Текст книги "Классические мифы Греции и Рима"

(из Софокла „Царь Эдип")

Много лет царствовал Эдип в земли фиванской, любимый своими подданными, чтимый всеми за свою мудрость и доброту. Он был окружен цветущею семьей; Иокаста родила ему четверых детей: двоих сынов – Полиника и Этеокла, и двух дочерей – Антигону и Исмену. Но не забыли боги его преступных деяний и не оставили их безнаказанными. Хотя преступления Эдипа были совершены им по неведению, невольно; но ими нарушались и оскорблялись самые основы нравственного бытия человека, потому-то боги и обличили, наконец, деяния Эдипа и покарали его. По воле богов, фиванская земля была поражена страшным мором: тысячами умирали люди, падал скот на полях, гибли хлебородные нивы. В такой беде Эдип послал в Дельфы шурина своего Креонта спросить оракула, чем может избавиться город от тяготеющего над ним бедствия. Народ же фиванский толпами ходил по храмам и собирался у алтарей богов, принося им жертвы и моля о спасении.

Раз толпа народа, предшествуемая жрецами, собралась на площади, пред дворцом Эдипа. Старцы, дети и юноши – все, с молитвенными ветвями в руках, сели на ступенях алтарей, курившихся жертвенным фимиамом. Думали и надеялись фиванцы, что мудрый царь найдет средство спасти от беды свой народ. Эдип вышел к народу и, обратившись к почтеннейшему из старцев, жрецу Зевса, осведомился о причине появления народной толпы перед дворцом.

– Ты видишь, царь, – отвечал жрец Зевса, – какое бедствие тяготеет над городом: гибнуть поля и нивы наши, мрут стада на пастбищах, пустеют жилища людей, Аид же наполняется стенаниями и плачем фиванцев. Пришли же мы к тебе с просьбой: мы считаем тебя первым из людей; ты однажды уже спас город наш от гибели; молим тебя и теперь, измысли спасение городу Кадма.

– О, бедные дети мои! – отвечал Эдип. – Не безызвестно было мне, зачем собрались вы здесь; знаю, что все вы скорбите и болеете, но из всех вас никто не болеет так, как я: каждый из вас страдает лишь за себя, моя же душа болит и скорбит и за меня, и за весь народ фиванский. Вы не спящего пробудили меня от сна своими мольбами и воплями, – нет, денно и нощно скорбел я и плакал о вашем горе, измышлял средства спасения и, что мог придумать, тотчас же привел в исполнение. Я послал шурина моего Креонта в дом Феба в Дельфы, чтоб он спросил, чем можно спасти город наш от бедствия. Заботит меня теперь, отчего он так долго не возвращается. Когда же Креонт принесет нам веление оракула, я исполню все, что прикажет бог, – иначе я был бы дурным царем.

Едва Эдип кончил свою речь, явился Креонт, украшенный, как подобает вестнику бога, лавровым венком, и сообщил народу веление оракула: фиванцы должны открыть живущего среди них убийцу Лая и, как осквернителя страны, предать его смерти или навсегда изгнать с фиванской земли. Эдип стал осведомляться о том, как именно погиб старый царь, и узнал, что Лай был убить разбойниками на пути из Фив в Дельфы, что, вместе с царем, убиты были и все его спутники, за исключением одного, который успел спастись бегством. Ужас, наведенный на Фивы сфинксом, был причиной того, что фиванцы не занялись в то время обстоятельным расследованием дела. Раб, сообщивший гражданам Фив весть о смерти царя Лая, солгал, сказав, что господин его был убить разбойниками: ему стыдно было признаться, что всего лишь один человек пересилил и перебил такую толпу царских спутников, а его самого заставил искать спасения в бегстве.

Не предчувствуя, что сам он и есть тот убийца, которого повелел отыскать оракул, Эдип ревностно принялся за розыски. Он распустил собравшийся вокруг его жилища народ и призвал к себе на совет народных старейшин. Лишь только собрались старейшины, царь сообщил волю богов и потребовал от них содействия в розыске преступника.

– Если кому из вас, – говорил им Эдип, – известен убийца Лая, тот должен тотчас же назвать его. Если убийца сознается сам в своей вине, он будет наказан только изгнанием. Кто же из страха за друзей своих укроет виновных в убийстве Лая и тем самым станет их соучастником, тот будет изгнан из этой страны; я воспрещаю ему участие в жертвоприношениях и служение богам, воспрещаю и всякое общение с гражданами. Если же убийца Лая утаится и не обличит себя перед нами, пусть поразит его мое проклятие, да влачит он жизнь свою в болезнях и муках, и дни его да окончатся в несчастьях. Если бы я сам заведомо укрыл злодея-убийцу, пусть и меня поразит произнесенная мною клятва.

Старейшины уверяли царя, что они неповинны в смерти Лая, что им неизвестны виновные в убийстве и что прежний царь, по слухам, убить какими-то путниками. Посоветовали они ему обратиться к прорицателю Тиресию, вещему служителю Аполлона: прозорливый старец Тиресий скорей, чем кто-либо иной в Фивах, сможет открыть убийцу.

Эдип отвечал старейшинам, что он, по совету шурина своего Креонта, посылал за прорицателем, и неизвестно, почему тот до сих пор не явился.

Но приходит, наконец, слепой старец Тиресий, руководимый мальчиком. Он давно уже прозрел все духом, но не хотел говорить своего вещего слова, дабы не погубить чтимого царя и род его; потому-то и медлил предстать пред собранием старейшин. Эдип принял старца с почетом, сообщил ему изречение оракула и просил помочь родному городу – указать виновного в смерти Лая. Выслушав речь царя Эдипа, вещий старец стал тужить о том, зачем покинул он свое жилище и явился пред народом.

– Увы! – воскликнул он, – как страшно знание, когда оно приносит гибель. Не подумал я об этом, а не то никогда не пришел бы сюда. Отпусти меня домой, повелитель; поверь, и ты, и я – мы оба легче снесем свою судьбу, коль ты меня отпустишь.

Эдип был поражен ответом порицателя и стал просить его еще усерднее, чтобы он ради народного блага открыл все, что знает. Вместе с царем и народ умолял прозорливого старца и бросался к ногам его, но Тиресий остается непреклонен.

– Пусть пылаешь ты, царь, на меня гневом, но никогда не скажу я ни слова про то, о чем меня расспрашиваешь: не хочу обнаруживать твоих злосчастных дел.

Раздраженный упорством Тиресия, Эдип, действительно, пришел в великий гнев и бросил в лицо прорицателю горькие упреки:

– Не ты ли сам, – воскликнул Эдип, – был, как мне кажется, сообщником убийцы; не будь ты слеп, я сказал бы, что ты своею рукой лишил Лая жизни.

Оскорбленный столь чудовищным упреком, Тиресий, в свою очередь пришел в гнев.

– Так думаешь ты? Держись же своего слова. С этой поры ты не должен говорить ни с ними, ни со мной, ибо ты сам – царь Эдип и есть нечестивый осквернитель этой страны, ты сам – и есть тот убийца, которого ищешь. Я скажу тебе еще более: ты не знаешь еще, как осквернишь то, что тебе всего дороже. Обличит Аполлон все содеянное тобою.

При этих словах прорицателя нетрудно было бы вспомнить Эдипу о том, что было ему предсказано никогда дельфийским оракулом; но гнев и страсть ослепляли злополучного царя.

Когда Тиресий возвестил, что Аполлон готовить пагубу преступному Эдипу, в нем зародилось подозрение: ведь Креонт был в Дельфах, Креонт же первый подал ему совет обратиться к Тиpecию, – несомненным показалось Эдипу, что Креонт домогается царской власти и действует против него заодно с коварным кудесником. Полный скорби и гнева, посетовал Эдип на вероломство своего друга и родича, прорицателя же Тиресия назвал злодеем и обманщиком, способным прозревать только свои собственные выгоды.

– Когда страна страдала от Сфинкс, – говорил разгневанный царь, – провидец был слеп: не он тогда разрешил ее загадку; а теперь этот слепой и жадный кудесник хочет столкнуть меня с престола, надеясь стать поближе к престолу Креонта. Поплатится же он за это слезами.

Бесстрашно отвечал царю оскорбленный Тиресий и снова подтверждал слова свои и грозил Эдипу страшною карой богов и гибелью. Выведенный из терпения, Эдип прогнал безумного прорицателя.

– Родители твои, – отвечал Тиресий, – никогда не считали меня безумным.

При этих словах Эдип вспомнил о неизвестности своего происхождения; он начал было расспрашивать вещего старца о своих родителях, но Тиресий не дал ему ответа и велел мальчику, который его водил, вести его прочь от Эдипова дома.

Едва успел удалиться Тиресий, как появился Креонт. Он слышал, какими упреками осыпал его Эдип, и пришел защитить себя от этих наветов, убедить его в своей невинности. Но ослепленный царь не внимал никаким доводам, а продолжал упрекать Креонта в вероломстве и предательстве и грозил ему смертью. На громкие крики спорящих выбежала из дворца Иокаста, супруга Эдипа и сестра Креонта. Узнав о причине распри между мужем и братом, она постаралась успокоить и примирить их между собою. Уступая просьбам жены и всего народа, Эдип изъявил согласие отпустить Креонта живым, но не мог примириться с ним и изрек над ним свое проклятие.

Только по уходе Креонта узнала Иокаста подробно, из-за чего началась вражда между ее мужем и братом; узнала она и что вещий Тиресий назвал Эдипа убийцей Лая. Как умела, стала она успокаивать мужа.

– На слова прорицателей, – говорила она, – не стоит обращать внимания. Вот и моему Лаю было когда-то предсказано дельфийским оракулом: «примешь, мол, ты смерть от руки сына», а вышло совсем не так: как гласит молва, на самом деле его убили разбойники на распутьи, где сошлись три дороги. Сын же его не прожил и трех дней, как Лай, связав младенцу ноги и проткнув их гвоздем, велел отнести его в пустынные горы; там он и погиб – так что не мог он, следовательно, быть отцеубийцей, как предсказывал оракул в Дельфах.

Упоминание о распутье, где сошлись три дороги, еще более смутило Эдипа.

– Ты, кажется, сказала, что Лай был убит на таком месте, где сходятся три дороги? Где же это место?

– Место это находится в Фокиде, там, где сходятся дороги из Дельф и из Давлии.

– А давно это было?

– Незадолго до того времени, как ты принял власть над Фивами.

– Каких лет был супруг твой и каков он был видом?

– Он был высокого роста, в и голове его показалась уже седина, видом он немного отличался от тебя.

– Еще один вопрос, скажи мни: Лай отправился в путь с немногими, или его, как царя, окружала многочисленная свита?

– Всех спутников у него было пятеро, считая и глашатая; но колесница была одна, и на ней сидел сам Лай.

– Гope мне! Теперь мне все становится ясно! Кто же рассказал тебе все это, кто принес в Фивы весть о гибели Лая?

– Весть о его смерти принес раб; он один лишь и спасся из всех спутников Лая. С тех пор, как раб этот увидал, что над страною царствуешь ты, он неотступно просил меня послать его в поля пасти стада: хотелось ему жить как можно далее от Фив. Я исполнила его просьбу, – он был всегда самым верным слугой нашего дома.

Терзаемый тоской и отчаянием, Эдип отдал приказание привести к нему старого раба как можно скорее.

Между тем он рассказал жене о том, что с ним случилось на распутье, вблизи Давлии.

– Одна лишь надежда остается у меня, – в заключение сказал Эдип – ты говоришь, что мужа твоего убили разбойники; и если это правда, то Лай пал не от моей руки. Но боюсь, как бы проклятие, которое изрек я сегодня, не пало на мою голову. А если мне придется быть изгнанным из Фив, куда обратиться несчастному?.. Не могу я отправиться в мою родную страну, в Коринф, поскольку мне предсказано, что вступлю я в брак с моею матерью и буду убийцей отца.

В то время, как Эдип с нетерпением ожидал прибытия раба, от которого надеялся узнать подробнее о смерти Лая, а Иокаста, убедившись в невозможности успокоить мужа, отправилась молить Аполлона о защите, явился вестник из Коринфа и объявил, что царь Полиб умер и что граждане Кoринфа хотят звать на царство Эдипа. Радостно позвала Иокаста мужа.

– Вот новое доказательство лживости всяких предвещаний: Полиб, отец твой, умер своею смертью, а не от руки сына, как предсказывал оракул.

Эдип разделил радость жены: он чувствовал себя теперь свободным от страха быть отцеубийцей; боялся он теперь другого предсказания оракула: предвестия того, что он вступить в брак с собственной матерью.

Услыхав от Эдипа эти слова, вестник воскликнул:

– Что же я медлю и не скажу тебе! Знай, юноша, что ты ведь вовсе не сын Полиба и Меропы! Я своими руками принял тебя от раба царя Лая в то время, как пас Полибовы стада на Кифероне. Помню: ноги твои были крепко связаны и изуродованы железным гвоздем. Отнес я тебя в то время к Полибу, и он принял и воспитал тебя как собственного сына. Затем-то я и пришел теперь; дай, думаю, снесу ему весть о смерти Полиба; когда станет наш Эдип коринфским царем, не забудет меня.

Тут только уразумела Иокаста судьбу своего мужа. Она заклинала Эдипа отказаться от дальнейших розысков, и когда тот отверг ее мольбы, она назвала его «несчастным» и с воплями убежала во внутренние покои своего дворца.

Эдипу же казалось, что жена просила его бросить расспросы потому, что опасалась, как бы не обнаружилось его бесславное происхождение. Еще раз подтвердил он перед всеми, что не успокоится до тех пор, пока не объяснит себе совершенно своей загадочной судьбы.

Наконец, появился раб Лая, которого Эдип ждал с таким нетерпением. Старик тотчас понял, зачем его призвали в Фивы, и на вопросы Эдипа отвечал медленно, уклончиво и неясно; но когда царь стал грозить старику наказанием, тот открыл все: иокаста отдала ему младенца с приказом – забросить его в пустынных горах Киферона; младенец тот был сын Лая и Иокасты, и родители хотели его лишить жизни, страшась бед, предсказанных богами: было им предсказание от оракула, что сын их убьет своего родителя. Он же, грешный, не решился убить ребенка, а отдал его коринфскому пастуху, который и отнес несчастного младенца в чужую сторону.

– Горе мне, горе! – воскликнул Эдип: – Ясно мне теперь стало все! О, свет, в последний раз тебя я вижу в этот день! Родился я от тех, от которых не должно бы мне было родиться; жил я с теми, с кем не мог жить, и умертвил того, на кого бы не смел поднимать руки!

Так говорил злосчастный царь и с воплями удалился во внутренние покои своего дворца.

Пораженный ужасом и горем, народ остался перед царским дворцом, дожидаясь, чем окончится страшное дело.

– О, род людской, род смертный! – слышалось на площади. – Как малоценна жизнь и судьба твоя! Где такой счастливец, который, блеснувши счастьем, не упал бы потом с высоты? Видя злополучную судьбу твою, о Эдип, никого на земле нельзя почитать счастливым. Достиг ты полного блаженства, когда сгубил вещую деву с кривыми когтями и стал нам щитом от смерти. С той поры, став царем могучих Фив, ты был чтим паче всех в стране нашей. А теперь – кто несчастней тебя, кому так изменяло счастье, кого повергала судьба в столь ужасные беды? О, благородный Эдип! лучше бы было никогда не видать нам тебя, хоть благодаря тебе мы и вздохнули свободно.

В то время, как народ говорил эти скорбные речи, из дворца Эдипа вышел один из слуг и рассказал о том, что случилось в царских палатах. Покинув площадь, Иокаста быстро вошла в свое жилище. Издавая стоны и терзая руками волосы, прошла она в опочивальню. Вошла и, заперев все двери, стала она призывать умершего Лая и горько плакала над ложем, на котором рожала детей от мужа и от сына. Как умерла она, служители не видали, ибо все внимание их привлек Эдип: быстро вбежал он и стал метаться по комнатам, требовал себе меча и спрашивал, где найти ему жену, что была матерью и ему, и его детям. Никто из служителей не мог сказать ни слова. Тогда, как будто увлекаемый невидимой силой, кинулся он к двойным дверям, сорвал их с петель и быстро вбежал в супружескую опочивальню.

Тут увидал он свою жену: несчастная удавилась, накинув петлю на шею. Страшно вскричал он, увидав труп Иокасты, и развязал шнурок, на котором висел ее обезображенный труп. И когда он уже лежал на полу, Эдип сорвал с одежды золотые пряжки и стал бить ими свои глаза, говоря: за то, что не видали зла, которое терпел я и сам творил, пусть не смотрят впредь на тех, кого не должно бы было им видеть. Так говоря, бил он острыми пряжками свои очи, и кровь ручьем лилась по его щекам.

Объятый ужасом, народ слушал еще рассказ служителя, как из дворца вышел сам Эдип – слепой, с лицом покрытым кровью. Он обратился к гражданам и стал молить их – изгнать его, отягощенного позором, в пустыню, где не видал бы его глаз человеческий, побить его камнями или бросить в море. Народ с глубоким состраданием внимал скорбным речам злополучного и любимого царя. На просьбу его об изгнании и о смерти фиванцы отвечали, что судьбу его решит Креонт, оставшийся стражем их земли.

При имени зятя Эдип вспомнил, какую обиду нанес он ему еще недавно; но благородный Креонт забыл обиду и не помышлял о мести. Он попросил Эдипа удалиться во внутренние покои дворца и объявил ему, что поступит так, как укажет дельфийское прорицалище. Опираясь на руку Креонта, Эдип удалился, слыша изъявленияя глубокого сострадания со стороны присутствовавшего народа. Так, один день разрушил все счастье именитейшего из людей фиванской земли, и судьба его была глубоко поучительна для свидетелей его злоключений – уразумел тут народ, что тогда только можно почитать смертного счастливым, когда он дойдет до предела своей жизни, не изведав бед и скорби.

(из Софокла „Эдип у Колона")

В первом порыве скорби, после обличения своих невольных злодеяний, Эдип желал умереть, или быть изгнанным в пустыню; но никто из фиванцев не согласился тогда исполнить просьбы злополучного царя; когда же, с течением времени, смягчилась скорбь его сердца и когда сам он примирился со своею судьбой, тут фиванцы нашли нужным изгнать из своей земли несчастного старца: верилось им, что его присутствие оскверняет страну и привлекает на нее несчастья.

Сыновья Эдипа, Полиник и Этеокл, были в то время уже взрослыми и могли бы воспрепятствовать изгнанию отца; но так как они желали присвоить себе власть над городом, то не сопротивлялись решению горожан и, по изгнании Эдипа, разделили между собою и с Креонтом власть над Фивами таким образом, что каждому из них приходилось царствовать поочередно по году – через два года в третий. Убогим странником вышел слепой Эдип из города, над которым некогда царствовал, и, прося подаяния, пошел бродить из города в город, из одной страны в другую. Погибнуть бы злополучному старцу, если бы не было у него двух доблестных, благородных и любящих дочерей. Антигона, старшая из дочерей, последовала за отцом и, бродя с ним по бесплодным пустыням и глухим лесам, была неотлучной водительницей старца; трудную скитальческую жизнь с отцом она предпочла спокойному пребыванию в доме вероломных братьев.

Эдип и Антигона

Исмена же, младшая дочь, осталась в Фивах: здесь она, насколько могла, служила делу отца и время от времени подавала ему вести о том, что делается в городе и в доме ее братьев.

После долгих странствований по различным странам, Эдип вместе с дочерью пришел в Аттику, в местечко Колон, находившееся на расстоянии получаса езды от Афин. Здесь, на скале, находилась роща, посвященная Эвменидам. Было раннее, тихое утро; мирно покоилась природа, мир проник и в многоскорбное сердце так долго страдавшего Эдипа.

– Кто почтит сегодня убогим даром странника? – спросил Эдип у ведшей его дочери: – немногого прошу я, но готовь принять и меньше, чем прошу; с меня и того будет довольно. Приручен я к терпению страданиями, и давним временем, и мужеством души. Но остановись, дитя мое; найди, где бы мне присесть – в священной роще или в ином месте посади меня, и осмотрись, куда зашли мы с тобою.

Антигона увидела перед собой городские башни и предположила:

– Город этот, должно быть, Афины; роща и же, в которой мы находимся, – священная роща: лавр, олива и виноград растут в ней густою чащей, и соловьи поют в этой чаще свои сладостные песни.

Антигона посадила отца на камень, а сама хотела идти разузнать, как называется место, где они находились. Тут приблизился к рощице один из обитателей местечка Колона; жители этого местечка должны были хранить рощу Эринний и не допускать ее осквернения.

Эдип хотел расспросить о месте, где он находился; но подошедший обыватель прежде всего потребовал, чтобы старец вышел из священной рощи: никто из смертных не смел вступать в нее.

„Как же называется это место, чужеземец, – спросил Эдип, – и какому богу посвящено оно?

– Роща эта – достояние ужасных богинь, дочерей Земли и Мрака; народ наш называет их Эвменидами – благодушными.

– Пусть же милостиво примут они, благодушные, молящего о защите; мни не сойти уже с этого места, – таково решение судьбы моей.

Житель Колона решил оставить старца в покое и сказал, что должен уведомить о нем своих сограждан; Эдип же стал просить его рассказать подробные об этом месте.

«Вся окрестная страна, – сказал колонянин, – посвящена Посейдону и огненосцу – титану Прометею; место же, на котором ты стоишь, посвящено Эвменидам и называется медными вратами Аттики, опорою Афин. Ближние селения считают своим основателем героя Колона и носят его имя. Царь же земли нашей живет вот в этом городе, в Афинах; имя ему – Тезей, он сын Эгея.

– Не сходит ли кто к нему, – спросил Эдип, – и не призовет ли его ко мне? Царь ваш за малую помощь приобрел бы великую награду.

Усомнился колонянин и не поверил, чтобы немощный старик мог оказать услугу афинскому царю; но благородная наружность слепого старца внушала невольное уважение к нему, и колонянин, оставив Эдипа в священной роще, пошел в селение оповестить сограждан о пришествии в страну их чудного старца.

Эдип же познал, что он пришел в то место, где ему суждено было умереть и найти себе вечное успокоение. Никогда Феб, предвещая ему постигшие его впоследствии несчастья, предсказал также, что после долгих блужданий по земле придет он, наконец, в святилище великих богинь, и место их будет ему пристанищем, где он упокоится и окончит свою жизнь. И тогда великое благо будет, прибавил оракул, тому, кто примет тогда скитальца, и великое горе тем, которые его отвергнет. Теперь, вступив в рощу Эринний, Эдип познал, что они-то и суть те богини, о которых предрекал ему оракул; что Эринний, преследовавшие его всю жизнь теперь примут его дружелюбно и дадут ему мир и успокоение.

Поэтому, оставшись наедине с дочерью, он обратился с такой мольбой к богиням-мстительницам:

– Сжальтесь надо мною, грозные, блаженные богини! У вас первых нашел я приют в здешней стране: вами – ясно мне это – приведен я в эту рощу. Дайте же мне мир, богини, как обещал никогда Аполлон; положите предел моей жизни, если не думается вам, что я мало еще страдал, – я, бывший весь свой век рабом страданий! Услышьте меня, о дочери первобытной Тьмы! Услышь и ты, досточтимый город великой Паллады! Сжальтесь над бедною тенью Эдипа; не тот уже я теперь, что был прежде.

Едва успел Эдип окончить молитву, как явилась толпа колонских граждан, почтенных старцев – узнав от своего соплеменника, что никому неизвестный убогий странник проник в рощу Эвменид, колоняне поспешили изгнать его оттуда.

При приближении колонских граждан, Эдип по его просьбе был уведен дочерью в глубь священной рощи: боялся он, чтоб его не изгнали из места, где ему надлежало обрасти успокоение

Подойдя к краю рощи, колоняне принялись совещаться.

– Где он, куда он, нечестивец, скрылся? – восклицали они. – Это явно какой-то бродяга, зашедший к нам из дальней страны: иначе не посмел бы он вступить в рощу грозных богинь, которых мы страшимся даже называть по имени. Не взирая в ту сторону, мы проходим мимо святилища и раскрываем уста для того только, чтобы прошептать молитву; он же теперь, мы слышим, вошел в глубь рощи. Как ни глянем, нигде не видим его. А ну выходи оттуда, нечестивец!.

Эдип по началу таился, но когда колонцы стали называть его дерзким поругателем святыни, он не вытерпел и мгновенно вышел из рощи. Колонские старцы, стоявшие вдали, ужаснулись при виде страдальца.

– Кто это?.. Кто ты, сделал несчастный старец? Ты, должно быть, слеп от рождения? Но по виду твоему думаем, что несчастьe твое – не недавнее! Но, да избежишь новых зол, выйди из рощи, подойди сюда, здесь можно невозбранно вести речи в священной же роще не произноси ни слова.

Эдип повиновался требованию колонских граждан. Он взял с них обещание, что никто, вопреки его воле, не изгонит его из страны, и Антигона тихо и осторожно вывела его за руку из рощи Эвменид. Приблизившись к старцам и отвратив, по требованию их, лицо от священной рощи, Эдип сел на камень. Только теперь стали расспрашивать его старцы, кто он и откуда. Эдип сначала уклонялся от ответов и просил старцев не пытать его вопросами, но наконец должен был уступить им.

– Известен ли вам кто-нибудь из дома царя фиванского Лая?

– О ужас!

– И из рода Лабдака?

– О Зевс! великий Зевс!

– Не знаете ли несчастного Эдипа?

– Так это ты?

– Не страшитесь того, что сказал я.

– Горе, о горе! Несчастный!..

Полные тоски, безмолвно стояли перед Эдипом старцы и не знали, что делать им; Эдип же в нетерпении ожидал, что скажут колонские граждане, услыхав его страшное имя. Наконец, старцы потребовали, чтоб Эдип вместе с дочерью немедленно удалился из их страны: устрашились они, как бы пребывание у них преступного Эдипа не навлекло бы на их страну гибельного гнева богов. Тщетно напоминал им Эдип о данном ему обещании, тщетно молила их Антигона, – старцы требовали, чтоб он немедленно оставил страну их. – «Итак, лжива всеобщая молва, начал тогда Эдип, – будто Афины благочестивее всех других городов Эллады и всегда готовы принять под защиту и злополучного чужеземца, и несправедливо преследуемого и молящего о помощи!»

Объяснил Эдип колонянам, что преступления его невольные, что дела свои он скорее выстрадал, чем совершил, что он приходит к ним святым и чистым, неся с собою благо их стране.

– Вот, когда придет ваш правитель, вы убедитесь в словах моих», – сказал он в заключение.

Тут только смягчились колонские граждане и согласились дожидаться прибытия царя.

Между тем Антигона увидала, что вдали по дороги, к месту, где они находились, едет женщина, сопровождаемая служителем. Ехала она на прекрасном коне, лицо ее было прикрыто широкими полями шляпы. Долго всматривалась в эту женщину Антигона и, наконец, признала в ней сестру свою Исмену. Велика была радость Эдипа и дочерей его, но и много скорбных, горьких слез пролили они при этом свидании.

Наконец, Эдип спросил дочь о причине ее прибытия в Колон. Стала тогда Исмена рассказывать ему про братьев: сначала предоставили они престол Креонту, ибо страшились гибельной судьбы, тяготевшей над их домом; теперь же какой-то злой бог внушил в их преступные сердца желание царствовать над всей фиванской землей. Младший брат лишил Полиника престола и изгнал его из отчизны; Полиник же, как рассказывают в Фивах, бежад в Аргос, там снискал себе новое родство, друзей и союзников и идет с войском на Фивы в намерении покорить землю Кадма или же пасть в битве. Исмена сообщила отцу, что фиванцам было сказано от оракула: тогда лишь они останутся победителями в предстоящей им войне, когда в земле их будет Эдип, живой иди мертвый, – в нем вся сила их.

– Губили тебя прежде боги, – закончила Исмена, – теперь же возносят.

– Грустно, пав юношей, подняться старцем, – отвечал ей Эдип.

Между тем фиванцы всерьез решили овладеть Эдипом, и Креонт отправился уже из Фив искать его. Но не хотел Креонт впустить Эдипа в свою землю, а имел намерение поместить его где-нибудь на границе, дабы не привлек он гнева богов и гибели на родную страну. Так же и фиванцывовсе не хотели погребать Эдипа в своей земле, а лишь на границе ее. Разгневанный Эдип твердо решился не следовать за Креонтом.

Наконец, пришел и афинский царь Тезей. Он тотчас дружески приветствовал Эдипа и с участием спросил, какую нужду имеет он в нем.

– Я готов сделать для тебя все, что могу, – сказал великодушный царь Эдипу: – сам я перенес много горя в то время, как рос на чужбине.

– Я же принес тебе в дар свое несчастное тело, – отвечал старец. – Нет в нем красы, но много принесет оно тебе пользы, если схоронишь его в своей земле.

Одного только попросил Эдип у Тезея– приюта на последние дни жизни и погребения по смерти; могила его будет стражем и защитой Аттики.

– Ты думаешь, Тезей, – говорил Эдип, – что услуга, о которой я прошу тебя, дело маловажное? Нет, тебе предстоит немалая борьба. Фиванцы, изгнав меня из своей земли, теперь хотят перевезти меня к себе насильно. Знают они от оракула, что им суждено потерпеть великое поражение на этой земле, у моей могилы, в то время, когда возгорится вражда между ними и вами. Мой холодный, погребенный в земле труп напьется их горячей крови, если только Зевс – еще Зевс, и Феб – сын Зевса.

– Кто же может отвергнуть благосклонность такого человека?» – с удивлением отвечал Тезей. «Исстари наши роды были связаны узами дружбы; ты пришел к богиням как молящий о защите, и не малый дар несешь ты мне и всей земле нашей. Поэтому я охотно дам тебе в моей стране убежище и защиту. Коли хочешь оставаться здесь, я велю охранять тебя этим мужам; если же предпочтешь идти со мною в город, иди свободно.

Эдип пожелал остаться в Колоне: ведал он от оракула, что здесь он из гроба одержит победу над изгнавшими его из своей земли; боялся он только одного, чтобы фиванцы, напав на него, не увели его за собою. Тезей успокоил его, уверив, что народ афинский не допустить совершить такое дело, и затем вместе со всем присутствовавшим народом пошел к алтарю Посейдона: намерен он был принести богу великую жертву.

Так обрел себе, наконец, Эдип надежную защиту и мог уже спокойно оставаться в Колоне. Старцы колонийские, оставшиеся хранителями его, стали ему восхвалять красоту окрестных мест и величие своей отчизны.

– Пришел ты, друг, – говорили ему старцы, – в самую лучшую местность этой богатой конями страны, в белый Колон. Здесь, в глубине цветущих долин, сладкозвучней, чем где-либо, поют соловьи, – любят они темную зелень плюща и обильную плодами, тенистую чащу виноградных доз, в которую не проникает никакой бурный ветер; ходит по той чаще неистовый бог Дионис в хоре нимф, своих божественных кормилиц. Поимый небесною росой, расцветает там прекрасногроздный нарцисс и золотистый шафран; никогда не иссякают здесь без умолка журчащие потоки Кефиса: обновляясь и оживая, льются они по широким полям. Любят край наш хоры муз и Афродита с золотыми вожжами. Здесь растет дерево, какого не производила ни одна из стран Азии, не производил и великий остров Пелопса, – украшенная блестящею листвой олива. Ни юный летами царь враждебной земли, ни престарелый вождь враждебной рати не сгубят этого дерева: вечно блюдет его всевидящий взор Зевса и светлоокой Афины. И еще другою красотой нашей земли можем мы похвалиться, дарами великого бога: конями и морскою силой. Ты, владыка Посейдон, сын Кроноса, даровал нашей земле эту славу: здесь впервые создал ты узду для укрощения коней, и дивно летит по морским волнам многовесельный корабль, послушный рукам человека, сопровождаемый хором бесчисленных нереид.