидентом, отвечал ему вяло и неохотно. Кораморов даже заметил после девятого тоста: «Я думал, ты железный, а ты обычный у нас…». Создатель на это рассмеялся, но смехом отнюдь не веселым.

Впрочем, развить свою мысль до конца Силыч не рискнул. Около половины первого ночи ушел, наконец, и он. Создатель, наскоро помолившись, бессильно рухнул на разобранную постель…

2. Явление Шерстовой

Новый год круговцы встретили кто где… Федька пил со своими друзьями-рабочими и даже не поздравил создателя. Шутягин зашел к Гарри на десять минут 31 декабря и скоро удалился, сказав, что его ждут в компании Маэстрина. Мачилов клятвенно обещал прийти и отметить праздник вместе, но так и не показался под Новый год. Захар Думов вообще хотел было выйти из Круга, но после разговора с Силычем передумал… Наркизов, оставшись совсем один, спокойно отметил праздник в своей комнатенке и лег спать в пять минут первого, невзирая на шум и гам, стоявшие в Общем доме.

Первые дни января лишь подтвердили опасения создателя, что Кругне та организация, которая ему теперь нужна. Круговцы, за исключением Шута, явно избегали его. Гарри почти перестал появляться в Юнике, наплюнув на не сданные зачеты, и лишил себя последней связи с Мачиловым и Думовым. Кораморов также куда-то исчез… Провал на последнем заседании Круга имел

для самого Гарри резко негативные последствия: он ослабел и часто стал появляться в других комнатах 7 этажа, где прежде почти не задерживался, обитатели которых весьма любили "ударять по пиву" и другим веселящим напиткам. Скоро Наркизова узнавали там, как родного; пьянки стали для него ежедневной обязанностью.

Утром 10 января доблестное студенчество Юника выползло на зимнюю сессию, т. е. такое мероприятие, когда люди, ни черта не делавшие в течение пяти месяцев, надеются "выучить" предметы за пять дней и сдать их профессорам, которые освоили эти же предметы подобным же образом. В это утро Наркизов проснулся в самом мрачном настроении и с возникшим любовным желанием (следствие пивной пьянки накануне). Обдумав было вариант с одной общаговской девочкой с пятого этажа, Гарри махнул рукой и стал искать пачку сигарет… Без четверти десять в дверь его комнаты тихо, но настойчиво постучали.

Решив, что это вернулись его соседи по блоку, Гарри решил было не реагировать. Но стук повторился, и за дверью раздалось тихое покашливание… Сомнений быть не могло! Наркизов вскочил и распахнул дверь. Там стояла Елена Шерстова, несколько похудевшая и осунувшаяся – то ли от любви, то ли от напряжения сессии, в очаровательной меховой шубке, модных сапожках и с сумкой через плечо. Встретив Новый год в компании Власа, она окончательно убедилась, что Гарри единственный человек, которого она любит. Так и не найдя его в Юнике, она долго размышляла, и, наконец, решилась явиться к создателю в общагу. Теперь, кусая губы, Шерстова ждала всего…

– Есть в мире счастье редких встреч! – продекламировал создатель, стоя перед Шерстовой в одних трусах.

– Извини, Гарри, я думала… ты забыл про сессию, – смешалась Лена.

– Ты что явилась от студенческого актива? – поморщился Гарри.

– Да брось ты! – Лена переступила запретный порог. – Ты бы, гад, хоть штаны надел…

– Тебя встречать нужно именно в таком виде! – Гарри принял у Шерстовой красивую шубу. – Раздевайся, у меня жарко.

– Совсем раздеваться? – улыбнулась Леночка.

– Можешь, совсем, – вполне серьезно сказал Наркизов.

– Может, сначала выпьем все-таки чаю? – засмеялась Шерстова. – «Как у людей повелось…»

– Чего? А-а… Я тоже люблю Высоцкого, – поморщился создатель, – но ведь мы с тобой все решили тогда на вечеринке?

– Я думаю, что ты поступил тогда отвратительно, – Шерстова кошечкой прошлась по комнате, внимательно осматривая ее. – Но, если бы ты был мне безразличен, я не пришла сегодня. Поэтому ты решай сам, что нужно сказать… От этого зависит, как у нас сегодня все сложится.

– Чай-то ставить? – Гарри напяливал на себя помятые штаны.

– Как хочешь… – Лена устало присела на кровать Гарри.

– Сейчас уберу, – Наркизов хотел было прикрыть смятые (и не совсем чистые) простыни одеялом.

– Не надо, пусть так…

– Вот оно что? – создатель сел рядом с Шерстовой. Близость ее губ, ее запах пьянили его. Он с трудом сдерживался. – Но знай, Шерстова, я не привык уговаривать кого-то… Короче, клятв не будет!

– Не надо, Гарри, – Леночка страстно прижалась к его плечу. – Я и так все знаю, милый. Ты любишь…

– Ты мне нравишься, но при этом… Как лучше выразиться: быть со мной – небезопасно, – просто сказал Гарри.

– Мне все равно, – Шерстова обняла создателя, приблизив свое лицо к его ярким губам. – Поцелуй меня.

– Вот как? – Гарри тяжело вздохнул. – Твои глаза сказали: свободно?

– Знаешь, Гарри! – Лена снизу взглянула на него снизу вверх. – Я готова тебе отдаться, но я еще…

– Ты? Любопытно, – создатель против воли улыбнулся.

– Думаешь, дура? – поинтересовалась Шерстова, помогая создателю раздевать себя. – Не хотела делать этого, с кем попало…

– Ну, вот попался я! – Гарри прижал к себе девушку и нежно поцеловал.

– Мы найдем свое счастье в любви? – воскликнула Шерстова, сбрасывая с себя блузку, юбку, колготки, чувствуя, что она в один миг теряет все, что было до сих пор ее тайной.

– Уже нашли! – Наркизов скинул с себя рубашку и страстно прижал к себе Лену. Потом почти без слов и всхлипов он сладострастно въехал в свою новообретенную подругу.

Шерстова вскрикнула, но не слишком громко… Хотя создатель был удивлен и даже обрадован невинности Лены, он быстро узнал в ее беспорядочных ласках ласки других женщин, любивших его ранее. От этого само соитие стало для него лишь повторением других, более важных и памятных. Краем глаза он взглянул на падшую деву: очаровательная Лена с распущенными волосами лежала на спине и упорно смотрела в серый потолок его серой комнаты. «Серое небо и серая грязь, серых предметов взаимосвязь», – почему-то подумал Наркизов. Почувствовав его взгляд, она в ответ посмотрела на Гарри. Он смущенно отвернулся.