Текст книги "Ощупью в полдень"

3

Брянск, Брянск. Значит, все-таки не случайно появился он в деле. Аксенова едет в командировку в Ровно, возвращаясь назад, останавливается на день в Брянске. Никто не знал, что она туда собирается. Вернувшись, никому не сказала о том, что была там. Через шестьдесят часов ее застрелили на пустынной тропинке во Владыкине из снайперской винтовки, украденной в Брянске и в Брянске же купленной неизвестным. Слишком много совпадений. Никто из прошедших по делу людей в Брянске не живет. И все-таки искать надо, видимо, там.

От недосыпания и напряжения остро резало глаза. Стас нажал кнопку настольной лампы – и полумрак раннего зимнего вечера, слегка подсвеченный голубыми уличными фонарями, затопил кабинет.

Выход должен быть, он где-то рядом. В Брянске? Вероятно. Но после записей в блокноте с фамилией Хижняк идет жирная черта. И такая же черта перед ровенскими записями. Так что скорее этот Хижняк в Ровно, чем в Брянске. О чем там в блокноте?.. «Микробы проказы живут пятнадцать лет… Открылся слив для всех человеческих нечистот… Трусость – детонатор жутких поступков…» Это в предпоследнем блокноте. А в последнем, из сумки? Подожди, подожди, там есть что-то похожее. Так: «…Страх растворяет в трусах все человеческое… Белые от злобы глаза…» Рисунок человеческой фигуры… «Корчится бес». Нет, уверен, что все это связано какими-то глубинными каналами с Хижняком. Так где же он, Хижняк, – в Ровно или в Брянске? Интересно, это у него «белые от злобы глаза»? Искать надо начинать с Ровно. Думаю, там Аксенова решила ехать в Брянск.

Следующая пятница

1

– Просыпайся, молодой человек! Чай проспишь.

Тихонов открыл глаза и сразу зажмурился – так ослепительно сверкало солнце в безбрежной белизне полей. Он потер руками глаза, привычно провел ладонями по лицу, тряхнул головой.

Пожилая проводница добродушно улыбалась, стоя в дверях купе:

– Ну что умываешься, как киска после еды?

– Для красоты. А кстати, мамаша, вы не знаете, почему «после еды»?

– Как же. Сказка есть такая. Поймала кошка мыша и приготовилась его кушать. А мышь давай ее совестить: как же ты, мол, не умывшись, есть собираешься? Послушалась кошка, отпустила мыша и стала умываться, а он – ноги в руки… Теперь кошки только после еды умываются. А ты вот можешь чай свой проумывать…

– Чай – ладно, – засмеялся Тихонов. – Мне бы мыша своего не проумывать. – Оперся на полку и спрыгнул вниз.

В туалете под полом вагона особенно громко стучали колеса, изредка взвизгивая на крутых поворотах. Тихонов долго полоскался и фыркал под холодной водой, докрасна вытер лицо и руки, причесал жесткий ежик волос. Посмотрел в забрызганное зеркало и подумал: «Побриться бы сейчас в самый раз». Но бритвы не было. Впрочем, не было у него с собой не только бритвы. Вообще ничего не было. Он не успел заскочить домой и уехал на вокзал прямо с Петровки. Проводница, проверяя у дверей вагона билет, удивленно спросила:

– А багаж?

Тихонов ухмыльнулся:

– Иметь некрасивые чемоданы – признак дурного тона. Поэтому я обхожусь без них.

Проводница взглянула на него подозрительно и сунула билет обратно:

– Третье купе.

Стас вошел в купе, лег на полку, и стук колес электровоза слился с его первым хриплым сонным вздохом…

Вместе с ним в купе ехали трое: старичок бухгалтерского вида и молодая женщина с дочкой лет восьми. Девочка читала книжку «Сказка среди бела дня», старательно водя пальцем по строкам, мать вязала. Старичок непрерывно заглядывал в какой-то толстый справочник и все время что-то вычислял карандашом на бумажной салфетке, удовлетворенно похмыкивая время от времени. Отрывался от этого занятия он только для того, чтобы послушать по радио последние известия.

Тихонов, усевшись в углу, с удовольствием пил крепкий сладкий чай, немного пахнувший дымом.

Проводница снова открыла дверь, с сомнением посмотрела на него:

– Печенье брать, конечно, не будешь?

Чтобы немного поддержать свою поломанную на корню репутацию, Тихонов спросил:

– А бутербродов с черной икрой у вас нет, случайно?

– Не бывает, – гордо сказала проводница.

– Жаль, ах, жаль! Пяточек к завтраку сейчас было бы уместно. Несите тогда печенье. Две пачки…

Девочка оторвалась от книжки, посмотрела на Тихонова строгими глазами:

– Дядя, а ямщик – это извозчик?

– Извозчик, – кивнул Стас. – Извозчик-дальнорейсовик.

Старичок, прижав палец к губам, сказал:

– Тише!

«Маяк» передавал последние известия. Дослушав, старик улыбнулся, и лицо его, потеряв выражение озабоченности, вдруг стало добрым, почти ласковым. Он показал на справочник и сказал торжествующе:

– Великая книга. Это сводный железнодорожный справочник за нынешний год. Придумывая неожиданные маршруты перевозок, можно с помощью этого справочника обеспечить индивидуальными арифметическими задачами каждого школьника страны. Например, сколько будет стоить и сколько потребуется вагонов, чтобы перевезти из Мурманска во Владивосток пятьсот тонн апельсинов, тысячу тонн нефти и тысячу восемьсот кубометров леса? А-а?

– Действительно, очень интересно возить апельсины из Мурманска во Владивосток, – сказал Стас. Женщина с вязанием улыбалась. Видимо, старичок уже вдоволь побеседовал с ней на все темы и жаждал новой аудитории.

– Вот, посмотрите и убедитесь сами, – протянул он Стасу справочник.

– Сейчас, доем только печенье, – покорно сказал Стас. От ознакомления со справочником, видимо, было не отвертеться. Он полистал толстую, отлично изданную книгу – с картами, графиками, подробными расписаниями. Стас остановился на крупномасштабной карте-плане Киевской железной дороги, стал внимательно всматриваться и тихо охнул.

– Что? Говорил я вам, что не оторветесь! – ликовал старикан.

– Не оторвусь, не оторвусь, – быстро сказал Стас, лихорадочно листая справочник в поисках карты административного деления. Наконец нашел, посмотрел, вернулся обратно и сравнил с картой-планом, потом ногтем отметил точку на административном разноцветье маленького портрета страны.

Дверь отъехала в сторону, и проводница сказала Тихонову:

– Через десять минут – Ровно. Вам сходить…

За окном замелькали пакгаузы, старая водокачка, вагоны-дома путейских рабочих. На стрелках судорожно забились, затарахтели колеса…

СРОЧНО!

ТЕЛЕГРАММА

Москва, Петровка, 38, Шарапову Незамедлительно сообщите в адрес Ровенского уголовного розыска, кому была выдана в Народной библиотеке имени Чехова книга Рэя Брэдбери «Фантастические рассказы». Книга подарена библиотеке читательницей Суламифью Яковлевной Пайкиной.

Тихонов

2

Человека по фамилии Хижняк Тихонов нашел быстро. Депутат райсовета Анна Федоровна Хижняк работала старшей аппаратчицей на Ровенском химическом комбинате.

– Недели две назад с ней разговаривала журналистка из Москвы, – сказал Тихонову председатель месткома. – Хотела написать о ней и не успела – трагически погибла. В газете сообщение было вместе с очерком о нашем комбинате. Хорошо, душевно написала. Как же это она погибла? Под машину попала?

– Есть много разных способов трагически погибнуть, – пожал плечами Стас. – А как увидеться с Анной Федоровной?

– Она сегодня должна была вернуться из Киева. К сыну ездила на зимние каникулы – он у нее студент-дипломник. Адрес в личном столе найдете.

Хижняк жила в старой части города, в небольшом деревянном доме. Когда Тихонов вылез из такси, уже перевалило за полдень. Он постучал в дверь, обитую старым дерматином и тряпочными полосками, и кто-то теплым, мягким голосом крикнул в доме:

– Подождите, подождите, сейчас открою…

Загремела щеколда, и из открытой двери ударил в лицо запах молока и свежего хлеба. У женщины было молодое, еле тронутое морщинками лицо и совершенно белые волосы. Туго затянутые в косу на затылке, они сидели на голове как серебряный шлем.

– Анна Федоровна?

– Да. А вы ко мне?

– Я хотел поговорить с вами…

Полы в комнате были белые, дощатые, выскобленные до стерильной чистоты. Тихонов посмотрел с сомнением на свои облепленные снегом ботинки, но женщина добродушно засмеялась:

– Заходьте, заходьте. Все одно убирать, во всем дому грязь. Только сегодня приехала – у сына в гостях десять дней была.

На стене висела фотография красивого смуглого парня, и Тихонову вдруг показалось, что он уже где-то видел это лицо.

– Простите, Анна Федоровна, а когда вы поехали к сыну?

– Во вторник прошлый. А что? – встревожилась женщина.

– Нет, я просто так спросил. – Тихонов понял, что она не знает о смерти Тани – в дороге разминулась с газетным сообщением. Он помедлил и сказал: – Анна Федоровна, я из Московского уголовного розыска. Привело меня к вам печальное событие…

– Что? Случилось что? – Хижняк стала медленно бледнеть.

– Вы помните Таню Аксенову?

Хижняк что-то хотела сказать, но горло сдавило, она сглотнула тяжелый ком, кивнула.

– Одиннадцать дней назад она погибла…

– Убил. Убил! Убил, проклятый!..

3

Стас огляделся. Ночная улица была пустынна, голые черные ветви деревьев покачивались под порывистым холодным ветром, редкие неяркие фонари с трудом рассеивали вокруг себя мрак. Стаса знобило. На вокзал надо скорее, на первый же поезд. Как назло, ни одного такси не видать. Тихонов шел размашистым шагом, все быстрее и быстрее, потом побежал. В груди что-то противно екало и свистело, остро закололо под лопаткой. «Пуля давит, – подумал Стас. – Ничего, она не опасная. Больно потому, что она на плевру давит. Нет, она уже не опасная. Как это врач сказал – она «покрылась капсулой». Слово противное – «капсула». Ничего, еще метров пятьсот пробежать можно. Скоро все уже кончится… Надо успеть на московский ночной экспресс…» Он бежал и бежал, уговаривая себя потерпеть еще, до следующего фонаря, потом до следующего и еще до одного. Брызгал из-под ног грязный жидкий снег, глухо цокали подковки на каблуках, и над переулком разносился сухой хрип легкого, разорванного пулей два года назад…

В комнате милиции на вокзале сидел мужчина в сером коверкотовом костюме.

– Из Москвы? Надо помочь – поможем. А вы пока присядьте.

Тихонов опустился на полированную, очень неудобную скамейку с резной надписью «МПС», прикрыл глаза. Он тяжело дышал, вытирая ладонью пот с лица. Мужчина снял трубку и негромко сказал:

– Зина! Майор Сударев позвонил. На семьдесят первый один билет в двухместное купе, быстренько! Как это нет? Знаю, знаю, для проводниц оставляете, чтобы их пассажиры не беспокоили… А если проверю? Что? Нашлось уже? Ну и чудненько. Сейчас к вам товарищ Тихонов подойдет… – Повернулся к Стасу, объяснил: – Подойдите к седьмой кассе, получите билет в отдельное купе. Я вижу – вам давно пора спокойно выспаться…

– Спасибо. Помогите мне добраться до горотдела. Мне очень срочно надо позвонить по междугородной.

– Элементарно, – сказал Сударев и вызвал дежурного сержанта: – Пахомов, заведи мотоцикл, подбрось товарища на Гончарную.

Через десять минут Стас уже разговаривал по телефону с начальником Ярцевской колонии.

– Опознание провели, – бился в мембрану далекий окающий голос. – Плечун без всяких сомнений опознал на фотографии номер три человека, который купил у него винтовку…

Тихонов положил трубку и снова разгладил на столе телеграмму Шарапова:

«Книга Рэя Брэдбери «Фантастические рассказы» выдана 26 января с.г. Т. С. Аксеновой».

Следующая суббота

1

К Брянску поезд подошел в шесть часов утра. Было еще темно, и только на востоке рассвет уже начал размывать густую синеву неба, стирая с него звезды, как капли со стола. На перроне царили сутолока, гомон, метались фонари проводниц. Тихонов вышел на вокзальную площадь, огляделся и направился к автобусной станции. Кассирша с сожалением сказала:

– Ваш автобус ушел двенадцать минут назад. Следующий отправляется в десять ноль пять.

Тихонов про себя чертыхнулся, спросил:

– А согласовать автобусное расписание с железнодорожным никак не возможно?

Девушка развела руками:

– Это не от меня зависит.

– Я понимаю. Просто, когда спешишь, торжествует принцип максимального невезения.

– Какой-какой принцип?

– Максимального невезения: бутерброд всегда падает маслом вниз.

Девушка улыбнулась:

– А если все-таки вверх?

– Значит, он упал неправильно…

* * *

Тихонов шел малолюдной улицей, негромко ругался и размышлял, где ему провести оставшиеся четыре часа. На углу ярко светилась вывеска «Баня». Пожалуй, это был хороший выход из положения. В вестибюле остро пахло земляничным мылом и березовыми вениками. Тихонов заплатил за ванный номер, вошел в небольшую кафельную комнатку, щелкнул замком, пустил горячую воду. Вода с шипением бежала по эмалевым стенкам ванны, закручивалась в булькающий, пузырчатый водоворот у стока. Стас снял пиджак, опустившись на кожаный диванчик, устало слушал бормотание и шелест воды. На живот тяжело давила рукоятка пистолета, вылезшая из открытой полукобуры.

От нервного возбуждения он всю ночь не сомкнул глаз, и теперь сонная одурь теплым паром заволакивала голову. Стас быстро разделся, влез в воду и незаметно для себя задремал…

…Учителя Коростылева он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса еще дергался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, и Садчиков подсмеивался над ним:

– В п-погонах новых щегольнуть охота?

Коростылев стал совсем старый. Он говорил тихо:

– Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом наук. Атомщик.

Стасу послышалось в голосе Коростылева осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:

– А я стал капитаном!

Садчиков усмехнулся:

– Каждый к-кулик свое местожительство хвалит.

Коростылев спросил его:

– А вы там же работаете?

Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылеву:

– Он уничтожил банду знаменитого Прохора…

Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели.

Потом Коростылев улыбнулся:

– Я доволен тобой. Вы делаете очень важное дело – караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.

– М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, – сказал Садчиков и отвернулся.

Стас почему-то разволновался тогда и, чтобы скрыть это, сказал:

– Все замечательно. Одна беда – не можем определить свое место в споре между физиками и лириками…

* * *

Вода в ванне остыла, и Стас проснулся от холода. Он пустил на себя из душа струю горячей воды, гибкую и упругую, как резина. Потом вылез и долго сидел на диванчике, завернувшись в простыню, осторожно поглаживая багрово-синеватый шрам на груди. Не спеша оделся, взглянул на часы: стрелка подползла к девяти. Он перекинул через плечо ремешок с петлей, достал «макарова», оттянул затвор, дослал патрон. И повесил пистолет в петлю слева под мышкой.

* * *

…Автобус, перемалывая толстыми шинами бугры наледей, въехал на площадь. Кондукторша сказала:

– Пойдете прямо по этой улице, за третьим кварталом направо – улица Баглая.

Тихонов огляделся. Часы на здании горисполкома показывали половину второго. Прилично потрясся в автобусе.

Стас направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставлять людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Сейчас он пойдет и возьмет этого бандита. И все произойдет буднично, даже если тот попробует стрелять. Он посмотрел на вялое зимнее солнце, беззащитное, на него можно смотреть не щурясь, провел холодной ладонью по лицу и вспомнил, что так же прикоснулась к его лбу Танина мать, повернулся и пошел на улицу Баглая. Он даже не смотрел, есть ли в доме двадцать девять черный ход, а прямо постучал в дверь и сказал вышедшей женщине:

– Здравствуйте. Хозяин дома?

– Заходите, он скоро придет. Суббота сегодня – он в баню пораньше пошел.

Женщина открыла из прихожей дверь в столовую, пропустила Стаса, сказала:

– Жена я. Нина Степановна зовут.

– Очень приятно. Тихонов, корреспондент из Москвы.

– Пообедать хотите или самого подождете? – Из кухни доносился запах пирогов и жареного мяса.

– Спасибо. Мы лучше сначала побеседуем, – сказал Стас и подумал: «Диеты у нас с ним разные…»

Нина Степановна сказала:

– Сам-то важен стал. Недавно уже приезжала к нему корреспондентша. Из Москвы тоже. Не застала только – в районе был.

– Знаю, – кивнул Стас. – Из нашей газеты. С вами разговаривала?

– Да, проговорили три часа. Не дождалась, расстроенная была. А сам, то же самое, как рассказала о ней, расстроился, что не застала. Да, знамо дело, всем разговоры приятные вокруг себя охота слышать, да и работяга он большой – статья об нем авторитету бы прибавила…

– Это уж точно, – сказал Стас. – Корреспондентка книжку у вас здесь не забывала? Просила захватить, если сохранилась…

Хлопнула входная дверь. Тихонов выпрямился, сунул руку под пиджак, щелкнул предохранителем «макарова». Женщина сделала шаг к двери.

– Стойте! – свистящим шепотом сказал Стас. – Стойте на месте…

Женщина обомлела. Распахнулась дверь.

– Заходите, Ерыгин, я вас уже час дожидаюсь.

Вошедший автоматически сделал еще один шаг, сказал: «Здрасте» – и судорожно обернулся.

Стас больно ткнул его стволом пистолета под ребро и сорвавшимся на фальцет голосом крикнул:

– Ну-ка, ну-ка, без глупостей! – Вздохнув, сказал: – Я за вами две недели не для того гоняюсь, чтобы сейчас еще кросс устраивать…

Женщина, оцепенев от ужаса, прижалась к стене. Из кухни понесло чадом подгорающего мяса.

– Вы, Нина Степановна, займитесь пока на кухне, а мы с вашим супругом побеседуем.

На крыльце затопали тяжелые шаги. Стас, прижав к бедру наведенный на Ерыгина пистолет, отскочил к столу, чтобы видна была входная дверь. Громыхнула щеколда, и вошли три милиционера. Стас облегченно вздохнул и подумал: «Вообще-то глупость, конечно, была – идти за ним одному. Он же меня соплей перешибить может. Расчет на внезапность оправдался…»

– Что, Ерыгин, здесь говорить будем или прямо в Москву поедем?

Ерыгин разлепил сразу запекшиеся губы, хрипло сказал:

– Не о чем мне с тобой говорить…

Стас кивнул милиционерам:

– Наручники…

2

Тихонов вышел на трап первым, за ним – Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолета, удивленно и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, чего завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку:

– Здравствуйте, Владимир Иванович. – Кивнул через плечо: – Вот и нашел я его все-таки…

Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел на него своими чуть раскосыми монгольскими глазами. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжелыми мягкими гирьками:

– Я рад, сынок, что это тебе удалось. – Он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову не хотелось этого говорить: – Если бы ты его не взял, тебе жить дальше было бы нелегко…

* * *

Аэропорт был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожектора высвечивали серебристые сигары самолетов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в черном лаке оперативных «Волг». Шарапов посмотрел в серое, безжизненное лицо Ерыгина и сказал оперативникам:

– Поезжайте с ним в первой.

Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву.

Шарапов открыл дверцу второй «Волги»:

– Влезай, я за тобой.

Шофер Вася сказал:

– Здравствуйте, Станислав Палыч! Мы вас заждались.

– Не говори – два дня не был, – улыбнулся Стас и почувствовал, что все кончилось, что он – дома…

Мелькали черные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле университета. «Волга» со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:

– В принципе мы с вами не ошиблись, Владимир Иванович, предположив, что причина смерти Тани скрыта в ее личной жизни. Но мы не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Вы понимаете, для Тани не было чужих болей и бед, они становились ее личными бедами, частью ее личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк – отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушайте. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов – это под самым Ровно – пришли немцы, Ерыгин отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро стал командовать расстрелами евреев, советских и партийных работников. Мне рассказала Хижняк, что Ерыгин выстраивал людей в шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнем валил их через одного. Это называлось у него «расчет на первый-второй». В середине сорок второго года Ерыгин получил серебряную медаль «За заслуги перед рейхом» и нашивки ротенфюрера. Он каждый день приходил в дом ее матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребенком, издевался над ней и бил. А когда понял, что она не вернется к нему, сдал ее в фельджандармерию как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел в глубинке.

Прошло двадцать четыре года, и в руки Анны Федоровны случайно попадает газета с групповым снимком передовиков. И в одном из них она узнает Ерыгина. Причем подписи под снимком нет. Знаете, как дают иногда – «Участники совещания обсуждают…» Это произошло за неделю до встречи с Таней. А Таня должна была о ней очерк написать. И видимо, здорово она умела с людьми разговаривать. Поговорили, поговорили, не выдержала Хижняк, расплакалась и рассказала ей все. А до этого – никому ни полслова. Там, понимаете, возникла страшная коллизия. Сын вырос, в этом году кончает Киевский университет. И до сего дня уверен, что отец его геройски погиб на фронте. Она специально после войны все бросила, уехала из Здолбунова, чтобы кто-нибудь не рассказал пацану о том, кем был его отец. Я ее хорошо понимаю – это для парня было бы незаживающей раной. И вот рвется Хижняк на части: надо бы пойти, заявить, проверить, не ошиблась ли она. А с другой стороны, боится: вдруг не подох он тогда, жив, арестуют его – процесс громкий, в газетах все. Сын, счастье единственное, проклянет ее за то, что скрыла от него такое. А через месяц распределение у парня. И все же Таня убедила ее, что молчать нельзя. Но поскольку Хижняк не была полностью уверена, что на фотографии именно Ерыгин, Таня вызвалась по дороге заехать и проверить – это же по пути, два с половиной часа на автобусе от Брянска.

Вот так появился лишний день в командировке Аксеновой. Таня сошла с поезда в Брянске, по газетному фотоснимку с помощью местной редакции легко установила Ерыгина и поехала к нему…

Машина промчалась мимо щита с надписью «Москва», зашелестела по Ленинскому проспекту. Шарапов слушал сосредоточенно, ни разу не перебил.

… – На месте его не оказалось – в районе был. Аксенова объяснила жене, что она корреспондент, стала беседовать с ней. И тут Таня допустила ошибку. Жена, очень простая, тихая женщина, добросовестно пересказала Ерыгину содержание их разговора. Как я понял, его насторожили три вопроса Тани: давно ли они женаты, где он был во время войны и жил ли раньше Ерыгин в Здолбунове. И старый волк сделал стойку.

Таня сама не была уверена в том, что она нашла подлинного Ерыгина. Очень тонкая, деликатная, она не решилась обратиться в официальные органы с предложением проверить подозрения Хижняк. Боялась оскорбить человека таким жутким предположением. Тем более что жена сказала, что он через пару дней собирался поехать по делам в Москву. Таня оставила для него записку со своим телефоном и попросила срочно позвонить ей по очень важному делу.

И тогда он положил в чемодан купленную в Брянске у воришки винтовку…

Тихонов помолчал, долго смотрел в окно, потом сказал:

– Я вот все думал – зачем он купил тогда винтовку? На всякий случай? Вряд ли. Недавно прошли большие процессы над пойманными изменниками, и он точно знал, что ни под какую амнистию не подпадет…

«Волга» с визгом прошла поворот с бульвара и выскочила на уже безлюдную ночную Петровку, затормозила у ворот. Шарапов и Тихонов вылезли, постояли, глубоко вдыхая холодный чистый воздух. Шарапов достал пачку сигарет, спросил:

– Может, закуришь?

Тихонов пожал плечами:

– Давайте испорчу одну за компанию.

Они стояли, прислонясь к ограде, и курили, и постовой удивленно смотрел на них. Шарапов бросил окурок в снег, взял Тихонова за руку:

– Пошли, Стас. Еще немного.

Они поднялись в кабинет Шарапова, и он, не снимая пальто, подошел к телефону, коротко бросил:

– Ведите.

Сидели, молчали, смотрели друг на друга и думали каждый о своем, оба об одном и том же. До тех пор, пока в коридоре не раздался тяжелый размеренный стук шагов. Так шагает конвой.

Он вошел в дверь боком, так и стал посреди комнаты, набычившись, с ненавистью глядя на них. Молчали долго, и Тихонов потом не мог вспомнить: как долго это было – час или минута. И все в комнате было пронизано такой взаимной ненавистью, что Стасу показалось, будто окна не выдерживают ее тяжести и тонко дрожат.

Наконец Шарапов сказал:

– Ну, Лагунов-Ерыгин, будете каяться или пойдете в суд на одних следственных доказательствах?

Лагунов хрипло выдохнул:

– Какие еще, к хренам, доказательства у вас есть?!

– Расскажи ему, Тихонов, про доказательства.

Стас, не поднимая глаз от пола и методически отстукивая ногой такт, монотонным голосом, будто читая обвинительное заключение, рассказывал:

– Четырнадцатого февраля, в понедельник, около половины шестого вы позвонили Тане Аксеновой в редакцию и уговорили ее приехать в гостиницу. Заодно, мол, забрать и забытую ею книжку. Это было через несколько минут после того, как Козак уехал. Таня приехала около семи часов. За это время вы достали из чемодана, собрали ствол и приклад винтовки. В это время дежурная по этажу сдавала белье, в коридоре ходило много народу, поэтому приход Тани остался незамеченным. Вы беседовали с ней немногим более часа, и Таня окончательно поняла, что никакой вы не Лагунов, а именно скрывавшийся больше двадцати лет Ерыгин. Но она не сумела этого скрыть от вас, и вы поняли, что прямо из гостиницы она пойдет в КГБ или к нам. Тогда вы окончательно решили, что положение безвыходное, терять вам нечего – за прошлые зверства все равно полагался расстрел. Вы уже знали, что, выйдя из гостиницы, Таня пойдет перед вашими окнами по пустырю. Затворив за ней дверь, вы заметили, что в коридоре по-прежнему нет дежурной. Вы заперлись, включили на полную мощность радио, погасили в комнате свет, отворили верхнюю фрамугу и встали на стул, оперев ствол винтовки на оконный переплет. Вы хотели застрелить Таню на середине пустыря – это место просматривается лучше всего. Но прямо за ней по тропинке шел мужчина по фамилии Казанцев, и он сразу бы увидел, как она упала. Поэтому вы дождались, когда он обогнал ее метров на пятнадцать, и нажали спусковой крючок. В этот выстрел было вложено все ваше бандитское мастерство. Впрочем, вы и не сомневались, что убьете ее наповал. Опыт большой. Выстрел услышать никто не мог – у этих винтовок негромкий бой, а шум радио погасил и его. После этого вы разобрали винтовку, спрятали под пальто ствол и приклад, тихо открыли дверь и выглянули в коридор. Там по-прежнему никого не было. Вы захлопнули дверь, быстро подошли к столу дежурной и оставили ключ от номера. Потом вернулись назад, к черному ходу, спустились по лестнице вниз и вышли во двор, а оттуда – на стоянку такси около гостиницы «Заря». По дороге засунули в глубокий сугроб ствол и приклад. Из взволнованных разговоров прохожих об убийстве на пустыре вы поняли, что беспокоиться вам нечего: вы послали пулю точно.

Сев в такси, вы поехали в Большой театр. Вы приехали в начале десятого и полчаса ожидали конца спектакля, после чего попросили у кого-то из выходящих зрителей программку и билет. Снова взяли такси и вернулись в гостиницу. Здесь вы уже постарались максимально обратить на себя внимание горничной Гафуровой, вплоть до того, что пели «О дайте, дайте мне свободу». План удался, и Гафурова впоследствии подтвердила ваше алиби. После этого вы решили не дергаться, а сидеть и ждать.

Вообще-то вам ничего другого и не оставалось, потому что, я уверен, вы не смогли узнать у Тани, как она нашла вас. Если бы вы поняли, что на след навела Хижняк, вы тотчас же поехали бы в Ровно, чтобы убрать этого опасного свидетеля.

В разговоре со мной вы осторожно и ловко намекнули на Козака, а потом успокоились окончательно. Правда, здесь вам здорово помог сам Козак. Своей дурацкой хвастливостью он чуть не сбил меня с толку, когда наврал, что книга Брэдбери принадлежит ему. К сожалению, я поздновато сообразил, что он просто хотел продемонстрировать свою «интеллигентность»…

И все-таки несколько ошибок вы сделали. Вы слишком настойчиво акцентировали, что ваш Кромск – в Орловской области. Когда я поинтересовался этим, то узнал, что Кромск хоть и в Орловской области, но расположен гораздо ближе к Брянску, чем к Орлу. И зря вы так на виду держали книгу, подаренную московской библиотеке Суламифью Яковлевной Пайкиной. Но все это детали. О них разговор будет потом. Сейчас мы вас спрашиваем: вы хотите рассказать нам о своих преступлениях?

– Хочу, – сглотнул слюну Лагунов. – Хочу. Хочу сказать, что мало, мало вас стрелял! Сколько смогу…

– Не сможешь, гад! – сказал Шарапов. – Отстрелялся! – И кивнул конвою: – Уведите…

Затихли в коридоре шаги. Шарапов посмотрел на Тихонова. Стас сидел, закрыв глаза, шевеля неслышно губами…

– Поехали домой, Стас.

– Сейчас, – встрепенулся Тихонов. – Подождите только минутку, я хочу зайти к себе, посмотреть одну бумажку…

Стас подошел к своей двери, вставил в скважину ключ, повернул, но замок не открывался. Сломался совсем. Кружилась голова. Стас решил присесть на мгновение на скамейку в коридоре, чтобы перестала дрожать рука и спокойно открыть замок.

Он сел, привалился к стене. Камень приятно холодил затылок. «Сейчас, посижу еще чуть-чуть и встану», – бормотал Стас, и веки пухли, тяжелели, голова клонилась на плечо, и губы расплывались в улыбку…