Текст книги "Жизнь Пушкина"

«История Пугачевского бунта» не имела успеха. «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают, – записывает Пушкин на последних страницах своего дневника. – Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении…» И далее: «Кстати, об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен…» В октябре или ноябре 1835 года Пушкин написал оду «На выздоровление Лукулла»[1125]1125
  «На выздоровление Лукулла». – Стих. с подзаголовком «Подражание латинскому» является сатирой на С. С. Уварова, который был наследником богача графа Шереметева как муж его двоюродной сестры. Когда Шереметев заболел, Уваров поспешил принять меры к охране имущества, надеясь вскоре им завладеть. Однако Шереметев выздоровел. Лукулл (ок. 117 – ок. 56 до н. э.) римский полководец, славившийся богатством, роскошью и пирами.


[Закрыть]. В ней все узнали убийственный портрет Уварова. После этого случая С. С. Уваров, бывший тогда министром народного просвещения, сделался злейшим врагом Пушкина и принимал участие в травле поэта.

А врагов у поэта было очень много. Правда, у него были и друзья. Но эти друзья только смутно догадывались о страшной судьбе поэта. А иные и вовсе не догадывались. В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, А. И. Тургенев были так связаны своими сословными и классовыми путами, что им очень трудно было понять Пушкина, коего гений разломал рамки, навязанные ему его происхождением и воспитанием. Правда, у Пушкина тех годов сложились убеждения, подсказанные ему его «шестисотлетним дворянством» и неудачею «тайных обществ», тщетно пытавшихся захватить власть 14 декабря 1825 года; его политические взгляды того времени были прежде всего взглядами дворянина, утратившего свои богатства и свои привилегии и мечтавшего о конституционной монархии в духе Монтескье с двумя палатами, из коих одна должна была быть представлена наследственными дворянами, «пэрами»; эти убеждения шли вразрез с официальной программой ничем не ограниченной монархии и бюрократической системы по прусскому образцу. Но не эти политические взгляды, обусловленные сословными и классовыми интересами Пушкина, были главной причиною той отчаянной борьбы, которую вела против него придворная знать: у многих друзей Пушкина были такие же политические убеждения, как у него, или очень близкие к его взглядам, например у того же Вяземского или Тургенева, однако именно Пушкин, а не другой кто-нибудь стал предметом ненависти всех этих царедворцев-бюрократов, «жадною толпою» стоявших у трона.

Нет, только Пушкин, только он один был страшен и ненавистен всем этим геккеренам, нессельроде, бенкендорфам и прочим законодателям политических и дипломатических салонов тридцатых годов. Монархия Николая I была тесно связана со всей системой европейской реакции, вдохновляемой князем Меттернихом. Эта система, пошатнувшаяся после Июльской революции, была восстановлена в 1833 году, когда три восточные державы на конгрессе в Мюнхенгреце[1126]1126
  Мюнхенгрец – небольшой город в Богемии.


[Закрыть] объявили, что они продолжают стоять на страже «законного» порядка и считают себя вправе вмешиваться в дела иных государств, если таковым угрожает революция. Душою этого заговора против свободы был Меттерних. Его адептом и верным слугою в России был граф Нессельроде, занимавший пост министра иностранных дел. Это был заговор не только во имя реакции против революции, но и заговор против всех народов во имя торжества немецкой национальности, возглавляемой Габсбургами[1127]1127
  Габсбурги – династия, правившая в Австрии (с 1282 г. – герцоги, с 1453 г. – эрцгерцоги, с 1804 г. – австрийские императоры).


[Закрыть] и Гогенцоллернами[1128]1128
  Гогенцоллерны – династия бранденбургских курфюрстов в 1415–1701 гг., прусских королей в 1701–1918 гг., германских императоров в 1871–1918 гг.


[Закрыть]. Меттерниху и его единомышленникам Россия была нужна как сильнейшая восточная держава, но они презирали ее и не верили в ее право на культурное самоопределение. Петербургские императоры не тяготились немецким высокомерием, ибо сами чувствовали и мыслили, как пруссаки. Опасаясь после 14 декабря исконных русских людей, Николай I окружил себя немцами. В салоне М. Д. Нессельроде открыто поддерживалась австрийская политика. Здесь никогда не говорили по-русски; здесь не допускали мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа; здесь смотрели на русскую государственность как на копию с прусского оригинала; все эти агенты австрийско-прусской дипломатии ненавидели Пушкина, потому что угадывали в нем национальную силу, совершенно чуждую им по духу. Остроты и эпиграммы Пушкина и независимость его суждений раздражали эту олигархическую[1129]1129
  …олигархическая – олигархия (греч. oligaryia от oligos – немногочисленный и arche – власть) – режим, при котором власть принадлежит узкой группе лиц (богачей, военных и т. п.).


[Закрыть] шайку, завладевшую почти всей Европой. Пушкин знал, что барон Геккерен и графиня Нессельроде управляют мнением придворных и светских кругов Петербурга и что именно эти люди его заклятые враги. По-видимому, уже в 1835 году решено было во что бы то ни стало покончить с Пушкиным. Можно терпеть при дворе Жуковского, потому что он очень похож на немецких поэтов и с совершенной искренностью обожает всех коронованных особ обоего пола, но Пушкина терпеть нельзя, потому что он варвар и по невежеству своему очень высокого мнения о русском народе. Хорошо бы отправить его куда-нибудь в Сибирь. И как жаль, что его не успели повесить на кронверке Петропавловской крепости рядом с Рылеевым. Если невозможно убить Пушкина, то нельзя ли оскорбить его и унизить? Геккерен и Нессельроде искали такого случая.

IV

В январе 1835 года в Петербург приехала баронесса Вревская Евпраксия Николаевна, та самая Зизи, которая была такой милой и забавной девицей, совсем юной, когда Пушкин жил в Михайловском и почти ежедневно навещал своих тригорских соседок. Теперь баронесса была брюхата, но Пушкин, увидев ее в доме своих родителей, уверял, что, несмотря на десять лет, прошедших с той счастливой поры, когда они гуляли в тригорской роще и танцевали при лунном свете на лужайке, Евпраксия Николаевна все так же мила и ее наружность ничуть не изменилась.

Но зато как изменились обстоятельства! Десять лет назад поэт считал себя изгнанником и томился в деревне, как в тюрьме, а теперь он дорого дал бы, чтобы вернуть эти блаженные дни. Только теперь он понял, что его судьба тогда была счастливой; только теперь он понял, что, получив мнимую свободу из царских рук, он сам наложил на себя тяжкие цепи. Евпраксия Николаевна уехала в деревню, взяв слово с Пушкина, что он при первой возможности навестит Голубово, где она жила со своим бароном[1130]1130
  …со своим бароном. – Вревский Борис Александрович (1805–1888), барон, побочный сын князя Л. Б. Куракина, воспитанник Благородного пансиона при Петербургском университете.


[Закрыть]. Зима 1835 года была очень мучительна. Натали возвращалась с балов под утро, обедала вечером, потом переодевалась и опять ехала на бал. Материальные дела запутались окончательно. Сергей Львович передал управление имениями Пушкину[1131]1131
  …передал управление имениями… – В управление, например, Болдином Пушкин вступил в апреле 1834 г.


[Закрыть], и поэт переписывался с управляющими и с мужем сестры Н. И. Павлищевым, который требовал выделить какую-то часть Ольге Сергеевне. Из Михайловского и Болдина приходили вести неутешительные: Сергей Львович совершенно разорил свои поместья. Трудно было работать при таких обстоятельствах. Пушкин мало писал и спешил печатать то, что было ранее написано. В марте в «Библиотеке для чтения» появились «Песни западных славян», в апреле там же – «Сказка о золотом петушке», а в мае – «Сказка о рыбаке и рыбке». Тогда же весною вышла первая часть «Поэм и повестей Александра Пушкина». Гонорары были немалые, но денег не хватало, и пришлось заложить серебро и жемчуг за 3550 рублей. Наталья Николаевна была беременна и скоро должна была родить. Совершенно неожиданно Пушкин объявил жене, что он едет в Голубово и Тригорское. Зачем? Он и сам не знал. Ему было невыносимо в Петербурге и мучительно захотелось увидеть тригорский парк, где так беззаботно он жил десять лет назад. 5 мая он выехал из Петербурга, 8-го он был в Тригорском, о чем Прасковья Александровна сделала запись в месяцеслове, куда она заносила все примечательное. Пушкин побывал и в Голубове у Вревских. Домой он вернулся утром 15 мая. Наталья Николаевна накануне родила сына Григория[1132]1132
  Пушкин Григорий Александрович (1835–1905) – младший сын Пушкина, питомец Пажеского корпуса, корнет, ротмистр лейб-гвардии Конного полка. Впоследствии статский советник.


[Закрыть]. Началась снова петербургская жизнь.

Казалось бы, после грубой угрозы Николая Павловича невозможно возобновлять разговор об отставке или выражать недовольство своей судьбой. Жуковский, по крайней мере, уверял, что, бросая службу, Пушкин проявил по отношению к монарху чрезвычайную неблагодарность. Но, кажется, Пушкин не очень в это поверил, 1 июня он написал Бенкендорфу откровенное письмо. Хотя он, Пушкин, рискует вновь навлечь на себя гнев государя, но ему приходится еще раз объяснить его величеству, что в условиях петербургской жизни он не может работать, а между тем его литературный труд – главный источник его доходов. Долги его растут. Чтобы поправить дела, ему необходимо получить отпуск в деревню года на три, на четыре. Только тогда он снова может вернуться в Петербург и воспользоваться милостями государя. Конечно, Пушкин будет настаивать на своей просьбе только в том случае, если государь не увидит в ней каких-нибудь иных мотивов, кроме крайней необходимости, на какую указывает он, Пушкин.

Но Николаю Павловичу не понравился план Пушкина. Тут что-то неблагополучно. Пушкин выражает почтительно свои верноподданнические чувства, но у него задние мысли. Какая нелепость! Уехать на четыре года в деревню! Значит, этот дерзкий вольнодумец настаивает на своей отставке. Нельзя же продолжать петербургскую службу, проживая четыре года в псковской деревне. И он, конечно, увезет жену в разоренную деревушку, и аничковские балы лишатся такой красавицы. Какой вздор! Разве он не может сочинять свои стихи в Петербурге? Николай Павлович согласен дать ему отпуск на четыре месяца – не более. У него нет денег? Ну, денег можно дать – тысяч десять, например.

Пушкин в конце июля написал Бенкендорфу, что его долг возрос до 60 000 рублей. Поэт просит выдать ему из казны 30 000, с тем чтобы этот долг погашался постепенно его жалованьем. На это последовало высочайшее согласие. Конечно, эти деньги были казенные, а не лично царю принадлежащие, но Пушкину была тягостна и неприятна эта новая «милость», без коей, однако, он не мог обойтись никак. Впрочем, и она не разрешала вопроса о том, на какие средства будет жить Пушкин.

Поэта опять потянуло в деревню. Надо ехать в Михайловское. Может быть, эта осень будет такой же, как и Болдинская осень 1830 года. 7 сентября он выехал из Петербурга. Он опять у Вревских в Голубове, у Прасковьи Александровны в Тригорском. Здесь его ценят. Здесь его любят. Из Михайловского 14 сентября Пушкин писал жене: «Пиши мне как можно чаще; и пиши все, что ты делаешь, чтобы я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь…» Через неделю он писал ей: «А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты…» 25 сентября опять грустные признания: «Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки, а все потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу…» И опять через два-три дня та же гневная жалоба: «Государь обещал мне газету, а там запретил; заставляет меня жить в Петербурге, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошко деньги трудовые и не вижу ничего в будущем…» В октябре, все еще из Михайловского, Пушкин писал П. А. Плетневу: «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен…» 26 сентября он начал писать здесь, в деревне, элегические строки, исполненные грусти и очарования, но бросил их, не кончив:

 
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет – уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора…
 

В другом черновике после этих строк было еще несколько стихов, посвященных Арине Родионовне:

 
И вечером – при завыванье бури —
Ее рассказов, мною затверженных
От малых лет, но все приятных сердцу,
Как шум привычный и однообразный
Любимого ручья. Вот уголок,
Где для меня безмолвно протекали
Часы печальных дум иль снов отрадных.
Часы трудов свободно-вдохновенных…
 

В этих не оправленных рифмою пятистопных ямбах какая-то странная пронзающая сердце грусть. И ни одной метафоры! Ни одного изысканного эпитета! Предельная простота, почти протокольная точность… Откуда же это очарованье? Не в том ли чудо этих пушкинских строк, что поэт не побоялся их наготы. Он как будто сбросил все покровы с души, усталой, измученной, но, как всегда, влюбленной в полноту бытия…

В письме к жене, рассказывая о трех старых соснах, им любимых, и молодой поросли, на которую ему будто бы досадно смотреть, он шутит с горькой иронией. Но здесь, в элегии, он уже не шутит, хотя исходит из той же темы:

 
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслен полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
 

V

23 октября Пушкин вернулся в Петербург. Во время его поездки вышла в свет четвертая часть «Стихотворений Александра Пушкина». Гонорары за все эти издания и переиздания книг поэта были значительные, но их все-таки не хватало на светскую жизнь. Пушкин в поисках литературного предприятия, которое давало бы и крупные доходы, и возможность руководить вкусами читателей, решил издавать журнал. Но, не надеясь на свои силы и на достаточный литературный материал, он проектировал выпускать номера журнала не ежемесячно, а четыре раза в год. Это была коммерческая ошибка, и ошибка тактическая. Публика нуждалась в ежемесячнике, а появление книжек журнала через три месяца делало издание тяжелым и не способным откликаться на злобу дня. Но Пушкин сделал эту ошибку и подал заявление Бенкендорфу, ходатайствуя о трехмесячном издании[1133]1133
  …ходатайствуя о трехмесячном издании. – В письме Бенкендорфу от 31 декабря 1835 г. Пушкин просит разрешения издать в 1836 г. четыре тома статей «наподобие английских трехмесячных Reviews».


[Закрыть]. В середине апреля 1836 года вышел первый том «Современника»[1134]1134
  «Современник» – литературный журнал, издаваемый в 1836 г. Пушкиным, в 1837 г. – его друзьями в пользу его семьи, в 1838–1846 гг. – П. А. Плетневым, в 1847–1866 гг. – Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым.


[Закрыть]. Пушкин щедро был представлен в этом номере. Здесь были напечатаны: «Пир Петра Первого», «Путешествие в Арзрум», «Скупой рыцарь», стихи «Стамбул гяуры нынче славят» и «Покров, упитанный язвительною кровью» (из А. Шенье). Кроме того, Пушкин дал в этот же номер статью о Георгии Конисском и три заметки без подписи[1135]1135
  …статью о Георгии Конисском и три заметки без подписи. – Пушкин ошибся: имя богослова – Григорий. Рецензия на «Собрание сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского» (СПб., 1835), «прекрасные страницы» которой отметил в своих воспоминаниях М. А. Максимович, была опубликована тоже без подписи.


[Закрыть]. Лучшие литературные силы были привлечены к журналу. Писатели и поэты считали за честь участие в «Современнике». Это был прекрасный журнал, явление, еще не бывалое в истории русской журналистики, не сравнимое даже ни с одним из периодических изданий эпохи. Но Пушкин был плохой издатель. Дело распространения журнала и вся коммерческая часть были плохо поставлены. Но Пушкин ревностно собирал сотрудников и деятельно руководил изданием в надежде на будущее. Пушкин поместил в «Современнике» повесть «Капитанская дочка», «Родословную моего героя» и ряд статей и заметок. Но еще не было читателей, готовых поддержать такой серьезный и строгий журнал, как «Современник», а та часть публики, которая формировалась из более демократических слоев, искала новых идейных вождей. Появился Белинский[1136]1136
  Белинский Виссарион Григорьевич (1811–1848) – русский литературный критик. Им написано 11 статей о произведениях А. С. Пушкина.


[Закрыть]. Пушкин понял, что этот человек нужен эпохе. Поэт прекрасно видел и сильную, и слабую стороны молодого критика. В «Письме к издателю»[1137]1137
  «Письмо к издателю»… – Опубликовано в «Современнике» (1836. Кн. 3. Подпись А. Б.). Это была маскировка выступления Пушкина против помещенной в его же издании статьи Гоголя «О движении журнальной литературы».


[Закрыть] Пушкин писал: «Жалею, что вы, говоря о «Телескопе»[1138]1138
  «Телескоп» – литературно-общественный журнал, издававшийся с 1831 по 1836 г. Н. И. Надеждиным.


[Закрыть], не упомянули о г. Белинском. Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостью мнений и остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного». Менее проницательные литературные друзья Пушкина видели в Белинском только малообразованного журналиста и не замечали ни его писательского темперамента, ни его критической смелости. Но Пушкин понял, что Белинский, работая в «Современнике», мог бы расширить круг его читателей. Поэт поручил П. В. Нащокину передать критику экземпляр «Современника» и негласно начать с ним переговоры о сотрудничестве. В октябре Нащокин писал Пушкину о Белинском: «Я его не видел, но его друзья, и в том числе и Щепкин[1139]1139
  Щепкин Михаил Семенович (1791–1830) – актер, реформатор русского театра. До 1822 г. – крепостной, играл в крепостном театре. С 1824 г. – в Малом театре.


[Закрыть], говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать…»

Смерть Пушкина помешала осуществиться этому журнальному союзу первого русского поэта с вождем тогдашней демократии.

В «Современнике» сотрудничали все старые литературные друзья Пушкина – В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, князь В. Одоевский, Денис Давыдов, Н. М. Языков, Е. А. Баратынский, барон Розен, А. И. Тургенев, М. П. Погодин и др. Из новых сотрудников примечательны три имени: Кольцова[1140]1140
  Кольцов Алексей Васильевич (1809–1842) – русский поэт, сын воронежского мещанина. Писал стихи о деревенской жизни, радости труда, общении с природой. На смерть Пушкина откликнулся стихотворением «Лес».


[Закрыть], Тютчева и Гоголя.

Пушкин познакомился с Гоголем в 1831 году. Гоголю тогда было двадцать два года. Он с благоговением смотрел на поэта, понимая его значение. И Пушкин угадал сразу в этом провинциале художника необычайного. Они никогда не были близки, хотя в письмах к украинским приятелям Гоголь хвастался дружбою поэта. Пушкин в это время слишком был занят своею новою жизнью, и ему трудно было делить с Гоголем его странную судьбу и разгадывать его замысловатые загадки. Но повести и комедии Гоголя Пушкин оценил как должно. К тому времени, когда стал издаваться «Современник», Гоголь успел уже завоевать признание своего таланта, блистательного и дикого, мудрого и лукавого. «Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина!» – пишет Пушкин в заметке по поводу выхода в свет «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Пушкин знал и ценил «Арабески». «Вслед за тем явился «Миргород», где с жадностью все прочли и «Старосветских помещиков», эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Вальтер Скотта…»

Пушкин подарил Гоголю сюжет «Ревизора» и сюжет «Мертвых душ» – акт необычайной щедрости поэта. Гоголь доказал, впрочем, что он достоин подарка. Пушкин как будто изнемогал от избытка сюжетов и тем, которые возникали в его душе, несмотря на тревожную и мучительную жизнь. Поэта убили, когда он не успел осуществить и половины замыслов, о коих мы узнаем по его черновым записям и программам. Не кончена «Русалка», не кончены так называемые «Сцены из рыцарских времен»; осталась в кратких набросках комедия об игроке, уцелела какая-то сцена в тюрьме, план пьесы о сыне палача, конспект драмы о папессе[1141]1141
  …конспект драмы о папессе… – Ее героиней должна была стать папесса Иоанна, занимавшая папский престол в IX в. под именем Иоанна VIII.


[Закрыть]… А сколько было повествовательных замыслов: отрывок «Гости съезжались на дачу…» (1828), «На углу маленькой площади…» (1829), «Роман в письмах» (1829), «Повесть о прапорщике черниговского полка» (1830), «Роман на кавказских водах» (1831), «Русский Пелам» (1835), «Мы проводили вечер на даче у княгини Д.» (1835), «Цезарь путешествовал…» (1835), «Мария Шоннинг» (1835–1836) и др. Этот список неполон.

А сколько погибло статей по цензурным условиям! Таковы, например, «Александр Радищев»[1142]1142
  «Александр Радищев» – статья Пушкина предназначалась для третьей книги «Современника». Черновая редакция была закончена в апреле 1836, впервые опубликована в 1857 г.


[Закрыть] и «Путешествие из Москвы в Петербург»[1143]1143
  «Путешествие из Москвы в Петербург». – Такой заголовок статья, публиковавшаяся ранее под названием «Мысли на дороге», получила в 1933 г. (в автографе она не была озаглавлена). Пушкин работал над ней с перерывами в 1833–1834 и 1835 гг. По цензурным причинам эта статья не могла появиться в свет.


[Закрыть].

Надо удивляться душевной твердости, с какою Пушкин продолжал свой великий труд в страшных условиях тогдашней семейной его жизни, подлых дворцовых интриг, журнальной ненависти и унизительной материальной нужды. В эти последние годы поэту нередко приходилось обращаться к ростовщикам. Долг его превышал уже сто тысяч рублей. Пушкин продолжал, однако, обдумывать новые повести и драмы. Его к себе влекут и темы лирические – темы смерти, нравственной ответственности, творческого подвига, последнего смысла бытия. А в это время светская титулованная чернь изощрялась в своих сплетнях и глумлениях над честью поэта. Пушкина травили. Входя в салон, где тотчас же толпа светских поклонников окружала Наталью Николаевну, Пушкин чувствовал, что он для этих пустых и суетных людей не более как неловкий и смешной муж красавицы, и он заставлял вспоминать о себе как о поэте опасным огнем эпиграмм или такою желчной и злой стихотворной сатирой, как пьеса «На выздоровление Лукулла».

Пушкин, спокойный и твердый с пером в руке или в беседе с сотрудником журнала, делался угрюмым, тревожным, мнительным и неосторожным, когда он слышал вокруг себя злобный шепот ненавистников. Но эти сплетники и клеветники были неуловимы. Их нельзя было обличить, обвинить и наказать достойно. Их намеки были двусмысленны, их плоские шутки были бессодержательны, их дерзости были завуалированы светской любезностью. Пушкин даже не знал, кто именно его оскорбитель. Имя ему было «легион», ибо травила Пушкина целая свора привилегированных, связанная общими интересами, политическими и материальными, и ненавидевшая поэта как новую грозную силу, глубоко враждебную этому союзу так называемых «легитимистов». Пушкин не знал в лицо своих оскорбителей. Они были так безличны! Иногда он старался уличить кого-нибудь в попытке задеть его честь, и почти всегда он ошибался. Настоящий враг ускользал, а мнительный поэт убеждался в своей ошибке и брал назад обвинение, предъявленное им человеку, нисколько ему не враждебному.

Так, на одном балу Пушкин подошел к секретарю французского посольства Лагрене[1144]1144
  Лагрене Теодос-Марие-Мельхиор-Жозеф де (1800–1862) – французский дипломат, секретарь французского посольства в Петербурге в 1823–1825 и 1828–1834 гг.


[Закрыть], когда тот разговаривал с какой-то дамой, и поэту послышалось, будто бы француз сказал даме вполголоса: «Renvoyez lе!» («Прогоните его!»). Этого было достаточно, чтобы поэт на другой же день потребовал от Лагрене объяснений, угрожая дуэлью. Поединок не состоялся только потому, что дипломат заверил Пушкина, что злополучной фразы он не произносил и питает совершенное уважение к поэту.

Некий В. Ф. Боголюбов[1145]1145
  Боголюбов Варфоломей Филиппович (1785? – 1842) – чиновник Министерства иностранных дел, близкий к С. С. Уварову. По некоторым версиям, он помогал Пушкину доставать деньги.


[Закрыть], один из светских гомосексуалистов, окружавших их вождя, Геккерена, распространил слух, что будто бы князь Н. Г. Репнин[1146]1146
  Репнин (Репнин-Волконский) Николай Григорьевич (1778–1845) – князь, старший брат декабриста С. Г. Волконского, участник Отечественной войны, малороссийский генерал-губернатор в 1816–1834 гг., член Государственного совета с 1834 г.


[Закрыть] выразил публично свое негодование по поводу пушкинского стихотворения «На выздоровление Лукулла». Надо иметь в виду, что С. С. Уваров, против которого направлена пьеса Пушкина, был тоже гомосексуалист, и В. Ф. Боголюбов, передавая сплетню, мстил поэту за оскорбление «корпорации», к которой принадлежал.

Князь Николай Григорьевич Репнин, бывший с 1816 по 1835 год военным губернатором Малороссии, был старше Пушкина на двадцать лет. Ни возраст, ни положение, ни репутация этого князя не помешали поэту потребовать от него объяснения по поводу возникшей сплетни. 5 февраля Пушкин написал Репнину вежливое, но твердое письмо, спрашивая его, правда ли, что он, как утверждал господин Боголюбов, позволил себе публично делать оскорбительные для поэта замечания. Князь Репнин ответил Пушкину не менее вежливо. «Г-на Боголюбова, – писал он, между прочим, – я единственно вижу у С. С. Уварова, и с ним никаких сношений не имею, и никогда ничего на ваш счет в присутствии его не говорил, а тем паче, прочтя послание Лукуллу, вам же искренно скажу, что гениальный талант ваш принесет пользу Отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением частных людей…»

Пушкин удовлетворился этим объяснением. Его ответ чрезвычайно любопытен. «Не могу не сознаться, – писал он, – что мнение Вашего сиятельства касательно сочинений, оскорбительных для чести частного лица, совершенно справедливо. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуту огорчения и слепой досады. Как забава суетного и развращенного ума, они были бы непростительны…»

Но неосторожный поступок был совершен – и Уваров стал деятельным участником заговора против поэта, с которым он был знаком еще со времен «Арзамаса»; в 1831 году он перевел на французский язык стихотворение Пушкина «Клеветникам России»; в 1832 году в Московском университете, представляя поэта студентам[1147]1147
  …представляя поэта студентам… – Пушкин посетил вместе с С. С. Уваровым университет 27 сентября 1832 г. и побывал на лекциях И. И. Давыдова и М. Т. Каченовского.


[Закрыть], заявил им торжественно: «Вот само искусство»; при выборах Пушкина в Российскую академию Уваров подал за него голос. Все это не помешало тому же Уварову требовать для произведений Пушкина жестокой цензуры, называть «Историю Пугачева» революционной книгой и предупреждать издателей, чтобы они не имели дела с людьми «столь вредного образа мыслей, каким отличается Пушкин».

В том же 1836 году у Пушкина было странное недоразумение с молодым писателем графом В. А. Соллогубом, горячим поклонником поэта. Соллогубу было тогда двадцать три года. На вечере у Карамзиных он разговаривал с Натальей Николаевной, и она, по его словам, шутила над какой-то его романтической страстью. Юноша, смущенный насмешливостью прелестной дамы, спросил ее неосторожно, давно ли она замужем, давая понять, что она уже не девочка и ей не подобает так шутить. Весь этот невиннейший разговор Наталья Николаевна передала мужу, истолковав его как что-то дерзкое со стороны повесы. Пушкин немедленно послал вызов Соллогубу. Тот в это время по делам службы был в Ржеве и не получил письма. О вызове Соллогуб узнал от Андрея Карамзина[1148]1148
  Карамзин Андрей Николаевич (1814–1854) – сын историка Н. М. Карамзина, отставной гвардии полковник, владелец демидовских заводов в Нижнем Тагиле.


[Закрыть] и был изумлен чрезвычайно, не понимая, чем он оскорбил поэта, которого считал «полубогом». Однако молодой человек тотчас послал письмо Пушкину, изъявляя согласие на поединок, но при этом объяснил, что у него даже в помыслах не было сказать что-либо непочтительное Наталье Николаевне. Пушкин, прочитав письмо юноши, сказал Соболевскому: «Немножко длинно, молодо, а, впрочем, хорошо». Дуэль, однако, была назначена. Решили драться в Твери. Но опять случилось недоразумение. Пушкин, попав в Тверь через месяц, не застал там случайно Соллогуба, который как раз отлучился из города в деревню. Пушкин не дождался противника и 2 мая уехал в Москву. Остановился он, по обыкновению, у П. В. Нащокина, который расстался со своей цыганкою, ему изменившей, и женат был теперь на В. А. Нарской[1149]1149
  Нарская Вера Александровна (1811? – 1900) – жена П. В. Нащокина, была внебрачной дочерью его троюродного брата Александра Петровича Нащокина (1758–1838) и крепостной крестьянки Дарьи Нестеровны Нагаевой. Фамилию Нарская она и ее два брата Федор и Лев получили по названию реки Нара, т. к. родились в имении Рай-Семеновское, расположенном на этой реке.


[Закрыть]. Соллогуб, узнав о том, что Пушкин был в Твери, в смятении бросился вслед за ним в Москву и явился рано утром на квартиру Павла Воиновича. Пушкин вышел к молодому человеку заспанный, в халате и, холодно с ним поздоровавшись, принялся чистить свои длиннейшие ногти. Пришлось дожидаться Нащокина, который был секундантом поэта. Заговорили о «Современнике». Пушкин оживился, и писатели мирно беседовали о литературе. Наконец появился, тоже заспанный, с взъерошенными волосами, Павел Воинович и тотчас же стал уговаривать противников кончить дело миром. Соллогуб, по его воспоминаниям, решил выдержать выстрел Пушкина, но самому отнюдь не стрелять в гениального поэта. По-видимому, всем троим хотелось уладить нелепое дело, затеянное легкомысленной Натальей Николаевной. После объяснений Соллогуб согласился извиниться письменно перед капризной красавицей. Дело кончилось без кровавой развязки.

Такие странные истории, как вызов на поединок Лагрене, Репнина или Соллогуба, могли случиться только в условиях лихорадочной жизни, в которую был вовлечен Пушкин. Как будто поэт сам искал опасности, чтобы выйти из заколдованного круга. Поединок в самом деле сулил какое-то освобождение от петербургских цепей. Он мог кончиться или желанною поэту высылкою из столицы, или смертью. Оба выхода казались Пушкину более достойными, чем борьба с Николаем Павловичем Романовым и Марьей Дмитриевной Нессельроде, борьба, которая была так безнадежна и так унизительна.

VI

В ночь на 29 марта 1836 года умерла Надежда Осиповна, мать Пушкина. Во время своей предсмертной болезни она сблизилась с сыном, с которым у нее всегда были нелады. Пушкин нежно и почтительно ухаживал за больною матерью. 8 апреля Пушкин повез гроб с ее телом в Псковскую губернию и похоронил ее в Святогорском монастыре. Тогда он приготовил там могилу и для себя. Вернувшись из Псковской губернии, Пушкин недели через две уехал в Москву для занятий в московских архивах и по делам «Современника». В письме к жене от 5 мая Пушкин, поговорив о разных московских новостях, пишет о самом главном – о царе: «И про тебя, душа моя, идут кое-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих; однако ж видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола».

18 мая он пишет жене с горькой иронией, что у него «душа в пятки уходит», когда он вспоминает, что теперь он журналист: «Будучи еще порядочным человеком, я получал уже полицейские выговоры и мне говорили: vous avez trompe[1150]1150
  Vous avez trompe (фр.) – вы ошиблись.


[Закрыть] и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов[1151]1151
  Мордвинов – вероятнее всего, Александр Николаевич Мордвинов (1792–1869) – управляющий III отделением с 1831 по 1839 г., действительный тайный советник, сенатор. Но, может быть, и Николай Семенович Мордвинов (1754–1845) – адмирал, член Государственного совета, который, по словам Пушкина, «заключает в себе одном всю русскую оппозицию» (из письма к П. Вяземскому от начала апреля 1824 г.).


[Закрыть] будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душою и талантом! Весело, нечего сказать…»

23 мая Пушкин вернулся домой, в Петербург, на Каменноостровскую дачу. За несколько часов до его приезда Наталья Николаевна родила благополучно четвертого ребенка – Наталью[1152]1152
  Пушкина Наталья Александровна (1836–1913) – младшая дочь поэта. С 1853 г. – жена Михаила Леонтьевича Дубельта (1822–1900), сына Леонтия Васильевича Дубельта (1792–1862) – начальника штаба корпуса жандармов, затем управляющего Третьим отделением. М. Л. Дубельт был флигель-адъютантом, впоследствии полковником. С 1868 г. Н. А. Пушкина – в морганатическом браке за принцем Николаем-Вильгельмом Нассауским (1832–1905).


[Закрыть]. Пушкин снова поглощен семейными и житейскими делами. Он, отец четырех ребят, казалось бы, мог рассчитывать теперь на какую-то прочность семейного очага, и милая жена могла бы как будто прекратить свои выезды во дворцы и салоны. Но ей двадцать пять лет, и она хочет «наслаждаться жизнью». Жизнь для нее бал. Все трезвые мысли, высказанные Пушкиным шесть лет назад в письме к матушке Натали относительно его брака с юной красавицей, теперь нашли себе полное подтверждение. Натали тяготилась своею судьбою.

А между тем в душе Пушкина в эти дни были не только мучительные мысли о семье, но и немалые сомнения относительно «исторической необходимости», о которой он так часто думал после свидания с царем в московском дворце 8 сентября 1826 года. Эта страшная, все покоряющая необходимость, которой будто бы безумно противоречить, нашла как раз в этом году своих обличителей, восставших на нее с дерзостью необыкновенной. Этот великий бунт против существующего «по необходимости» порядка нашел себе выражение весною и осенью 1836 года. 19 апреля состоялось в Петербурге первое представление «Ревизора», а в конце сентября вышел номер «Телескопа» со знаменитым «Философическим письмом» Чаадаева. Эти два события были небезразличны для Пушкина.

Пушкинский сюжет под пером Гоголя вырос неожиданно в страшную картину казенной России, задыхающейся в пошлости и раболепстве. Эти ужасные маски заключали в себе, конечно, не только обличение русской жизни тридцатых годов XIX века, но и грозное предостережение будущему. Согласно историческому анекдоту, император Николай после окончания спектакля изволил заметить, что в пьесе Гоголя всем досталось и прежде всего ему, императору. Если даже этот рассказ апокриф, он недаром сохранился в воспоминаниях современников. Пушкин, с его умом и зоркостью художника, прекрасно понял смысл «Ревизора» и, вероятно, горько усмехнулся, припомнив свои иллюзии 1826 года.

Трагедия Пушкина заключалась не только в личной его судьбе, но и в крушении той философии истории, которая сложилась в его душе к тридцатым годам. «Философическое письмо» Чаадаева, появившееся в «Телескопе», было парадоксально и зловеще. Почти никто не разгадал тогдашнего мировоззрения Чаадаева, его католического понимания истории, но всех поразила новизна и смелость в оценке русской государственности. Статья, случайно, по недоразумению пропущенная цензурой, в самом деле была как гром на ясном небосклоне. Дело было не в том, справедлива или несправедлива чаадаевская оценка русской истории, а в том, что ее автор напомнил русскому обществу о страшной опасности, которая таилась в самодовольном национализме, в русских империалистических претензиях, в необоснованной народной гордости. За всем этим обличением русской монархии был второй, идейный план. В этом плане Чаадаев утверждал, что история отдельного народа сама по себе не имеет еще смысла и ценности. Она приобретает и то и другое только в свете истории всемирной. Судьба всего человечества – вот что важно. «Страшный суд»[1153]1153
  «Страшный суд» – в монотеистических религиях (христианство, ислам, иудаизм) последнее судилище, которое должно определить судьбы грешников и праведников.


[Закрыть] готовится для всех времен и всех народов. Существует круговая порука, и горе тому народу, который стремится к национальной замкнутости. И каждый отдельный человек, сохранив свои национальные черты, должен, однако, помнить, что он такой же грешный «Адам»[1154]1154
  Адам – в Библии и Коране первочеловек и отец рода человеческого, созданный Богом.


[Закрыть], как и все прочие «сыны человеческие»[1155]1155
  Сыны человеческие – нечестивые потомки Каина, старшего сына Адама и Евы, убившего своего брата Авеля. В отличие от них благочестивые потомки (сына патриарха Сифа – Еноса) называются сынами Божиими.


[Закрыть], и так же, как они, должен вернуть себе свою свободу, свое достоинство, вернуть «потерянный рай», найти, наконец, социальную гармонию, возможную только при единстве всего человечества.