Текст книги "Этна и вулканологи"

Одиночество

Программа выполнена, товарищи спустились к морю, к теплу, где их ждет лето и праздник: свежевыловленная рыба и фиолетовое вино. А я остаюсь в одиночестве. Не упомню даже, впервые за сколько лет один, действительно один на всей верхушке горы. Почти не верится, настолько я отвык от подобных даров.

Закладываю в рюкзак фонарик, противогаз, пуховую куртку, молоток, компас, увесистый батон хлеба: к этой прогулке, которую сотни туристов совершают ежедневно, надобно относиться серьезно, в особенности если остаешься совершенно один. Неважно, что эти места известны как свои пять пальцев. Даже в разгар лета, как повсюду в горах, погода может перемениться в любую секунду – разразится гроза, задует буря. И одиночество сразу станет опасным. Два года назад, меньше даже, я заблудился в тумане в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от нашей обсерватории. Я знал на этой дороге каждую выбоину, но все вдруг стало неузнаваемым в крохотной, полупрозрачной сфере, где я очутился; туман накрыл меня словно сачком.

Тумана здесь следует опасаться больше всего: склоны на Этне не очень обрывисты, так что заметить направление среди одинаковых всхолмлений, нагромождений cheires и бугорков очень трудно. А стоит заторопиться выйти из тумана и отклониться от узкой единственно легкой тропы Пьяно дель Лаго – после 1971 года она сузилась до нескольких метров, – как попадешь во враждебную пустыню, отделяющую вершину от обитаемого пояса. Пустыня эта тянется на пятнадцать километров, но каких километров!

Я знаю троих людей, с которыми приключилась такая беда. Их застал в кратере густой туман, они начали выбираться, и трое суток без еды и питья (как все наивные туристы, они не захватили ничего с собой) добирались до сосновой рощицы над Бронте, на западном склоне горы. Это был первый ориентир, первое зеленое пятно за три дня скитаний. Наверное, они бы так и остались в этой рощице, измученные до крайности, сбив в кровь ноги и порвав в клочья обувь. Последние остатки сил ушли на то, чтобы доползти до этого соснячка – единственного проблеска жизни, нежданно явившегося им в мире мрачных скал и лавового хаоса. Они бы наверняка погибли там, как погибло немало туристов, заблудившихся на Этне (которая убивает людей и таким способом), если бы не чудо. В рощице случайно оказались в тот день дровосеки; у них было вино, был хлеб, они привели с собой двух мулов, на которых и погрузили неосторожных визитеров…

Теперь я поднимаюсь к кратеру змеящейся по западному склону тропой. Солнце почти касается горизонта. Только что пронеслась короткая гроза, и в слое градин, покрывших темный пепел, проглядывает синь неба. Наверху оно переходит в прозрачно-зеленый – турмалинового оттенка – свод, собирающийся в золотую корону вокруг кровавого шара солнца. На востоке синева уже сгущается перед ранними на высоте сумерками – такого цвета бывает венчик горечавки. Последние облака недавней грозы расходятся громадными крыльями, подкрашенные снизу в золотистую охру и медь. Мир чуть покачивается, нежно кружа голову. Ночная полусфера медленно поворачивается на своих смазанных петлях, и громадный рубин солнца вытягивается вниз, к горизонту. За спиной на уже иссиня-темном небосводе проглядывают первые звезды, а впереди солнце превращается постепенно в расплавленную медь, размывается и исчезает, оставив на память изумрудную корону… Впрочем, какие драгоценности сравнятся с этой роскошью природы!

Центральный кратер я пересек в бледном сумеречном свете, когда все становится пугающим, а сознание того, что я на много верст один-одинешенек, еще более усугубляло окружающий мрак. Все обесцветилось, а белесые дымы, выходившие из бокки Нуова, затуманивали и без того нечеткие контуры. Я шел по краю широкого колодца, стараясь высмотреть где-нибудь в щели остатки расплавленной лавы. Напрасно. Несмотря на тьму, окутывающую мир, невозможно различить красноватый отсвет выходящих газов, доносилось лишь их приглушенное шипение.

Внезапный грохот каменной лавины заставляет отпрыгнуть в сторону. Конечно, ничего страшного, это обвалился кусок отвесной стенки, такое случается по полусотни раз на дню, но осторожность не помешает. После того, что я пережил в 1957 году на Стромболи, а это было, пожалуй, одно из самых сильных потрясений в моей жизни, я не особенно доверяю колодцам в активно действующих кратерах.

В тот раз мы обратили внимание, что очереди «бомб», вылетавших из жерла Стромболи, исправно отклоняются к востоку. Решено было приблизиться к кромке с западной стороны. Добрый час я простоял на его губе, наблюдал, фотографировал и снимал на кинопленку яростное кипение лавы всего в десятке метров под собой. И тут в глазок камеры я увидел, как в багрово-алый котел падает каменная лавина. Я тотчас понял, почему мне так отчетливо видна игра плавящейся лавы: это обрушилась вниз южная часть нависшего над бездной балкона! К счастью, я стоял на его северной половине…

Сейчас я обогнул кратер из чисто профессиональной добросовестности, вовсе не надеясь увидеть что-нибудь интересное. Было бы безумием карабкаться в темноте по крутым скользким откосам восточного конуса, который Вораджине насыпал в 1964 году. Здесь вообще опасно ступать без ботинок с острыми шипами. Я заметил, что столб дыма, колонной поднимавшийся при безветрии, заполнял не все жерло; какая-то часть его оставалась свободной, и именно оттуда слышалось шипение газов. Оказалось, что в том месте воронка забита раскаленными обломками. Ее ширина была на глазок метров пятнадцать – двадцать. Восточная стена кое-где нависала над колодцем, этим, кстати, объясняются частые падения камней, а иногда и обвалы.

Газы вырывались из отверстия с такой силой, что на глазах приподнимали куски породы, раскаляя их докрасна, и те горели бледно-желтым пламенем, временами окрашиваясь в зелень.

Я попытался определить местонахождение воронки по отношению к бокке Нуова. Это оказалось не так легко: редкие ориентиры поблизости исчезли, проглоченные оседанием. Условно я «поместил» бокку в центр нынешней бездны, но это чистая условность. Общеизвестно, с какой осторожностью следует подходить к подобным вещам, особенно если свидетель не располагает фотографической памятью. Прежнее устье конца 60-х годов располагалось точно в основании кратера 1964 года, метрах в двадцати к западу от того места, где зияет нынешнее широкое жерло. Напрашивался следующий вывод: органная труба, чью длину в свое время подсчитал Зеттвоог, шла не прямо, а отклонялась на несколько градусов от вертикали. Таким образом, бокка должна была где-то соединяться в «подвале» с Вораджине, и эта связь сохраняется поныне…

Я простоял там довольно долго. Зрелище действующего вулкана никогда не надоедает, на него можно смотреть бесконечно, как на костер или горный ручей. Кроме того, я не без удовольствия воочию убеждался, что даже в периоды затишья Этна, «моя» Этна продолжает работать, пусть даже в недоступной глуби.

Впрочем, ее глубины не так уж недоступны. Спелеологи нашей группы даже предлагали мне в начале недели, когда отсутствие внешней активности обескуражило нас, спуститься по лестницам или связке на некоторую глубину для замеров. Я отказался из предосторожности: слишком ненадежны были стенки, с которых то и дело вниз срывались камни.

Вспомнив товарищей, я представил, как они сейчас пируют на море в компании друзей-сицилийцев, и пожалел на секунду, что их нет со мной: они бы оценили этот внешне скромный, но по сути блистательный спектакль. Меня буквально распирало желание разделить с кем-нибудь его очарование. Хотя, очень может быть, без острого привкуса одиночества зрелище много потеряло бы. Я повернулся спиной к бокке.

Давно уже наступила ночь – оставалось дня два до новолуния. Я решил включить фонарик, чего, в общем, не люблю делать. Не люблю, потому что его холодный свет делает невидимым окружающий мир. Еще тут была неприязнь к лампочкам старого спелеолога с двадцатипятилетним стажем – в глубине пещеры мне всегда хочется выключить фонарь. В переходах по подземным галереям я неизменно тушил свою налобную лампочку, довольствуясь бликами фонарей своих спутников. Кроме естественного любопытства сумрак вокруг рождал приятнейшие романтические ощущения… Но на сей раз электричество было необходимо: свет звезд, щедро усыпавших небо, отражался на свежевыпавшем снегу – нежданный подарок Провидения в это время года, – и я не без труда нашел тропинку к Вораджине.

Странно все же, подумалось мне, что после стольких лет тебе удалось сохранить непосредственность впечатлений. Одиночество в ночи лишь усугубляло его. С каждым шагом рокот главного кратера Этны становился отчетливей, а сердце мое билось учащенней. Остановился послушать и перевести дух. Уровень шума и даже его природа явно изменились в сравнении с прежним. Я точно помнил, что раньше кратер не было слышно с этого места. Перешагнул через едва заметный гребень и, несмотря на тьму, разглядел, что из жерла поднимается пышный султан, окаймленный брызгами искр. Как и на бокке, дымы здесь отклонялись к востоку, и красное зарево посреди вулканических паров означало, что в каком-то месте выходит огонь.

Когда я встал на губе, грохот сделался оглушительным. Однако в нем улавливались отдельные вариации: рокотание на низких частотах, похожее на отдаленный гром, прерывалось внезапным надсадным ревом, напоминавшим старт реактивного самолета. Иногда раздавался сухой треск – то обрушивалась подорванная вулканом стенка.

Я спустился к нижней точке, где проходила большая трещина, рассекавшая кратер с юго-запада на северо-восток. Пурпурно-гранатовые слева и черные справа дымы напоминали акварели XVII–XVIII веков с изображением извергающегося Везувия. Я лег на плоский выступ и по грудь свесился над колодцем. Видно было лишь мигание красноватых сполохов в глубине. Пришлось встать.

И в этот самый миг земля дрогнула. Громадный кусок стены обвалился, и грохот долго еще эхом отдавался снизу. На меня обрушился град пепла и пыли, тут же засорившей глаза. Я крепко зажмурился, присел на корточки и закрыл голову руками, пережидая острый момент.

Потом двинулся по слегка подымавшейся к востоку кромке Вораджине, пока не добрался до нынешней верхней точки Этны. Оттуда я последний раз взглянул на дымовую завесу, чуть приоткрывавшуюся временами, чтобы показать кровавое великолепие озера расплавленной лавы.

О, сейчас оно было не столь кипящим, как в былые времена, не столь величественным и прекрасным, но, согласитесь, если даже случайная лужа способна произвести впечатление, что говорить о целом озере огня в несколько тысяч квадратных метров! Тем паче, что на этот раз все десять дней, проведенные на Этне, извержение нас не баловало. К тому же, как вы помните, я был один, а в такие минуты все переживаешь острее.

Я вновь пожалел, что со мной нет товарищей по группе. Такой удобный случай испытать наш новый радиометр! Ничего не поделаешь. Раз уж так получилось, придется наслаждаться эгоистически…

Чарующий эффект производил не сам огонь, а его движение – так бывает, когда смотришь на пламя или воду. Здесь движение было замедленным, раскаленная материя ворочалась тяжело и лениво, раскачивая открывавшуюся мне поверхность. Я лежал над обрывом, свесив голову.

И через минуту меня обуял страх… Что, если вдруг закружится голова и я потеряю сознание, лежа здесь, в таком месте. Я оцепенел. Подобная мысль никогда бы не закралась, не будь я один. Пришлось вытащить из рюкзака молоток, воткнуть его острым концом в землю и крепко вцепиться левой рукой в железо.

Не знаю, сколько времени я пролежал так, неотрывно глядя на переливы пурпурной лавы, на завихрения дымов, поднимавшихся со дна бездны и уходивших высоко вверх, втайне надеясь заметить что-нибудь особенное. А вдруг откроется брешь в непрозрачном куполе газов? Кто знает. Я прикидывал на глазок глубину, поверхность, объем выхода, все прочее и размышлял об этом странном феномене…

Временами накатывалось прежнее смутное беспокойство. Не то чтобы мое поведение было авантюрой – когда я начинал рассуждать, все выходило нормальным, – но одиночество все-таки действовало, да и ночная темень тоже, не говоря уже о чувстве собственной беспомощности, какую всегда испытываешь перед грозной силой природы. Живя в городе, о ней забываешь, отгораживаешься мнимой крепостью стен, перегородок, привычным набором вещей. Но попробуйте пройтись в одиночку по горам или пустыне, окажитесь одни в грозу или на вулкане, и вы сразу ощутите вековечное чувство непрочности человеческого существования на Земле, где нас из милости терпят колоссальные силы Вселенной.

В моем беспокойстве не крылось ничего нереального или метафизического. Просто шквал песка и пыли внезапно обрушился на лицо и залепил глаза. Потянулись нескончаемые секунды, когда я был замкнут в непроглядном агрессивном пространстве. Еще пять-шесть таких нападений, и мне пришлось ретироваться подальше от притягивавшей бездны и от этих зловредных туч.

Скажу откровенно: сейчас я с удовольствием оставил за спиной беспокойный кратер и спускался в мирные долины. Хорошо такой спокойной светлой ночью вкушать безмятежность вершин после стольких неоправданно сильных переживаний. Я шел в середине темной сферы среди помаргивающих созвездий. Звезды текли ручьями в фиолетово-бархатном небе, городки и селения, притягивая взор, светились огоньками в трех километрах ниже. И звезды, и огоньки сверкали одинаково, и, если бы я не знал, что подо мной человеческое жилье, я мог бы счесть себя одиноким космоплавателем среди безбрежного мирового пространства. На северном и западном склонах Этны мало городков, а селений еще меньше. Рандаццо, Малетта и Бронте лепятся редкими созвездиями, собрав в комок все свои огоньки. Они образовывали диадему более чистой формы, чем Северная Корона, что видна между Вегой в созвездии Лиры и Арктуром. Тысячи гектаров, разделяющих эти крохотные скопления светлячков, кажутся пустынными, и, может, так оно и есть?

Я спускался крупным шагом по скрипучему снегу, огибая дорогой коническую вершину горы, и тут за поворотом мне открылись новые созвездия: Адрано, Бьянкавилла, Патерно, – а темноту между ними заполняли теперь гроздья огней: южное подножие Этны густо заселено. Позади черного гребня, закрывавшего горизонт, показалось зыбкое свечение. Я знал, что это отблеск большого города. Зарево разгоралось с каждым шагом, и вот наконец появилась Катания, громадная туманность в окружении сестер поменьше: Мистербьянко, Бельпассо, Сан Джованни, Николози, Ачи Кастелло, Ачи Реале, Ачи Трецца, Джарре Рипосто, Дзафферана, Тре Кастаньи, Форнаццо, и так до бесконечности… Этна – единственная в мире гора, с чьей вершины открывается такое количество населенных пунктов. С высоты трех тысяч метров я видел мерцание огней полумиллионного города, добрый десяток многотысячных городов и бессчетно селений, где просто живет человек…

Нынешняя экспедиция заканчивалась. Нас ждал Ньирагонго.

Неутомимый исследователь вулканов

Вспоминая несколько московских встреч с Гаруном Тазиевым (на заседаниях во время 15-й Генеральной ассамблеи Международного геодезического и геофизического союза в 1971 году или на встрече геофизиков, где Тазиев рассказал мне о своих поездках в Японию, о японских друзьях – среди вулканологов у него друзья во всем мире), я всегда вижу перед собой жизнерадостного, увлекающегося человека, удивительно простого и приветливого.

Беседуя с русскими, он говорит по-русски, вставляя иногда английские или французские слова. Когда беседа на русском бывает сложной, Тазиев прибегает к помощи своей матери. Гарун Тазиев, который теперь живет в Париже, родился в Варшаве в 1914 году. Его отец служил врачом в русской армии и погиб в первую мировую войну. После смерти отца они с матерью поселились в Бельгии, в Льеже. Мальчиком Гарун мечтал стать моряком и полярником. Но обстоятельства сложились так, что ко времени второй мировой войны он, окончив Льежский университет, получил профессию агронома.

Война. Оккупация. Тазиев участвует в бельгийском движении Сопротивления. Но ему удается продолжить свое образование: он приобретает специальности горного инженера и геолога. Кем только не пришлось поработать Гаруну Тазиеву, прежде чем стать вулканологом: он был ассистентом на кафедре энтомологии агрономического факультета, потом ассистентом на кафедре минералогии, инженером на оловянных рудниках в Катанге, чиновником геологической службы в Киву…

И вот встреча с извергающимся вулканом Китуро. Тазиев обретает себя:

«Мне было тридцать четыре года по календарю, но гораздо меньше по шкале взрослости, когда я открыл для себя, во время извержения вулкана Китуро, весь набор эстетических, спортивных и научных прелестей, какой вулканология дарит человеку моего склада».

И это именно так. Трудно найти другую область человеческой деятельности, где бы научные, спортивные и эстетические радости переплетались так тесно, как в вулканологии.

Вулканы открыли перед Тазиевым свою многоликость и разнообразие своей деятельности, вулканы раскрыли в самом Тазиеве обилие и многогранность талантов.

Их, вулканов, было много на его пути. Ньямлагира и Ньирагонго в Африке, Этна и Стромболи в Средиземном море, Капелиньюш на Азорских островах, Исалько в Центральной Америке, Мерапи и Батур в Индонезии, Асама и Сакурадзима в Японии…

«У меня давно зародилась мечта совершить длительное путешествие и осмотреть как можно больше действующих вулканов. Геологу, так же как и врачу, необходим практический опыт: чем больше больных выслушивает врач, чем больше вулканов обследует геолог, тем лучше каждый из них овладеет своей профессией» («Встречи с дьяволом»).

Гарун Тазиев выступает перед нами, с одной стороны, как ученый-исследователь, с другой – как путешественник и борец со стихийными силами природы, с третьей – как художник-лирик, писатель и создатель великолепных фильмов о вулканах. Эти три стороны его деятельности теснейшим образом взаимосвязаны.

Он профессор Национального центра научных исследований и заведующий отделом Парижского института физики Земли; председатель ученого совета Международного института вулканологии. Член ряда иностранных академий и географических обществ. Гарун Тазиев удостоен многих наград и премий за свои изыскания, популярные книги и документальные фильмы.

Говорят, каждый видит мир своими глазами. Тазиев, несомненно, видит его глазами художника и поэта. И вероятнее всего, это художественное, поэтическое видение разбудили в нем вулканы. Благодаря этому таланту художника в Тазиеве мы имеем возможность читать его замечательные книги и смотреть его великолепные кинофильмы о вулканах. Этот талант сделал Тазиева прекрасным популяризатором одной из важнейших наук не только о Земле, но и о Вселенной – вулканологии.

Но недостаточно быть только художником. Нужно быть еще и борцом, своеобразным спортсменом. Нужно, чтобы риск, чтобы буквально «игра с огнем» доставляла тайное удовольствие.

Тазиев не скрывает, что нередко в особо опасные моменты он одновременно испытывает «и страх, и дерзостное желание борьбы, и беспокойство, и наслаждение…». Это, пожалуй, именно то, что нужно вулканологу.

Может показаться, что о безопасности, о технике безопасности работы на действующем вулкане не может быть и речи. Это не так. Или, точнее, не совсем так. Не совсем потому, что в поведении вулкана всего предугадать невозможно. Дело заключается в том, чтобы решить поставленные задачи, сведя риск к минимуму. Как это делается, у Тазиева описано на многих страницах. Самое главное – прежде чем предпринимать какое-либо действие, необходимо проследить за режимом вулкана. Немалое значение имеет и оснащенность вулканологов противогазами, касками, жаростойкой одеждой.

Спортивному элементу при изучении извержений Тазиев уделяет много внимания, потому что «подлинные энтузиасты не могут довольствоваться наблюдением вулкана издали, даже если расстояние это относительно невелико; любопытство толкает их на более глубокие исследования, и пассивное созерцание уступает место тонкой игре, соревнованию между вулканом и человеком, в котором на стороне последнего лишь опыт, ловкость и удача; эта борьба отнюдь не похожа на поединок тореро; это коррида, в которой бык никогда не погибает, это борьба, в которой человек может считать себя победителем, если он выходит из схватки целым и невредимым и притом обогащенным новыми впечатлениями» («Встречи с дьяволом»).

Борьба, о которой говорит Тазиев, требует от вулканолога ряда спортивных качеств и навыков. Это, с одной стороны, навыки альпиниста (вспомните подъем на вершины высоких вулканов); это, с другой стороны, навыки спелеолога (вспомните спуск Тазиева в пропасть Ньирагонго). Это и физическая выносливость и хладнокровие, требующееся, для того чтобы достичь действующего кратера и трезво оценить обстановку; это и моментальная реакция, необходимая, чтобы именно в нужный момент отскочить в сторону от летящей вулканической бомбы.

Вулканолог-художник, вулканолог-спортсмен и вулканолог-исследователь – таков Гарун Тазиев.

О своих научных интересах Тазиев говорит в книгах между прочим, вскользь и отрывочно. Мне представляется, научные исследования, которые проводит Тазиев на вулканах, можно объединить вокруг трех взаимосвязанных направлений:

1. Изучение типов и динамики вулканических извержений.

2. Проблема вулканической опасности и ее предотвращения.

3. Исследование вулканических газов.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что ни один вулканолог, ни один человек не наблюдал столько разнообразных, расположенных в разных местах планеты вулканов, как Тазиев. Уже один этот факт говорит о том, что Тазиев – крупнейший специалист по динамике вулканических извержений.

Выделяют шесть основных, так сказать, классических типов извержений. Гавайский тип. Название – производное от вулканов Гавайских островов. Характерны лавы, бедные кремнеземом, маловязкие, с потоками, способными с большой скоростью разливаться на многие километры. Сильные взрывы редки. Обычны лавовые фонтаны и нередко образование лавовых озер. Так, например, лавовое озеро вулкана Килауэа на острове Гавайи было обнаружено в 1823 году и просуществовало до извержения 1924 года.

Стромболианский тип. Название – производное от Стромболи – известного средиземноморского вулкана. Лавы также основные. Очень сильные взрывы не характерны. Как правило, не образуются большие массы вулканических пеплов. Взрывы частые, ритмичные, бомбы и шлаки выбрасываются обычно на высоту до нескольких сот метров.

Вулканский тип. Название – производное от вулкана и острова Вулькано. Лава значительно более кислая и вязкая, чем при извержениях двух предыдущих типов. Потоки движутся медленно и не достигают большой длины. Характерны сильные вертикальные взрывы, образующие так называемые пинии – пепло-газовые тучи в форме зонтичной сосны, насыщенные облаками лав и бомбами типа «хлебной корки». Высота выбросов достигает нескольких километров.

Плинианский тип. При грандиозном извержении Везувия в 79 году нашей эры погиб Плиний Старший, наблюдавший извержение. Описание извержения было сделано его племянником Плинием Младшим. Извержение Везувия в 79 году и послужило прототипом плинианских извержений. Для них характерны пароксисмальные взрывы, более сильные, чем при извержениях вулканского типа, но также приводящие к возникновению колоссальных пелловогазовых «пиний». Обычно при плинианских извержениях взрывается часть вулканической постройки, а слой пепла и лапиллей может достигать толщины нескольких метров.

Пелейский тип. Название – производное от вулкана Мон-Пеле на острове Мартиника. Прототипом послужило катастрофическое извержение этого вулкана в 1902 году, уничтожившее город Сен-Пьер и все тридцать тысяч его жителей. Для извержений этого типа характерен рост громадных, монолитных раскаленных лавовых гор – куполов и катящихся с большой скоростью по склонам вулкана раскаленных пеплово-газовых туч, насыщенных в нижних частях крупными и мелкими горячими обломками лавы.

Катмайский тип. Название – от имени вулкана Кат-май на Аляске. Извержение-прототип произошло в июне 1912 года. Это было колоссальное извержение, при котором было выброшено 28 км3 вещества. Раскаленные обрывки лавы, взвешенные в массе горячих газов, образуют при этом типе извержений раскаленные «песчаные потоки». Свариваясь друг с другом в этих потоках, частички лавы могут образовать своеобразную породу игнимбрит, что в буквальном переводе означает «огненный ливень».

Эти шесть основных типов вулканических извержений выделены, естественно, условно. Четких границ между ними нет. Один и тот же вулкан в разные периоды может проявлять свою деятельность по-разному. В то же время каждое извержение любого вулкана имеет свои лишь ему присущие особенности. Но так же как врач может поставить диагноз и предвидеть развитие болезни, опытный вулканолог может определить вероятный тип и особенности будущего извержения и предвидеть его последствия. Понятно, что изучение типов и динамики вулканических извержений теснейшим образом связано с проблемой вулканической опасности и ее предотвращения.

С этой проблемой Тазиеву приходилось сталкиваться в разных странах и не один раз. Так, например, Гаруном Тазиевым и Франсуа Легерном был предложен проект «остановки» лавового потока на Этне при извержении 1971 года. Он, к сожалению, не был осуществлен по вине лиц, боявшихся взять на себя ответственность. Извержение началось на высоте 3000 метров, но некоторое время спустя эруптивные трещины открылись на отметке 1800 метров. До первых домов и селений оставалось 1000–1200 метров. Лава текла по узкому руслу.

Тазиев и Легерн предлагали взорвать его стенки. Это привело бы к расширению русла, образованию глубокой выемки и созданию на пути потока каменной плотины. Лава вынуждена была бы заполнять эту выемку. Поток был бы остановлен на отметке плотины по крайней мере на несколько недель. Для осуществления проекта требовалось лишь пробурить несколько десятков шпуров… Но так как проект осуществлен не был, лава сожгла несколько сот гектаров садов, виноградников, отдельные фермы и доползла до жилья. Она грозила уже гибелью городкам Сант-Альфио и Форнаццо. Их спасло лишь внезапное прекращение извержения. «Людям бы не угрожала опасность, да и то, что было уничтожено – фермы, виноградники, сады, – осталось бы цело, получи мы разрешение остановить фронт потока», – с горечью пишет Гарун Тазиев («Этна и вулканологи»).

Надо отметить, что первые два направления исследований Тазиева – изучение динамики и типов вулканических извержений и исследование проблемы вулканической опасности – самым тесным образом связаны с третьим направлением его работ на активных вулканах – изучением вулканических газов.

Динамика, тип вулканической активности, особенности, характер вулканической опасности в основном определяются количеством, составом и особенностями поведения участвующих в извержении газов. Газы – самый непостоянный, изменяющийся, летучий компонент вулканического извержения. И если мало что изменится в результатах исследования от того, будет ли отобран образец лавы еще горячим или спустя некоторое время после остывания, то от момента отбора вулканических газов зависит очень многое. Поэтому в научном плане риск вулканолога-спортсмена больше всего оправдан именно тогда, когда речь идет об отборе газовых проб. Проблема количества и состава вулканических газов – важнейшая проблема современной вулканологии.

Вулканизм можно рассматривать как механизм дегазации нашей планеты. И если раскаленные силикатные продукты, извергавшиеся вулканами из глубинных недр Земли, в течение геологической истории послужили тем исходным материалом, из которого была образована литосфера – внешняя каменная оболочка планеты, то высвобождавшиеся из магмы при извержениях газы дали начало образованию ее водной и воздушной оболочек. Более того, они были исходными продуктами для возникновения жизни. В последние годы советскими вулканологами было сделано обоснованное предположение, что именно сам процесс вулканических извержений, изучению которых посвятил жизнь Гарун Тазиев, есть первый шаг от неживого к живому, есть первое звено в цепи событий, приведших к возникновению жизни.

В составе вулканических газов обычно определяются наряду с другими компонентами водород, азот, аммиак, метан, окись углерода, углекислый газ, водяной пар. Эти соединения, как показали эксперименты, являются исходными для образования предбиологических соединений, или, как еще иногда говорят, преджизни.

В 1953 году американский биохимик Миллер произвел такой опыт. Он пропускал электрические разряды через смесь газов – водород, аммиак, метан и водяной пар, – заключенную в стеклянном приборе. В результате он получил ряд аминокислот – предбиологических соединений, составных частей белка. Позднее американскими биохимиками Харадой и Фоксом та же смесь газов была пропущена через нагретый до 900 – 1000 °C песок. В результате эксперимента они также получили несколько аминокислот.

Разными исследователями было проведено много модификаций упомянутых опытов. Так, брались различные смеси простых реагентов в экспериментах с электрическими разрядами. Во всех случаях результаты были положительными.

Если мы сопоставим данные о составе вулканических газов, о процессах, происходящих в пеплово-газовых тучах, с одной стороны, и данные экспериментов Миллера, Харады и Фокса – с другой, то увидим, что условия проведенных этими биохимиками экспериментов, если их суммировать, в общих чертах напоминают условия, существующие в пеплово-газовых вулканических тучах. Для обоих случаев характерны: одни и те же газовые компоненты (только смеси вулканических газов более сложные); электрические разряды (только в вулканических тучах более мощные); начальные температуры, равные 900 – 1000 °C; минеральные катализаторы (только в пепловой туче более разнообразные).

У советских вулканологов были, следовательно, достаточные основания предполагать, что в пеплово-газовых вулканических тучах во время извержения могут образовываться аминокислоты и (так же как и в упомянутых выше опытах) многие другие органические соединения.

Извержение вулкана Тятя (Курильские острова, 1973 год) дало возможность проверить это предположение. Извержение продолжалось с 14 по 28 июля почти с равномерной интенсивностью. При этом было извергнуто около 2*10⁸м3 пепла. Высота пеплово-газовой тучи достигала 8 километров. Чрезвычайно характерным явлением были почти беспрерывные молнии, прорезавшие тучу. Представлялось несомненным, что высокие температуры и температурные градиенты, наэлектризованность тучи и почти беспрерывные мощные электрические разряды, воздействовавшие на смесь газов и пепла, должны были вызвать многочисленные специфические реакции, в том числе и такие, которые могли привести к образованию аминокислот. Силикатные частички, состоявшие в основном из кремнезема и глинозема, могли играть при этом роль носителей тепла и катализаторов, как в опытах Харады и Фокса.