Текст книги "Борьба с подземной непогодой [Подземная непогода]"

8.

ГРИБОВ оказался прав – воду согревал вулкан. Словно илистая река, лава засорила свое русло на восточном склоне и пробила новый путь – на север. Здесь склоны были круче, лава потекла быстрее и вскоре достигла леса у подножья вулкана. Под напором серой каменной массы с треском рушились вековые лиственницы. Они падали, не сопротивляясь, как деревенский плетень, смятый танком. Кусты и ветки вспыхивали, словно спички. Огонь шел верхом, опаляя сухую хвою, обгорелые сучья кувыркались в воздухе. Даже низкие тучи стали ржавыми, цвета засохших пятен крови. Но ниже пламени, у самой земли, было совершенно черно; казалось, ни один луч света не пробивается вниз.

Через лес лава прошла к ущелью, где река пересекала древние базальты. В пути лава охладевала, покрывалась плотной коркой и к реке подползала сплошной серой массой, напоминающей грязевой поток. На краю ущелья, нависая над рекой, эта масса трескалась, корка разламывалась, обнажая красное светящееся нутро, и отдельные глыбы с грохотом валились в воду. Температура их была около 800 градусов. Вода бурлила и кипела, узкое ущелье было окутано теплым паром. Именно отсюда потоки теплой воды потекли вниз по реке, создавая несвоевременное февральское половодье в низовьях.

Гораздо более серьезная опасность нависла над верховьями. Поток лавы мог запрудить реку. Неожиданно возникшая плотина грозила превратить всю долину реки выше ущелья в ненужное водохранилище. Кроме того, было бы погублено рыболовство. В летнее время в верховьях мечет икру дорогая красная рыба: кета, горбуша, кижуч, чавыча. Как известно, рыбы эти мечут икру только там, где они сами родились. Плотина отрезала бы их от родных ручьев.

Очередная выходка вулкана превратилась в хозяйственную проблему. Грибов послал тревожные телеграммы в районный центр и в Петропавловск. После этого на станцию зачастили гости: рыбники, гидрологи, инженеры, приехал даже один из секретарей обкома – Иван Гаврилович Яковлев.

Яковлев родился на Камчатке и прожил здесь всю жизнь. Отец его был русским – ссыльнопоселенцем, мать – корячкой. От матери Яковлев унаследовал круглое скуластое лицо, небольшой рост и узкие, как будто хитро прищуренные глаза.

За несколько часов Яковлев перезнакомился со всеми сотрудниками станции, поговорил с каждым в отдельности, потом отправился с Грибовым в ущелье и по дороге сказал:

– Очень повезло тебе, начальник. Замечательный народ у тебя, золотые люди, один к одному. Помощница твоя, муж ее и летчик… А девушка эта – моя землячка – у тебя одна за семерых. Уйдет учиться – семь человек на ее место придется взять. И вообще не понимаю, где у тебя глаза. Думаешь, вернешься в Москву, найдешь лучше? Как бы не так. Такие цветы не растут на асфальте.

Грибов покраснел и поспешил переменить тему.

– Все у вас замечательные, Иван Гаврилович. А народ-то разный. Спицына действительно ценный работник, а муж ее гораздо слабее. Ему помогать приходится.

Яковлев помолчал, искоса поглядывая на собеседника, как бы взвешивая его, потом продолжал гораздо более сдержанно:

– Я понимаю, ты слушаешь меня и думаешь: «Экий дядя восторженный, все ему нравятся, всех он хвалит». А на самом деле здесь не восторженность, а метод. Кто мы с тобой по должности? Руководители – организаторы людей. У тебя на станции четыре человека, ты можешь изучать их не торопясь, во всех подробностях. А у нас часто бывает так: приходит к тебе в кабинет человек, требует совета, помощи, указаний… А что он за человек? Тут не до подробностей. Ищешь главное. А главное – это умение приносить пользу Родине, народу, всем советским людям. Вот это качество я вижу почти у всех, потому и говорю – «какие замечательные люди!». Конечно, один горит, а другой коптит, как это говорится в учебнике: «коптящим пламенем без доступа воздуха». Но это уже моя обязанность вывести человека на чистый воздух, мозги продуть, если потребуется, чтобы человек загорелся, засверкал, осветил бы все вокруг. А когда ты зажег человека, понял, чем он хорош, тогда поставь второй вопрос: «Чем он плох? Доведет ли дело до конца, не испортит ли?» Но это вопрос второй, с него начинать нельзя. Сначала нужно сдвинуться, потом уже тормозить. А если с самого начала тормозить, никуда не уедешь. Такое правило на Камчатке. Как в других местах – не знаю.

– А если поедешь не в ту сторону?

– Для того и поставили тебя начальником, чтобы не спутал направление. Но я вижу, тебе об этом думать не пришлось. Ты получил людей готовенькими, хорошее в них не растил, плохое не гасил. Тогда советую присмотреться: плохое тоже во всяком есть, может и подвести.

– А что плохого во мне?

Яковлев погрозил пальцем.

– Я же говорил – начинаю с хорошего. Хорошее вижу: в своем деле мастер, дело любишь, знаешь. А ругать в первый день не буду. Присмотрюсь – скажу. Подумаю о тебе, я к людям любопытный.

В ущелье Яковлев долго стоял, глядя, как трескается полузастывшая лава и валятся в реку темнокрасные пласты, вздымая каскады брызг и клубы сырого пара.

– Каково! – воскликнул он. – Экая сила, прет и прет. Богатырская природа. Так и хочется, засучив рукава, схватиться с ней – кто кого!

– Кратер выбрасывает миллион кубометров в сутки, – заметил Грибов. – Конечно, сюда не доходит все, примерно, десятая часть. Гидролог был у нас вчера, он говорит, через неделю река будет запружена.

– Подумай, сто тысяч кубометров в сутки! Мы строим сейчас три плотины, но такой производительности нет нигде. За неделю запрудить такую реку! Как же нам все-таки спасти ее, товарищ начальник?

– Вчера мы советовались с инженерами, – сказал Грибов. – Мы полагаем, выход есть. Конечно, никакими стенами лаву не остановишь Но если взорвать несколько бугров, лава свернет на старый путь – к востоку.

– Но там, на востоке, другая излучина той же реки.

– Двадцать пять километров лава не пройдет.

– Почему не пройдет?

– Извержение идет на убыль, – сказал Грибов, подумав – Пожалуй, можно подсчитать, сколько лавы вытечет из кратера. Я попытаюсь сделать это.

– Тогда условимся так, – решил Яковлев: – завтрашний день тебе на расчеты Послезавтра утром ты прилетаешь в Петропавловск с докладом. Мы устроим совещание и обсудим твое предложение. Итак, послезавтра в 11 утра.

9.

НАЧИНАЮЩИЙ конькобежец чувствует себя на катке прескверно. На льду и так скользко: того и гляди, упадешь. А тут еще для вящей неустойчивости к ногам подставлены узкие и шаткие стальные пластинки. Новичок напрягает каждый мускул, чтобы сохранить равновесие. О скорости нечего и думать. Лишь бы доковылять до раздевалки, снять предательские коньки, освободить натруженные ноги.

В первые недели аппарат тяготил Грибова. Каждое измерение доставалось ему с трудом, результаты их ничего не давали. Грибову очень хотелось сбросить «коньки» и встать на собственные ноги. Основные исследования он вел прежними, привычными методами. Работа с аппаратом была добавочной и бесполезной нагрузкой.

Но понемногу пришло мастерство, он разобрался в тонкостях, стал срастаться с аппаратом, «трехлучевые коньки» стали продолжением его тела. И вот уже Грибов взялся решить задачу, без аппарата невыполнимую: узнать, сколько лавы вытечет из вулкана и когда примерно прекратится извержение.

Работы оказалось по горло. Вечер Грибов провел над старыми дневниками съемок, на следующий день вылетел на вулкан, вернулся к ужину и сказал Катерине Васильевне:

– Приготовьте мне черного кофе побольше. Буду считать всю ночь.

Он ушел в лабораторию и закрыл за собой дверь.

Нужно было спешить с расчетами. Минут через двадцать в дверь тихонько постучали. Вошла Тася, поставила на стол кофейник и тарелку с горячими пышками.

– Может, вам прилечь на часок, – сказала она заботливо. – Вы и прошлую ночь не спали. На свежую голову лучше считать.

– Ничего не поделаешь, Тасенька. Сроки.

– Ужасно гонят они с этими сроками. Дали бы еще день.

Грибов положил на стол линейку и посмотрел на Тасю с улыбкой.

– Очень хорошо, что гонят, просто великолепно. Это и есть настоящая работа. У меня такое чувство, как будто до сих пор я учился для себя, а теперь начинаю работать для всех. Раньше я делал расчеты, чтобы доказать свою правоту, а теперь моих расчетов ждут живые люди – жители прибрежных деревень, рыбники, подрывники, которые будут спасать реку. Они волнуются, торопятся, торопят меня… нет, это чудесное чувство, когда у тебя стоят над душой, Тася.

Тася слушала с удивлением До сих пор Грибов представлялся ей чистым мыслителем – мудрым и равнодушным. Впервые перед ней открылся иной Грибов – борющийся, страстный. Тася впитывала каждое слово. Но Грибов замолк, задумался. Тася в нерешительности мешкала у двери.

– Я буду в столовой. Если понадобится подогреть, вы не стесняйтесь, зовите меня.

Грибов кивнул головой. Тася все еще медлила.

– Когда вернетесь и будете посвободнее, я попрошу вас помочь мне с тригонометрией. Хорошо?

– Конечно, пожалуйста.

Грибов уже погрузился в расчеты. Он ничего не заметил. Тася вздохнула и вышла.

10.

СХВАТКА людей с вулканом произошла 24 февраля в 4 часа дня. В первый раз люди выступили против вулкана, до сих пор они никогда не перечили ему.

Горелая сопка родилась пять тысяч лет тому назад, после большого землетрясения, изменившего подземные пути лавы. Лава нашла новый выход через уютную таежную падь. Однажды утром земная кора лопнула здесь, опаленная роща с треском и стоном взлетела на воздух, из-под земли выплеснулось огненное озеро. Небольшая речка, протекавшая в пади, и пруд, в который она впадала, выкипели, превратились в горячее облако, и ветер унес его к океану. У речки было стойбище охотников, добывавших кету костяными острогами, от них не осталось даже костей.

По преданию, египетские фараоны строили свои пирамиды всю жизнь; чем дольше жил фараон, тем выше становилась пирамида. Так и вулкан весь свой век терпеливо воздвигал сам себя. Каждые 7 – 8 лет он взламывал земную кору и выбрасывал несколько миллиардов тонн пепла и лавы – достаточно, чтобы выстроить тысячу пирамид. Конечно, по сравнению с Горелой сопкой фараон был жалким ничтожеством. Они были ровесниками, но вулкан прожил в сто раз дольше, вырастил пирамиду в сто тысяч раз тяжелее и в 35 раз выше пирамиды Хеопса. Голова вулкана поднялась почти на пять километров, вечные снега увенчали ее седой шапкой, облака ползали ниже, задевая за плечи. Кто был равен вулкану? На всю Камчатку он смотрел свысока.

Люди трепетали перед вулканом. До прихода русских только отдельные смельчаки взбирались до половины горы. О вулкане сочиняли страшные сказки, будто в кратере живут грозные великаны, которые по ночам руками ловят китов, а потом жарят их на костре, от чего из жерла валит дым.

Но в последние годы люди осмелели. Они вились вокруг вулкана на своей жужжащей стрекозе, ползали по его бокам, выслушивали, выстукивали, старались угадать его волю. Но когда подошел срок извержения, извержение началось, когда потекли потоки лавы, люди бежали, уступая дорогу. А тот, который замешкался, поплатился за это жизнью. Люди суетились и записывали, а вулкан бесчинствовал, как хотел.

В этот день – 24 февраля – вулкан сердился и ворчал с самого утра. Взрывы следовали один за другим, лава шла быстрее, как будто вулкан торопился доделать запруду. Все новые и новые пласты валились в кипящую реку. Во второй половине дня тучи разошлись и в бледно-голубом небе показались серебристые птицы. Стремительные, с отогнутыми назад крыльями и приподнятым хвостом, они неслись к вулкану, словно стрелы, пущенные с далекого берега. Птицы шли тройками, на большом расстоянии друг от друга, они были заметно больше людей, но по сравнению с вулканом, как мошкара. Вот первая тройка поравнялась с горой, и вдруг одна из птиц камнем ринулась вниз, прямо в кратер, словно бабочка, летящая на огонь. Вот-вот врежется в лаву, опалит крылья. Нет, вовремя повернула, взмыла вверх с рокотом, а ниже кратера, куда она метила, раздался взрыв, со свистом взлетели куски лавы, частым градом застучали по скалам. В воздухе повис черный туман. Издалека поглядеть, – как будто темный цветок распустился на склоне.

Как только первая птица свечкой взлетела вверх, на вулкан обрушилась вторая… Птицы установили своеобразный хоровод: первая тройка пристроилась в тыл последней и, облетев вокруг сопки, вторично вышла на цель.

Два могучих врага схватились лицом к лицу. С грохотом лопались черные скалы. Поле сражения затянуло дымом и пеплом. По снегу поползло, расплываясь, темное пятно – это оседала пыль, поднятая взрывами. Некоторые бомбы угодили в застывающую лаву, пробили корку, и на темном фоне появились красные точки, словно капли крови от булавочных уколов. Гремели птицы, гремел вулкан; как шрапнель, летели осколки камней – горячие и остывшие.

Пожалуй, птицы были все-таки слабее. Голос вулкана покрывал рев моторов, кратер вздымал фонтаны камней раз в пять выше, чем бомбы. Птицы могли поднять в воздух тысячи кубометров базальта, вулкан выливал миллион кубометров каждые сутки. Но зато птицами управляли люди, а вулкан был слеп и неразумен, как всякая стихия.

Нас поражает неуемная сила бури. Вот она прошла над лесом, на ее пути вывороченные с корнем осины, сосны, сломанные пополам, их верхушки расщеплены, заброшены за много метров. Искалечены и повалены десятки деревьев. Десятки деревьев! Но два лесоруба с электрической пилой за восемь часов повалят столько же. Так чему же здесь дивиться – могучей силе ветра или ничтожной его работе, бестолковой трате энергии, нелепой расточительности. Нам бы такую силу, мы бы горы сровняли с землей!..

Попадая в поток, бомбы вырывали воронки, вулкан без труда заполнял их лавой. Бомбы разъедали края потока, на темном фоне появлялись светлые заливчики, только и всего. Но вот – удачное попадание, в правом борту пробиты ворота, проход метров пять шириной. Лава заползает туда огненным язычком. Чтобы запереть ворота, нужно совсем немного: положить три слоя лавы, один на другой, всего сотню кубометров – за десять секунд вулкан выливает столько. Но покорная физическим законам лава течет только вниз. Слой не громоздится на слой, десять, сто, тысяча кубометров стекает на восточный склон… На снегу появляется еще одна темная дорожка, вьется дымок над спаленными кустами, пламени не видно при свете дня. Новые удары сыплются с неба, меткие бомбы расширяют проход… И вот уже весь поток заворачивает направо. Напрасно беснуется вулкан, напрасно грохочет кратер, выдавливая все новые порции лавы. Лава течет на восток. Река спасена.

11.

ВСЕ это было сделано без Грибова.

Его предложение обсудили и приняли. Поступила только одна поправка. Ее внес инженер Кашин – немолодой, плотный с выправкой отставного офицера. Это он предложил, чтобы лаву отводили не подрывники, а бомбардировщики. Так получалось и безопаснее и быстрее. Ведь в безлюдную местность к вулкану подрывников пришлось бы сбрасывать на парашютах, вместе со взрывчатыми веществами, запасами пищи, палатками.

Затем на совещание пригласили командира авиачасти – статного, седоусого полковника, с орденами во всю грудь. Полковник внимательно выслушал пояснения, посмотрел карты, фотографии, коротко сказал: «Есть. Можно сделать.» И тут же стал составлять приказ: «Объявить боевую тревогу в 15.00, вылетать поэшелонно, курс на квадрат М-29, цель…» И Грибов почувствовал, что он уже сыграл свою роль. Его предложение взяли твердые и опытные руки, все будет сделано безукоризненно.

В 6 часов вечера полковник позвонил Грибову в гостиницу и сказал: «Спасибо за ваше предложение, товарищ. Вы были совершенно правы, материалы дали точные. Нам удалось повернуть лаву». Грибов мог бы торжествовать, но радость его была омрачена. Он побывал на почте и получил письмо Дмитриевского. Профессор писал, что статья задержалась. Некий Тартаков ставит палки в колеса. Сначала он препятствовал из трусости, боялся опубликовать. Его разоблачили; теперь он уперся, старается доказать, что был прав, заручился поддержкой профессора Климова, затеял дискуссию. Для дискуссии у Грибова мало данных… «Поэтому желательно, – писал Дмитриевский, – развить ваши соображения о прочистке вулкана подробнее. Очень важно также получить поддержку местных организаций».

«Получить поддержку местных организаций»… Грибов, конечно, подумал о Яковлеве. Да и момент был подходящий, только что удачно закончилась первая схватка с вулканом. Не откладывая, Грибов позвонил в обком, и Яковлев охотно пригласил его.

– Приезжай сейчас, – сказал он. – Правда, насчет времени у меня туговато, могу уделить минут двадцать. А если у тебя долгий разговор, отложим на послезавтра.

Грибов решил, что уложится в 20 минут. Но начал он все-таки исподволь, от Атласова, чтобы по ступенькам привести собеседника к мысли о том, что прочистка вулкана – неизбежный, последовательный и разумный шаг, следующий этап вулканической науки.

– А для чего это нужно? – спросил Яковлев.

– Как для чего? Чтобы не гибли люди. Я же приводил примеры. Везувий, проснувшись в 79 году нашей эры, уничтожил целых три города со всеми жителями. В 1783 году в Исландии из трещины Лаки изливалась лава, лучшие луга острова были засыпаны пеплом, и пятая часть населения погибла от голода. То же произошло в 1815 году в Индонезии, когда вулкан Темборо завалил пеплом остров Сумбаву. В той же Индонезии в 1883 году взорвался остров Кракатау. При этом морская волна уничтожила все население окрестных островов, множество кораблей и прибрежных деревень на Яве и Суматре. В 1902 году вулкан Мон-Пеле на Мартинике сжег пепловой тучей город с двадцатитысячным населением. Нужно еще продолжать?

– А почему все примеры сплошь иностранные?

Грибов пожал плечами.

– Какая разница? Просто это наиболее яркие примеры. У нас вулканы находятся в безлюдных местах, и при извержениях жертв немного. Вы же сами это знаете.

– Знаю, потому и спрашиваю. Ты предлагаешь прочистить вулкан. Предприятие грандиозное, обойдется в несколько миллиардов. А если посмотреть по-хозяйски – стоит ли городить огород? Ты говоришь: вулкан – испорченная машина. Прочистим ее, наладим, а что дальше? Машина будет безопасна? Но у нас она и так почти безопасна. Другое дело капиталистические страны – для них это проблема. Там у подножья вулканов – города, речь идет о жизни десятков тысяч людей. Но тогда твоя статья – не деловой план работы, а совет, обращенный к иностранным правительствам, совет, который они, конечно, не выполнят. Не так уж ценят капиталисты жизнь простых людей, чтобы вкладывать миллиарды в технику вулканической безопасности.

– Если так рассуждать, не нужна наука о вулканах, – запальчиво возразил Грибов.

– А я этого не говорил, – протянул Яковлев с укоризной. – Ты сам повел разговор о практике – о прочистке вулканической машины. А я рассуждаю так: всякая машина что-нибудь производит. Исправлять ее, чтобы она вертелась на холостом ходу, – не расчет. Неужели такую махину нельзя приспособить к полезному делу? Вот я закрою глаза и как сейчас вижу этот конвейер жидкой лавы, слышу грохот перекатывающихся глыб. Миллионы кубометров в сутки. Как бы направить их на разумное дело – выстроить плотину, порт, дорогу, дамбу, насыпь, что ли? И лава-то горячая. Сколько калорий в каждой тонне? В 20 раз меньше, чем в тонне угля? Значит, вулкан выбрасывает почти 100 тысяч тонн угля ежесуточно. Но ведь это же добыча большого бассейна. Мы ищем уголь, мы возим его с Сахалина морем, а он под вулканом лежит. Как же нам использовать его на нужды Камчатки – вот о чем ты должен был написать.

– Но это немыслимо… – начал Грибов.

Яковлев остановил его жестом мягко, но настойчиво.

– Ты думал об этом раньше?

– Нет, но и так ясно…

– Если не думал, не спеши возражать. У меня такое предложение: отложим этот разговор на два месяца. Если через два месяца ты придешь ко мне и скажешь окончательно: «Прочистить вулкан можно, но использовать нельзя», – мы поместим твою статью в областной газете под заголовком: «Над чем работают наши ученые». Два месяца ничего не изменят, но мне хочется, чтобы ты подумал.

Грибов был расстроен. Он так рассчитывал на помощь Яковлева, и вдруг – двухмесячная отсрочка. Грибов пытался спорить, но Яковлев был тверд, «Не нужны мне твои скороспелые доводы. Подумай, не торопясь», – повторял он.

12.

ОДНАКО дело не пошло. Каждый день Грибов отводил время на задание Яковлева, каждый день. Твердил себе, что надо все обдумать последовательно и прийти к ясному выводу, но ясного вывода не получалось. Калории и килограммометры присутствовали, они с грохотом вырывались из недр вулкана, кипятили воду в реке, сожгли Виктора, чуть не утопили Грибова. Энергии под землей полным-полно, об этом известно десятки лет. Вопрос в том, как ее извлечь и использовать.

Лава чуть не запрудила реку. Может быть, строить из лавы плотины? Но как направить ее в те места, где плотины нужны?

Спустить лаву в реку и согревать воду? Но зачем? До ближайшего города сотни километров, для теплой воды далековато, да и не нужно там столько теплой воды, даже если весь город перевести на вулканическое отопление.

Построить электростанцию? В Италии и в некоторых других местах есть небольшие электростанции, использующие подземное тепло. Но эти станции не имеют никакого отношения к регулировке вулканов. Они используют пары, выделяющиеся из трещин. Это небольшие паровые мельницы, притулившиеся возле вулкана, подбирающие крохи с его стола. Допустим, мы поставим паровую электростанцию. А как отделить пар от пепла? И что делать с лавой?

Каждый раз Грибов приходил к твердому убеждению: невозможно, бесполезно, бессмысленно… Но он был добросовестным человеком и, скрепя сердце, продолжал поиски.

Однажды под вечер, когда окна уже посинели и движок завел свою ночную песнь, кто-то постучал в дверь. Сотрудники станции входили без стука, стучать мог только гость. Тася открыла дверь, на пороге стоял незнакомый человек в заиндевелой шубе, с сосульками на усах и на воротнике. Он козырнул и представился:

– Кашин, Михаил Прокофьевич, инженер. Строю рабочий городок на Первомайском руднике. 110 километров отсюда. Решил завернуть по соседству.

Он снял шубу, и Грибов узнал того инженера, который предложил бомбить вулкан с воздуха.

Гостя пригласили к столу, напоили горячим чаем. Кашин с удовольствием выпил стаканов шесть. От жары и кипятка его лицо стало совсем красным. Он разговорился, стал рассказывать о своей работе. Рассказы эти напоминали истории Спицына, но у Спицына приключения происходили в горах, льдах, лесах, а у Кашина только на строительных площадках.

Он рассказывал об ушедших в прошлое богатырях – козоносах, которые на своей спине таскали на пятый этаж полсотни кирпичей, и о новых одноруких богатырях – кранах, поднимающих сразу целую стенку с двумя оконными проемами. Вспомнил, как фашисты взорвали завод, думали, что мы провозимся с восстановлением лет семь, а он, Кашин, нашел способ поднять весь каркас сразу и выиграл четыре года. Рассказал волнующую историю о том, как над старыми шахтами стала проседать земля и как строители спасали проваливающийся поселок…

– А теперь вот заехал нивесть куда, на край света, – оказал он под конец.

Тася, конечно, обиделась. Она не любила, когда ее родную Камчатку называют краем света.

– А зачем вы сюда приехали? – спросила она.

И Кашин ответил с возмущением, забыв, что он только что жаловался:

– Инженер Кашин от трудной жизни не бегает, за чужую спину не прячется. Куда послали – там работает, что приказано строить – строит. Такая судьба наша строительная: мы под дождем ставим дома, чтобы люди сидели в тепле, вычерпываем болотную жижу, чтобы люди с удобством ехали в автобусе. Кому-нибудь надо ехать, кому-нибудь тропки протаптывать. Партия послала Кашина тропки протаптывать, инженер Кашин от партийных заданий не отнекивается.

Он сердито посмотрел на Тасю и повернулся к Грибову:

– Я, собственно, по делу.

Они перешли в лабораторию, и Кашин сказал:

– Яковлев просил меня заехать к вам. Он говорит, вы придумали что-то необыкновенное.

Слушая объяснения Грибова, инженер хмурился, под конец сказал:

– Обстановка затруднительная. Какие же у вас планы?

– Пока ничего определенного, – сказал Грибов в ответ. – Видите сами, если мы прочистим вулкан, пар пойдет у нас наверх, лава будет вытекать сбоку. Допустим, пар можно направить на паровую турбину, поставить там электростанцию. А что с лавой делать, – я не знаю.

– Действительно, куда ее девать. Ведь это целые горы застывшего камня.

– Да, и в канале она будет застывать. Придется то и дело прочищать его.

– Главное, строить придется при высокой температуре. Ведь там внутри, вероятно, около тысячи градусов. Как люди будут работать? О рабочих не подумали, Александр Григорьевич.

– Турбины тоже меня смущают. Бывает, что пепла больше, чем пара. Пепел будет все засорять. И пар не чистый, тут и хлористый водород, и сернистый газ, они будут разъедать турбину.

– Самое главное – температура. Как работать при такой температуре? Тысяча градусов! Это же доменная печь.

– Мы согласны с вами, – сказал Грибов. – Давайте напишем совместное мнение товарищу Яковлеву. Напишем, что вы, как инженер-практик, и я, как геолог, оба считаем, что практическое использование вулкана невозможно.

На лице Кашина выразилось недоумение. Он в задумчивости нахмурил брови и сказал после долгой паузы:

– Я вижу, что взял неверный прицел, товарищ Грибов. Я понял так: посылает меня Яковлев к ученому теоретику, никогда не видавшему стройки, чтобы я объяснил ему, вам то есть, что на практике получается и что не получается. Оказывается, дело выглядит иначе: оба мы одной веревочкой связаны. Вам – геологу и мне – инженеру дано партийное поручение – покорить вулкан. Нет, я совместного мнения писать не буду. Инженер Кашин от работы не отказывается. Прикажут строить на океанском дне – буду строить на океанском дне. Прикажут строить на вулкане – буду строить на вулкане. Давайте понатужимся, разберемся как следует. Подойдем к делу с другой стороны. До сих пор мы рассуждали, какие есть препятствия, давайте обсудим, как эти препятствия преодолеть. На фронте, бывало, люди из окружения выходили. Поищем, нет ли здесь выхода. Что нас смущало? Лава. Много этой лавы?

– Порядочно. В сутки – около миллиона кубических метров, четверть кубического километра за весь период извержения. И на каждый килограмм – триста калорий.

– Калории мы найдем куда использовать. На худой конец устроим оранжереи. На Везувии растут лимонные рощи, могут и у нас расти. Почва подходящая. И пар можно получать; а где пар, там и электричество. Очевидно, придется строить резервуары, где лава будет отдавать тепло.

– Но резервуары эти на один раз. Лава застынет, придется строить заново.

– Верно, неудобство… А нельзя ли эту лаву использовать на что-нибудь? Нет ли в ней полезных элементов? Что такое лава, какой у нее химический состав?

– Обыкновенный камень, только расплавленный. Когда остынет, получается базальт. Если много газов, может быть пористый камень, пемза, например.

– Пемза… базальт! Так чего же лучше? Мы плавим базальт на заводах, тратим топливо. А здесь даровое литье, природное. Тогда поставим завод базальтовых изделий, будем отливать химическую посуду, строительные детали, наконец, – стены, плиты, потолки. Разве плохо? Ну-ка дайте мне листок, попробуем изобразить это на бумаге.