Текст книги "Темная душа: надо память до конца убить"

– Вот именно, – вопреки результатам эксперимента заявила Кэт, – матрас жесткий, как доска, продавленный вдоль и поперек. Он достался ему в наследство от бабушки, не иначе. Чем он на нем занимался в последнее время, что матрас превратился в отвратительную развалюху? Использовал вместо батута? Одни шишки и бугры…

Она снова обругала матрас, в глубине души понимая, что этот исключительно комфортный предмет обихода куплен, судя по качеству, недавно и за баснословные деньги.

– Может мне нужно спать головой на юг? Где тут юг?

Решив, что юг находится в изножье кровати, Кэт перекинула туда подушку и легла головой к дверям. Некоторое время лежала спокойно, прилежно зажмурившись. Но опять вскинулась и принялась разъяренно мять подушку.

– Плохая, плохая, плохая подушка, – приговаривала девушка, терзая виновницу очередной неудачной попытки заснуть. В итоге схватила ее и зашвырнула подальше в угол комнаты. Совсем немножко полежала, укрывшись с головой. Потом распиналась, спихнула одеяло с кровати.

Она пробовала сворачиваться калачиком и вытягивалась во весь рост, ложилась поперек и по диагонали. И ругала, ругала последними словами кровать. Но кровать была не виновата. Кэт прекрасно это понимала.

– Здесь все пахнет им, – призналась она себе, усаживаясь, – Подушка, простыни, одеяло. Все пахнет им. Я больше не могу.

Девушка обхватила руками голову и стала раскачиваться из стороны в стороны:

– Я хочу спать, я хочу спать, я должна спать, спать, спать, спать….

Мантра не действовала. Кэт подтянула к носу футболку, в которую была одета, понюхала ее. Стянула с себя полностью, зарылась в нее лицом и втянула ноздрями запах.

– Его запах. Это его запах, его одеколон. Чувствуется даже после стирки. Я сейчас с ума сойду… Прочь!

Она отшвырнула от себя футболку, словно та вдруг превратилась в лягушку. И в ту же секунду пожалела о содеянном. Опять захотелось ощутить этот терпкий запах, воскресающий в голове образ темноволосого мужчины, который привел ее сюда. Ничего особенного не происходило. Всего лишь самая обычная вещь. На протяжении получаса или часа, пока она тут вертелась, призывая сон, Кэт хотела Джерри. Хотела, чтобы хозяин этой кровати оказался рядом с ней в этой самой кровати. Или хотела оказаться в другой кровати, на втором этаже, где сейчас спал он.

Она уже представляла себе, как опускает ноги на ковер, встает, неслышно выходит в гостиную, пробирается к лестнице. По ступенькам тихо-тихо, как призрак, поднимается на второй этаж, находит его комнату, открывает дверь…. И видит его, спящего. Раскинувшегося на постели… Сияние свечи, которую она держит в руке, освещает его мускулистую спину.

– Стоп, какая свеча? – встряхнулась Кэт. – Дождалась, поехала крыша. Тебе надо определенно выпить, Катя. А потом ты спокойнехонько заснешь. Решено! Иди и выпей. Воды или чего покрепче. Это же шотландец, у него должен быть скотч.

Договорившись с собой, девушка почувствовала себя лучше. Поискала футболку, ползая вокруг кровати на коленях, но ничего не нашла. И отправилась в неосвещенную гостиную в одних трусиках.

Там было пусто, прохладно, безмолвно и безраздельно царил мрак. В дальнее приоткрытое окно по-прежнему заглядывала луна. Она и висевшее над городом зарево рождали свет, который проникал в комнату, освещая стены и пол. Мебель, колонны и цветы в кадках отбрасывали безобразные тени.

– Страшно, – произнесла вслух Кэт, стараясь ободрить себя звуком собственного голоса. – Точь-в-точь логово графа Дракулы…Угораздило же меня.

Дрожа, она двинулась туда, где, по ее воспоминаниям, находилась кухня. Шершавые доски пола под босыми ступнями поскрипывали.

– Зачем, скажите на милость, гасить полностью свет, зная, что у тебя в доме гость. И что этому гостю, возможно, захочется попить. Черт, так темно… Куда идти? Мог бы оставить люстру на кухне включенной.

Она ударилась бедром обо что-то твердое, чертыхнулась. Продолжила путь, предусмотрительно держась за стену. Под руку подвернулся столик у стены. Она его помнила. Провела пальцами по столешнице и нечаянно смахнула с нее какую-то штуку. Штука оказалась шумной, загрохотала по полу. Кэт сжалась в комок и, умирая от страха, ждала тишины. Стало тихо.

– Мамочки, – простонала она. – Я никогда туда не доберусь. Я хочу пить, я хочу спать, мне холодно, мне плохо. Я понятия не имею, как вернуться в спальню. Помогите, кто-нибудь…

И словно по мановению волшебной палочки в ответ на ее стон включился торшер. В одном из кресел сидел Джерри.

– Помочь?

Кэт, стоявшая с вытянутыми руками, сначала взглянула на Джерри, потом на свою голую грудь, потом на кисти рук. Прикрылась. Худенькие ладони мало что закрывали.

– Да, – девушка зажмурилась от света, – если тебе не трудно.

– Это стало у нас доброй традицией, – подойдя, Джерри без особого смущения взглянул на ее бюст.

– Прошу прощения за причиняемые мной неудобства, – извинилась она. Выгнула поясницу, отчего грудь явственно прибавила в объеме.

– Ну что ты! Какие неудобства? Наоборот… Мне очень, кхм, приятно. Чем тебе помочь? Напоить?

– Будь добр.

– Слушай, Кэт. Зачем плутать в темноте, спотыкаться, страдать. Позвала бы меня сразу, я бы все сделал, – он прошел в кухню, достал из навесного шкафчика стакан, наполнил его водой, – Я готов исполнить любое твое желание.

– Откуда мне знать, что ты восседаешь в кресле, как тень отца Гамлета? Чего ты молчал?

– Ждал своего часа. И дождался. Почему ты не спишь?

– Не могу. На твоей кровати уснуть нереально.

Он протянул ей стакан, вопросительно приподнял бровь. Она все еще держалась за грудь.

– Как будешь пить? Тебя напоить или может…Подержать?

– Что подержать?

– Ну, – он продемонстрировал свою широкую ладонь, – у меня лучше получится прикрывать тебя, пока ты пьешь.

Кэт испепелила его взглядом.

– Нахал. Пои меня, – она вытянула шею. Джерри поднес к ее рту стакан, она напилась.

– Почему на моей кровати нереально уснуть? – Джерри поставил стакан на стол.

– Это сплошное мучение, – она вытерла губы плечом. – Я приехала сюда только по одной причине. Мечтала выспаться. Перспектива ночевать в аэропорту на креслах меня пугала, как ты понимаешь. Теперь я начинаю понимать, что кресла были не так уж плохи! Твоя кровать не создана для сна. Где ты вообще достал этот раздолбанный, не побоюсь этого слова, топчан?!

Она запальчиво махнула рукой в сторону спальни, забывшись. И спешно вернула ладонь на место.

– Дьявол…

– Топчан, говоришь… – лицо Джерри в сумеречном освещении приняло выражение, которое сделало его похожим на разбойника. Или на предприимчивого беса Мефистофеля, который, во что бы то ни стало, выторгует у смертного его бесценную душу. – Хочешь, достанем тебе другую кровать?

– Где мы ее достанем?

– Да хотя бы наверху. Кровать – это не проблема, – он ухмыльнулся. – Проблема в другом, Кэт.

– В чем именно?

– Мне кажется, – он придвинулся к ней вплотную, – пока ты здесь. Под крышей моего дома. Пока ты тут со мной, ни одна из моих кроватей не будет пригодна для сна. Твоего либо моего.

Кэт почувствовала его пальцы на талии, потому выше, почти у самой груди. Они осторожно гладили ее, едва касались, скользили вверх-вниз. Ее слегка покачивало, словно она превратилась в перышко на волне. Перед глазами разливался туман. В животе стало жарко, больно, и жар этот начал медленно затоплять все ее тело. Она чувствовала идущее от Джерри тепло. Чувствовала, как ее кожа поглощает это тепло, жадно впитывает, покрываясь испариной. И внутри становится всё горячее, больнее. Дыхание делается трудным, тяжелым и, кажется, вот-вот прервется.

– Кэт…

Она не знала, что отвечать. Она уже нечетко видела его лицо. Ей хотелось закрыть глаза, чтобы только ощущать его, пить, вдыхать полной грудью, всей собой. И вообще не отвечать ни на какие вопросы.

– Кэт… – снова прошептал Джерри. Взял ее за запястья, заставил отпустить грудь. Она безвольно подалась вперед, когда он потянул ее на себя. Обхватил за бедра, приподнял, бережно усадил на столик перед собой. – Хочешь?

– Что, Джерри?

– Хочешь, я помогу тебе?

– Господи, о чем ты говоришь?

– Хочешь, я научу тебя спать в моей кровати?

Он прикоснулся губами к ее шее. Она откинулась и посмотрела на него. Не глаза, а жидкий огонь, расплавленное серебро. Под ее пальцами билось его сердце. Стучало так, словно хотело проломить грудную клетку и оказаться в ее ладонях.

– Хочу, – ответила Кэт, – конечно, я хочу этого, Джерри.

Он поцеловал ее в губы. Наконец-то. Нежно и жадно одновременно. И больше не смог от них оторваться. Так, целуя, и понес ее в спальню.

«Как хорошо», – подумала Кэт, лежа навзничь на сбитых простынях. Ей не хотелось шевелиться. Внутри царила чарующая гармония. Девушка отдыхала, воображая, что сейчас, там, в ней, глубоко живет синее море, наполненное волшебными песнями серен. Ей нельзя двигаться, иначе море потеряет покой, взбурлит, рассыплется мириадами капель, ударяясь о камни, растает легкой морской пеной. Исчезнет. Вместо гармонии придет буря. Вернется мрак. Принесет с собой холодные ветра. И все станет по-прежнему. А сейчас так хорошо!

Она очень хотела спать. Но не могла уснуть. Знала, что не заснет. Он сказал ей правду. Кровати в этом доме не пригодны для сна. Для ее сна точно.

Кэт повернулась на бок. Джерри лежал на животе, обняв подушку. Его лицо было обращено в ее сторону, освещено ночником, горевшим на прикроватной тумбе. Веки с темными ресницами прикрыты. Брови больше не сдвинутся, нет жесткой складки между ними. Рот не сжат упрямо, как обычно…

…Он зажег ночник, когда положил ее на кровать и рухнул рядом. Не отрывая рта от ее губ, помог ей раздевать себя. Кэт потянулась к ночнику.

– Стой, – он перехватил ее запястье, вдавил его в матрас, – я хочу видеть твое лицо.

Она поддалась. Как он был прав, не дав ей погасить свет! Ведь и она могла видеть его теперь. В его серых глазах мешалось столько всего, столько разных чувств, что ей становилось удивительно, восторженно и страшно! Откуда все это? Эта жажда и радость, безумное сладострастие, разбавленное чем-то таким, что и угадать-то сложно? Нет, невозможно такое увидеть в глазах мужчины, впервые познающего незнакомую ему женщину. Что это за огонь, рвущийся наружу, как из вулкана? Когда он успел так разгореться? Ведь еще вчера они не знали друг друга!

Теперь он спал. Неподвижный. Она смотрела, желая запомнить его лицо навсегда. Навечно оттиснуть в памяти.

«Когда-то я знала мужчину. Моего мужа. Я его любила. – Кэт невольно прислушивалась к себе. И отказывалась признавать, что в ней, в этот самый момент, как дым над костром, поднимается какое-то душащее, болезненное чувство. Заполняет ее до самых краев. Нет больше прежней Кэт. – Думала, что люблю. Думала, что знаю любовь. Похоже, я ошибалась. Причем, ошибалась основательно. Ничего я не знала. А сейчас начинаю понимать».

Она вспомнила, когда они соединились, он, прижав ее собой, что-то говорил ей на ухо охрипшим шепотом. Она его не понимала, так как говорил он по-гэлльски. Но, обвившись вокруг него, словно змея, соглашалась с каждым его словом и молила, как одержимая:

– Скажи еще… Скажи еще…

Спящий Джерард дышал почти беззвучно. Она рассматривала его сильное, голое тело. Тело атлета. Очень хотела коснуться, но боялась разбудить.

«Что мне делать, если я полюблю тебя? – спазм стиснул ей горло, на шее выступил ледяной пот. – Тогда я буду знать, что ты смотришь на другую женщину. Страстно шепчешь ей что-то на своем варварском языке, гладишь ее своими руками. На этой самой кровати. Целуешь ее, как меня целовал недавно. Как я буду жить со всем этим? Не хочу этого. Не выдержу. Господи. Сделай невозможное, прошу тебя! Пусть он будет моим. Только моим. Вот оно, мое рождественское желание. Если не захочешь исполнить его, то отними у меня память, будь милосерден».

Не справившись с душащим комом в горле, Кэт громко всхлипнула.

Джерард тут же открыл глаза. Он спал чутко. Девушка, лежащая рядом на кровати, смотрела на него широко раскрытыми глазами. Оставленная скатившейся на подушку слезой, поблескивала влажная дорожка на ее нежной щеке.

Он провел пальцами по ее плечу, спине, погладил бедро. Янтарные глаза его любовницы потемнели от ласк, она прикрыла их густыми ресницами. Он приподнялся над ней, долгим поцелуем накрыл ее губы. И заблудился, затерялся в тихом эхе ее стонов.

Проснувшись утром, Кэт упрямо лежала с закрытыми глазами.

Магия ночи рассеялась. Как себя вести? Что говорить? Что ожидать от него? Он не спит. Лежит, как и она, не шевелясь, на спине, откинув в сторону руку. Не спит. Она это знает.

«Зачем тебе притворяться спящим? Чтобы дать мне возможность уйти без шума? Хорошо. Будь по-твоему. Я спокойна. Главное, вести себя естественно».

Для начала Кэт потянулась, давая понять окружающему миру, что пробуждается, завела за голову руки. И мысленно обругала себя. Оказывается, одеяло укрывало ее лишь до талии. От принятого ею положения обнаженные груди приподнялись, округлились и теперь призывно торчали вверх. Она не стала дергаться, спокойно опустила руки и села. Так, где белье? Кэт не помнила, как вчера ночью лишилась трусиков. Джерри то ли порвал их в порыве страсти, то ли снял настолько технично, что событие это ускользнуло от ее внимания. Их нет. Зато у комода валяется полотенце. Сойдет. Она встала без ложного стеснения. Стесняться тут нечего, милочка, все что мог, он рассмотрел. Прошлась, разминая мышцы. Ее тело ничего не теряло при свете дня. Почувствовала, как вдоль позвоночника ползет невидимая улиточка. Все ясно – он смотрит. Обмоталась полотенцем. Выходит, ты не собираешься «просыпаться», Джерри? Твое дело. Кэт пошла в душ.

Из ванной вышла уже в ином настроении, охладившаяся, в меру отрезвевшая. Поэтому на Джерри отреагировала с притворным равнодушием. Хоть к этому и пришлось приложить серьезное усилие. Ему наскучило ломать комедию, прикидываясь спящим. Он сидел, едва прикрытый одеялом, сонный, взъерошенный, до неприличия сексуальный. Да, хотелось бы, чтобы принес ей завтрак в постель. Хотелось бы, чтобы притянул ее к себе, никуда не отпустил. Хотелось бы, чтобы занялся с ней нежным утренним сексом. Но он этого не сделает.

Значит, ты, Катя, оказалась той, кем больше всего боялась оказаться. Ты девушка на ночь. Ну и пусть. Сдохнуть теперь, что ли? Уж точно не ластиться к нему, не заигрывать, не заговаривать. Она представила, что находится в комнате одна. Открыла чемодан, скинула полотенце. Достала и надела нижнее белье. Затем стала натягивать на себя вещи, первыми подворачивающиеся под руку – джинсы, пуловер, носки, шейный платок, сапоги. Последним достала пальто, кинула на покрывало. Закрыв чемодан, вывезла его в гостиную. Вернулась. Джерри не издал ни звука, щурился на нее и был доволен собой, как кот, налакавшийся сливок. Сказать «прощай» и проводить до двери в его планы не входило. Замечательно!

– Что ж, – она надела пальто. Трудно уходить, не сказав последнего слова. Кэт огляделась, подумывая, чем бы в него швырнуть. Ее осенило, – Минуточку.

Вернулась из гостиной с бронзовой борзой в охапке.

– Вот, – сказала Кэт, ставя собаку на ту часть кровати, где пару минут назад лежала она сама, – Тебе моя плата за гостеприимство. Ты был очень добр, Джерард Карвер. Приютил, отогрел… Думаю, собаки хватит, чтобы оплатить твои неоценимые услуги.

И вышла окончательно, прикрыв за собой дверь.

Кэт спустилась вниз на лифте. Скомандовала портье за стойкой.

– Будьте добры, сэр, вызовите мне такси.

Портье, пожилой дядька в синей ливрее, набрал номер.

– Знаете что, – сказала вдруг Кэт, облокачиваясь о стойку, когда адрес Нью-йоркской квартиры Джерри был продиктован в трубку. – Рождественские чудеса – это, простите за выражение, чепуха. Они не сбываются.

– Как вам угодно, мисс, – с почтением согласился привратник. – Выходите, такси сейчас будет. Ранее утро и пробок нет.

Она вышла. Пока стояла на тротуаре, смотрела на тополь, растущий у парадной. Не такой готичный, как накануне вечером, но он все равно ей нравился. Вскоре подъехало такси, Кэт забралась в него и отправилась в аэропорт.

Ушла, гордо и независимо, оставшись верной себе до конца. Не показала, что страдает от обиды, хотя от финальной шпильки не смогла воздержаться. Если бы воздержалась, не была бы собой. Кэт. Джерри улыбнулся, не находя в себе сил подняться. Ему казалось, она все еще лежит рядом и потягивается. Встает, расхаживает по комнате. Как же хочется поймать ее, затянуть назад в постель. Ее голос звучит в ушах. Он видит глаза, в которых гневно вспыхивают золотые искорки. Бронзовая плата за услуги осталась единственным напоминанием.

Гордячка. Пусть едет в свой Даллас. Препятствий, которые бы удержали его от новой встречи с ней, нет. Скоро она вернется сюда, в эту комнату, в эту постель.

Джерри поразмыслил. Дотянулся до телефонной трубки, сел поудобнее, тщательно прокашлялся. Набрал по памяти номер.

– Дэвид, доброе утро! – вежливо заговорил он, – Джерард беспокоит! Я в Нью-Йорке… Да, приехал… Да, по делам. Спасибо! Я передам ваши слова Софи. Конечно! У меня к вам есть просьба, Дэвид! Не откажите, буду очень признателен. Если у вас появится возможность встретиться со мной на бизнес-ланч на днях, вы меня осчастливите. Суть вопроса? Есть нечто важное, Дэвид…

…Закончив разговор, Джерри откинул одеяло. Откуда-то из его глубин внезапно вырвались белые трусики, мотыльком порхнули к потолку и повисли на одном из рожков люстры.

– Доброе утро, Кэт! – поприветствовал их Джерри, поднялся и направился в душ.

Визави Джерарда пришел на лэнч в респектабельный ресторан на Манхэттене вовремя. Джерард, явившийся за двадцать минут до начала встречи, сердечно поприветствовал его – подтянутого, широкоплечего старика лет семидесяти, одетого в изысканный костюм цвета белой шерсти. Дэвид носил короткую бородку-эспаньолку, имел выразительный горбатый нос. Зачесанные назад волнистые седины и глубокие морщины на волевом, одухотворенном лице делали его похожим на библейского апостола.

– Я узнал, кто она, – старик приступил к делу немедленно, усаживаясь и отпивая Perrier из бокала. Расстегнул на скатерти золотую застежку кожаного портфеля, – должен сказать, Джерард, выбор твой мне понятен. У меня есть кое-какие бумаги, фото в том числе… Красивая девушка.

Джерард взял переданные ему через стол бумаги, перелистал их, пока Дэвид застегивал и убирал портфель, посверкивая старинным перстнем на безымянном пальце. Полудрагоценный камень перстня украшал выгравированный каббалистический знак.

– Мир тесен, Джерард. Я выяснил, что работает она на одну даму, которую мне посчастливилось знать по бизнесу. Дама эта особенная, с акульей хваткой, в наших кругах знаменитость, большой профессионал для своего, по моим меркам, юного возраста. Она хвалит подчиненную. Эта Катерина Шэддикс – эксперт по прерафаэлитам. Имеет чутье на авторов раритетных картин. Марго Уайнпот относится к ней по-матерински, а сентиментализм этой даме не очень-то свойственен.

– Вы очень помогли мне, Дэвид, – Джерард наклонил темноволосую голову в знак благодарности, – Мисс Шэддикс мне не безразлична. Я очень в ней заинтересован.

Старик глянул на него проницательными глазами. Что-то секунду обдумывал, потом, словно сдаваясь, махнул рукой.

– У меня, как всегда, цейтнот, Джерард. Если ты желаешь, чтобы я еще что-то сделал для тебя и этой твоей русской, говори сейчас. В ближайшее время я вряд ли смогу выкроить время для встречи.

– У вас все в порядке? Как бизнес?

– В бизнесе у меня не бывает проблем, мальчик. С ними я расправляюсь в зачаточном состоянии. На данный момент случилось кое-что другое. Я этого не ожидал. Внук, Марк… Он попал в беду.

– Что с ним?

– Арестован. Только не заставляй меня вдаваться в подробности. Мы разбираемся. На тебя я отвлекся с удовольствием. Хотя бы какой-то шанс немного забыться.

– Я к вашим услугам, Дэвид, имейте это ввиду. Я, ресурсы моей семьи – распоряжайтесь нами по своему усмотрению.

– К сожалению, ты тут помочь ничем не можешь. Не забивай голову, – старик похлопал Джерри по плечу. – Ты похож на прадеда, Джерард. Он тоже был такой – никогда мелочился, предлагал сразу все, что имел. В память о нем, и о долге перед твоей семьей, который я не смогу оплатить, я тебе говорю – смело проси, что еще хочешь, я решу твои вопросы.

Глава 6.

Шотландия, XIX век.

Стукнула дверь. Милле, одетый в костюм для верховой езды, прошел к окну, раздернул плотные шторы и распахнул оконные створки. В комнату хлынул утренний ветер, взметнул ткань полога, сдул со стола иссеченные чернилами листы, лизнул спину лежавшего поперек кровати человека. Милле прислонился к подоконнику. Бойс застонал, поднял с простыней взъерошенную голову и уперся в друга мутным взглядом.

– Почему ты решил заморозить меня, Джон? – сонно просипел он и снова упал на подушку, – Что тебя беспокоит с утра?

Милле скрестил на груди руки.

– Молчишь, – зевнул Бойс, – я должен догадаться сам. Хорошо, попробую.

Молодой человек сел, подгребая под себя одеяло, прислонился к кроватной спинке.

– Итак, – он потер глаза кулаками, проморгался и снова зевнул, едва не своротив себе челюсть. – Начнем. Я поступил вчера легкомысленно. Не нужно было брать тебя на праздник. Теперь ты не можешь спать.

Милле фыркнул и заворчал с порицанием.

– Угадал, – Бойс потянулся, хрустя суставами. – Ну, прости меня. Я хотел, как лучше. В следующий раз трижды подумаю прежде, чем звать тебя с собой. Позволь мне угадывать дальше. Тебе в душу запала Катриона Монро. Дурочка Кэт. Прекрасная, как заря, наивная, словно зайчонок на лугу, играющий солнышком. Наметанный взгляд художника узрел уникальную фактуру. Пальцы аж сами тянутся к кистям. Хочешь рисовать ее, Милле?

Джон отлепился от подоконника и уселся на стул, с грохотом придвинув его к кровати.

– Ты не будешь отрицать, что она создана для полотна, Бойс! Кощунственно пройти мимо такой модели, кощунственно не запечатлеть ее в зените нежной прелести, не вписать в подобающий антураж!

– Ничего я не собираюсь отрицать! Прикрой окно, восхищенный идиот, иначе я опять подхвачу какую-нибудь холеру. Если тебе взбрело в голову писать девушку – дерзай! Скажи только, как ты ее видишь? Кем?

Загрохотали закрываемые створки.

– Офелия, Бойс. Ты знаешь, я давно грежу ей… Я помыслить не смел, что отыщу в Тэнес Дочарн столько сокровищ. Сперва ваш пруд, над которым склонились ивы, именно тот, что описал Шекспир. Один в один. Затем она. Светловолосая нимфа, плетущая гирлянды из лютиков, незабудок, и ромашек. Словно наяву я вижу, как она погружается на дно пруда, куда упала, сорвавшись с ветки. Поет, прощаясь с жизнью и любовью. Косы каскадом распустились по воде, в них запутались цветы…

– Погружается на дно? – Бойс прервал тираду Милле. Безнадежно вздохнул, откинул одеяло, одним прыжком встал на ноги. Прошел к округлому сосуду из фарфора, водруженному на туалетный столик французской работы. Долго умывался, поливая голову и шею водой из кувшинчика, энергично растирал грудь и лицо полотенцем. Вернувшись назад к кровати с ворохом одежды, добытой из гардероба, и начав одеваться, выглядел свежим, бодрым, здоровым до зависти.

– Тонет в пруду с песней на устах, сжимая цветы в объятиях, – он застегнул на груди хлопчатобумажную рубашку, – погружается и поет. Сама себя отпевает. Вся в цветах и волосах.

– Не смей издеваться, – прогудел Милле.

– Я не издеваюсь, – Бойс затянул завязки бархатных бриджей, заправил их в высокие сапоги, – Я тебе сочувствую, Джон. Такое впечатление, что ты не видел Катрионы. Пока мы говорили с ней, она от силы секунду постояла на месте. Она плясала, пела, куда-то мчалась, болтала без умолку, делала все, кроме одного – находилась в статичном состоянии. А ты хочешь погрузить ее в пруд. Заставить тонуть. Я слабо себе это представляю. Наш садовый затон глубок, имей это в виду. В нем уместится дюжина утонувших Офелий….

– Не в пруд, – замялся Милле, – Я думал о ванне. Нарисовать натурщицу, лежащую в ванне, потом выписать вокруг нее природу….

– Один черт, – оборвал его Бойс, повязывая вместо галстука шелковый платок, – С ванной идея стоящая. Но подбей на эту авантюру лучше кудрявую Джун. Катриону тебе придется запечатлевать в момент полета над полем. Ты готов гоняться за ней с мольбертом по лесам и лугам?

– Джун не похожа на Офелию, – расстроено буркнул Милле. – И я не хочу отказываться от мысли нарисовать Катриону.

– Не отказывайся, – Бойс накинул и застегнул на все пуговицы серый жакет в мелкую клетку, подчеркнувший его стройный стан, тщательно причесал темные кудри, взял пару перчаток, – Но не в ипостаси Офелии. Пусть это будет волшебница Цирцея в окружении воющего, хрюкающего и блеющего стада. Ундина, входящая в пенный поток. Владычица озера, подносящая меч королю Артуру. Идем завтракать.

– Ты поверхностен, Бойс. – Милле поднялся и направился вслед за другом, с посвистыванием выходящим из комнаты в коридор, – перебираешь сюжеты для картин, как игральные карты. Мне трудно отказаться от мысли об Офелии. Она вдохновляет меня, я в нее влюблен.

– Придется выбирать, дружище. Офелия или Катриона. Как определишься с выбором, скажи – нанесем деловой визит благочестивой Анне Монро с просьбой позволить тебе рисовать ее дочь.

Сквозь пелену полуденного марева они смотрели на домик из дикого камня, окруженный подкосившимся низким заборчиком. Солнечные зайчики скакали по фасаду и крытой камышом крыше, придавая домику приветливый, гостеприимный вид, пусть даже он отгородился от деревни, и, соответственно, от возможных гостей, частым леском. В сарае за домом мычала корова, кряхтели овцы, кудахтали куры. На пригорке виднелись аккуратно возделанные грядки с зеленью.

– Понятия не имею, что сказать Анне Монро, – тихо заметил Милле, держа свою кобылу в сени можжевеловых зарослей, чтобы хозяева дома не увидели его из окна. – Вчера эта женщина не была в восторге от знакомства с нами.

– Поехали домой, раз так, – пожал плечами Бойс. Он не утруждал себя тем, чтобы прятаться, его конь рыл копытом землю на самом виду. – Но я не думаю, что она погонит нас прочь поганой метлой. Вчера была ночь, пьяное гулянье, костры по самый горизонт, словом, богохульственная атмосфера, не сулящая ничего доброго. Ожидаемо, она не обрадовалась, увидел свою слабоумную малышку в компании двух мужчин. Сегодня все иначе. День, в воздухе витает радушие, мы имеем при себе лишь благие намерения – создать шедевр художественного искусства. Материально помочь семье натурщицы, оплатив ее услуги. Едем, старина, смелее.

Он тронул поводья.

– Анна Монро – отшельница, – Милле не мог набраться уверенности, – Что ей до живописи? До наших благих намерений? Мы натолкнемся на непонимание, возможно, враждебность.

– Не такая уж и отшельница эта Анна, – возразил Бойс, – Мама говорит, она – общительная женщина. Торговка молоком, сыром и зеленью. Немного знахарка, умеет лечить кашель и простуду у детей, иногда принимает у крестьянок роды. Не живет в деревне только потому, что дочери ее лучше на отшибе. Катриона всегда сторонилась людей. Но сейчас она меняется. Едем! Или я сочту тебя трусом.

Бойс поехал по ковру из ползучего тимьяна, устилавшего поляну. Милле двинулся следом. На затененное крыльцо дома вышла высокая фигура в светлом платье.

– Добрый день, госпожа Анна! – громко поздоровался Бойс. Спрыгнул на землю у калитки, накинул поводья на столбик забора. – Чудесная погода, не находите?

– Добрый день, господа, – отозвалась Анна и пошла по засыпанной гравием тропинке, обсаженной по бокам кустами роз и люпином. В руке она держала большие ножницы для стрижки овец. – Вы за молоком? Или за творогом? Может, за луком?

– Нет, мы даже не за руном, – засмеялся Бойс, раскланиваясь и косясь на ножницы. – Хотя, я понимаю, самый сезон.

– Правильно понимаете, – ответила Анна, высокомерно поднимая покрытое загаром лицо, – Зато я не понимаю, почему вы явились сюда. Вы, чужак, пришли в мой дом непонятно зачем. Я не хочу неприятностей и я смогу постоять за себя. Уходите. Заберите вашего коня – он объедает мою яблоню.

– Вы зовете меня чужим, – грустно улыбнулся Бойс, – А ведь вы ошибаетесь, госпожа Анна. Я родился в этих местах. Я сын хозяина поместья Тэнес Дочарн. Ваш земляк.

– Сын Рэйналда МакГрея? – растерянно уточнила она, и рука, сжимавшая ножницы, бессильно обвисла.– И леди МакГрей?

– Да! Но в первую очередь я художник! Смотрите!

Бойс сунул руку в карман жилета, достал оттуда маленький бумажный прямоугольник. Ловко развернул его и протянул Анне Монро. Женщина опустила на бумагу серебристые глаза.

– Что это?

– Не узнаете?

– О! – пальцы ее разжались, ножницы упали в траву. Анна взяла лист в руки. Было видно, что она ошеломлена.

Милле подъехал сразу за Бойсом, и тихо вылез из седла, посчитав верным не вмешиваться в диалог между другом и Анной Монро. Теперь он делал безуспешные попытки разглядеть то, что было изображено на листке. Ему удалось понять одно: это один из тех исчерканных листов, что поутру валялись на письменном столе Бойса.

– Вы нарисовали? – обрела дар речи Анна.

– Я, своими собственными руками.

– Красиво. Возьмите, я… у меня нет денег купить портрет.

Женщина протянула листок Бойсу. Милле, наконец, увидел – там была изображена сама Анна Монро, в виде, в котором вчера предстала перед друзьями. В венке на заплетенных волосах, в простом одеянии, но красивая, царственная.

– Это подарок, Анна, – слегка обиделся, или искусно сделал вид, что обиделся Бойс, – Сущий пустяк. Я хотел сделать вам приятное, разуверить в том, что я проходимец и разбойник, поэтому нарисовал ваш портрет. Примите его в знак моего… нашего уважения.

– Приму, – смутилась женщина и спрятала рисунок в кармашек на переднике. Перевела глаза на притихшего Милле. – Вы тоже художник?

– Да, – вежливо кашлянул Джон и приподнял шляпу, – Добрый день, мадам.

– Еще более искусный, чем я! – ввернул Бойс, – Я привел его к вам выразить почтение и извиниться за инцидент, возникший вчера между нами.

– Нам очень неудобно, мэм, – покаянно пробормотал Милле, – у нас в мыслях не было обидеть вашу дочь или вас. Бог свидетель.

– Я вам верю.

– Извините нас.

– Извинения приняты.

Повисла неловкая пауза, в ходе которой все трое переглядывались. Милле заметил, что Анна смотрит на Бойса не враждебно, а со скрытым благоговением, как и положено взирать на поцелованного Богом счастливца. Бойс набрал в грудь воздуха, готовясь убеждать и очаровывать.

Заговорить он не успел. Из сада донесся знакомый голосок.

– Бойс!

У сарая мелькнула пшеничная копна волос, показался и пропал длинный подол. Из-за яблоневого ствола кто-то выглянул и спрятался.