Текст книги "Войны новых технологий"

Гибридная война: когда население в центре

Гибридная война, уйдя от основного акцента на применении оружия против противника, что связано с сегодняшним общим нежеланием применять кинетическое оружие, переключила свое внимание на население, пытаясь достичь поставленных целей невоенным путем. Цели все равно сохраняются, меняется лишь инструментарий по их достижению. Если в обычной войне особую роль имеет внешний фронт, то в гибридной – внутренний.

Гибридная война обращена к населению как цели, поскольку, уйдя от физического пространства, она проявляется в нефизическом измерении. Это может быть экономическая, торговая, финансовая война, которая несколько раз проявлялась в отношениях России и Украины. Это может быть столкновение в сфере смыслов и интерпретаций, которое можно обозначить как информационный или даже виртуальный тип войны, приведший к закрытию российских телеканалов и приостановке трансляции российских фильмов и сериалов в Украине.

Сегодня понимание гибридной войны после долгих обсуждений стало вполне внятным, по сути, потеряв свою необычность. Например, такое определение: «Гибридной войной является использование традиционных и нетрадиционных способов и средств в любой комбинации государственных и негосударственных акторов в рамках того же поля боя» [1]. Кстати, автор этого определения М. Миллер подчеркивает, что в случае Украины негосударственные акторы имеют государственную поддержку, что представляется достаточно четким замечанием.

Этот акцент на негосударственных акторах отличает и четвертое поколение войны У. Линда [2]. Он подчеркивает размывание в этом поколении войны различий между военными и гражданскими. Целью становится не физическое устранение противника, а его внутреннее ослабление. Теряется различие между войной и миром. Война становится нелинейной, в ней не будет четких фронтов.

Возможно, слово «война» по отношению к гражданскому населению не совсем уместно, тогда можно говорить об агрессивных действиях в информационном и виртуальном пространстве. Здесь успех по захвату этого пространства атакующей стороной является проигрышем для страны-цели.

Д. Килкаллен в своих исследованиях войны с повстанцами также акцентировал зависимость их от поддержки населения, поэтому он называл такие войны «население-центричными» [3–4]. Традиционные войны с его точки зрения являются центрированными на врага. В них ставится задач уничтожения врага, чего не может быть в случае ориентации на население.

Нынешний министр обороны США Дж. Мэттис еще в 2005-м заговорил о гибридной войне как войне будущего [5]. Он говорил это в контексте идеи Ч. Крулака, что современным солдатам приходится заниматься сразу тремя типами действий – three block war: военными, гуманитарными и миротворческими [6–7]. Он предложил добавить четвертый блок: психологические и информационные операции. В рамках этого четвертого блока можно физически находиться в другом месте, но передавать свое сообщение. И это новое измерение войны нельзя выигрывать с помощью технологий, надо быть готовым к разным типам войн.

Мэттис пишет: «Повстанческая война является войной идей, и наши идеи должны конкурировать с вражескими. Наши действия в других трех блоках важны для выстраивания доверия и установления отношений с населением и их лидером. В рамках каждого из традиционных блоков есть информационные операции. В каждом из них морские пехотинцы выступают и как „сенсоры”, собирающие информацию, и как „передатчики”. Все, что они делают, или не могут сделать, посылает сообщение. Они должны уметь делать это и знать цели командира. Компонент информационных операций состоит в расширении нашего охвата и того, как мы можем влиять на население, чтобы отвергнуть неадекватные идеологию и ненависть, которая предлагается повстанцами. Успешные информационные операции помогают гражданскому населению понять и принять лучшее будущее, которое мы пытаемся построить вместе с ними. Наши наземные и воздушные силы должны иметь инструментарий и возможности доставить сообщение в каждом из блоков».

То есть акцент на населении приводит нас к акценту на другом инструментарии – информационном. Отсюда же вырастает как внимание к пропаганде, характерное для дня сегодняшнего, так появление и проявление фейков, безуспешная борьба с ними стала характерной для нашего времени.

В результате происходит повторный возврат к войне идей, который был характерным для периода холодной войны, а потом снова стал в центре внимание после того, как война с радикальным исламом приняла затяжной характер [8–9].

Аналитики корпорации РЭНД выводят российское стремление к непрямым действиям из слабости по отношению к противнику [10]. Россия будет пытаться быстро завершить конфликт. При этом она будет стремиться к следующим целям:

• разрушению и нейтрализации систем управления и контроля противника;

• сокрытию сил и намерений, как и использованию привлечения и обмана, направляющих противника на неправильные решения;

• быстрое продвижение для минимизации времени для противника, чтобы не дать ему понять направление действий и не дать реализовать адекватный ответ.

Украина привлекла всеобщее внимание, но подобный тип войны уже давно ведется против стран Прибалтики. Хотя на это можно возразить следующее:

• в случае Прибалтики не было физического проникновения на территорию этих стран;

• страны Прибалтики «закрыты» от воздействия извне в языковом отношении;

• страны Прибалтики сохраняли свою идентичность и в советское время.

Гибридная война разворачивается в любом пространстве, о котором даже нельзя было раньше подумать как о пространстве войны. Например, выделяются следующие невоенные формы войны: экономическая, юридическая и пропагандистская. Это позволяет дать более общий тип определения: «Гибридная война является комбинацией политической и военной форм войны для достижения стратегических целей, минимизируя затраты и риски, которые ассоциируются с традиционной военной кампанией» [11].

Акцент на населении привнес еще один тип угроз – информации, исходящей из социальных сетей. Поскольку они порождают информацию вне реального контроля ее достоверности. Сегодня все знают о вмешательстве извне в американские президентские выборы. Но они были также в Британии времен Брексита, в выборах Германии и Франции [12–16]. Причем нельзя говорить о нем как о чисто информационном. Это была опора на виртуальные ценности, которые подвергались атаке.

Причем в ряде случае политика перешла из соцсетей на улицу. В США в Техасе в мае 2016 года носители антииммигрантских и проиммигрантских взглядов вышли друг против друга реально на улицы.

Еще одним чисто физическим проявлением стала информационная интервенция, повествующая об атаке ИГИЛ на химический завод в Луизиане 11 сентября 2014 года [17]. И в том, и другом случае проявился дестабилизирующий характер дезинформации.

Сегодня появились объяснения, как социальные платформы, созданные, чтобы дать голос меньшинству, не выполняют эту свою функцию [18–19]. Как оказалось, они столь же активно могут «глушить» голос старыми и новыми способами. К старым относится затруднение доступа к информации и запугивание оппозиционных фигур, к новым – использование ботов и троллей, что возникло только в дигитальное время. Режимы также могут проявлять свои действия в оффлайне: запугивать и арестовывать оппозиционных активистов, изменять структуру собственности медиа, регулировать законы об ответственности.

Британское министерство обороны считает, что пока мы неадекватно понимаем, что такое гибридная война, мы не можем выработать наше противодействие ей. Военные аналитики еще более расширяют спектр, в рамках которого противник ищет и находит уязвимости. Это политическая, военная, экономическая, социальная, информационная и инфраструктурная сферы [20]. Важным элементом при этом является синхронизация воздействия по всем этим областям для достижения синергетического эффекта. Делается пять выводов по поводу активности гибридной войны:

• используется инструментарий и техники, которые обычно не рассматриваются при оценке традиционных угроз;

• гибридная война находит уязвимости, о которых традиционно не думали;

• происходит синхронизация инструментария новым способом;

• сознательно используется неоднозначность, креативность, понимание войны, чтобы атакующий характер был менее заметен;

• она становится заметной позже обычной войны, когда разрушительный ее эффект уже подействовал и подорвана способность цели защищать себя.

Гибридная война возвращает население в центр действий. Это не война солдата с солдатом, это война с населением. При этом гибридная война может делать население как объектом, так и субъектом, подталкиваемым к действию. То есть гибридная война – это в первую очередь война с населением. Население не видит в ней угрозы из-за ее нетрадиционного характера.

При этом военнослужащий противоположной стороны, как правило, все равно присутствует, он просто не проявляет себя в активной форме, выступая в виде соответствующего давления.

П. Померанцев замечает: «Когда Владимир Путин сначала отрицает, что российские солдаты есть в Украине, а потом просто легко признает, что они там есть, он не столько обманывает кого-то в плане убеждения в фальшивой реальности, сколько говорит, что факты ничего не значат» [21].

Внешним информационным воздействием население может быть выведено не только на столкновение между политическими группами, но и на протестные акции, что также будет затруднять любое реагирование.

Гибридная война направлена на замедление реагирования противоположной стороны. Она порождает физические контексты, на которые вроде бы можно не реагировать. Это сходно с понятием «архитектуры выбора» в случае поведенческой методологии, когда, как в этом случае, противника подталкивают к конкретному типу поведения.

К. Гайлс заявляет об определенном западном непонимании действий России: «Нет сомнений в том, что у России есть средства и инструментарий, чтобы попытаться заставить соседей подчиниться ее воле. На данный момент отсутствует понимание того, что может стать событием-триггером. Есть широкий круг потенциальных триггеров, причем важно держать в голове то, что не все они будут сразу же понятны вне России. Отличная от западной российская концепция того, в чем реализуются национальная безопасность и международные отношения, которая противоречит остальной Европе, означает, что, как и в случае с Украиной, оценка действий и реагирования по критерию, который является рациональным в западных столицах, не даст нужного результата» [22].

Гибридная война принципиально креативна, она приносит новые варианты действий, и если не быть к ним заранее готовым, реагирование затягивается вплоть до ситуации, когда оно становится невозможным для реализации.

Литература

1. Miller M. Hybrid warfare: preparing for future conflict // www.dtic.mil/get-tr-doc/pdf?AD=ADA618902.

2. Lind W. The changing face of war: into the fourth generation// globalguerrillas.typepad.com/lind/the-changing-face-of-war-into-the-fourth-generation.html.

3. Kilcullen D. Two school of classical counterinsurgency // smallwarsjournal.com/blog/two-schools-of-classical-counterinsurgency.

4. Kilcullen D. The accidental guerilla. – New York, 2009.

5. Mattis J.N. Future Warfare: The Rise of Hybrid Wars // milnewstbay.pbworks.com/f/future+warfare+hybrid+warriors.pdf.

6. Krulak C.C. The Strategic Corporal: Leadership in the Three Block War // www.au.af.mil/au/awc/awcgate/usmc/strategic_corporal.htm.

7. Pastel T.A. Marine corps leadership: empowering or limiting the strategic corporal? // www.dtic.mil/dtic/tr/fulltext/u2/a490868.pdf.

8. Ideas as weapon. Influence and perception in modern warfare. Ed. by G.J. David Jr., T.R. McKeldin III. – Washington, 2009.

9. Influence warfare. How terrorists and governments fight to shape perceptions in a war of ideas. Ed. by J.J.F. Forest. – Westport et., 2009.

10. Boston S. a.o. The Russian way of warfare. A primer // www.rand.org/pubs/perspectives/PE231.html.

11. Dayspring S.M. Toward a theory of hybrid warfare: the Russian conduct of war during peace // calhoun.nps.edu/bitstream/handle/10945/47931/15Dec_Dayspring_Stephen.pdf

12. Cadwalladr C. The great British Brexit robbery: how our democracy was hijacked // www.theguardian.com/technology/2017/may/07/the-great-british-brexit-robbery-hijacked-democracy.

13. Vanbergen G. How British Ministers, Spies, Oligarchs, Bankers and Russian Diplomats Colluded over Brexit // www.globalresearch.ca/how-british-ministers-spies-oligarchs-bankers-and-russian-diplomats-colluded-over-brexit/5618193.

14. Allies: The Kremlin, the AfD, the Alt-Right and the German Elections // www.lse.ac.uk/iga/assets/documents/arena/2017/Press-Release-September-2017-%E2%80%93-Initial-Analysis-of-Influence-Operations-in-German-Elections.pdf.

15. Shaffer K. Democracy hacked // medium.com/data-for-democracy/democracy-hacked-a46c04d9e6d1.

16. Shaffer K. #MacronLeaks – how disinformation spreads // medium.com/data-for-democracy/macronleaks-how-disinformation-spreads-d1efe9d3dd18.

17. Selga E. Defending the West from Russian Disinformation: The Role of Institutions // www.fpri.org/article/2017/12/defending-west-russian-disinformation-role-institutions/.

18. Tucker J.A. a.o. From Liberation to Turmoil: Social Media and Democracy // Journal of Democracy. – 2017. – Vol. 28. – I. 4.

19. Tucker J.A. a.o. This explains how social media can both weaken – and strengthen – democracy // www.washingtonpost.com/news/monkey-cage/wp/2017/12/06/this-explains-how-social-media-can-both-weaken-and-strengthen-democracy/?utm_term=.a5ac99bb9a0f.

20. Understanding hybrid warfare // www.gov.uk/government/uploads/system/uploads/attachment_data/file/647776/dar_mcdc_hybrid_warfare.pdf.

Пропаганда в обычной и гибридной войнах

Гибридная война имеет успех, когда применена против гибридной фазы самого атакуемого государства, когда его институты не функционируют в адекватном режиме. Гибридная война блокирует нужные реакции защиты у атакуемой стороны, а если ей вольно или невольно помогают в этом внутри страны, то ситуация становится еще более сложной.

Украина под руководством Януковича как раз находилась в такой гибридной стадии. Кстати, и Россию также именуют не деспотией, а гибридным режимом, хотя и в ином смысле как сочетание автократии и демократии [1]. Сегодня после телевизионного допроса Януковича участились версии-рассказы о том, что за майданом стояли Фирташ и Левочкин [2] или что разгон майдана был специально сделан под телекамеры, чтобы остановить возможность движения в сторону Европы [3]. То есть медийная составляющая всех этих событий занимает очень важное место.

Результаты Крыма известны и печальны. И это не только сдача Крыма, но и переход на российскую сторону большого количества военнослужащих. Общее число их таково: «По данным Генпрокуратуры Украины, в Крыму на момент его присоединения к России находилось 20 315 украинских военнослужащих различных вооруженных формирований, включая военных, нацгвардейцев, пограничников и сотрудников СБУ. Из них на материковую часть с полуострова вернулись 6010 военных» ([4], см. также [5]).

Гибридная война является заменой военных действий невоенными. Например, трое внезапно ставших украинцами российских граждан, возглавивших сферу безопасности государства, по сути, являются применением организационного оружия, когда государственная структура начинает работать против самого государства. Примером организационной войны в этом плане можно считать перестройку, когда первые лица (Горбачев, Яковлев) порождали и удерживали парадигму войны против СССР, хотя и делалось это в чисто информационном плане. И это было удачной моделью разрушения, поскольку Горбачев действовал в системе жесткой советской централизации всего и вся, не позволявшей никому высказываться против его трансформаций, хотя они и вели на следующем этапе к смерти страны.

Гибридная война все равно является войной, направленной на капитуляцию атакуемого. Но при этом капитуляция заменяет, условно говоря, бомбардировки снарядами и ракетами на бомбардировки текстами и фильмами, доказывая свою успешность в мире, уходящем от летального оружия.

Гибридная война направлена на дестабилизацию атакуемой страны, для чего начинает поддерживать имеющиеся там контртренды в виде людей, идей и СМИ, которые могут помочь в деле делегитимизации власти и государства. Власть трактуется как неправильная, чего часто достаточно, чтобы проводить стратегию хаоса, когда решения власти наверху не выполняются внизу. А люди и СМИ включаются не сразу: сначала они набирают влияние, чтобы потом на определенном этапе подключиться к начинающейся единой внешней и внутренней кампании.

Следует разграничивать чисто пропагандистские и чисто военные действия. В свою очередь гибридные войны имеют военные цели, но не военные средства (или точнее, квазивоенные средства) для их достижения.

Гибридная война усиливает слабые контрсилы в стране и ослабляет основные силы всеми доступными и недоступными способами. Контрсилы с внешним усилением поднимаются на порядок выше их реального статуса, получая внимание и помощь извне.

Гибридная война осуществляет военные шаги, однако пропагандистская направлена на то, чтобы доказывать обратное, что никакой войны нет и в помине. Гибридная война начинает мимикрировать, что наиболее легко сделать в нашем времени, под восстание народных масс, у которых впоследствии на вооружении почему-то оказываются танки или «Буки». Можно спрятать солдат, превратив их в «зеленых человечков, но нельзя спрятать танки, объявив их, например, машинами «скорой помощи».

Происходит постоянная маскировка агрессивных действий одной стороны под действия другой – например, местного населения. Медийные механизмы делают именно их действия справедливыми. При этом выигрываются в современном мире только справедливые войны. Американцы поняли это, когда сами перешли к изучению концепта долгой войны (long war), став проводить на эту тему множество конференций. Кстати, долгая война обязательно должна восприниматься как справедливая, чтобы принести победу.

Основные трансформации при этом имеют место не в физическом, а в информационном или виртуальном пространствах. Солдат при этом становится «зеленым человечком», а появление танка объясняется тем, что он с украинского склада, «Бук» – тоже становится украинским. При этом потребитель информации не может разбираться в том, что это все модели, которых у Украины нет на вооружении.

Происходит замена одного нарратива на другой: нарратив защиты от внешней агрессии подавляется нарративом защиты братского украинского народа от незаконной власти, которая тоже подлежит переименованию. Теперь это хунта-каратели-фашисты-неонацисты-бандеровцы, от которых надо спасать украинский народ.

Интересно, что все три самые известные интервенции (Афганистан, Грузия, Украина), начавшиеся со времен СССР, идут по одной схеме легитимации применения военной силы – спасение братского народа.

Развал Украины начался с применения того, что именуют организационным оружием – продвижением на высшие посты если не своих граждан, то своих агентов влияния. Сама Россия меняет мета-уровень понимания ситуации, предпочитая видеть организационное оружие лишь в цветных революциях [6]. Хотя И. Сундиев, являющийся одним из соавторов, акцентирует ценностный аспект: «Одно из основных условий применения организационного оружия – замена системы базовых ценностей государства-мишени ценностями государства-инициатора как самыми перспективными» [7]. Однако и это не есть организационное оружие, а именно если не информационная, то виртуальная война, имеющая место с ценностным уровнем. Организационная война и должна обеспечить переключение одних потоков (информационных или виртуальных) на другие.

В. Багдасарян говорит в этом плане о когнитивном оружии, куда подпадают и научные концепции, и образование, поскольку они задают нашу модель мира [8–9]. Он пишет то, что мы видим сегодня, но в обратном движении: от России – к постсоветскому пространству: «Целесообразно напомнить в этой связи и уроки истории. Они свидетельствуют о том, что культурная экспансия всегда предшествует военной. Воевать России приходилось именно с тем, кто служил до этого объектом преклонения. Задавалась транслируемая извне новая культурная матрица, вступающая в противоречие с традиционными нормативами жизни. Вначале осуществлялось культурное подчинение, а за ним реализовывались попытки подчинения военного».

Следует признать, что это, в принципе, норма взаимодействия более сильного в физическом, информационном и виртуальном пространствах государства и более слабого. Причем наиболее часто это двусторонний процесс: более слабое государство само ищет «продукт» вовне, поскольку само не в состоянии его производить.

Отставание в физическом пространстве более явно, государство всегда пытается его исправить. А. Каптеров увидел в дне сегодняшнем следующие варианты такого взаимодействия с чужим технологически более высоким продуктом: «Есть три стадии технологического отставания – первая, это когда мы можем разобрать новый продукт, понять технологию его создания, после чего сделать копию. На второй стадии мы можем разобрать продукт, понять технологию его создания, но не можем повторить из-за отсутствия технологий производства. На третьей стадии мы можем разобрать продукт, но даже не можем понять технологию его создания. К сожалению, по многим отраслям российские компании уже находятся на второй и третьей стадии отставания. Критичное отставание сейчас существует в фармацевтике, автомобилестроении, создании компьютерной техники, медицинском оборудовании и многих других отраслях, где необходимо использование высоких технологий для производства готового продукта» [10].

То есть работа в физическом пространстве оказывается затрудненной без чужих технологий, что было нормой и в советское время. Советская индустриализация была по сути «вестернизацией», только в плане машин и заводов. Конспирологи считают, что это делалось специально для выведения СССР в ситуацию войны с Германией, чтобы столкнуть два тоталитарных режима.

Информационный инструментарий гибридной войны, как и войны обычной, работает как на свою, так и на чужую аудиторию. И в том, и в другом случае атака идет не только на информацию тактического порядка, но и на информацию стратегического порядка, к которой относятся сакральные ценности. Атака на эти цели всегда наиболее болезненна.

Сакральные ценности сохраняются на протяжении жизни многих поколений, их невозможно ввести в течение жизни одного поколения. Сакральные ценности отличают нации. Психологи установили, что ценности такого уровня оказывают влияние даже на бытовое мышление [11–12]. Носители разных ценностных систем по-разному оценивают те или иные ситуации перед их глазами. Это также влияет на путь развития страны. Параметр открытость/закрытость человека связан с демократическим или нет состоянием всей страны [13].

Багдасарян также обращает внимание на «корпус» сакральных ценностей, акцентируя следующее: «Без собственной „священной истории” сборка социума невозможна» [14]. По сути именно это очень четко делалось в сталинское время, когда создавались как герои прошлого, так и герои настоящего. Но и сегодня этот процесс повторился в России по той причине, что старые герои начала отбрасывать новая среда. Практически сегодня не осталось ни одного героя, по которому в обществе бы было согласие.

Чужие сакральные ценности не воспринимаются как сакральные. Это является одной из проблем, порождающих конфликтность. С. Этрен написал серию работ по анализу сакрального с точки зрения современной науки [15–22]. Причем он исследовал как традиционные сакральные ценности в ситуации палестино-израильского конфликта, так и возникающие, на примере иранской ядерной программы. Один из его выводов состоит в том, что сакральное не разменивается на материальное. К этому выводу ученые пришли и на материале конфликта Израиль – Палестина, и на базе иранской ядерной программы, которая также стала сакральной для народа Ирана.

Ценности могут не только возникать, но и разрушаться. Может внедряться разрешенность определенных ценностей, которые до этого были запрещенными, примером чего является так называемое окно Овертона. Медиа являются для этого наиболее эффективным средством, поскольку только они могут обеспечить одномоментный и массовый охват населения. Школа, например, также может делать это одномоментно и массово, но процесс будет очень растянут во времени.

Багдасарян предлагает сменить для такого рода модели причинно-следственные связи: «По общей логике вначале происходит событие, а только затем его информационное распространение. Если же первоначально появляется информация, то значит именно она и вызывает к жизни явление. Темы для рассмотрения были взяты две: терроризм и фашистский экстремизм в России. Что обнаружилось? Первоначально подъем публикаторской активности по терроризму, и только потом рост динамики террористических актов. Первоначально рост публикаторской активности по теме русского фашизма, потом – собственно экстремистские акты. Это говорит о том, что именно СМИ и программируют такого рода действия. Технология информационных войн налицо. Контент-анализ средств массовой информации, выявление частотности оперируемых тем позволяет сегодня делать достаточно точные прогнозы в отношении политических процессов. Вспоминая афоризм Жана Бодрийяра, в комнате, где стоит телевизор, рано или поздно произойдет убийство» [23].

Все это способ смены восприятия окружающего мира путем интерпретаций и реинтерпретаций, заглушающих голос фактов. Сегодняшний человек практически не имеет доступа к фактам, поскольку даже их он получает в интерпретационной рамке, задающей получение информации уже в определенной парадигме.

При этом возрастание числа источников информирования, характерное для дня сегодняшнего, возросшая сила и мощь старых источников привели к тому, что у человека исчезло время для осмысления поступающих ему фактов. Мир перестает быть понятным, что вызывает к жизни механизмы пропаганды, который могут вернуть мир в более комфортный вид. Конспирологи также находят работу для себя, создавая из сложного мира простой, «начиненный» врагами.

Цивилизации стали объектом атак, как констатируют Черемных и Восканян, которые пишут о «непрерывно продолжающемся идеологическом противоборстве, в котором мишенями служат не только государства, но и цивилизации» [24]. При этом констатируется глобальная цель – смена цивилизационной парадигмы с помощью механизмов информационной войны.

Для этого даже не нужно ставить специальных задач. Просто более мощная цивилизация как бы автоматически продвигает свою модель мира, имея более сильную инфраструктуру по порождению информационного и виртуального миров.

Картина мира не только разрушается, но и удерживается, если поставлена другая задача. И ту, и другую цель могут нести сериалы. Анализ героики российских сериалов дал следующие результаты: «По роду занятий можно выделить 12 основных групп главных героев, которые действуют в 75–80 % российских сериалах, следует из статистики KVG. Самая массовая группа – силовики: сотрудники полиции, прокуратуры, спецслужб, военные и т. п. В 2015 году они были главными героями 30,9 % премьерных, т. е. новых сериалов, вышедших на семи ключевых каналах в прайм-тайм. Сериалы о людях из других сфер встречаются в 3–16 раз реже» [25].

Такая статистика одновременно описывает нам национальный мастер-нарратив, который присущ не только телесериалам, но и всей виртуальной продукции. Как видим, в этом мета-нарративе главную роль играют именно силовики. А уже из мастер-нарратива вытекают все другие нарративы ([26], см. также [27]). Это мир в представлении доминирующей сегодня модели культуры, в рамках которой выделены герои и злодеи, таким путем входящие в массовое сознание. Причем они будут другие в сериалах другой страны, что и составляет базу для культурного конфликта или даже культурной войны, когда герои/враги придут к другим зрителям, у которых иная картина мира.

Путин и сам приходит из сериала «Семнадцать мгновений весны». Когда массовое сознание зондировалось на предмет определения, какой тип героя россияне видят в качестве президента, то таким героем оказался Штирлиц [28–29]. Только для этого Путина сначала сделали премьером, Ельцину тоже понравился этот образ [30].

На следующем этапе такого давления на массовое сознание оно откликается анекдотами. Е. Шмелева говорит: «У Путина есть черты, которые необходимы герою анекдота. Он ассоциируется с уже существующими героями – конечно Штирлиц, и часть анекдотов напрямую отсылает к анекдотам про Штирлица. И вообще свойство секретного агента – это хорошее свойство для героя анекдота. Кроме того, у него говорящее имя. Вовочка – это тоже один из любимых героев русского анекдота. А поскольку Вовочка в русском анекдоте не имеет фамилии, то это имя приписывается время от времени разным политикам. Вдруг оказывается, что Вовочка – это Ленин, потом Жириновский и сейчас это всегда Путин» [31].

По сути, анекдот – это вербальный мем доинтернетовской эпохи. Он очень точно отражает не только модель мира, но и ее слабые места. Анекдоты советского времени очень четко в них били, например, создавая из генсека Брежнева образ недалекого человека, который даже простых слов не может сказать без помощи бумажки.

Военный конфликт всегда будет отражать столкновение ценностей и столкновение нарративов как их воплощение. Расходящиеся в разные стороны ценностные модели мира и модели нарративов и вызывают желание их соединить с помощью действий в физическом пространстве, то есть несовпадение информационного и виртуального миров пытаются исправить путем действий физического порядка.

Поскольку гибридная война является отклонением от нормы, это отклонение также должно быть обосновано в информационном и виртуальном пространствах. Российско-украинский военный конфликт сначала возник в российской фантастике и только потом ушел из виртуального пространства в информационное и физическое [32–34].

Это можно понять. И пропагандисты, и писатели, и режиссеры, и сценаристы – все они являются строителями виртуальных миров, для которых интересна альтернативность истории. А эмоциональный настрой общества они ощущают намного раньше, чем политики, живущие скорее в дне сегодняшнем, чем завтрашнем.