Текст книги "Холодная война. Свидетельство ее участника"

Третий урок. С одной стороны, при возникновении кризиса нельзя действовать сгоряча, излишне форсировать события, необходимо взвесить разные варианты своих действий, чтобы выбрать самый оптимальный из них. Большинство американских участников карибского кризиса согласны, например, в том, что если бы президент Кеннеди принимал решение об образе действий США сразу, 16 октября, когда ему стало известно о размещении советских ракет на Кубе, а не пять дней спустя, то наверняка был бы избран более опрометчивый вариант с гораздо большим риском опасных последствий.

С другой стороны, как показывает опыт карибского кризиса, неразумно и излишне затягивать время принятия решений ввиду опасности накопления всякого рода непредсказуемых элементов в развитии кризиса, что может привести к его расширению вопреки желанию сторон. Отсюда же – важность поддержания непрерывных, в том числе негласных, контактов между сторонами, чтобы постоянно «чувствовать пульс» друг друга.

Четвертый урок – пытаясь найти наиболее приемлемый для себя выход из кризиса, что вполне естественно, важно вместе с тем не загонять противную сторону в безвыходное положение, оставлять открытой возможность для поиска взаимоприемлемых компромиссных решений без или с минимальной потерей лица для обеих сторон.

Пятый урок. Огромное значение для мирного разрешения карибского кризиса имели личные качества американского и советского лидеров: при всей их непохожести оба они в итоге оказались способными, руководствуясь здравым смыслом и проявив политическую волю, выйти на такие решения, которые отвечали как главным целям каждой из сторон (для СССР – ограждение Кубы от угрозы вторжения, а для США – устранение ракет с Кубы), так и общей для всего мира цели – не допустить перерастания кризиса в большую войну. Такой исход кризиса нельзя считать гарантированным во всех случаях. Многие из имевших касательство к карибскому кризису, а также его исследователей вполне резонно, по-моему, с ужасом задавались вопросом, какой оборот принял бы этот кризис и во что бы он вылился, будь на месте Кеннеди, например, такой деятель, как Рейган, а на месте Макнамары – Уайнбергер.

Глава 6. НА ПОДСТУПАХ К РАЗРЯДКЕ

Воздействие карибского кризиса на дальнейшие отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами было неоднозначным. В известной мере кризис подстегнул гонку вооружений между ними. Что касается Советского Союза, кризис укрепил его руководство в стремлении достичь ракетно-ядерного паритета с США путем форсированного наращивания стратегических вооружений. Ибо было ясно, что при почти двадцатикратном преимуществе, которое имели США в области стратегических вооружений на момент карибского кризиса, они были хозяевами положения. И если не в этом, так в каком-то другом случае при каком-то другом президенте подобное соотношение сил могло бы иметь более тяжелые последствия для Советского Союза, чем в случае с Кубой. Поэтому, хотя и раньше у советского руководства были планы наращивания стратегического арсенала, карибский кризис, безусловно, подстегнул этот процесс.

Вместе с тем и в данном случае подтвердилась русская пословица «Нет худа без добра», как и ее американский эквивалент «Each cloud has a silver lining» (что можно перевести примерно как «через всякую тучу пробивается луч надежды»). Взглянув в лицо ядерной опасности, не только осознав ее разумом, но и эмоционально пережив страх перед ней, лидеры обеих стран прониклись пониманием необходимости предпринять шаги, направленные на уменьшение опасности возникновения ядерной войны. Уже в дни кризиса Кеннеди сказал своему другу, английскому послу в Вашингтоне Ормсби-Гору: «Мир, напичканный ядерным оружием, не поддается управлению. Если мы пройдем через этот кризис, мы должны действительно встать на путь разоружения». Хорошо знавший умонастроение Кеннеди его помощник Шлесинджер писал впоследствии: «Что касается Кеннеди, то его взгляды претерпели после Кубы качественное изменение: мир, в котором страны угрожают друг другу ядерным оружием теперь казался ему не просто иррациональным, но невыносимым и невозможным миром. Куба, таким образом, сделала ясной ту истину, что у всего человечества есть общий интерес – предотвратить ядерную войну, интерес, намного превышающий те национальные и идеологические интересы, которые когда-то казались самыми главными».

По свидетельству Трояновского, после карибского кризиса взгляд Хрущева на мир, на отношения с западными странами тоже заметно изменился. Как и Кеннеди, он в результате кризиса, пожалуй, впервые почувствовал не в теории и в не пропагандистской полемике, а на практике, что угроза ядерной войны и ядерного уничтожения – это реальная вещь, и, следовательно, надо всерьез, а не на словах искать пути к мирному сосуществованию.

Подобные изменения в умонастроениях американского и советского лидеров обещали возможные положительные изменения и в сфере их практической политики. К сожалению, Кеннеди оставалось жить немногим более года, да и у Хрущева было в запасе всего два года до ухода с политической арены.

Что удалось сделать при Кеннеди

Уже 30 октября, то есть сразу после достижения принципиальной договоренности по урегулированию карибского кризиса, Хрущев в своем письме Кеннеди обозначил широкий круг вопросов, по которым советская сторона была готова возобновить обмен мнениями. И первым в предложенном Хрущевым списке был вопрос о прекращении испытаний ядерного оружия. Хотя в тот момент Кеннеди не пожелал втягиваться в обсуждение перечисленных в письме Хрущева вопросов, предпочитая завершить прежде всего урегулирование карибского кризиса, что потребовало еще какого-то времени, уже в декабре 1962 года стороны договорились о возобновлении трехсторонних (СССР, США, Англия) переговоров о прекращении ядерных испытаний. Не без трудностей в августе 1963 года эти переговоры завершились подписанием договора о полном прекращении испытаний ядерного оружия в трех средах – в атмосфере, космосе и под водой, оставив пока в стороне вопрос о ядерных испытаниях под землей.

Успешному завершению переговоров по ядерным испытаниям и в целом созданию более благоприятных перспектив дальнейшего развития советско-американских отношений во многом способствовала речь Кеннеди в Американском университете в Вашингтоне 10 июня 1963 года. Это была не просто очередная речь президента. Будучи целиком посвященной вопросам войны и мира и в этом контексте отношениям между США и СССР, она по своему содержанию и тональности, как выразился один из американских знатоков кеннедиевского периода, отстояла на расстоянии световых лет от сетований Кеннеди по поводу «ракетного отставания» США от СССР во время предвыборной кампании 1960 года и от «игры мускулами» в его речи при вступлении на должность президента в январе 1961 года.

Лейтмотивом речи Кеннеди в Американском университете была мысль о том, что в ядерный век единственно рациональной целью разумных людей должен быть мир. При этом мир не на какое-то время, а на все времена. Мир не в виде Pax Americana, навязанного силой американского оружия. Мир, который не требует, чтобы соседи любили друг друга, а требует только, чтобы они жили вместе, проявляя взаимную терпимость. Мир, основанный на признании того, что «никакое правительство, никакая социальная система не являются столь порочными, чтобы считать их народы лишенными достоинств». Иными словами, в речи Кеннеди содержалась четкая установка на мирное сосуществование США и СССР, хотя сами эти слова в ней и не фигурировали.

Отмечая, что для прочного мира требуется и «более просвещенное» отношение советского руководства к международным делам, Кеннеди вместе с тем всячески подчеркивал, что не менее важно, чтобы сами американцы – и каждый в отдельности, и вся нация – пересмотрели свое собственное отношение к Советскому Союзу и к «холодной войне».

Кеннеди отверг бытовавший в то время тезис, будто длительный мир невозможен до тех пор, пока советские руководители не пересмотрят свое мировоззрение; он квалифицировал этот тезис как опасный и пораженческий. «Наши проблемы созданы человеком, – заявил он, – стало быть, они могут быть решены человеком». И далее: «Если мы не можем покончить сейчас со всеми нашими разногласиями, то, по крайней мере, мы можем помочь сделать мир безопасным для разнообразия. Ибо в конечном счете самым основным связующим звеном для нас является то, что все мы живем на этой маленькой планете. Мы все дышим одним воздухом. Всех нас заботит будущее наших детей. И все мы смертны». Главное, что требовалось для обеспечения мира, по убеждению Кеннеди, – это прекращение гонки вооружений и продвижение к разоружению, вплоть до всеобщего и полного.

Как говорили мне Шлесинджер и другие хорошо знавшие Кеннеди люди, основополагающая в этой речи мысль о возможности для Соединенных Штатов жить в мире с Советским Союзом была присуща президенту и ранее, что проявилось еще в «философской» части венских бесед Кеннеди и Хрущева в 1961 году. Но потребовалось время и два кризиса – берлинский и карибский, чтобы Кеннеди еще больше укрепился в этой мысли и, главное, чтобы большинство американцев созрело для правильного восприятия его открытого выступления в пользу мирных отношений с Советским Союзом без риска прослыть «слабаком».

Вскоре после речи Кеннеди в Американском университете была достигнута договоренность о создании так называемой «горячей линии» между Кремлем и Белым домом – закрытой телеграфно-телетайпной линии (а вовсе не телефонной, как почему-то многие считают), предназначенной для использования в чрезвычайных ситуациях. Установление прямой связи между Кремлем и Белым домом было не просто техническим усовершенствованием каналов связи между двумя столицами, но и признаком стремления обеих сторон к большему взаимопониманию и доверию.

В июле, когда уже определился благоприятный исход переговоров о прекращении испытаний ядерного оружия в трех средах, Хрущев публично высказался за то, чтобы вслед за этим, не теряя темпа, стороны договорились о замораживании, а еще лучше – о сокращении военных бюджетов, о мерах по предотвращению внезапного нападения, о сокращении иностранных войск в обоих германских государствах, о заключении пакта о ненападении между ОВД и НАТО.

Обсуждение этих проблем между сторонами состоялось во время приезда Раска в Москву в начале августа для подписания Договора о прекращении испытаний ядерного оружия в трех средах, а затем было продолжено в ходе визита Громыко в Вашингтон в октябре 1963 года. В беседе Громыко с президентом Кеннеди 10 октября было достигнуто понимание, что в следующем, 1964, году США и СССР без какого-либо формального соглашения на этот счет, а в порядке взаимного примера заморозят свои военные расходы. В таком же порядке стороны запланировали несколько сократить свои войска в Европе. Наряду с договором о прекращении испытаний ядерного оружия в трех средах это были первые осязаемые результаты в деле притормаживания гонки вооружений и в деле разоружения.

В тот же день за обедом в советском посольстве между Громыко и Раском состоялся разговор, который можно считать началом обмена мнениями между СССР и США по стратегическим вооружениям. Раск предложил рассмотреть вопрос об уничтожении всех американских бомбардировщиков типа Б-47 и соответствующих советских бомбардировщиков, Громыко, со своей стороны, предложил обсудить и вопрос о ракетах. Раск подтвердил готовность США обсуждать «весь комплекс средств доставки ядерного оружия», но начинать предлагалось с бомбардировщиков. Стороны условились продолжить обмен мнениями по этому кругу вопросов. Разговор происходил, повторяю, 10 октября 1963 года – Кеннеди оставалось жить всего шесть недель.

Известие об убийстве Кеннеди в Далласе 22 ноября я услышал в автомашине по дороге в посольство после обеденного перерыва. Сообщение по радио о только что совершенном покушении на президента я вначале принял за какую-то инсценировку типа «вестерна», но вскоре понял, что речь шла о реальном событии. А приехав в посольство и включив телевизор, еще раз воочию убедился в реальности происходившего – к этому моменту из Далласа уже поступили сообщения о том, что президент скончался.

К простому человеческому сожалению о гибели Джона Кеннеди у меня, как и у других работников посольства, добавлялось беспокойство по поводу возможных последствий этого трагического события для советско-американских отношений. Это беспокойство еще больше усилилось, когда через пару часов появились сообщения о причастности к убийству президента некоего Ли Освальда – американца, который какое-то время жил в Советском Союзе и жена которого была русской. В этой связи тут же стали возникать домыслы о возможной причастности СССР к убийству Кеннеди. При всей беспочвенности и дикости этих домыслов они серьезно омрачали и без того тревожную обстановку.

Относительно Освальда, мне сразу вспомнилось, что я имел некоторое касательство к его судьбе, когда он прибыл в Москву осенью 1959 года в качестве туриста и заявил о своем желании остаться в Советском Союзе на постоянное жительство. Представители КГБ после бесед с ним пришли к выводу, что он психически неуравновешен и лучше бы не разрешать ему оставаться в СССР. Свой отказ в таком разрешении они согласовали и с Отделом стран Америки МИД, заместителем заведующего которого я работал в то время. Поэтому, когда Освальд попытался покончить с собой после полученного отказа и об этом было доложено в ЦК КПСС, Е. А. Фурцева – в то время одна из секретарей ЦК – учинила разнос всем, кто проявил невнимательность к стремлению Освальда «приобщиться к строительству социализма». В их числе досталось и мне. Освальд оказался действительно неуравновешенным человеком и через некоторое время, успев жениться на русской девушке, пожелал уехать с ней в США, что они и сделали в 1961 году. И вот теперь он был так или иначе впутан в историю с убийством американского президента. Я лично не верил тогда и не верю сейчас, что Освальд был при этом главным действующим лицом, убийцей-одиночкой; его явно использовал кто-то в качестве удобной подставной фигуры.

Советское руководство представлял на похоронах Кеннеди А. И. Микоян. На следующий день после похорон Микоян имел беседу с новым президентом США Линдоном Джонсоном. В ходе этой беседы Джонсон заявил о своем намерении придерживаться всех договоренностей, которые были достигнуты между США и СССР при Кеннеди, включая договоренность 1962 года по Кубе. Это было воспринято Микояном с большим удовлетворением, поскольку в Москве опасались, что новый президент мог уклониться от такого подтверждения.

Беседа Микояна с Джонсоном памятна мне и следующим казусом в моей дипломатической практике. Вернувшись в посольство из Белого дома, Микоян должен был тут же уезжать опять вместе с послом Добрыниным на встречу с императором Эфиопии Хайле Силассие, а мне поручил подготовить тем временем телеграмму в Москву с изложением его беседы с Джонсоном. На мой недоуменный вопрос: «Как я могу написать о беседе, на которой не присутствовал?» – Микоян вполне серьезно ответил встречным вопросом: «А ты разве не знаешь, что я ему мог говорить или что он мне мог говорить? Какой же ты дипломат?» Когда после встречи с эфиопским императором он прочел подготовленную мною довольно обстоятельную телеграмму о его беседе с американским президентом, то столь же серьезно сказал: «Ты, похоже, сидел под столом в Белом доме – так подробно и все правильно воспроизвел», – и подписал телеграмму без всяких исправлений. Секрет состоял в том, что Добрынин на ходу успел сообщить мне в двух словах об общей тональности беседы и, главное, назвать вопросы, которые были в ней затронуты; остальное домыслить больших трудностей не составило.

День похорон Кеннеди запомнился мне на всю жизнь, кроме прочего, трогательной сценой, фотографии которой обошли все американские издания: его маленький сынишка Джон отдает честь гробу с телом покойного президента. Запомнилась и такая деталь. При прощании с мужем, перед закрытием крышки гроба Жаклин сняла с пальца обручальное кольцо и опустила в гроб – жест, означавший обещание не выходить больше замуж. Сделала она это не демонстративно, но телеоператоры уловили этот момент. Через какое-то время стало известно, что Роберт Кеннеди до погребения тела брата извлек из гроба кольцо и потом вернул Жаклин, освободив ее тем самым от данного ею обещания. Впоследствии, как известно, она вышла замуж за греческого миллионера Онассиса, но счастья в новом браке не обрела. Наряду с фотографией маленького Джона, отдающего честь, сохранилась у меня и фотокопия рукописного письма Жаклин Кеннеди, которое она передала через посольство Хрущеву. Ниже воспроизводится русский перевод его текста:

«Белый дом, 1 декабря 1963 года

Уважаемый г-н Председатель-Президент

Мне хотелось бы поблагодарить Вас за то, что Вы прислали г-на Микояна в качестве вашего представителя на похороны моего мужа. Он выглядел таким расстроенным, когда подошел ко мне на прощальном приеме, и я была очень тронута. Я попыталась в тот день передать через него устное послание для Вас, но это был такой ужасный день для меня, что я не знаю, нашла ли я подходящие слова, которые имела в виду.

Поэтому сейчас в одну из последних ночей моего пребывания в Белом доме, в одном из последних писем, которые я пишу на бланках Белого дома, я хотела бы изложить в письменном виде свое послание Вам. Я направляю его только потому, что знаю, сколь сильно мой муж заботился о мире и сколь важное место в этой его заботе, в его мыслях занимали отношения между Вами и ним.

Он не раз цитировал в своих выступлениях Ваши слова: «В следующей войне оставшиеся в живых будут завидовать мертвым». Вы и он были противниками, но вы были едины в решимости не допустить, чтобы мир был взорван. Вы уважали друг друга и могли вести дела друг с другом. Я знаю, что президент Джонсон приложит все усилия к установлению таких же отношений с Вами.

Опасность, которая тревожила моего мужа, заключается в том, что войну могут начать не столько большие люди, сколько маленькие. В то время как большие люди понимают необходимость самоконтроля и сдержанности, маленькие люди иногда руководствуются страхом и гордыней. Если бы только в будущем большие люди смогли и дальше заставлять маленьких сесть за стол переговоров, прежде чем они начнут воевать. Я знаю, что президент Джонсон будет продолжать политику контроля и сдержанности и он будет нуждаться в Вашей помощи.

Я посылаю это письмо потому, что хорошо сознаю важность отношений, которые существовали между Вами и моим мужем, а также ввиду доброты, проявленной Вами и г-жой Хрущевой в Вене. Я читала, что у нее были слезы на глазах, когда она вышла из американского посольства в Москве после росписи в книге соболезнований. Поблагодарите, пожалуйста, ее за это.

Искренне,

Жаклин Кеннеди».

По правде говоря, прочтя это письмо, в котором ясно просматривается мысль о Джонсоне как продолжателе политики Кеннеди, вначале я подумал, что это было подсказано супруге покойного президента Макджорджем Банди или еще кем-то из помощников, перешедших к Джонсону по наследству от Кеннеди. Но знакомые Жаклин, которым у меня не было оснований не верить, сказали мне, что нет, письмо было написано ею без чьей-либо подсказки.

На этом, можно сказать, закончилась кеннедиевская глава в советско-американских отношениях – не очень продолжительная, но важная и яркая, богатая событиями и впечатлениями.

Что последовало дальше

Как уже упоминалось, Джонсон в беседе с Микояном заверил советское руководство в своей приверженности начатому при Кеннеди в сфере американо-советских отношений. И поначалу они действительно характеризовались дальнейшим прогрессом в ряде вопросов. В частности, в начале 1964 года между СССР и США была достигнута договоренность о сокращении на основе взаимного примера производства расщепляющихся материалов в военных целях. Осталась в силе и достигнутая при Кеннеди договоренность о замораживании в 1964 году военных бюджетов двух стран.

Но вскоре на советско-американские отношения стала бросать все более густую тень расширявшаяся интервенция США во Вьетнаме. Американская вовлеченность, в том числе военная, в гражданскую войну во Вьетнаме существенно расширилась еще при Кеннеди: если к моменту его прихода в Белый дом во Вьетнаме было около 800 американских военнослужащих, то к ноябрю 1963 года их число возросло до 16 тысяч. Были, однако, признаки того, что у Кеннеди появились сомнения в правильности американской линии во вьетнамских делах. Во всяком случае, позже стало известно, что за несколько дней до поездки в Техас президент поручил аппарату Совета национальной безопасности проработать все возможные варианты дальнейших действий США во Вьетнаме, «включая тот, как выбраться оттуда». Совещание для обсуждения этой проблемы было назначено им на 24 ноября, сразу после планировавшегося возвращения из Техаса. А в разговорах в те дни с близкими ему лицами Кеннеди прямо говорил о своих планах вывода американских войск из Вьетнама после переизбрания его президентом в 1964 году.

Что произошло бы во Вьетнаме на самом деле, останься Кеннеди жив, теперь никто не скажет. Но с приходом в Белый дом Джонсона всякие разговоры о пересмотре американской линии в отношении Вьетнама прекратились. В глазах нового президента Вьетнам был тестом «американской способности справиться с провозглашенными Хрущевым национально-освободительными войнами». Достаточно ясное представление о его взглядах на этот счет дает меморандум, который Джонсон, тогда еще вице-президент, представил Кеннеди в мае 1961 года после своей поездки по странам Юго-Восточной Азии. В нем Джонсон пространно доказывал, что США должны взять на себя основное бремя борьбы против коммунизма в этом регионе, не останавливаясь перед применением силы, «иначе США неизбежно должны будут потерять Тихий океан и занять оборону на своих собственных берегах», а Тихий океан в этом случае превратится в «красное море».

И теперь, начиная с 1964 года, Джонсон на практике осуществлял то, что рекомендовал Кеннеди в 1961 году, – масштабы американской военной вовлеченности во Вьетнаме быстро нарастали, особенно после инспирированного самими США (это впоследствии было доказано в результате расследования, проведенного конгрессом США) инцидента в Тонкинском заливе в начале августа 1964 года, когда северовьетнамские торпедные катера будто бы атаковали американские военные корабли.

Расширение американской агрессии во Вьетнаме не только оказало пагубное влияние на дальнейшее развитие отношений между США и СССР, но и перечеркнуло некоторые из ранее достигнутых договоренностей, прежде всего о замораживании военных бюджетов. В значительной мере из-за Вьетнама (помимо особой деликатности предмета) не получил достаточно быстрого и энергичного развития начатый в октябре предыдущего года диалог по вопросам, касающимся стратегических вооружений. Но полностью он не прервался. С большими паузами время от времени эти вопросы затрагивались в контактах между Москвой и Вашингтоном на протяжении 1964–1966 годов.

Так, например, в августе 1964 года с американской стороны было выдвинуто предложение заморозить количества и характеристики имевшихся у сторон стратегических наступательных и оборонительных систем доставки ядерного оружия, а также запретить разработку новых таких систем. Но Москву это предложение не могло заинтересовать, так как простое замораживание статус-кво в области стратегических вооружений было бы определенно более выгодным для США – к тому времени они все еще сохраняли серьезные преимущества перед СССР в этой области, хотя постепенно и утрачивали свое былое стратегическое превосходство. Кроме того, неприемлемым для Москвы было и то, что американское предложение предусматривало широкий контроль, включая инспекции на местах, за реализацией договоренности в случае ее достижения. Как позже признали американские представители, «идея взаимного инвентарного контроля путем инспекций в действительности была не более приемлемой для американцев, чем для русских».

Выдвижение подобных предложений свидетельствовало скорее о желании поддерживать диалог по стратегическим вооружениям, но еще не о готовности к по-настоящему серьезным переговорам с целью нахождения взаимоприемлемых решений. И действительно, как видно из рассекреченных впоследствии документов, только к концу 1966 года руководство США окончательно пришло к выводу, что наступило время для серьезных переговоров с Москвой по ограничению стратегических вооружений. В декабре 1966 года президент Джонсон согласился с предложением своего министра обороны Макнамары запросить у конгресса ассигнования на создание системы ПРО, но не расходовать их до тех пор, пока не будет «прозондирована идея проведения переговоров с Москвой об ограничении стратегических вооружений, особенно противоракетных». Провести такой зондаж поручалось Томпсону, который был вторично назначен послом США в СССР.

В январе 1967 года перед отъездом в Москву Томпсон в беседе с советским послом в Вашингтоне Добрыниным сказал, что везет с собой письмо от президента советскому премьеру А. Н. Косыгину с предложением провести конфиденциальные переговоры по ограничению стратегических вооружений, в первую очередь по вопросу о системах противоракетной обороны. Когда же Добрынин указал на необходимость одновременного обсуждения и вопроса о наступательных вооружениях, Томпсон уклонился от ясного ответа. В письме Джонсона от 27 января 1967 года, которое Томпсон привез в Москву, действительно содержалось предложение начать переговоры с обсуждения проблемы ПРО.

Далее события развивались следующим образом. В начале февраля, еще до того, как в советском руководстве состоялся обмен мнениями по поводу предложения Джонсона, Косыгин отправился с официальным визитом в Англию. В связи с тем, что в американской прессе было разглашено содержание адресованного ему письма Джонсона, на пресс-конференции 9 февраля журналисты стали одолевать Косыгина вопросами, готов ли СССР отказаться от создания ПРО вообще или ввести какие-то ограничения на ее развертывание. Поскольку же он уехал из Москвы до обсуждения этих вопросов, Косыгин уклонился от прямых ответов на вопросы журналистов, выразив вместе с тем в общей форме мнение, что главную опасность представляет наступательное, а не оборонительное оружие. Это было истолковано на Западе как его отрицательное отношение к предложению Джонсона.

Тем временем в Москве в ходе выработки нашей позиции в связи с письмом Джонсона вырисовывалась более сбалансированная формула ответа на его предложение начать переговоры с вопроса о ПРО. Имелось в виду выдвинуть контрпредложение: обсуждать одновременно ограничения и на наступательные, и на оборонительные системы стратегического оружия. Поэтому, чтобы скорректировать превратное истолкование ответов Косыгина на пресс-конференции в Лондоне, в газете «Правда» 14 февраля был опубликован официозный материал, в котором говорилось о готовности Советского правительства обсуждать проблему предотвращения новой гонки вооружений – и наступательных, и оборонительных. В Вашингтоне был правильно понят наш сигнал, и уже 18 февраля Томпсон информировал Косыгина о готовности США обсуждать ограничения не только на оборонительные, но и на наступательные стратегические вооружения. Соответственно, в направленном в конце февраля ответе Косыгина на письмо Джонсона от 27 января говорилось о согласии Советского правительства начать доверительные переговоры с США по ограничению наступательных и оборонительных ядерных ракет.

Общей предпосылкой для вступления СССР и США в серьезные переговоры по проблеме ограничения стратегических вооружений было осознание обеими сторонами опасности бесконтрольной гонки таких вооружений и ее обременительности. Вместе с тем у каждой стороны был и свой особый побудительный мотив к таким переговорам. У США – желание предотвратить ситуацию, когда Советский Союз, напрягая все свои возможности, стал бы в чем-то поджимать США, вынуждая их корректировать свои программы сверх того, что они сами планировали. У СССР – опасения, как бы еще больше не отстать в гонке вооружений от США ввиду их более широких материальных и технологических возможностей. Во всяком случае, мне помнится, что, когда готовился наш ответ на предложение Джонсона начать переговоры по стратегическим вооружениям, в пользу принятия этого предложения среди других высказался и министр обороны Малиновский. При этом одним из основных его аргументов был тот, что в случае ничем не ограниченного соревнования в этой области СССР может оказаться в таком положении, что при нанесении Соединенными Штатами первого ядерного удара наша способность для ответного удара будет весьма незначительной.

Тем не менее и после указанного обмена письмами между Джонсоном и Косыгиным скорого начала переговоров не последовало. В том, что касается советской стороны, в известной мере сказалась смена весной 1967 года министров обороны – вместо умершего Малиновского министром был назначен А. А. Гречко. Ему и объективно требовалось время, чтобы войти в курс дел, да и субъективно он оказался менее благосклонно, чем Малиновский, настроен вести переговоры с США по стратегическим вооружениям, особенно оборонительным.

Однако главной причиной затяжки с началом переговоров по стратегическим вооружениям была общая не благоприятствовавшая этому обстановка, связанная с продолжавшейся агрессией США во Вьетнаме, к чему в июне 1967 года добавилась фактически поддержанная Соединенными Штатами агрессия Израиля против Египта, Сирии и Иордании (об этом подробнее отдельно).

Так или иначе, когда Косыгин прибыл в конце июня в Нью-Йорк на созванную в связи с израильской агрессией сессию Генеральной Ассамблеи ООН и имел встречу с Джонсоном в Глассборо (городок между Нью-Йорком и Вашингтоном), серьезного разговора по стратегическим вооружениям у них на получилось, тем более что Джонсон и присутствовавший на беседе Макнамара снова сделали основной упор на ПРО. Правда, утверждение Киссинджера (не присутствовавшего на встрече), будто Косыгин назвал предложение об отказе от оборонительного оружия «самым абсурдным предложением, которое он когда-либо слышал», является вымыслом. Ничего подобного советский премьер не говорил да и не мог говорить, поскольку в его февральском письме Джонсону уже было дано согласие на обсуждение ограничений и оборонительных видов стратегического оружия. Не желая в тот момент и в той обстановке втягиваться в предметный разговор на тему о ПРО, Косыгин ограничился вначале буквально одной фразой: «Что касается неразвертывания систем ПРО, то могу лишь сказать, что причина непрекращающейся гонки вооружений кроется не в оборонительном, а в наступательном оружии». А затем во второй беседе добавил к этому: «Видимо, сначала нужно, чтобы мы с вами поставили конкретную задачу по сокращению всех вооружений, включая как оборонительные, так и наступательные». В таком же ключе, но более развернуто Косыгин высказался и публично на пресс-конференции. После неполучившегося в Глассборо разговора по стратегическим вооружениям снова наступила довольно длительная пауза – до весны 1968 года.