Текст книги "Создатель"

– Здорово! Вот так встреча, – перед ошеломленным Лассалем, как из-под земли, возникли Мачилов и Захар.

– Дайте пройти! – Славик не захотел здороваться бывшими соратниками.

– Зачем же так-то, – Мачилов попробовал прихватить Славика за хлястик его коричневой куртки. Лассаль с размаху стукнул Мочу пакетом и развернулся к Думову.

– Мы тут проходом, эдак с полупьяна… – начал объясняться Думов. Славик, Ю не вдаваясь в детали, въехал Захару по физиономии и быстро побежал к тупику. "Там спасение!" – лихорадочно соображал он на бегу. Думов и Моча припустили следом.

– А-аа! – Славик слишком поздно заметил стоявшего на дороге Силыча. Тот не стал изображать какое-то приветствие, а сразу встретил Лассаля мощным тычком в лицо. Славик свалился на землю и взвыл, как загнанный зверь. Подбежавший Мачилов, с разбитым лицом, с размаху пнул ногой Лассаля в голову. Кровь Славика брызнула на лицо Федьке, наклонившемуся было над жертвой. Думов вдруг заорал, неизвестно почему… Кораморов, стараясь сохранить спокойствие, оглянулся, ища глазами создателя. Тот спокойно стоял рядом и не двигался… Сплюнув, Федька схватил Думова за руку и сильно дернул на себя: тот перестал орать. Затем он оттолкнул разошедшегося Ильича, пинавшего Лассаля, куда попало, и заткнул каблуком своего сапога рот жертве… Крики Лассаля сразу стихли.

– Лом в мешке! – тихо сказал Силыч. – Давай сюда…

– Не стоит… – промычал создатель, превратившийся в изваяние.

– Где, мля, где он… – заторопился Моча, расстегивая свой полушубок.

– В мешке, падло! – уже громче сказал Федька и еще вдавил каблук в рот Славика. Тот уже начал приходить в себя и даже попытался подняться.

– Нашел! – Думов протянул Федьке орудие мести.

Кораморов вытащил каблук, отступил на шаг и, почти без размаха, треснул Славика ломом по голове. Тот громко всхлипнул и затих. Федька оглянулся на поникших круговцев и прошептал: «Что встали? каждый пусть ударит…». Думов, стоявший к нему ближе всех, схватил лом и добил Лассаля. Силыч вырвал у него лом и протянул создателю. Гарри удивленно посмотрел на него и ударил… в лицо Силыча. Федька оступился и свалился рядом с убитым Лассалем, испачкавшись в крови. Думов схватился за голову, Моча оторопел.

– Зря ты так, создатель, – с трудом поднялся Кораморов. – Зря ты это…

– Добей его, Федька! – завыл Моча, которому в темноте показалось, что Лассаль зашевелился.

Обращение Мачилова, не совсем понятное, заставило Наркизова отскочить в сторону. Но Силыч понял Мочу, поднял лом и, прицелившись, проломил еще раз череп уже мертвому Лассалю, после чего Думов потерял сознание и грохнулся оземь. Гарри нервно закурил и тихо сказал: «Это крах…» Все вдруг обратили внимание, что где-то громко играла музыка, весело смеялись. Весенний воздух пьянил своей свежестью, хотелось жить и любить… Лассаль не двигался.

– Что встали, козлы! Хоронить, кто будет? – Силыч поднял Захара, пришедшего в себя, и спросил у него что-то.

Мачилов, причитая, как пономарь, бегал вокрут того, что еще недавно называлось Лассалем. Создатель подошел и посмотрел в раскрытые глаза Лассаля, глядевшие в тяжелое небо. Мешок наконец-то нашелся… Вместе с Думовым Федька с трудом затолкал тело убитого им человека туда и позвал Мочу. Втроем бесы потащили Лассаля в подвал ближайшего подъезда: открыв дверь отмычкой, Силыч исчез во тьме. Гарри, как сомнамбула, последовал за ними… Зажегся свет, и по Федькиному приказу круговцы потащили тело Славика в подвал. Гарри не пошел туда…

– Ничего они не найдут, – приговаривал Кораморов. – А найдут, спишут на местных…

– Где создатель? – вдруг вскрикнул Моча.

– Был тут, – сказал Думов. – Наверху остался…

– Не сбежал бы! – сказал Силыч и бросился наверх.

Наркизова нигде не было. Взвыв от ужаса, бесы побежали за ним к остановке, ничего уже не думая. На остановке создатель уже садился в машину, остановленную им. Силыч заорал, чтобы он подождал их… Гарри нехотя отошел на два шага от тачки, сказав водителю, чтоб он не уезжал. Водила занервничал и попробовал нажать на газ. Гарри строго поглядел на него.

– Куда, зачем? – прохрипел подбежавший Федька.

– Все сделано, не забудь еще про пакет, – тихо сказал Гарри.

– Весь вечер пили у меня, понял? – с ненавистью рявкнул Силыч.

– Понял, Силыч, ступай! – и создатель снова полез в тачку. – Поехали…

– Стой, мля! – ничего не слышавший Моча попробовал остановить машину руками, но она сорвалась с места, едва не придавив его.

– Пьяные привязались, так вот, – пояснил водителю Гарри, тот невесело хмыкнул ему в ответ.

Думов немного пробежался за машиной, что-то крича и ругаясь. Силыч иронично осмотрел соучастников и тихо сказал: "Пошли назад!". Они услышали его… Вернувшись к подвалу, Силыч послал Мочу осмотреть место убийства: не забыли ли чего. Потом он долго оттирал свой сапог от крови и успокаивал трясшегося от страха Захара. Вернулся Мачилов с пакетом Лас– саля: "Тут коньяк у него, Федор Силантьевич! Что делать?". "Выпей, Моча, за его здоровье!" – захохотал Кораморов. Думов посмотрел на них и содрогнулся. "Весь вечер пили у меня! Кто надо, подтвердит," – добавил Кораморов, чувствуя теперь свою неодолимую силу. Думов и Моча кивнули ему. "Шуту скажете то же: весь вечер пили у меня, и все! Ясно?" – продолжил Силыч. Мачилов снял свой дурацкий полушубок и поклонился. "Кто продаст, задавлю!" – добавил Федька напоследок и, завернув испачканный лом в пакет, исчез в темноте.

Бесы, дрожа, пошли следом. Мачилов предложил было Захару распить коньяк, но тот схватил бутылку и швырнул ее куда-то далеко во тьму. Послышался звон стекла… Моча надел полушубок и, шатаясь, побрел к следующей остановке. Думов сразу растворился в темноте. Федька замел следы и пришел домой только в пятом часу утра…

5. Предчувствие создателя

Гарри Наркизов вернулся в тот вечер к Савлу в подавленном состоянии. Несмотря на прогнозируемость результата, он был искренне потрясен случившимся… Расправив свои густые темные волосы, он сел у раскаленной печки в той половине дома, где обитал Савл, и задумался… Старик Голицын, высохший, с длинной белой бородой и морщинистыми руками с набухшими венами, как-то странно взглянул на создателя и попробовал заговорить с ним. Создатель очень вяло отвечал, и Савл, ничего не спросив, покачал головой и ушел кормить скотину.

Наркизов познакомился с Савлом еще осенью в Юнике, куда старик имел обыкновение заходить на лекции по истории, изумляя студентов и смущая преподавателей. Они как-то очень быстро сошлись, потом создатель сходил к нему домой и остался доволен чистотой и уютностью комнат отшельника… Теперь, после изгнания из Общего дома, Наркизов, после недолгих скитаний, перебрался к Савлу и занял вторую половину дома, которая, правда, не отапливалась. Тут он и обитал теперь, кое-как помогая Савлу по хозяйству.

«Ужель он прав, и я не гений? – думал создатель, положив свою голову на руки. – Неужели жертва так страшна, а раскаяние так неотвратимо? А как было Юлию Цезарю, Марию, Бонапарту?». Создатель скосился на образа, висевшие в углу, и нащупал на груди испорченный евангельский крест, бывший на нем постоянно. Впервые за последние годы он чувствовал, что былая уверенность покидает, а вместе с ней – и жизненные силы. «Ужель он прав…».

Снова вошел Савл и тихо сказал, что затопил камин во второй половине. Он делал это весной нечасто, и Гарри поблагодарил, сказав, что скоро уйдет к себе. "Да сиди ты, не гоню!" – успокоил его отшельник и снова пропал в сенях. Наркизов взял со стола Новый Завет и, раскрыв наугад, прочел оттуда: «Но Иисус сказал ему: иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов». Создатель вздрогнул и быстро захлопнул евангелие от Матфея. Затем он перешел на свою половину и там закурил. Стать Цезарем, чтобы завершить дело Иисуса – это оказалось невозможным. Люди не стоят второго, а сам он не смог первого. «Куда же теперь?» – вопрошал Наркизов мрак комнаты.

Савл пришел и позвал его обедать, но Гарри в ответ промолчал. Старик привык к его странностям и не очень обиделся. Потоптавшись у порога, он молча удалился. Пробило одиннадцать, чуть позже – двенадцать часов… Создатель вышел во двор дома. Небо было темно и безмолвно, весенний воздух давил своей свежестью оживающую землю. Казалось, природа оживает и возрождается после суровой зимы. И страшно было подумать, что где-то лежит распластанное тело Славы Лассаля, а где-то рыдает девушка, думая, что любимый просто обманул ее.

Гарри застонал, схватился руками за голову и сел на деревянное крыльцо. Какие-то видения преследовали его, напоминая о недавнем прошлом… Он бессильно рухнул на крыльцо дома.

Записки Аборигена (из городской Летописи)

"Вечность и жизнь бесконечная… Как связаны вы меж собой?! Я человек старый, и скоро и на погост соберусь. Но вспомню иногда свою молодость, и страшно делается… Как жить-то спешил… а зачем, для кого? А жизнь плелась, как глупая черепаха! О, теперь я знаю, какая она умная… Вот выросли, состарились, дети от нас уж ушли… Чего теперь-то делать? Теперь каждый день как благо, хоть и паршиво все, а жизнь-то одна, другой не будет. Умирать-то всем приходится, так уж, видно, Бог завел… Через сколько забудут только? Сразу, аль через год-два.

Сын-то мой Витюня клянется, что вовек не забудет… Но и сейчас-то нечасто заходит, денег в основном занять, а как помру, то и вовсе… Пока жил я, все в лучшее верил… При Сталине – в Сталина верил! При Хрущеве, чтоб подавился он своей кукурузой, верил – и подавился! При Бровеносце – в развитой коммунизм при жизни… А сам-то Леня, говорят, завирался да мильоны наши за границу сплавлял, сукин кот… Время шло, а лучше у нас тут не становилось, не было лучше, ну ничуточки! Пришел Мишаня, молодой и говорливый, перестройку с гласностью объявил, а что перестроили-то? Только воровать больше стали да продукты с прилавков исчезли, будто и не было их… Пить вот стал от отчаяния, от муки такой. И залился водкой этой, эхма.

Историю Города нашего сел писать, а чего о нем писать-то. Враждуют людишки, сжирают друг дружку, за жилье смертным боем бьются, куда нам тут до Истории! Одна история: кто кого вперед подсидит. Вроде, всю жизнь тут прожил, всех знаю, а толку что? Один Савл-праведник у нас и остался, если не помер у себя на отшибе тихо так… Господи! Одно заметил – хороших людей все меньше становится, а бандитов да ворюг – все больше!

Да и дети у нас – какие пошли! В школе одной, первой что ль, поймали ироды голубя: мучили, мучили, а он все жив! Так они ему голову и отвернули: живому-то… Это ж кого ж мы растим-то, а? Куда ж педагоги эти смотрят, мать их! Только о маленькой зарплате своей и орут… Да, главное-то чуть не забыл: слухи пошли – студента одного укокошили, вроде, свои же – с университета… Это ж куда дальше? Не по пьяни, не за девицу длинноногую, а по и д е й н ы м соображениям! Хотя и еврей, говорят, студент этот был, а все ж человек, не скот какой-то… Скоты-то себе подобных хотя бы не трогают.

А виной всему, говорят люди, Нарциссов этот, татарин приезжий, то есть… Мол для того Круг и учредился, чтоб людей тут у нас крошить… Мол, для Большого дела одним человечком пожертвовать нужно, чтоб крепче и прочнее было… Это ж надо! Да ведь и козел-то усатый полстраны за годы власти своей положил, ну и что ему? Почести до сих пор воздают, войну, говорят, выиграл, промышленность поднял… А на кой теперь она ляд нам, эта промышленность? Аспид этот Наркисов, аспид… Может, и сам Сатана… Говорят, его приход уже близко… ОХРана с ног сбилась, а поймать никого не может. Хотя нашей ОXPe только клопов у себя в штанах ловить! Куда им тут аспида поймать…

Господа! да есть ли ты? Да все равно… Прости Ты меня за все: и что водку пил, и не веровал, и красоловам-безбожникам полжизни служил… А теперь – уверовал! истинно говорю! Благодать снизошла… Хотя нет человеку на земле спасения, нету! Отпущаеши на небеси…

Боже, прости нас, грешников – глупых, злых, обманутых! Прости, что не верили Тебе, глумились… Но таков человек – не по подобию Твоему, нет. Но живет-то лишь по воле Твоей, Г о с п о…"

(на этом Записки Аборигена обрываются.)

Глава 5. Падение

«Мы прокляты, жизнь людей проклята вообще. Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват…»

Ф. Достоевский

1. Волнения

Убийство студента Лассаля произвело в Городе эффект разорвавшейся бомбы… Грозные события, заполыхавшие с январских дней по всему Роскомреспу, с кровью ворвались в тихий прежде городок. Всех потрясло, что убийство это было совершено зверски, варварски и, казалось, без особого смысла (в карманах покойного обнаружили деньги, на руке были золотые часы). Обвиняли местных хулиганов, но говорилось и о иных подозрениях.

Сам Виктор Рамин засучив рукава взялся за дело… Наплюнув на письмо Начальника ОХРа о причастности к убийству некоей организации, где Лассаль был видным членом, Рамин приказал арестовать тех подростков, которые давно уже были на крючке ментуриан. Мальчишек допросили "с пристрастием", и двое из них тут же сознались в убийстве студента…

Рамин возликовал. Не беда, что ни эти двое, ни другие "соучастники" так и не смогли вспомнить время, когда они совершили злодеяние, путались в деталях преступления, а орудием убийства называли то топор, неизвестно куда сгинувший, то камень… Главное, что ментура Города в два дня раскрыла столь зверское преступление и успокоила жителей. Газета «Глас города» назвала Виктора Рамина истинно роскомресповским "воителем против сил зла", из области пообещали заслуженную награду.

Начальник ОХРа Кузин вел тем временем собственное расследование. Он быстро нашел Тассова и Маэстрина, которые упоминались раньше Лассалем, и спросил их в подробностях о создателе. Тассов сделал предположение, что Наркизова уже нет в Городе, но наотрез отрицал участие Круга в убийстве Лас– саля… Маэстрин, ненавидевший охровцев по своим причинам, путался в ответах, ничего толком не сказал ни о Круге, ни о Наркизове, а попытается исполнить в кабинете Дормидонта свой новый шлягер "Ах, если б подавился мир наш колбасой…". За это исполнение Самсон был сильно поизмят одним из охранников и брошен озверевшим Кузиным на три дня в кутузку. Тем не менее в ОХРе уже знал имена некоторых круговцев: Шутягина, Кораморова, Шутягина и некоего Рылова. Женю Шутягина быстро обнаружили, но ничего толкового не добились и от него…

К тому же Шут имел на тот злополучный вечер железное алиби: его видели в Общем доме никак не менее тридцати человек. Федьку Кораморова обнаружить не удалось. Андрея Рылова также нашли: он оказался злостным диссидентом и философом, скрывавшимся от алиментов, но с Кругом не был связан. Кузин лично допросил его и тут же написал рапорт в Губернию, что найден еще один враг нерушимости Роскомреспа. Обеспокоенные политической подоплекой события, демоносцы во главе с Голиковым явились к зданию ОХРа всем скопом, потребовали ознакомить их с результатами расследования и были арестованы Кузиным в полном составе… Расследование затягивалось. Виктор Рамин написал Тазкову докладную о нарушении прав граждан Города Начальником ОХРа, и тому пришлось выпустить всех…

На похороны Лассаля собрался весь Юник, были даже прекращены занятия… Сначала у дома, где жил Лассаль, был проведен своеобразный митинг. Выступавшие преподаватели ФЛ-фака с чувством говорили о том, какой прекрасный студент был Вячеслав Лассаль, девушки рыдали, на Люсиль было страшно смотреть. Вылезший черт знает откуда профессор Заревич призвал всех вернуться к «старым добрым временам», когда студентов не убивали в подворотнях, а посылали в Магнитку и на Беломорканал… Маразматика тут же зашикали студенты и демоносцы.

Ректор Протухов также что-то сказал по бумажке, обозначил скорбь и уехал домой на служебной машине: очевидно, оплакивать покойного. Декан Титоренко сказал несколько прочувствованных слов, призвал всех студентов крепиться и пообещал лично следить за расследованием этого дела. Доктор Мант высказал соболезнования родным покойного и немного порассуждал в этой связи о "еврейском вопросе", вставшем во весь рост, но его никто толком не понял. Люсиль Доберманова, по настоятельной просьбе Ответственного студента, вышла тоже что-то сказать, но подавилась рыданиями и сошла с трибуны… Напоследок на сцену пробрался Фавн Подзипа и попробовал что-то вдохновенное и антироскомресповское продекламировать, но в начавшейся суете его слушали мало и неохотно.

Затем траурная процессия направилась к кладбищу за Город… На полпути ее остановил отряд охровцев, срочно вызванный Борисом Ухлестовым из Пронска, отряду под руководством некоего майора Дубова было дано указание разогнать демонстрацию. Спутав процессию с демонстрацией, они рьяно взялись за дело… Несмотря на уверения Титоренко и причитания Заревича, в ход пошли резиновые дубинки. Студенты оказали мощное сопротивление, разбив лица и шлемы нескольким охровцам… Назревал глобальный конфликт. К месту беспорядка прибыл лично Леонид Сергеевич Тазков. Ему, хотя и с трудом, удалось остановить кровопролитие. Дубов извинился и назвал имя Ухлестова, мэр пообещал намылить Бориске шею.

Процессия отправилась далее… но не в том же составе. Декан Титоренко, получив в схватке хар-рроший удар дубинкой, срочно эвакуировался в своей машине вместе с Савостиковым, оставлениям ректором «для порядка». Его поддержали многие преподаватели, причем наглый Туус умудрился даже забраться к Титоренке в машину на заднее сидение… Студенты, демоносцы и родственники Лассаля погрузились на автобусы и поехали вслед за машиной с телом покойного на кладбище. Вовремя подъехавшие ментуриане взялись "охранять" горожан от дальнейших нападений. На гражданской панихиде о Лассале говорилось и вовсе мало.

Студенты, пострадавшие в битве, требовали идти и громить мэрию. Ментуриане не возражали наказать «зарвавшихся» охровцев. Демоносцы заняли неопределенную позицию, но идея студентов казалась им не такой уж неверной. Лишь преподаватель Чимбуркевич сумел убедить собравшихся не совершать "неоправданных действий", сославшись на героический поступок мэра Тазкова. Его поддержали и родственники Лассаля. Гроб с телом Славика поставили на землю возле могилы (табуретки забыли впопыхах). Лена Шерстова начала говорить речь от имени Лассалевской группы, но не смогла ее закончить, зарыдав в голос. Люсиль не выдержала и упала в обморок. Старушки, бог знает как здесь оказавшиеся, завыли.

Отец Лассаля дал команду, и гроб быстро заколотили и опустили в землю. Она приняла тело Лассаля, как принимает в себя тела всех людей – и праведников, и предателей… Единственный, кто не побоялся прийти сюда, из тех, кто… был Мачилов. Он тоже изображал скорбь, сочувствовал Люсиль и даже дрожащей рукой бросил комок земли на гроб покойного. Круговца заметил Тассов и хотел было переговорить с Владимиром Ильичом, но тот, увидев приближавшегося к нему Романа, провалился сквозь землю… Положение гроба в могилу завершило городские волнения, связанные с убийством Лассаля. С кладбища многие из провожавших Лассаля ехали уже в бодром настроении, обдумывая свои завтрашние дела.

Великие потрясения случаются со многими людьми, но с разной долей страдания… Так, как мучился создатель в последние дни марта, страдал, возможно, лишь Иисус. Убийство Лассаля окончательно перечеркнуло многие планы Наркизова; оно оказалось вовсе не строительной жертвой для созданного им Круга, а чем-то страшным, что предваряло полный крах начинаний создателя в Городе. Напрасно Наркизов убеждал себя, что его руки чисты, что он лично не участвовал в исполнении… Напрасно он приводил доводы, уличающие Лассаля в предательстве, и тысячи жизней, положенные во славу Религии и власти, другим известным пророком.

Сознание упорно возвращало его к сцене гибели Славы, к окровавленным сапогам Силыча и истерическим вскрикам Думова… Создатель обычно вставал и беспокойно ходил по комнате. Савл последнее время стал как-то странно поглядывать на него, но ничего не говорил ни о деле Лассаля, ни о таинственных посетителях, которые приходили к Гарри за полночь. Создатель отпустил бороду и усы, но все же опасался появляться на улицах днем, предпочитая ночные прогулки. Все новости о деле Гарри узнавал в передаче Вовы Мачилова. Кораморов все-таки объявился и сам сходил в ОХРану; от него ничего не добились и отпустили, взяв подписку о невыезде. К создателю Силыч больше так и не пришел.

Бывшие круговцы, вроде Шутягина, кое-что знавшие о преступлении, притаились и помалкивали. Самым слабым звеном, по мнению Мочи, был Захар Думов… и с ним тоже надо было решать. Услышав это, Наркизов сильно стукнул Мачилова головой об стол и прогнал из дому… В одну из бессонных ночей начала апреля создатель отправился бродить по Городу, точнее, по его окрестностям. Он скоро вышел к своему любимому месту на Бечаре – небольшой отмели, кругом уходившей в покрытое еще льдом озеро.

Кое-где уже проступала вода, и огни небольшого города тускло отсвечивали в ней. Создатель подошел ближе к полынье и всмотрелся в воду. Неожиданно ему явственно почудился чудный звон колоколов над Бечарой… Откуда шел этот звон? Церковь снесли еще много лет назад, на заре строительства Роскомреспа. Гарри заткнул было уши, но звон стал еще явственней и громче… Ужас исказил черты лица создателя. Странная улыбка раздвинула его заалевшие губы, серо-стальные глаза осветились во тьме, а нос приобрел размеры гоголевского беглеца.

Гарри еще раз посмотрел на воду и остолбенел! Чудный в своей красоте русский город он увидел вдруг в грязноватой воде Бечары: прозрачные ворота, яркие маковки церквей, широкие и просторные улицы, нарядные горожане в красных и синих одеждах, и над всем этим – статуя какого-то неизвестного ему Бога… Какие-то радостные счастливые лица, какая-то новая невиданная жизнь проносилась перед ним. Это было так ярко и красиво, что создатель испугался, не повредился ли он рассудком…

Резкий порыв весеннего ветра неожиданно уничтожил изображение. Создатель еще постоял возле воды, надеясь на возвращение… Не дождавшись его, Наркизов шатаясь отправился прочь. Озеро сумрачно отсвечивало постепенно занимающийся рассвет, где-то уже проснулись и готовились к ежедневной каторге жизни местные жители. Наступал новый день нового российского времени.

2. Сталин. Кошмар Гарри Наркизова

В Город тем временем пришел очередной праздник – День демона Лысого гения. По заданию красоловов и мэра Тазкова горожане добровольно отметили его уборкой загаженных ими же после зимы скверов и палисандрий. Затем должен был состояться митинг на площади, носящей его имя. Чтобы граждане не позабыли об этом, туда свезли некоторые припасы с заваленных товаром баз Города. Набрав всего, что им было нужно, горожане обратили свое внимание на выступавших товарищей.

В ряде выступлений говорилось, что Лысый гений – колосс, который спас страну от гражданской войны и обеспечил всем россиянам безбедное существование. Горожан предупреждали насчет опасности выступления против великого и могучего Роскомреспа, так и норовившего в последнее время расползтись по швам национальных границ. Леонид Сергеич в собственном выступлении что-то долго жевал о демократизации и гласности в свете последних событий, копируя манеру Главного красолова, так что под конец речи вынужден был переспросить Ухлестова о смысле всего им сказанного. Толстый Бориска в бордовом плаще, с приколотой черной (для контраста) гвоздикой также ничего не разобрал в хитросплетении слов Тазкова и счел за благо промолчать.

Выступивший вслед за мэром начальник ментуры Рамин сообщил горожанам о блестяще проведенной его ведомством операции по делу студента Лассаля и заявил, что к празднику Первого мая все виновники преступления предстанут перед судом. Горожане что-то закричали ему, но Рамин не расслышал… Следом выступала Поддубина, в своей речи она выразила «слова благодарности городской администрации за ту помощь, что была предоставлена погибающей школе…». Ее, впрочем, слушали тоже невнимательно: нытье учителей о зарплате всем порядком надоело. Затем вышел директор городского Завода Нил Самыч Нырков… Грустный мужичок, с красным от частых возлияний лицом и носом-шишкой, который в нормальной стране не поднялся бы выше токаря 5 разряда, долго говорил об отечественной истории, которую он усвоил в рамках Краткого курса, и скорбел о "скудоумии" рабочих вверенного ему Партией завода, издевающихся над собственным прошлым.

Его на трибуне сменил демоносец Гор Голиков с лоснящимся от счастья пятачком: он обозвал все городское начальство "прогнившим и пахнущим балластом истории", потребовал к ответу Начальника ОХРа за причиненный им Городу ущерб… Голикову поаплодировали несколько демоносцев и отдельных воинствующих горожан. Завершил митинг Борька Ухлестов с пламенной речью о Великом Лысом гении, перевернувшим всю историю мира, но его завывания и вовсе не слушали. Торжественная часть митинга закончилась, была объявлена часть неофициальная.

Воспоследовала дискотека… Молодежь, в основном студенческая, дрыгалась на площади не совсем пристойно и орала новомодный шлягер "Все разрушим, разворуем!". Местные подростки поддерживали их полностью… Городское начальство сочло за благо тихо ретироваться. Охранявшие порядок ментуриане в ситуацию не вмешивались, некоторые из них даже тоже пританцовывали. Взрослые горожане смотрели на танцующих, цокали языками и говорили, что они-то в свое время… Во время дискотеки памятник Лысому гению кто-то нагло испохабил белой краской.

Гарри Наркизов не присутствовал на площади и узнал все произошедшее там от Савла. Отшельник, мелко крестясь, весьма сокрушался, что Чугунный Болван продолжает застилать глаза горожанам, отвлекая их от моления и покаяния. Гарри посмотрел на развешанные в углу комнаты Савла иконы и заметил ему:

– Этим вашим горожанам вообще ничего, кроме водки и колбасы, по-моему, не нужно. Живут сегодняшним днем, о спасении и не помышляют!

– Что ж ты не помог им, Гарри Всеволодович? – спросил обиженный за горожан Савл. – Сам же мне говорил о своей миссии великой. В чем миссия-то, где дела твои? По делам узнаете их…

– Да какая тут у вас миссия! Не хотят людишки ни власть менять, ни от красоловских принципов отходить… Я уж про веру вообще не говорю.

– А ты сам-то веришь или нет, все спросить тебя хотел, – Савл очень серьезно посмотрел на Гарри. – Крестик-то на тебе не православный, так?

– Это ты правильно заметил, – усмехнулся Наркизов. – Я в верующие и не записываюсь, лбом пол в церкви не расшибаю.

– А без веры в Бога ни одно великое дело не делается, – строго заметил Савл. – Вот красоловы в 1917-м большое дело затеяли, вроде получалось у них, а без веры-то и прихлопнул бы их Гитлер в 1941-м!

– Что ж не прихлопнул-то?

– А поверили они, когда подошел их смертный час – поверили! – Савл, будто пророк, заговорил торжественным тоном. – Восстали от неверия и безбожия! Страну нашу великую отстояли. С иконой Божьей матери облетели над Москвой и спасли Россию от дьявола немецкого. И простер Господь длань свою над Россией и защитил от супостатов.

– Эх, Савл! – покачал головой Наркизов. – Вроде умный ты человек, а что говоришь … Байки красоловские пересказываешь! И после войны Усатый горец зверствовал, да и Хрущ с Бровеносцем не лучше его были. И что ж Господь не простер над ними длань свою и не отправил их прямиком в ад?

– Значит, такова Воля его была! – отрезал Савл. – Нам, грешным, веру укрепить страданием надо было…

– Я вот свою веру изобрести хочу, – как заученное, сказал вдруг Наркизов. – Там место и богу найдется, и властителям разным, и злу, и добру… Там непротивления злу не будет, а будет покарание его, вот как!

– Ну и что, Гарри, изобрел ты веру-то?

– Изобрету, не переживай, Савл! Еще тебя в пророки позову…

– Ты прости меня, Гарри Всеволодович, – потупив голову, заметил Савл, – но много ты говоришь, а дел-то никаких нет. Вот она, правда! Товарищи твои, как бесёнки какие, к тебе бегают по ночам, советуются, почему ж днем не зайти? Вот если б ты молился чаще хотя бы…

– А ты знаешь, Савл, что крысы, например, не молятся богу…

– Балабол ты, вот что, – Савл махнул рукой и пошел прочь из комнаты. – Хотя б по хозяйству помог немного…

– Помогу, коли надо, – усмехнувшись, пробормотал создатель. Он подумал, что Савл в последние дни стал слишком уж надоедлив, да и не вечно же тут прозябать. Надо решать все окончательно и бежать из Города.

В эту апрельскую ночь создатель спал очень плохо. То ему мерещились какие-то картины его прошлой жизни: девочка, которую он любил подростком, драки с пролами-сверстниками в школьные годы, годы учения и в губернском городе, и в столице, его первая любовь и жена, его решение стать… Сознание временами как бы вообще покидало его. Он проснулся и сел на кровати. Непроглядная тьма окружала его со всех сторон… Гарри поднялся и зажег свет зеленой лампы, висевшей над кроватью. Комната осветилась на изумление тускло, видно, лампочка была на грани сгорания…

Одно место комнаты, возле кресла, вообще оставалось темным. Создатель протер глаза и присмотрелся внимательней: кресло, сброшенная на него куртка, сапоги. Ничего не обычного вроде. И вдруг… тьма расступилась: в кресле сидел какой-то человек с трубкой в руках. В комнате сразу же крепко запахло табаком и еще чем-то, не слишком приятным. «Неужели это возможно?» – мелькнуло в сознании создателя.

Человек с трубкой между тем зашебуршился и прокашлялся: "Кхе-кхе-кхе…" Гарри вздрогнул, протер глаза и сел на постель.

– Горец, ты?

– Нэ горэц вовсэ, а чечвертый пророк коммунизму, – пояснил создателю Сталин, а это, несомненно, был он. – Ви меня визывал?

– Нет, сгинь отсюда! – крикнул создатель, еще раз протерев глаза.

– Визывал! – Иосиф Виссарионович довольно рассмеялся.

– Ах да… день рождения Лысого гения! – догадался Гарри. – Что ж сам пахан не явился?

– Лэнина так называть невозможна! – возмутился призрак. – Он Сатана– сын, а Карла – отэц наш…

– А ты дьявольский дух, да? – спросил Наркизов. Он начинал находить этот диалог забавным.

– Вэрно понимашь, – подтвердил Сталин.

– Ну и воняет же от тебя!

– Оскарблаете, да? – надулся призрак. – Это завыстъ говорит…

– Зависть, к кому – тебе что ли? – усмехнулся создатель.

– Ко мнэ и Ему! Мы-то дэло дэлали, а ты так – только Лассаля укокошил…

– Ты не Сталин вовсе, ты – дрянь, бесенок!

– Ну-ну… – Иосиф Виссарионович набил свою трубку и закурил. Гарри внимательно следил за ним, силясь убедиться. Что это всего лишь видение. В воздухе, ставшем на редкость тяжелым, заклубились завитки дыма.

– Ты просто бред воображения, я не могу тебя видеть?!