Текст книги "Жили два друга"

– Рубахин, прыгай! – донесся сквозь дым и огонь голос командира группы, но Александр яростно отдал ручку управления вперед, заставив нос самолета опуститься, и точно нацелился на второй вагон бронепоезда.

– К черту выпрыгивать! – закричал он хриплым от напряжения голосом. – Иду на таран. Прощайте, ребята!

И все увидели – яркой кометой ринулся к земле подбитый Ил, оставляя за собой хвостатый огненный след, и врезался в бронепоезд. Огромный огненный столб встал на месте взрыва. Взлетел на воздух фашистский бронепоезд, погиб под обломками своего Ила и бесшабашный донской казак Сашка Рубахин. Когда полковнику Заворыгину доложили об этом, он молча снял фуражку с седеющей головы и встал. Встали все, кто находился в эту минуту в землянке.

– Начштаба! – строго выкрикнул Заворыгин. – Дайте боевую карту.

На пестрой двухкилометровке он отыскал узкую черту, обозначавшую железнодорожную ветку, острым ногтем провел крест-накрест две линии.

– Этого места мы никогда не забудем. После войны здесь памятник встанет.

…Полк Заворыгина шел на запад, занимая новые аэродромы, оставляя на старых славу и пилотские могилы. Однажды вечером Заворыгин вызвал к себе старшего лейтенанта Демина, сурово сказал:

– Ну вот что, Николай Прокофьевич. Засиделся ты в должности рядового летчика, как в девках. Пора и по служебной лесенке подниматься. Словом, поздравляю тебя с назначением на новую должность. Примешь звено. Четырьмя экипажами будешь командовать.

У Демина сжалось сердце при мысли, что придется ему покидать своих подчиненных, судьбами которых он так дорожил: Рамазанова, Заморина, Пчелинцева и конечно же Зару.

– Какое звено я должен принять? – спросил он неуверенным голосом.

– То, в котором служишь.

– А старший лейтенант Белашвили?

– Чичико? Можешь его поздравить. Тем же приказом назначен командиром эскадрильи.

– Значит, я не расстаюсь со своим экипажем?

– А зачем же мне тебя с ним разлучать? – Полковник Заворыгин сбил пепел с догоравшей в его крупных пальцах папироски и как-то подозрительно покосился на Демина.

Когда Николай пришел на стоянку, весть уже облетела аэродром. Он увидел помрачневшие глаза «папаши» Заморина, столкнулся с вопросительным взглядом Пчелинцева и откровенно печальным – Магомедовой. Позвякивая гаечными ключами, лежащими на широкой ладони, «папаша» Заморин глуховатым баском произнес:

– Тут слушок прошел, товарищ старший лейтенант, будто вас на должность командира звена поставили и от нас забирают.

Николай улыбнулся и посмотрел на Зарему. Она глядела на него какими-то выцветшими глазами.

– Как же так? – хмуро продолжал «папаша» Заморин. – Столько времени вместе и вдруг…

– Слушок соответствует истине только наполовину, – весело признался Демин, продолжая смотреть на одну только Зарему. – Меня действительно назначили командиром звена. Но звена нашего. Так что держите головы выше, друзья. Вы теперь не просто экипаж, а экипаж командира звена. А вы знаете, что такое командир звена? – пошутил он. – Когда командир звена ведет на цель свою четверку, он не только ее ведущий, но и флагман. Значит, вы экипаж флагманский, и я вам еще крови попорчу. Берегитесь! – он вдруг увидел, как быстро отвернулась Зарема и кулачками стала протирать глаза, словно в них попала соринка, а когда, овладев собою, снова взглянула на него, Демин остолбенел. Такими огромными стали эти черные глаза, и столько радости засияло в них.

– Как это хорошо, что вы опять с нами, товарищ старший лейтенант, – смело выпалила она. – Нам не надо лучшего командира. Мы с вами готовы идти до самого Берлина, а если понадобится, то и дальше.

– Кавказские женщины всегда отличались повышенным темпераментом, – ревниво заметил Пчелинцев, отметивший эту бурную вспышку радости. – Однако в данном конкретном случае, как говорят штатные философы и ораторы, я солидарен с Зарой, товарищ старший лейтенант.

Демин брел по лесной опушке, незаметно для себя углубляясь в чащу. На западе догоревшее солнце оставило буро-красную полоску, и она ярко освещала рыжие стволы пахучих елей, а стволы берез заставила полыхать, как на пожаре. В этих багряных отблесках Демин и увидел сидящего к нему спиной на расстеленной плащ-палатке Пчелинцева. У него на коленях лежала раскрытая клеенчатая тетрадь: он быстро заполнял очередную страницу. Чуть-чуть шевелились припухлые губы, будто хотел Пчелинцев произнести вслух то, что записывал, и не успевал за стремительной скоростью карандаша. И опять мягкое, одухотворенное лицо стрелка приятно поразило Демина. «Какой молодец! Какой упорный!» Но вот карандаш замер, словно сломалось его острие. Пчелинцев поднял его вверх, потом прижал к губам и долго-долго думал. Демин хотел подойти незаметно, но ветка хрустнула под его ногой, и Пчелинцев обернулся.

– Ах, это ты. Как уссурийский тигр подкрался.

– Преувеличиваешь, шел без всяких предосторожностей. – Демин приблизился к сержанту и нерешительно заглянул через плечо в тетрадь. – Ну, как пишется, дружище?

– Сегодня ничего, – охотно ответил Пчелинцев. – Пять страничек прибавил, а дальше уже не пошло. Да и свет, как видишь, начинает тускнеть над нашим миром. Посмотри на березки, они все в крови. Как узники в белых халатах, которых в концлагере расстреливают. Пять страничек под естественным освещением – это хорошо. Будут силы, я еще сегодня ночью пару под искусственным светом к ним прибавлю. Мы, кстати, «летучую мышь» достали. Это все хозяйственный «папаша» Заморин отличается. Так что, если ночью в гости придешь, артиллерийской гильзы больше не увидишь. Выбросили.

Демин присел рядом на плащ-палатку, весело поинтересовался:

– Как же ты свой труд конспирируешь? Или ребята уже догадываются, что книгу пишешь?

– Какое там, – беспечно рассмеялся Пчелинцев. – «Папаше» Заморину я объяснил, что пишу письма маме. Каждый день пишу. Он человек положительный и к сыновнему долгу относится со святым уважением. Хуже с Рамазановым. Хитрый татарин. «Слушай, – говорит, – что ты за моду выдумал каждый день письма писать, да еще в бухгалтерской книге какой-то? Вчера маме писал, сегодня маме, завтра тоже маме? Ой, хитрый ты человек. Наверное, одной любимой милашке пишешь, а делаешь вид, что маме».

– И ты что же?

– Сознался, – хлопнул себя по коленке Пчелинцев. – Сказал, что милашке пишу. Он и отстал. Спасибо, что Зара к нам в землянку не ходит. Давно бы сообразила, в чем дело, – нежно прибавил стрелок.

– Нам пора и на ужин, – сказал Демин.

– Пора, – равнодушно согласился Пчелинцев, и по взгляду его больших, затуманенных мыслью глаз понял Николай, как ему сейчас безразличны и этот лес, и догорающий закат, и предстоящий ужин. Леонид поднял с земли плащ-палатку, накинул на плечи, и они зашагали. Шуршала плащ-палатка, когда они, сокращая путь, продирались сквозь кустарник, шуршали опавшие листья под ногами.

Две красные ракеты осколками посыпались на пожухлую осеннюю траву аэродрома. Они приказывали двенадцати экипажам занять готовность номер один. Летчики и стрелки бросились по кабинам. Целая эскадрилья должна была лететь на сложное и ответственное задание. За Варшавой, распростершейся в черном пепле, за широкой быстроструйной Вислой, близ города Коло, на одном малоприметном разъезде враг сосредоточил пять эшелонов. Об этом по рации передали из-за линии фронта наши разведчики. И еще они передали, что из этих пяти эшелонов один загружен баллонами с химическим веществом, неизвестно для чего предназначенным. Показывая экипажам схему расположения зенитных батарей, сообщенную теми же разведчиками, полковник Заворыгин, сжимая губы, говорил:

– Видите их сколько, ребята? Если одновременный заградительный залп дадут, небо как при солнечном затмении будет. Но вы все равно должны пробиться и накрыть бомбами цель. Потому что дело такого рода: война идет к концу, и этот психопат Гитлер любой фортель со своим химическим веществом может выкинуть. Так что я вас прошу, товарищи офицеры.

Демин со всех сторон обдумал задание. Где-то в душе шевельнулся приглушенный голосок командирского самолюбия, заставивший подумать, что он бы и всю эскадрилью не хуже сводил на цель, чем Чичико Белашвили, которому это поручили. Изменил бы только построение маршрута при заходе в атаку, и все бы вышло как нельзя лучше. Но он тотчас же погасил в себе этот тщеславный огонек. Своего воздушного стрелка Демин тоже со всеми деталями ознакомил с планом налета на станцию. И все же, когда две красные ракеты прочертили воздух над аэродромом, прежде чем занять свое место, подбежал к хвосту самолета, чтобы еще раз напомнить Пчелинцеву некоторые детали. Картина, которую он увидел, заставила его опешить. Сержант с пилоткой в руке бегал вокруг киля штурмовика, то и дело припадал к земле, пытаясь кого-то накрыть.

– Ты чего? – остолбенело промолвил Демин.

– Подожди, подожди, командир, – отмахнулся Пчелинцев. – Я его, ракалью, сейчас, сейчас… – Из-под пилотки с веселым стрекотом выпрыгнул серый кузнечик и скрылся в траве. «Ну и ну, – развел руками старший лейтенант, – через три-четыре минуты выруливать, а он кузнечиков ловит. Ну ребенок великовозрастный!»

– Сержант Пчелинцев! – громко сказал Демин.

Леонид неуклюже взмахнул руками, нахлобучил серую от пыли пилотку, вытянул руки по швам.

– Слушаюсь, командир.

– Ну как не стыдно, Леня! – проворчал Демин. – Идем на сложную цель, а ты игрушки затеял.

Пчелинцев посмотрел на него обезоруживающе ясными глазами, щеки его побледнели.

– Да, нам же лететь… виноват, командир, больше не буду.

В его голосе прозвучала такая усталость, что у Демина сжалось сердце.

– Смотри, Леня. – Николай взял в руки планшетку. – До Вислы идем курсом двести восемьдесят семь. Линию фронта пересекаем вот здесь. От этой деревни остался пепел. Здесь истребители могут атаковать с любых ракурсов. Варшаву обходим. На цель будем заходить от этого вот леска с высоты триста метров. А дальше – по обстановке.

Тонкие брови у Пчелинцева взметнулись.

– Зачем же на высоте триста метров? Гораздо резоннее выйти к станции на бреющем, сделать «горку» и атаковать. Больше внезапности и меньше риска.

– Смотри ты, какой умник! – сердито заметил Демин. – Когда станешь полком командовать, тогда и будешь принимать решения. Очень нужна мне сейчас твоя критика. – Демин внезапно осекся, потому что вспомнил, что и сам на предварительной подготовке высказал такое же точно мнение.

– Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, – сказал Пчелинцев примирительно и, кинув пилотку на чехол, разостланный Замориным за хвостом самолета, стал натягивать на голову шлемофон.

– Смотри, Ленька, в полете как можно больше внимания. Как можно чаще сообщай, как ложатся разрывы. А эту химию мы накроем.

– И вы, маэстро, сочините новую песенку для фронтового ансамбля? – поддел Пчелинцев. В шлемофоне он походил на девушку с нежным очерком губ и белизною щек.

– Пошел вон, дурак! – незлобиво выругался Демин.

Не успели они закрепиться ремнями в тесных кабинах, пахнущих нитролаком и металлом, как в воздух ушла третья сигнальная ракета.

– Я – Удав-тринадцать, я – Удав-тринадцать, – доложил Демин командиру группы Чичико Белашвили. – Выруливать и взлетать готов.

– Выруливать разрешаю, – ответил невидимый Чичико.

Зарываясь в пыль, поднятую самолетами, Демин повел свою машину к середине аэродрома. Вырулив на взлетную полосу, осмотрелся. Все двенадцать самолетов стояли пара к паре «в затылок». Осатанело кромсали голубой воздух черные трехлопастные винты. Гудели на малых оборотах моторы.

– Пошли! – вдруг яростно выкрикнул Белашвили, и первая пара Илов начала разбег.

Хорошее слово – разбег! Так же как и в жизни, в авиации надо хорошо разбежаться, чтобы потом стремительно набрать высоту. Так же как и в жизни, не умеющие вовремя набрать высоту и выдержать заданную скорость, неизбежно падают на землю в строгом соответствии с законом всемирного тяготения, открытым стариком Ньютоном в тот момент, когда на него упало яблоко.

Но в эскадрилье Чичико Белашвили были опытные летчики. Они до того быстро выполнили взлет и так точно построились клином, что даже полковник Заворыгин, провожая их цепким взглядом с земли, одобрительно покачал головой, сказав начальнику штаба:

– Запиши им по благодарности, Колесов. Каким изумительным строем пошли. Как на параде. Крыло в крыло.

А Чичико Белашвили, словно желая подтвердить вышесказанное, прежде чем лечь на боевой курс, еще раз провел над штабной землянкой свою группу в двенадцать самолетов на высоте каких-нибудь пятидесяти метров. С грозным гулом промчались тяжелые Илы над выцветающим по-осеннему травяным аэродромом и улетели на запад.

– Молодчина, Белашвили, – заметил Заворыгин. – Вот что называется собранный офицер.

– Да и Демин хорош, – прибавил начальник штаба. – Посмотрите-ка, товарищ командир, как он повел свое звено.

Но Демин этой похвалы не слышал. Он делал все то, что должен делать летчик, совершающий полет в плотном строю. Бросал короткие взгляды на рядом идущие машины, чтобы не приблизиться к ним и не нарушить заданный интервал в два размаха крыла. Скользил глазами по черным стрелкам приборов, показывающих курс, высоту, скорость, давление масла и расход топлива, делал тонкие и точные движения ручкой управления и ножными педалями и успевал время от времени окликать своего воздушного стрелка вольной, совсем не уставной фразой:

– Что скажешь, Леня? Сзади все чисто?

И стрелок, подделываясь под его тон, отвечал так же вольно:

– Как в сказке, товарищ Удав-тринадцать.

– А разве в сказках все чисто? – смеялся Демин. – Одной нечистой силы сколько!

Скоро показалась и линия фронта. Сквозь плексиглас фонаря Демин увидел серую широкую ленту Вислы, разрушенные мосты через нее, темневшие слева, и черные, обугленные останки взорванного города. Был яркий солнечный день, небо над головой простиралось иссиня-светлое, выстиранное ветром, а над Варшавой висела дымка, и остовы когда-то красивых белых зданий громоздились, как скалы в глухом горном ущелье. За Вислой желтели отмели, и оттуда навстречу Илам уже брызнули первые зенитные трассы. Но Чичико Белашвили искусно обогнул разрывы, уводя за собой одиннадцать машин, словно заботливый вожак своих гусей. Демин, всегда ревниво относившийся к своему командиру, не удержался от мысленной похвалы. «Ну и ловко же сманеврировал грузинский князь!» За Чичико Белашвили в полку прочно укрепилась кличка «Князь». Это он однажды на партийном собрании вскочил и, весь раскрасневшийся, пронзительным тонким голосом воскликнул:

– Отчего плохо бомбили? Отчего оставляли на поле боя непораженные цели? Оттого что гордости у нас настоящей мало.

– А ты-то сам знаешь, что такое настоящая гордость? – спросил тогда насмешливо Сашка Рубахин.

Чичико ударил себя в грудь кулаком и закричал:

– Я кинязь. Кинязь, понимаешь? А какая у кинязя кровь в жилах течет? Гордая, голубая, понимаешь? У меня дед был кинязь, отец кинязь, и я сам кинязь!

Но неугомонный Рубахин, знавший, что родители Чичико были разорившимися крестьянами, с убийственной иронией произнес:

– Сколько же у тебя было движимого и недвижимого имущества, князь Чичико? Небось две козы, и только?

– Нет, не только, – нашелся озорной Белашвили. – Зачем две козы, и только? Был еще и один ишак, и назывался он Сашка Рубахин.

Все собрание так и грохнуло смехом, но за Чичико осталась навсегда кличка «Князь».

Линия фронта осталась позади, и шапки черных зенитных разрывов на время перестали чернить слепяще-чистое небо. Но Демин, не доверяя обманчивой тишине, методично посылал своему воздушному стрелку команды по СПУ.

– Леня, за хвостиком повнимательнее, за хвостиком.

– За хвостиком чисто, – бодро отвечал Пчелинцев.

Уже пятнадцать минут шли они за линией фронта, углубляясь во вражеский тыл. Как и было условлено, здесь их догнали истребители сопровождения. Девятка остроносых Яков прошла над строем Илов, дружески покачивая плоскостями. А еще через несколько минут Чичико Белашвили со своей головной машины увидел то, что требовалось обнаружить и атаковать.

– Внимание! – оповестил он ведомых. – Впереди цель!

Чуть-чуть привстав на какие-то секунды на своем пилотском сиденье, привстав ровно настолько, насколько позволяли привязные ремни, Демин увидел массив зеленого хвойного леса, терявшуюся за ним железную дорогу и вереницу камуфлированных товарных вагонов. На маленькой станции сгрудились пять эшелонов: четыре пустых и один с химическими баллонами. Четыре ложные цели и одна настоящая. Строй самолетов начал ломаться. Илы вытягивались в одну волнистую линию, именовавшуюся на летном наречии «змейкой». Это был более удобный для атаки строй, чем клин звеньев, в котором до этого летели штурмовики. В таком строю лучше просматривалось поле боя, лучше было атаковать цель и перейти к обороне, если бы появились «мессершмитты».

Сквозь стекла очков в струйных колебаниях нагретого солнцем воздуха Демин увидел разбегающиеся запасные пути, черные стрелки, путевую будку обходчика и забросанные сломанными еловыми ветками крыши вагонов. Он вспомнил, что по условиям задания при сильном зенитном противодействии они должны были только раз атаковать цель и, если эта атака результатов не даст, вторую производить только по команде ведущего. Право оценить обстановку и принять решение предоставлялось лишь одному – Чичико Белашвили. Если даже атака не принесет результата, Чичико должен возвратиться на аэродром, потому что другая, свежая эскадрилья пойдет на эту цель, получив от него подробную информацию. Так было задумано на земле, но совсем не так получилось в воздухе…

Двенадцать Илов с грозной медлительностью заходили на цель, радуясь чистоте неба. «Где же оно, это сильное противодействие?» – насмешливо подумал Демин, ставя машину в левый крен, чтобы получше рассмотреть цель во время холостого захода. Лес с высоты трехсот метров казался безлюдно-тихим. И вдруг он выплеснул в небо ливень свинца. Показалось, что от островерхих макушек сосен потянулись к самолетам оранжевые, красные и желтые трассы, косо перечеркнув милое, радовавшее глаз небо. Внизу забухали зенитные установки средних и крупных калибров. Неприветливые шапки разрывов стали окружать машины. СПУ донесло взволнованный голос Пчелинцева:

– Командир! Машина Филатова горит! Машина Филатова горит!

– Понял! – рявкнул со злостью Демин. – Они выпрыгнули?

– Нет. Падают на лес.

– Проклятие! – выругался Демин и тотчас же окликнул пилота последней замыкающей машины, молоденького, недавно пришедшего в их полк лейтенанта Филатова, окликнул не по коду, а просто, по-человечески, с отчаянием и болью в голосе:

– Ваня, как меня слышишь? Сбивай пламя скольжением, пытайся уйти за Вислу.

– Старшой, у меня рули заклинило, – донесся слабый всплеск голоса с горящего самолета. – Теряю высоту… погиба… – И в наушниках смолкло.

А потом печальный голос Пчелинцева уточнил:

– Командир, они упали на лес и взорвались!

– А-а, – простонал Демин, словно пытаясь отмахнуться от горькой вести, как от назойливого видения.

Самолеты заходили на цель, и было уже их одиннадцать, а не двенадцать.

Под обломками двенадцатого лежали тела голубоглазого молоденького летчика Вани Филатова и его девятнадцатилетнего стрелка Жени Ремина. Две расплющенные кабины, два искалеченных мертвых тела, вечером две похоронных, отправленных из штаба по разным адресам, но с одной трагической вестью: ваш сын героически погиб за Родину, освобождая польскую землю от фашистских захватчиков. Печать и подпись начальника штаба.

Но самолетов оставалось одиннадцать, и они уже начали атаку. «Змейка» вытягивалась вдоль железнодорожных составов и, не обращая внимания на зенитный огонь, которым, казалось, было заполнено все небо, приступала к тяжелой и опасной работе, и остановить эту работу ничто уже не могло. Самолеты продирались сквозь разрывы, как через стену плотного ливневого дождя. Демин увидел, как свалился в крутое пике самолет Чичико Белашвили и его крылья осветились красными вспышками пулеметно-пушечных очередей. По земле рядом с крышами одного из составов побежали фонтанчики земли, взметнувшейся от разрывов. «Эх, Чичико, Чичико, – усмехнулся про себя не без горечи Демин, – промазал ты начисто». – Маневрируя в зоне огня, Белашвили выводил свой самолет из пикирования, а следом за ним шли в атаку второй, третий, четвертый самолеты. Машина Демина ринулась на станцию по счету девятой. Сбив на лоб очки – он всегда это делал при атаке, – старший лейтенант отдал от себя ручку, и пестрая, полосатая земля с гривой леса, разрезанного сеткой железнодорожных путей, заполнила смотровое окно фонаря. Он прочесал длинной пушечной очередью крыши второго эшелона, но это ни к чему не привело. От вагонов брызгами разлетались щепки, и только. Ни одного языка огня, ни одного взрыва.

– Леня, как легли бомбы? – окликнул он стрелка и услышал в наушниках разочарованный голос:

– С перелетом, командир. Все до одной.

– Ах, дьявол! – Выводя самолет из пикирования, Демин вдруг заметил, что с крыш среднего состава, стиснутого с обеих сторон другими, отчаянно палят пулеметы. Он даже разглядел маленькие черные фигурки фашистских солдат, суетившихся на двух открытых платформах у огневых установок.

– Леня, дай-ка по ним, по тем, что палят с эшелона! – приказал он тотчас же.

«Тринадцатая» вздрогнула оттого, что в задней кабине заработал крупнокалиберный пулемет. Рука Демина уже поднимала машину вверх, чтобы занять свое место в боевом порядке Илов, уходивших от непораженной цели. До него донесся рассерженный голос Белашвили:

– Удавы, все домой! Все до единого!

И в эту секунду мысль, острая и безжалостная, огнем обожгла сознание Демина. Как же он не сообразил раньше?! Раз этот центральный состав так хорошо защищен зенитными точками, значит, он и есть настоящая цель. А одиннадцать тяжелых Илов, не успевших израсходовать и половины боекомплекта, нелепо уходят с поля боя, как стадо овец, не достигших высокогорного пастбища, спускается назад в долину из-за того, что чабан не нашел торного пути. Если бы это было на земле, он все сумел бы объяснить капитану Белашвили. Но сейчас, в воздухе, пока он думал, его «тринадцатая» успела набрать пятьсот метров высоты и на положенном интервале пристроиться ко второму звену. И вдруг всем своим существом Демин понял, что он никогда себе не простит, что его будет жечь вечный стыд, если он не откликнется на возникшее сию минуту решение. Голос Чичико Белашвили звал его на восток, домой, а голос совести приказывал возвратиться и повторить атаку. И, не выдержав, повинуясь второму голосу, он ошеломил ведущего коротким окриком.

– Чичико, я сейчас! – передал он так, словно бы они оба были на земле и Демин собирался на короткое время отлучиться. – Леня, повнимательнее за задней полусферой, – скомандовал он воздушному стрелку. – Еще заходик сделаем!

– Все понял, – безропотно согласился Пчелинцев, и тогда Демин взволнованным голосом отдал команду летчикам своего звена: – Я – Удав-тринадцать. Повторяем заход. Держитесь с превышением, атакуйте следом за мной. Прием!

– Удав-тринадцать, вас понял, – ответил летчик его звена лейтенант Соловьев, смуглый, всегда небритый крепыш с небольшой лысинкой, которой стыдился.

– Удав-тринадцать, к новому заходу готов, – ответил и второй летчик.

А Удава-пятнадцатого – Вани Филатова уже не было в живых, и он этой атаки не смог поддержать.

До Чичико Белашвили не сразу дошел смысл затеи, предпринятой Деминым.

– Назад, в строй! – с опозданием крикнул командир эскадрильи, прибавив какое-то грузинское ругательство. Но было уже поздно. Самолет Демина, увлекая за собой два других, резко отклонился от группы и, заложив крутой вираж, скользнул вниз, к цели. Что-то странное происходило в действиях фашистских зенитчиков. Они явно обрадовались тому, что Илы развернулись на восток и покидают поле боя. Видимо, преследовать их огнем в этом случае в задачу гитлеровцев не входило. Залпы с земли смолкли. Возвращение же к цели трех штурмовиков привело их в полное замешательство. Такой отчаянности от русских они не ожидали. Нет, русские, по их мнению, воевали в этот день явно не по правилам. Кто бы мог подумать, что от группы, взявшей курс на восток, отколется эта тройка и снова вернется к станции. Зенитчики, успевшие отойти от орудий, были явно ошеломлены. Демин это прекрасно понял, и восторженно-азартный его голос оглушил ведомых:

– Удавы, куй железо, пока горячо! За мной!

Нос «тринадцатой» лишь под небольшим углом наклонился к земле. Потеряв высоту, старший лейтенант атаковал центральный состав с бреющего полета. Первым делом он сбросил эрэсы. Со страшным гулом промчались огненные стрелы реактивных снарядов. Длинная лента вагонных крыш развертывалась перед его глазами, и он бил по ним почти в упор из пулеметов и пушек. Когда «тринадцатая» пронеслась над серединой эшелона, он сбросил последние бомбы. Прошли всего секунды, и какая-то невидимая сила кинула тяжелый самолет вверх, так что Николай еле-еле удержал его рулями, еще не понимая, что же случилось. Голос воздушного стрелка не сразу дошел до его сознания:

– Командир, эшелон в пламени… Командир, эшелон…

Огромной силы взрыв снова потряс машину, но Демин с облегчением понял, что это не зенитный снаряд угодил в нее, а это там, на земле, у врага, случилось что-то неожиданное и необыкновенное, отчего воздушный стрелок захлебывается ликующим смехом.

– Как ведомые? – окликнул он Пчелинцева.

– Сбросили бомбы в самый центр состава. Там сейчас такое делается, командир… о-го-го-го!

– Теперь бы только благополучно уйти! – Демин ощутил, как струями сбегает пот по его щекам, рубашка под синим летным комбинезоном плотно приклеилась к спине. – Уходим на бреющем, – приказал он ведомым.

Илы уходили на восток, едва не касаясь животами верхушек елей. Сквозь пробелы в чащобе Демин видел черные фигурки вражеских солдат и особенно возмутился тем, что некоторые из них палили из автоматов по удаляющимся самолетам.

– Заткни им глотку, Леня, этим фашистским ублюдкам!

– Вас понял, командир, – ответил стрелок. – Пожалуйста, – и длинная трасса из задней кабины бичом ударила по лесу, пригибая солдат к влажной осенней земле. Они шли на бреющем в том самом мертвом пространстве, где вражеские зенитчики не могли уже причинить большой беды. Снаряды и трассы проносились выше линии их полета. Лишь увидев впереди серую беспокойную поверхность Вислы, Демин приказал своим ведомым набрать пятьсот метров, и они одним стремительным прыжком рванулись вверх, снова обманув пристрелявшихся зенитчиков. Висла осталась позади, и последние залпы «эрликонов» сконфуженно угасли. Далеко впереди уже обозначились контуры аэродрома и золоченые кресты костелов маленького польского городка с кварталами светлых, по-дачному нарядных домиков, когда перед глазами Демина вновь ожила картина, увиденная им при отходе от цели. Над лесом и станцией стелился густой покров дыма. Крыши вагонов корежило пламя, а взрывы следовали один за другим, разнося их деревянные остовы. Языки огня набросились на белое здание станции, и оно мгновенно стало черным. Сколько раз наблюдал Демин картину разрушения с борта своего самолета, и всегда она вызывала у него чувство злой радости. На память приходила страшная фотография: виселица и в петле его родная сестра Верка-хохотушка. «Этого вам еще мало, – говорил он про себя. – Это только аванс. Кое-что еще причитается, и вы это кое-что получите!»

Разгром фашистского эшелона на маленькой станции наполнял его сейчас гордостью. Демину хотелось говорить, даже запеть. Но аэродром приближался, и полагалось все внимание сосредоточить на посадке.

Столбами поднялась сухая, удушливая пыль за хвостами Илов. Чуть притормаживая, срулил с полосы, направляя машину к стоянке. Уже издали видел три рядом стоящие фигурки. Зара приветственно поднимала руку с белеющим в ней платочком. Она почти всегда приветствовала их возвращение таким образом. Демин подрулил к капониру, по всем правилам развернулся хвостом к задней стенке. Рация еще работала. Собираясь ее выключить, он поднял руку и вдруг услышал свирепый голос полковника Заворыгина. Всегда педантичный в соблюдении кодовых позывных, на этот раз он рявкнул открытым текстом:

– А ну, Демин, немедленно ко мне! Хоть вы и Удав-тринадцать, но я из вас кролика буду делать!

– Слушаюсь, товарищ полковник, – с подчеркнутой вежливостью отозвался Демин, и это тоже было нарушением радиодисциплины, потому что по кодовой схеме Заворыгина полагалось именовать «первым». Демин вышел из кабины и у плоскости столкнулся с сияющим Пчелинцевым, который, казалось, готов был броситься на шею. Размахивая руками, Пчелинцев азартно восклицал:

– Товарищ командир! Николай Прокофьевич! Вы видели, как внизу рвалось и горело? Да ведь если бы каждый наш вылет завершался такими результатами, мы бы уже имперскую канцелярию штурмовали! Вас, как победителя, качать надо.

– Подожди-ка, Леня, – мрачно прервал его восторженную речь Демин. – Сейчас на КП победителю выдадут. – Он снял с головы шлемофон и усталыми глазами обводил лица подчиненных, думая, кому его отдать. Обычно в таких случаях шлемофон брал татарин Рамазанов и, бережно поглаживая кожу шершавой, огрубевшей ладонью, с притворным удивлением говорил: «Смотрите, товарищ командир, он у вас опять мокрый. Давайте я выверну наизнанку и просушу». На этот раз Рамазанов по каким-то причинам замешкался. И вдруг Зарема шагнула к Демину и взяла из его рук шлемофон.

– Вам выдадут? – запальчиво воскликнул Пчелинцев, не обративший внимания на эту маленькую сцену. – Да за что же? За победу над врагом? А вы разве забыли афоризм: победителей не судят?

– Мало ли что, – проворчал Демин, посмотрев на Зарему, вздохнул и зашагал на КП.

Когда он спустился по узким затоптанным ступенькам вниз, летчики их эскадрильи были уже в сборе. Они сидели в наиболее просторной половине землянки. В центре круглолицый майор Колесов и мрачный, с угрюмым, непроницаемым лицом полковник Заворыгин. Чичико Белашвили стоял над грубо сколоченным столом и, свирепо вращая белками глаз, потрясал зажатыми в кулаке кожаными перчатками. Громкие, гневные слова наполняли землянку. Маленькие усики топорщились над верхней губой Белашвили, как у сердитого кота. Красные пятна проступали на полном лице, и оно лоснилось, как спелое яблоко. Увидев входящего в землянку Демина, он задохнулся от гнева и на несколько мгновений даже потерял дар речи. Потом голос его стал тоньше и пронзительнее.

– Вот он и сам явился, своею собственной персоной. Герой нашего времени, Печорин, так сказать, – с каким-то наслаждением причмокнул Чичико языком и вдруг снова взорвался: – Не полечу я больше с ним на задание, товарищ полковник. Что такое, на самом деле? Я командир эскадрильи или он? Ва! Я ему приказываю: «Идем на обратный курс», – а он мне в ответ: «Чичико, я сейчас». Можно подумать, мы на земле, и он у меня на шашлык куда-то отпрашивается. Скажи какой, пожалуйста. Строй бросил, приказ командира нарушил, себя и ведомых поставил под огонь. Я сам видел, как возле их кабин снаряды рвались. Никто ему возвращаться назад к цели не разрешал. Да за такую самодеятельность по законам военного времени… – Чичико слизнул языком сухие губы и не договорил. Он лишь вопрошающе поглядел на полковника Заворыгина. А тот вдруг поднял загорелую руку и с силой ударил по шершавой поверхности стола: