Текст книги "Жизнь Пушкина"

Пушкин приготовил свой ответ Чаадаеву[1156]1156
  Пушкин приготовил свой ответ… – Письмо написано по-французски 19 октября 1836 г. Чулков предлагает свой перевод письма.


[Закрыть]. В этом не отправленном адресату письме поэт противопоставил мыслям Чаадаева свою апологию русской истории. Нет, он, Пушкин, не разделяет взглядов Петра Яковлевича на судьбу русского народа. Конечно, «схизма»[1157]1157
  Схизма – термин, обозначающий раскол в христианской церкви; чаще всего подразумевается разделение церквей (православной и католической).


[Закрыть] отделила Россию от прочего христианского мира, но у русского народа было свое особое историческое призвание. Ему пришлось выдержать вторжение монголов. Великая страна поглотила в своих равнинах полчища азиатов, которые угрожали западной цивилизации. Русские люди жертвовали собою, и надо удивляться, что они остались верными христианской культуре. Европа спаслась от варварского нашествия благодаря нашему мученичеству. И далее, рискуя оскорбить католические верования Чаадаева, Пушкин защищает древних ревнителей восточного христианства: «Православное духовенство до времен Феофана[1158]1158
  Феофан – скорее всего, Пушкин имеет в виду Феофана Прокоповича (1681–1736) – знаменитого проповедника, государственного и церковного деятеля, сподвижника Петра I в делах духовного управления. С 1718 г. – епископ Псковский.


[Закрыть] было достойно уважения. Оно никогда не оскверняло себя мерзостью папизма[1159]1159
  Папизм – преклонение перед главой Римско-католической церкви.


[Закрыть] и, наверное, не вызвало бы протестантизма[1160]1160
  Протестантизм – одно из основных направлений в христианстве. Откололся от католицизма в ходе Реформации XVI в. Для него характерны: отсутствие принципиального противопоставления духовенства мирянам, отказ от сложной церковной иерархии, упрощенный культ, отсутствие монашества. У протестантов нет культа Богородицы, святых, ангелов, икон, число таинств сведено к крещению и причащению.


[Закрыть] в тот исторический час, когда человечество более всего нуждалось в единстве…» Это уже была стрела в католическое сердце Петра Яковлевича.

Что касается нашего исторического ничтожества, продолжает свою апологию Пушкин, то он решительно не согласен с мнением Чаадаева. Поэт красноречиво напоминает о живописных и выразительных страницах древней русской истории. Но вот она ступает на новый путь: «Разве один Петр Великий не есть уже целая всемирная история? А Екатерина II, придвинувшая Россию к границам Европы? А Александр, который привел вас в Париж?..» Пушкин даже в современности находит что-то величественное, что должно поразить будущего историка.

Это последнее слово в защиту русской истории, последнее выражение той консервативной философии, которая сложилась у Пушкина к тридцатым годам. Но эта последняя попытка оправдать историческую «необходимость» опровергалась «упрямыми фактами». И сам Пушкин в конце этого же письма делает немаловажные признания: «После стольких возражений я должен вам сказать, что многое в вашем послании сущая правда. Надо сознаться, что наша общественная жизнь весьма печальна. Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, к справедливости и правде, это циничное презрение к мысли и достоинству человека действительно ужасно…»

«Как писатель, я раздражен», – признается Пушкин. Он оскорблен и как человек частный. Все складывается так, чтобы убедить поэта в его неверном понимании и в пристрастной оценке русской истории, и, однако, он не хочет иного отечества и другой судьбы. Он даже клянется в этом Чаадаеву, которого он когда-то любил и который лет пятнадцать назад был для него авторитетом.

Но, несмотря на эту клятву, что-то горькое и мучительное было у него на сердце после чтения мрачной статьи Чаадаева. А что, если он, Пушкин, ошибается? А что, если в самом деле, ревниво защищая преимущества нашей национальной культуры, мы оказываем отечеству медвежью услугу? Защищать эту национальную культуру необходимо, конечно, когда на нее клевещут и ее презирают такие люди, как Марья Дмитриевна Нессельроде и ее союзники, но в обличении Чаадаева есть что-то иное. Его папизм, конечно, смешное заблуждение, но дело не в папизме, а в какой-то универсальной идее, о которой, пожалуй, следует поразмыслить ему, Пушкину. Он как поэт сознавал себя выразителем русской национальной культуры, но разве для ее торжества не следует подчинить ее целям всемирным? В сущности, он своим художественным подвигом давно уже служит этим мировым целям. Он вспомнил, как осенью 1830 года там, в глухой болдинской деревне, он с гордостью ставил даты под законченными своими трагедиями. Разве в этих трагедиях или в своем «Пророке», да и во многих иных своих шедеврах не перекликается он с мировыми гениями? Не подчинил ли он сам на деле свои национальные пристрастия универсальным целям?

Глава четырнадцатая. Поединок и смерть

I

Пушкин написал свое последнее письмо Чаадаеву 19 октября 1836 года – в день двадцатипятилетия лицея. В этот день собрались товарищи первого выпуска в квартире М. Л. Яковлева. Сохранился протокол этого собрания. Первые строки протокола написаны рукою Пушкина. После обеда читали письма Кюхельбекера. Потом Яковлев, лицейский староста, показывал друзьям хранившийся у него архив; потом пели лицейские песни; потом Пушкин читал свои стихи:

 
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался…
 

Пушкин не мог дочитать свои стихи. Его душили слезы. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты, сел на диван и умолк. Это была последняя лицейская годовщина, в которой принимал участие Пушкин. Жить ему оставалось три месяца и десять дней.

В этом году Пушкин написал двенадцать стихотворений. Они значительны и важны. Поэт, как будто предчувствуя грозящую ему опасность, размышляет о смысле жизни и готовится к смерти. Таковы стихи «Когда за городом, задумчив, я брожу…», «Отцы пустынники и жены непорочны…» и, вероятно, в этом же году написанное стихотворение «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»[1161]1161
  …в этом же году написанное… – Согласно новым исследованиям, стих. «Пора, мой друг, пора!..» относится к лету 1834 г.


[Закрыть]. Тогда же написан «Памятник». Поэт прозорлив. Он видит свою судьбу. Он знает, что славен будет он, «доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит».

Поэт видит смысл своего труда в борьбе с жестоким веком:

 
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу…
 

Однако и заключительная строфа «Памятника», и стихотворение «Из Пиндемонти» («Не дорого ценю я громкие права…») свидетельствуют о том, что поэт мрачно смотрит на свою участь. Он разочарован в монархе, с которым он мечтал заключить некий договор. Рабство «по манию царя»[1162]1162
  …«по манию царя»… – Из стих. «Деревня» (1819).


[Закрыть] не пало. Но поэт сомневается также и в прелестях политической «свободы», которой гордятся западные государства:

 
Всё это, видите ль, слова, слова, слова[1163]1163
  «…слова, слова, слова…» – К этим строкам Пушкин сделал примечание: Hamlet.


[Закрыть],
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
 

Великодержавная государственность, которую Пушкин еще недавно защищал, также внушает ему чувства недоверия и вражды. Левиафан страшен во всех его личинах. Жандармы, поставленные для порядка около картины Брюллова «Распятие»[1164]1164
  Жандармы, поставленные для порядка около картины Брюллова «Распятие»… – Брюллов Карл Павлович (1799–1852) – живописец и рисовальщик, глава академического романтизма в русской живописи. О какой картине идет речь в книге, установить не удалось. Картина «Распятие» создана К. Брюлловым в 1838 г. Впервые выставлялась в Академии художеств в 1839 г. Следовательно, Пушкин не мог ее видеть.


[Закрыть], дают ему повод к написанию иронической и гневной пьесы «Мирская власть»[1165]1165
  «Мирская власть» – стих. написано 5 июня 1836 г. По версии П. Вяземского, импульсом к созданию стихотворения послужило то, что «в Страстную пятницу в Казанском соборе ставили у плащаницы часовых» (см.: Старина и новизна. Кн. VIII. 1904. С. 39).


[Закрыть]:

 
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
Иль мните важности придать царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно плоть свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
 

В условиях старого порядка, в условиях николаевской монархии поэт чувствовал мучительное одиночество, потому что его могучий талант опередил в своем развитии культуру современного ему дворянского общества; Пушкин был одинок и потому еще, что новые демократические круги, готовые прийти на смену отживающей свой век привилегированной дворянско-бюрократической «черни», ненавидевшей его, не успели еще найти с поэтом непосредственную связь, хотя уже знали его и считали своим даже тогда, когда укоряли его ревниво. Выразителем этих демократических настроений явился Белинский. И не случайно Пушкин пытался завязать с ним литературные отношения. Этому союзу помешала смерть поэта. И не случайно также Пушкин осенью 1835 года написал подробный конспект пьесы, известной под именем «Сцены из рыцарских времен». У Пушкина в его сценах действие, по-видимому, происходит где-то в Германии, но не исключается предположение, что этот замысел связан с темою «Жакерии»[1166]1166
  «Жакерия» – историческая драматическая хроника (1828), посвященная крестьянскому восстанию во Франции в 1358 г.


[Закрыть] Мериме[1167]1167
  Мериме Проспер (1803–1870) – французский писатель, мастер новеллы. Переводил произведения Пушкина.


[Закрыть], то есть с эпизодом из истории крестьянской революции во Франции в XIV веке. Смерть отняла Пушкина у русского народа как раз в те дни, когда у него рассеялись последние иллюзии относительно смысла и ценности петербургской монархии. Он понял, какая страшная бездна отделяет привилегированные круги министров и царедворцев от многомиллионной массы крепостных крестьян, у которых он учился русскому языку. В. А. Нащокина в своих воспоминаниях рассказывает о том, как Пушкин до самых последних своих дней искал встреч с крестьянами: «Пушкин в путешествии никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народный язык он знал в совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую серую толпу настолько, что мужики совершенно свободно говорили с ним обо всем…» Он учился у мужиков той органической культуре[1168]1168
  Органическая культура – противопоставляется в символистской эстетике культуре критической (индивидуалистической).


[Закрыть], которая заключена в великолепном русском фольклоре. Не случайно Пушкин в последние годы жизни с таким увлечением писал свои сказки. И какова бы ни была степень влияния на него иностранных источников, самая ткань его сказок, словарная и семантическая, тесно связана с русскою деревнею.

Но в салоне М. Д. Нессельроде ни песен не пели, ни сказок не сказывали. Зато в нем сочинили страшную сплетню, которая убила поэта. Эта сплетня была не простою интригою личных врагов, а политической местью тех, кто видел в Пушкине заклятого врага всей тогдашней правящей олигархии.

Пушкин был убежден, что Наталья Николаевна не изменяла ему, и, кажется, она в самом деле была при жизни Пушкина ему верна. Но измена другая, более тонкая, – тот явный интерес, который она проявляла к некоторым своим поклонникам, – была налицо. И эта моральная измена делала сплетню такой ужасной в сознании поэта. Среди многочисленных поклонников Натальи Николаевны Пушкиной было два лица, которые особенно настойчиво преследовали красавицу: один из них – Дантес, усыновленный бароном Геккереном, молодой эльзасец, кавалергард, пресытившийся ролью мужеложника и дерзко искавший любовных связей со светскими красавицами Петербурга, другой – Николай Романов, русский император, «самодержец всея России».

Дантес-Геккерен не казался Пушкину опасным соперником. Его можно уничтожить, осмеяв, скомпрометировав, наконец, вызвав на поединок. Наталья Николаевна кокетлива и легкомысленна, но совершенно откровенна с мужем. Он знает каждый ее шаг. Нет, он не боится такого соперника, как Дантес. Иное дело – царь. В его распоряжении Петропавловская крепость, Бенкендорф и легион жандармов. С ним дуэль невозможна. Бежать! Бежать! Единственный выход бежать от его двора, сжечь поскорее проклятый камер-юнкерский мундир. Но царь не простец. Он опутал поэта крепкими цепями. Вырваться из них нет никакой возможности. Но, может быть, Пушкин ошибается? Может быть, царь вовсе не намерен отнимать у него жену? Нет, поэт твердо знает, что император – его соперник. Пушкин сам рассказывал Нащокину, что царь, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены».

II

Пушкин не успел отправить письмо к Чаадаеву. К. О. Россет[1169]1169
  Россет Климентий Осипович (1811–1866) – брат Л. О. Смирновой, майор, титулярный советник.


[Закрыть] предупредил поэта, что переписываться с московским философом опасно. Император прочел его «Философическое письмо» и был изумлен его дерзостью. Как! Россия, победоносная и грозная, прославленная Державиным и Карамзиным, стоящая на страже европейского легитимизма, – и эта великая Россия, оказывается, велика лишь по своему географическому положению, а по существу это страна варварская, оставшаяся вне европейской цивилизации. Чаадаев сошел с ума. Императору понравилась эта мысль. Конечно, автор дерзкой статьи болен душевно. Его нельзя наказывать. Его надо лечить. Его надо поручить попечению генерал-губернатора. Пусть врач ежедневно навещает безумца. Иное дело – редактор и цензор. Их надо покарать, чтобы они впредь были осмотрительнее. Это известие о судьбе Чаадаева казалось Пушкину зловещим. Нет, поэт не пошлет теперь письмо своему идейному противнику. Пушкин не ожидал, что царь окажет ему, Пушкину, такую медвежью услугу своей расправой с мыслителем и лишит его возможности вести спор по существу. 22 октября 1836 года последовало официальное запрещение «Телескопа».

Можно ли жить после этого в проклятом Петербурге, где придворные лицемеры делают вид, что они оскорблены статьей Чаадаева в своих лучших патриотических чувствах, – они, которые ненавидят и презирают Россию так же, как они ненавидят и презирают Пушкина. В самом деле, можно сойти с ума от этой тирании Зимнего дворца и всех этих салонов, где подготовляется заговор против всякой независимой мысли и свободного творчества. Сегодня объявили сумасшедшим Чаадаева, а завтра объявят Пушкина. Если бы он был здравомыслящий, он бы радовался успехам Натали и своему придворному званию, а он открыто негодует на «милость» монарха. Разве это не безумие?

Поэт чувствовал, что надо каким-то решительным действием покончить с теми бытовыми условиями, которые связывали его и мешали ему писать. Надо было во что бы то ни стало если не отказаться вовсе от светского образа жизни, то по крайней мере сократить выезды и приемы. Осенью Пушкин перевез семью с Каменноостровской дачи не в огромную квартиру в доме Баташева[1170]1170
  Баташев Сила Андреевич (1794–1838) – полковник лейб-гвардии Гусарского полка. В его доме семья Пушкиных жила в 1834–1836 гг.


[Закрыть], а в сравнительно скромную квартиру на Мойке, в доме князей Волконских[1171]1171
  …в доме князей Волконских. – Контракт на наем квартиры в доме кн. С. Н. Волконской был заключен 1 сентября 1836 г. Софья Григорьевна Волконская (1786–1869) – жена министра двора светлейшего князя Петра Михайловича Волконского (1776–1852), сестра С. Г. Волконского, статс-дама.


[Закрыть]. В этой квартире было так тесно, что о приеме гостей нечего было и думать. Правда, в квартире было одиннадцать комнат, но кроме четырех детей в семье Пушкина жили две свояченицы и огромный штат слуг и служанок. Наемных слуг было шестнадцать человек: две няни, четыре горничных, кормилица, мужик при кухне, лакей, повар, два кучера, полотер, прачка и какие-то еще два служителя! Но кроме этих наемных слуг были еще и крепостные, привезенные из деревни. Таков был чудовищный быт среднедворянского дома первой половины XIX века. Надо представить себе, как суетились вокруг трех капризных барынь все эти горничные и лакеи, как шалили и плакали детишки, окруженные своим штатом нянюшек, как бестолково и беспокойно шла вся эта худо налаженная жизнь, когда хозяйки спали чуть не до заката солнца, а проснувшись, озабочены были туалетом и выездом на очередной бал.

Чтобы содержать такой дом, нужны были средства. Их не хватало. Пушкин был кругом в долгах. Кому только он не был должен! Каретному мастеру, извозчику, какой-то вдове Оберман[1172]1172
  Оберман Екатерина – владелица дровяной лавки.


[Закрыть] за дрова, купцу-бакалейщику, книгопродавцу Беллизару[1173]1173
  Беллизар Фердинанд Михайлович (1798–1863) – содержатель книжного магазина в доме Голландской церкви. У него Пушкин начал покупать книги после возвращения в Петербург из ссылки.


[Закрыть] около 4000 рублей, булочнику Роде, виноторговцу Раулю[1174]1174
  Рауль – владелец французского винного погреба в Петербурге.


[Закрыть], аптекарю Брунсу[1175]1175
  Брунс Леопольд – аптекарь в Петербурге.


[Закрыть] и другому аптекарю Типмеру[1176]1176
  Типмер Христиан Андреевич – владелец аптеки на Малой Морской улице. Чулков ошибается: долг Пушкина ему составил 180 рублей (был оплачен Опекой).


[Закрыть] 410 рублей 70 коп. и т. д. и т. д.

Но кроме этих мелких долгов над Пушкиным висели долги значительные. Их сумма превысила 120 000 рублей.

Пушкин не был расчетлив, а нуждающимся в деньгах всегда был готов отдать последнее. По свидетельству П. В. Нащокина, «Пушкин был великодушен, щедр на деньги. Бедному он не подавал меньше двадцати пяти рублей». Но денежные дела его становились все хуже и хуже. Наталья Николаевна, равнодушная к стихам поэта, не так была равнодушна к гонорарам за эти стихи. Однажды издатель пришел за рукописью, проданной поэтом, но рукопись оказалась в руках Натали. Поэт предложил издателю поговорить с женою, и тот вышел из будуара Натальи Николаевны весьма смущенный: ему пришлось заплатить за рукопись вдвое больше, чем было условлено.

Но в доме Пушкиных жила одна особа, которая ценила стихи поэта по существу, – Александрина Гончарова. Она любила его поэзию и, кажется, самого поэта. Она была умнее сестер, и Пушкин был с нею дружен. Ходили сплетни об их интимной близости. Их распространяли люди, не внушающие доверия. Одним из этих сплетников был князь А. В. Трубецкой[1177]1177
  Трубецкой Александр Васильевич (1813–1889) – князь, сын сенатора Василия Сергеевича Трубецкого (1776–1841) и Софьи Андреевны Вейс (1796–1848). Однополчанин Дантеса, пользовался большим расположением императрицы Александры Федоровны. Впоследствии генерал-майор.


[Закрыть]. Будучи семидесятичетырехлетним стариком, он продиктовал свои воспоминания о Пушкине и Дантесе. Князь Трубецкой летом 1836 года, когда кавалергардский полк стоял в Новой Деревне, жил в одной хате с Дантесом и со слов хвастливого ловеласа сообщил потомству спустя пятьдесят лет после событий о его любовных удачах, действительных или мнимых. В рассказе А. В. Трубецкого столько анахронизмов и путаницы, что можно было бы вовсе не упоминать об этом ничтожном документе, если бы он не был характерен для той гвардейской среды, которая была враждебна поэту. Это все были приятели Дантеса, распространявшие по Петербургу слухи о том, что Наталья Николаевна изменила мужу. Общество кавалергардов было филиалом салона М. Д. Нессельроде. Цель была одна – оскорбить Пушкина и провоцировать его на какой-нибудь безумный поступок. Князь А. В. Трубецкой был одним из сознательных или бессознательных оскорбителей Пушкина.

Дантес, по сообщению А. В. Трубецкого, пользуясь тем, что Новая Деревня находится поблизости от Черной речки, где жил Пушкин, часто посещал Наталью Николаевну. Но летом 1835 года у Пушкиных дача была на Каменном Острове, и мемуарист опять путает даты и факты. Госпожа Полетика[1178]1178
  Полетика Идалия Григорьевна (между 1807 и 1810–1890, урожд. Обортей) – внебрачная дочь графа Г. А. Строганова и португальской графини д’Ега (1782–1864), впоследствии ставшей женой двоюродного дяди Н. Н. Пушкиной Григория Александровича Строганова, подруга Н. Н. Пушкиной.


[Закрыть], ненавидевшая, между прочим, Пушкина, сообщила князю Трубецкому, что поэт находится в интимной связи со свояченицей Александриной. Пушкин, видите ли, ревновал Дантеса не к жене, а к Александре Николаевне. Этот рассказ дает понятие о той атмосфере сплетен, клеветнических слухов и нескрываемой ненависти к поэту, которые имели место в Петербурге в конце 1836 года. Этот вздорный рассказ становится драгоценным психологическим документом, характерным для эпохи, если мы прислушаемся к интонации рассказчика: «В то время несколько шалунов из молодежи, между прочим Урусов[1179]1179
  Урусов Петр Александрович (1810–1890) – сын сенатора, члена Государственного совета князя Александра Михайловича Урусова (1767–1853) и Екатерины Павловны (1775–1855, урожд. Татищевой). Поручик лейб-гвардии Измайловского полка, впоследствии полковник, состоящий при директоре Департамента внешней торговли.


[Закрыть], Опочинин[1180]1180
  Опочинин Константин Федорович (1808–1848) – племянник Е. М. Хитрово, двоюродный брат Д. Ф. Фикельмон, сын Федора Петровича Опочинина (1779–1852) – шталмейстера двора и дочери М. И. Кутузова Дарьи Михайловны (1788–1854). Поручик лейб-гвардии Конного полка, позднее полковник, флигель-адъютант.


[Закрыть], Строганов, мой cousin[1181]1181
  «Строганов, мой cousin…» – О каком из детей Г. А. Строганова идет речь, не совсем ясно. Это мог быть Александр Григорьевич, известный своими недоброжелательными отзывами о поэте после его смерти, Алексей Григорьевич, Николай Григорьевич или Григорий Григорьевич. Каждый из них приходился кузеном, а вернее, единокровным братом И. Полетике.


[Закрыть], стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин…»

Вот о каких милых «шалостях» поведал потомству князь А. В. Трубецкой. Любопытно, что эти «шалости» имели также место в салонах Вены. Как раз в это время венские «легитимисты» забавлялись, посылая неугодным им лицам анонимные пасквили. Эти бесстыдные пасквили даже печатались и распространялись во многих экземплярах. Таковы были нравы рыцарей Священного союза. Нессельроде и Геккерен подражали своим венским друзьям. К их услугам всегда была золотая молодежь.

В Петербурге было немало «шалунов», охотно исполнявших поручения своих шефов. Какой-либо иной инициативы предположить невозможно. О самом факте подлой игры, которой занималась титулованная Вена, мы узнаем от д’Аршиака[1182]1182
  Д’Аршиак Огюст (1811 – не ранее 1847) – виконт, атташе французского посольства в Петербурге.


[Закрыть], интимного приятеля Дантеса и Геккерена. У д’Аршиака была целая коллекция таких бумажек.

III

Дантес познакомился с Натальей Николаевной Пушкиной осенью 1834 года. Тогда же он стал настойчиво за ней ухаживать. Он появлялся всюду, где бывала Наталья Николаевна. Его видели около нее на балах и раутах, в театре и на прогулках. Некий лифляндец Ленц[1183]1183
  Ленц Вильгельм (Василий Федорович, 1808–1883) – юрист, пианист, музыкальный критик (автор книги о Бетховене), мемуарист.


[Закрыть] видел с балкона дачи Вьельгорских[1184]1184
  Дача Вьельгорских… – Имеются в виду Михаил Юрьевич Вьельгорский и его семья – жена Луиза Карловна (1791–1853, урожд. Бирон) и их дети – Иосиф, Михаил, Анна и Софья. Возможно, что там же проживал и его брат – граф Матвей Юрьевич Вьельгорский (1794–1866) – камергер, виолончелист, музыкальный деятель, впоследствии один из основателей Русского музыкального общества.


[Закрыть], как «на высоком коне, который не мог стоять на месте и нетерпеливо рыл копытом землю, грациозно покачивалась несравненная красавица, жена Пушкина; с нею была ее сестра и Дантес». Другой очевидец рассказывает, как во время бала в здании Минеральных вод он видел во время разъезда жену Пушкина: «Наталья Николаевна, в ожидании экипажа, стояла, прислонясь к колонне у входа, а военная молодежь, преимущественно из кавалергардов, окружала ее, рассыпаясь в любезностях. Несколько в стороне, около другой колонны, стоял в задумчивости Пушкин, не принимая ни малейшего участия в этом разговоре…» Как раз после этих модных балов в здании Минеральных вод по Петербургу распространились слухи об ухаживаниях Дантеса за женою поэта. К. К. Данзас рассказывал, что Пушкин, узнав от самой Натальи Николаевны о притязаниях кавалергарда, перестал его у себя принимать, но Дантес встречался с нею в доме Вяземских, у Карамзиных и в других светских домах. Он писал ей письма, которые она показывала мужу. Встречам Натальи Николаевны с Дантесом всячески содействовала ее сестрица Екатерина Николаевна, влюбленная в смазливого эльзасца. Дантес ухаживал и за ней, как и за многими другими дамами, и Екатерина Николаевна, по-видимому, не ревновала его к сестре, довольствуясь тем вниманием, какое выпадало на ее долю. Князь Павел Вяземский[1185]1185
  Вяземский Павел Петрович (1820–1888) – сын П.А. и В. Ф. Вяземских, археограф, сенатор, основатель Общества любителей древней письменности.


[Закрыть] рассказывал, как ему случилось пройти несколько шагов по Невскому в обществе Натальи Николаевны, ее сестры и Дантеса. В эту самую минуту мимо них быстро прошел Пушкин и мгновенно исчез в толпе. «Выражение лица его было страшно», – замечает П. Вяземский.

Добродушная княгиня В. Ф. Вяземская предупреждала Пушкину относительно последствий ее кокетства с Дантесом: «Я люблю вас, как своих дочерей. Подумайте, чем это может кончиться!..» Но Натали беспечно смеялась: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду…»

Наталья Николаевна часто бывала у Вяземских, и каждый раз там же появлялся Дантес. Княгиня В. Ф. Вяземская сказала ему наконец, что ей неприятно видеть в своем доме его ухаживания за женою Пушкина, которого она глубоко уважает и любит. Несмотря на это предупреждение, Дантес опять явился на вечер Вяземских и не отходил от Натальи Николаевны. Тогда Вера Федоровна сказала гостю, что ей придется предупредить швейцара не впускать в залу господина Дантеса-Геккерена. Только тогда прекратились его визиты. Но ловелас был приятелем Андрея Карамзина и, пользуясь этим, бывал постоянно в салоне Карамзиных, где встречался с Натальей Николаевной очень часто.

Уже после катастрофы князь Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу, что задолго до события его можно было предугадать, наблюдая за нескромным поведением Дантеса. И тому же Михаилу Павловичу писал сам царь: «Давно ожидать должно было, что дуэлью кончится их неловкое положение…» Почему же, спрашивается, зная об этом «неловком положении», царь не сделал ничего, чтобы его предотвратить? Или он рассчитывал, что из всех возможных мужей или возлюбленных Натальи Николаевны самым неудачным является Пушкин? Строптивый и дерзкий муж был несомненной помехой для всякого претендента на сердце Натальи Николаевны. Кому-то очень хотелось, чтобы произошел громкий скандал. Предвидеть его было нетрудно, зная пламенный характер поэта.

На одном из вечеров некий князь П. В. Долгоруков[1186]1186
  Долгоруков Петр Владимирович (1816–1868) – князь, чиновник Министерства народного просвещения, впоследствии политический эмигрант, археолог.


[Закрыть], один из тех гнусных молодых развратников, которые окружали Геккерена, за спиною Пушкина поднимал вверх пальцы, растопыривал их рогами и кивал при этом на Дантеса. Это видел граф В. Ф. Адлерберг[1187]1187
  Адлерберг Владимир Федорович (1791–1884) – генерал-майор, директор канцелярии начальника Главного штаба, затем начальник военно-походной канцелярии, впоследствии министр двора.


[Закрыть]. Будучи дружен с Жуковским и ценя Пушкина как поэта, он поехал к великому князю Михаилу Павловичу и объяснил ему создавшееся положение. Поэт не стерпит посягательства на его честь, а молодой Дантес ведет себя так, что поединок кажется неизбежным Мы рискуем потерять Пушкина. Можно предотвратить катастрофу. Графу Адлербергу известно, что кавалергарду Дантесу-Геккерену очень хотелось отличиться на театре военных действий на Кавказе. Нельзя ли молодого Геккерена отправить на Кавказ? Но великий князь Михаил Павлович, бывший тогда главнокомандующим гвардейским корпусом, пожал плечами: но как же это сделать? Дамы будут скучать без Дантеса! Кроме того, этот веселый повеса мастер говорить каламбуры, до коих большой охотник он сам, великий князь… Впрочем, он подумает. Кажется, еще нет надобности спешить с этим делом…

Зачем, в самом деле, спешить? Положение хотя и сложное, но довольно забавное. Этот Пушкин претендует на какое-то особое право быть независимым. Этот сочинитель воображает, что он «глас народа», что он выразитель национального духа. Марья Дмитриевна Нессельроде жаловалась на его дерзкие эпиграммы, кроме того, он сам всех задевал. Разве С. С. Уваров не был оскорблен Пушкиным? Теперь этот знаменитый стихотворец рискует быть осмеянным. Что посеешь, то и пожнешь. Любопытно, чем кончится вся эта история. Сказать по правде, Пушкин со своим арапским профилем как-то не очень подходит к такой красавице, как Наталья Николаевна. Дантес носил перстень с портретом Генриха V, и Пушкин сказал однажды, что у молодого «легитимиста» на перстне изображена обезьяна, на что шутник ответил: «Уверяю вас, господа, что этот портрет ничуть не похож на господина Пушкина…»

Пушкин – беспокойный человек. У этого Пушкина всегда какие-то превратные идеи. Бедной жене, вероятно, с ним скучно…

Такова примерно была психология великого князя Михаила Павловича, который вовсе не принадлежал к деятельным врагам поэта. Каково же было настроение у настоящих врагов!

Как ни тревожна была жизнь Пушкина, как ни терзали его сплетни и жалкое легкомыслие жены, он продолжал работать как редактор «Современника». И надо удивляться, что он еще успел закончить «Капитанскую дочку». 1 ноября он читал ее друзьям у князя П. Л. Вяземского. Это было его последнее чтение. Голос поэта больше не звучал. Звучал только страстный голос оскорбленного и замученного человека.

В эти последние, страшные для Пушкина дни он почувствовал свое одиночество. Он не посвящал друзей в свои сокровенные мысли. Если он и говорил иногда о своих намерениях, то только верным своим поклонницам В. Ф. Вяземской или приезжавшей тогда в Петербург Евпраксии Николаевне Вульф-Вревской, но и с ними он не был откровенен до конца. О самом главном он молчал. Дантес казался ему врагом ничтожным, и, хотя поэт сознавал, что Наталья Николаевна неравнодушна к своему веселому и развязному кавалеру, это его не очень беспокоило. Ему казалось, что в любой час он может одним ударом покончить с этим дерзким кавалергардом. Его терзали другие мысли, более страшные. Он прекрасно видел, что Николай Павлович Романов смотрит на его жену как на свою будущую любовницу. Иные уже замечали это. Даже люди, стоявшие далеко от жизни дворца, осведомлены были об ухаживании царя за женою поэта. Так, в воспоминаниях Н. И. Иваницкого[1188]1188
  Иваницкий Николай Иванович (1816–1858) – журналист, педагог. Он видел поэта на лекции Гоголя в Петербургском университете.


[Закрыть] мы находим любопытные строки о судьбе Пушкина: «Жена Пушкина была в форме красавица, и поклонников у ней были целые легионы. Немудрено, стало быть, что и Дантес поклонялся ей как красавице; но связей между ними никаких не было. Подозревают другую причину. Жена Пушкина была фрейлиной (!) при дворе, так думают, что не было ли у ней связей с царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти…»

Фрейлиной Наталья Николаевна не была и не могла быть, как замужняя женщина, но суть дела от этого не меняется. Фрейлиной была ее сестра, Екатерина Николаевна, а сама красавица и без этого придворного звания была принята в интимный круг царских фавориток. Царь не успел сделать ее своей любовницей при жизни поэта, но его поведение после смерти Пушкина дает повод думать, что Наталья Николаевна сделалась все-таки царской любовницей, но позднее, когда она вернулась в Петербург из деревни в 1839 году. На это намекает ее дочь А. П. Арапова[1189]1189
  Арапова Александра Петровна (1845 (?) – 1919, урожд. Ланская) – дочь Н. Н. Пушкиной.


[Закрыть]. И это находит косвенное подтверждение в ряде мелочей: недаром у царя на внутренней крышке его часов был портрет прелестной вдовы и недаром покладистый П. П. Ланской[1190]1190
  Ланской Петр Петрович (1799–1877) – генерал-майор, второй муж Н. Н. Пушкиной, за которого она вышла замуж 18 июля 1844 г.


[Закрыть], за которого она вышла замуж в 1844 году, сделал такую блестящую карьеру. И недаром в 1849 году, когда лейб-гвардии Конный полк подносил Николаю I альбом с изображением всех генералов и офицеров, художнику Гау было предложено через министра двора написать для этого альбома «портрет супруги генерал-майора Ланского». Супруги прочих командиров, по воле царя, этой чести не удостоились.

Наталья Николаевна понимала своеобразно обязанности верной жены. Она не считала преступным ни кокетство, ни фамильярную близость с теми поклонниками, какие ей нравились. Она думала, что верность заключается в том, что жена должна признаваться мужу с полной откровенностью во всех своих любовных «шалостях». К несчастью, «красавица» была глупенькая. Ее не оскорбляли нисколько ухаживания иных ее поклонников, а самые невинные фразы случайного собеседника вызывали неожиданный гнев. Так было, например, с графом В. А. Соллогубом, когда Наталья Николаевна чуть было не спровоцировала дуэль его с Пушкиным без всяких серьезных оснований. Продолжая откровенничать с мужем до самых последних дней, Наталья Николаевна жаловалась ему на поведение Геккерена-отца. По ее словам, выходило так, что Геккерен уговаривает ее сблизиться со своим сыном. В этих признаниях есть какая-то странность и какое-то несоответствие с интересами Геккерена.

Геккерен ненавидел Пушкина и действовал против него заодно с М. Д. Нессельроде. Это вне всяких сомнений. Но сближение Дантеса с Натальей Николаевной вовсе не входило в расчеты этого многоопытного интригана. Не говоря уже о том, что Геккерен должен был ревновать Дантеса как своего наложника, у старого дипломата были и другие соображения, которые совсем не вяжутся с его мнимым желанием поощрять любовную связь молодого ловеласа с госпожою Пушкиной. Геккерен-отец прекрасно знал, что страстный и гордый Пушкин не потерпит посягательств на его честь и без всяких колебаний вызовет на поединок оскорбителя. То, что Пушкин два года терпел ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной, доказывает с очевидностью, что не в Дантесе тут было дело. Поэт презирал развязного эльзасца и озабочен был иным.

Наталья Николаевна злилась на Геккерена-отца, но вовсе не потому, что он поощрял будто бы ее сближение с Дантесом, а потому, что он нескромно, как ей казалось, впутался не в свое дело и мешал ей «невинно» развлекаться с веселым поклонником. Как мог Геккерен-отец поддерживать притязания Дантеса на связь с Натальей Николаевной, когда он дрожал за жизнь любимого им молодого человека! Напротив, вся его интрига велась так, чтобы направить внимание Пушкина в другую сторону, чтобы поставить поэта в безвыходное положение, когда поединок невозможен, когда оскорбление наносится лицом, недосягаемым для мести. Геккерен, понимая необходимость для Жоржа Дантеса брачных отношений, с трудом мирился с его возможным браком с Екатериной Николаевной Гончаровой, за которой повеса, несомненно, также ухаживал, польщенный ее влюбленностью, но поддерживать адюльтер с женою поэта было слишком опасно, чтобы старик пошел на такой явный риск. Так понимали положение дел Жуковский и другие друзья Пушкина. И это подтверждается дальнейшими событиями.

IV

4 ноября 1836 года Пушкин получил по городской почте анонимный пасквиль – «диплом на звание рогоносца». Текст «диплома» и адрес на конверте были воспроизведены печатными буквами, небрежно начерченными. Этот документ запечатан был красным сургучом. Печать изображала некие эмблемы наподобие масонских[1191]1191
  …эмблемы наподобие масонских… – Инструментами – символами «каменщиков» были: линейка и отвес (равенство сословий), рукавицы (чистые помыслы), угломер (справедливость), молоток (молчание и власть), лопаточка, мастерок (снисхождение к слабости человека и строгость к себе), ветвь акации (бессмертие), череп и кости (презрение к смерти и печаль об исчезновении истины).


[Закрыть]: тут были и циркуль, и пингвин, и огненный язык с «оком» внутри. Вот перевод французского текста: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, в великом капитуле, под председательством уважаемого великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина[1192]1192
  Нарышкин Дмитрий Львович (1758–1838) – обер-егермейстер двора Александра I, муж М. Л. Нарышкиной.


[Закрыть], единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх[1193]1193
  Борх Иосиф Михайлович (1807—?) – переводчик в Министерстве иностранных дел, титулярный советник.


[Закрыть]».