Текст книги "Без компромиссов: Гонки по вертикали. Я, следователь… (сборник)"

Лист дела 36

В кабинете напротив моего стола висели на стене электрические часы. Каждую минуту в них что-то негромко щелкало, и стрелка прыгала на деление вперед. Вот еще тридцать раз тихо щелкнет, и придет Тамара Ратанова. И мне надо будет рассказать, что ее любимого человека убили. Сообщать такие вещи тоже входит в мои обязанности.

Я часто думаю о том, что же является настоящим профессионализмом. Как-то написали обо мне статью в газете. Пришел к нам домой корреспондент, хороший веселый парень, и мы с ним здорово и очень откровенно говорили целый вечер. Бутылку коньяку выпили. А через несколько дней появилась статья. Я прямо зубами скрипел от злости. И все не мог понять: то ли я неправильно говорил, то ли он неправильно понял. Получился я у него этаким горластым чахоточным стражем закона. «Сердце, пылающее ненавистью ко всякой нечисти», «смысл и содержание жизни – в борьбе с преступностью…» В общем – гражданин начальник Данко. И было мне очень неприятно, потому что все это неправда. Не может сердце пылать по поводу всякой нечисти, поскольку нечисти много еще и сердце, попылав-попылав, попросту перегорит. Вовсе не это составляет профессиональную черту людей закона. Ведь всякий человек, даже если сердце у него и не пылает, бросится, например, защитить женщину от хулигана. Но это эпизод, мгновенный нервный толчок, почти эмоциональный порыв. А вот каждый день, каждую неделю, месяцы, годы идти вброд через поток человеческих страданий, боли, крови, обид, разбитых мечтаний и нечистот – вот это действительно трудно. Потому что при всем при том надо сохранить веру в человека. Иначе утонешь в потоке.

Наташа часто упрекает меня в черствости. Я с ней не спорю, хотя и не согласен с этим. Неделю назад человек, толкнувший на моих глазах старика, вызывал у меня гораздо более сильные чувства, чем убийца Жени Корецкого. Потому что убийца был злом беспредметным, отвлеченным, для меня практически бесплотным. И сейчас он где-то ходит в несметном человеческом сонмище, возможно отделенный от меня сотнями километров, тысячами событий, миллионами людей. И вся эта цифирь называется загадкой. Но загадку нельзя ненавидеть, даже если она убивает людей. Ненавидеть можно конкретного человека. А этого человека нет. Пока нет. Из атомов, из слов, из случайных встреч я должен воссоздать этого человека, как Бог сотворил Адама из праха. А для этого не нужно «пылающее» сердце. Просто надо помнить, что тебе люди поручили сказать: «Аз воздам». А воздать ему я должен и за себя тоже. За то, что, осматривая тело Жени Корецкого, я больше думал о пригодных для розыска следах, чем о том, что убит молодой парень и для него не будет больше весны, травы, нежности, что кто-то далеко отсюда уже стал несчастен и еще не знает об этом. Меня убийца тоже обделил в жизни, потому что такие, как он, сделали меня профессионалом в человеческом горе.

Профессионализм многолик. Но в одном он всеобъемлющ: все, не имеющее отношения к работе, уходит на второй план. Недавно на фотовыставке я видел снимок, показавшийся мне символом профессионализма: за кулисами ночного клуба со стриптизом два молодых актера о чем-то говорят с обнаженной балериной. Их лица озабоченны, позы утомленно-свободны, напряженно-выразительны их руки в энергичных жестах. И никому нет дела до того, что женщина – голая. Это не распущенность, это не пресыщенность и не тупость. Это профессионализм…

Мое сердце не имеет права пылать. Оно должно стучать ровно и сильно. И долго. Чтобы я, покуда оно стучит, мог превращать фантомы в реальное зло и карать его. Потому что мое сердце – сердце профессионала – тоже ломает свой ритм и вбивает молотом кровь в виски, когда я говорю чуть слышно:

– Тамара, Женя Корецкий погиб…

Она кивнула, как будто давно уже знала об этом, и закусила до крови нижнюю губу.

Она смотрела мне прямо в переносицу, и я хотел влезть под стол, провалиться сквозь землю, испариться на стене – только бы не чувствовать на себе этот слепой, обращенный внутрь взгляд. А еще мне хотелось подойти к ней, обнять ее за плечи, чтобы она уткнулась мне лицом в грудь, и сказать шепотом:

– Ну, поплачь, маленькая, поплачь. От слез становится легче. Поплачь, я буду рядом и буду ждать. Потому что у меня – это одна ночь. А у тебя их будет много, таких горьких, пустых ночей. От слез становится легче.

Но она не плакала. Сидела на стуле очень прямо, серая, холодная, как давно сгоревшая в печке зола. Так мы и сидели молча. Долго-долго. Я боялся шевельнуться, чтобы она не сломалась, не рассыпалась, не превратилась в пыль.

Потом она вдруг сказала растерянно:

– А он мне говорил, что мы проживем сто лет и умрем в один день…

Я вздрогнул от неожиданности, и она по-прежнему смотрела прямо на меня и видела, как в камере-обскуре, только то, что происходило внутри ее вчера, месяц назад, давно.

– Когда я осталась у него дома, то среди ночи проснулась. Женя не спал, он смотрел мне в лицо. Я погладила его по голове и спросила: «Это очень плохо, что я не плачу?» «А зачем тебе плакать, родная?» – «Говорят, что в эту ночь девушка должна плакать». – «А тебе хочется плакать?» – «Мне хочется петь. Мы ведь проживем сто лет…»

…Я стоял у окна, ухватившись за железную решетку, и смотрел на улицу. По широкому шумному проспекту уходила от меня Тамара, я видел только ее одну, бредущую бессильной походкой, с опущенной головой – без направления, без мыслей, без цели. И может быть, потому, что еще несколько часов назад Леонидов нашел ее весело хохочущей с подругами в коридоре университета, это было особенно страшно. Я отошел от окна.

– Наверное, я никогда не стану профессионалом, – подумал я вслух.

– Что-о? – удивленно переспросила пухленькая розовая девушка-машинистка, сидевшая за маленьким столиком в углу кабинета.

– А-а! Ничего! – Я резко обернулся к ней: – Пишите! Лист дела тридцать шесть!

Машинистка, обиженно поджав губы, начала печатать протокол.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Тамары Ратановой

…Вопрос. Когда вы виделись с Корецким в последний раз?

Ответ. Мы не виделись с июня, и встреча не предвиделась до октября, разве что я приехала бы в Таллин. Но в двадцатых числах августа я получила телеграмму, в которой Женя сообщил о неожиданном отпуске. Он приехал 21 августа. Перед этим ему прислали из автомагазина открытку на «Волгу», за которой он долго стоял в очереди. На другой день мы поехали в автомагазин и выбрали машину голубого цвета…

Стрекот машинки прекратился – девушка подняла на меня глаза и иронически ухмыльнулась. Я отвернулся со злостью, и машинка застучала снова:

…Потом в ГАИ ему выдали номер на машину. Какой номер – я не помню.

Вскоре из Москвы приехал друг Жени, с которым они вместе служили в армии. Друга зовут Отари, фамилию его я не знаю. Он грузин, живет в Москве…

Девушка опять подняла голову, иронически, понимающе кивнула, явно желая что-то сказать.

– Леночка… – едва сдерживаясь, прошипел я. – Леночка, я вас очень прошу не отвлекаться…

Яростный стрекот машинки:

…работает где-то стоматологом. Видела я его всего два раза. Женя говорил, что он хороший товарищ и у него с ним связаны самые лучшие воспоминания. Останавливался Отари в гостинице «Астория».

Числа 25-го мы втроем – Женя, Отари и я – были в ресторане при этой гостинице, отмечая приезд Отари и покупку машины. А еще через несколько дней – по-моему, это было 30 августа – Женя заехал ко мне домой поздно вечером (у меня нет телефона) и сказал, что уезжает с Отари на несколько дней в Грузию, чтобы обкатать машину. Я с ним поехать не могла, потому что у меня начинались занятия в университете. Больше я его не видела…

Лист дела 37

Тамара вернулась в половине десятого.

– Постарайтесь, – взмолился я. – Напрягите память, это очень важно. Вспомните все, абсолютно все, что касается Отари.

Тамара доверчиво посмотрела на меня:

– Я… мне трудно… Понимаете, он мне сразу не понравился, честно… Легкомысленный какой-то. И потом… Женя-то всего на несколько дней вырвался… Мы столько не виделись! И вдруг этот Отари…

Она опустила голову и надолго задумалась. Потом вдруг зло, с неожиданной ненавистью сказала:

– Деньгами, как миллионер, швырялся. И каждый раз на меня оглядывался: вот, мол, я каков! А потом заманил Женю и… и все… – Тамара закусила губу, устремив сквозь меня невидящий взгляд.

Я неуклюже положил руку на ее ладонь:

– Тамара, я понимаю, что вам сейчас очень тяжело. Но вы должны мне помочь.

Она посмотрела на меня.

– Мне надо поехать с вами в ресторан «Астория» – может быть, вы вспомните официантку, которая вас обслуживала.

– Нас обслуживал официант – молодой парень.

– Вы сможете его вспомнить?

Тамара подумала, потом кивнула:

– Наверное, смогу…

…Ресторанный зал был переполнен. Оглушительно гремел джаз. Крохотный трубач так надувал щеки, что я боялся, как бы он не лопнул, упав на пол комочком посиневшей кожи. Мы стояли у дверей, и Тамара сказала безжизненным голосом:

– Мы сидели вон в том углу…

Сейчас там шумно и весело гуляла большая компания. Я некстати подумал: «Где стол был яств…» И почему-то меня охватило злое, несправедливое и от этого еще более острое чувство по отношению к этим веселым, подвыпившим, ни в чем не повинным людям. Развевая фалды смокинга, иноходью бежал мимо метрдотель…

– Одну минуточку… – остановил я его.

Он мгновенно выдал мне порцию казенной любезности:

– Дорогой мой, ничем не могу быть полезен – сегодня много гостей…

– Это я решу сам, можете ли вы быть мне полезным, – грубо сказал я. – У вас есть официант – маленького роста, блондинчик? Молодой?

– Как же! Поленин Валерий. А что случилось?

– Ничего. Посадите нас к нему за отдельный стол.

Он посмотрел на меня внимательно, и лицо его озарилось догадкой.

– Ах, вы – оттуда? – Он махнул большим пальцем куда-то себе за плечо.

– Нет, отсюда. – И я показал пальцем за свое плечо.

– Сейчас, сейчас накроем!

Поленин принес графинчик вина и кофе почти мгновенно. Когда он отошел, я спросил Тамару:

– Вы уверены, что это тот?

– Да.

Через некоторое время Поленин подошел к нашему столу снова:

– Что-нибудь желаете еще?

– Да. Присядьте.

– Простите, по служебной инструкции не полагается.

– Инструкции создают для того, чтобы их нарушали. Садитесь, мне надо поговорить с вами.

Он присел, лицо его выражало крайнее удивление. Спиной он загораживал от меня зал. Я протянул ему мое удостоверение.

– Понятно, – кивнул Поленин.

– Вы не помните эту девушку? – показал я глазами на Тамару.

– Да, помню, конечно. Я просто не подал виду, потому что у нас своя этика.

– Вы помните ее спутников?

– Да, естественно.

– Почему естественно?

– Ну, во-первых, они были в ресторане всего недели две назад, а во-вторых, у меня профессиональная память на лица.

Снова о профессиональном! Видно, никуда мне не уйти сегодня от этого. Я повернулся к Тамаре боком – так, чтобы она не видела, – и показал официанту фотографию убитого Корецкого. Он сильно побледнел и механически кивнул.

– Опишите внешность второго мужчины.

– Высокий, такого же роста, как он, – Поленин указал на фотографию, – и как тот, что был во второй раз, – по выговору кавказец, хотя сам светлый…

Я насторожился:

– В какой второй раз?

– Ну, через день-два после того, как они были с этой девушкой.

– Так, так…

– Они были втроем. Третий парень такой же высокий, как они, только, видать, гораздо здоровее.

– Постарайтесь припомнить что-нибудь приметное в его внешности.

– Приметное? – задумался официант. – Черт его знает! Обычный человек вроде бы, только здоровенный больно. Да, вот глаза у него интересные – сам он черный, а глаза очень голубые, думаю, что днем у него зрачки совсем бесцветные. И черные точки посредине.

– Вы это хорошо помните?

– Да, конечно. Он расплачивался со мной еще до того, как они собирались уходить. Когда я ушел за кофе, он догнал меня в буфете и попросил дать счет. Я быстро посчитал, и тут он вдруг взял меня очень сильно за руку повыше локтя и сказал, не то шутя, не то всерьез: «Ну, математик, намного обжал?» При этом он смотрел на меня в упор, и я запомнил его глаза. Я хотел обидеться и ответить ему как следует, но он вдруг засмеялся и сказал: «Живи, нам такие люди тоже нужны», – протянул мне полсотни и вернулся за стол.

– А какой был счет?

– На сорок три рубля шестьдесят копеек. Если нужно, я могу вам показать копию. – Поленин вынул из кармана толстый блокнот, быстро перелистал и протянул его мне. Да, счет был именно на сорок три шестьдесят, и наверху стояла дата – тридцатое августа.

Я взял у Поленина счет и спросил:

– Вы не слышали, случайно, что-нибудь из их разговора?

Поленин развел руками:

– Да нет, мне как-то ни к чему было. Вот только в самом конце они заказали шампанское, и я открывал бутылку возле стола. Разлил по фужерам, и этот – третий – поднял тост: «За счастливое плавание!..»

Ресторан «Астория»

30 августа

СЧЕТ

Салат «Астория» 3 2-40

Осетрина залив. 3 2-70

Мясное ассорти 2 2-40

Лимон 0-60

Бифштекс 2 2-20

Шашлык 1 1-40

Коньяк арм. 3* 16-15

Киндзмараули 1 13-95

Коньяк груз. 4* 16-90

Кофе 3 0-45

Мороженое 3 0-90

Шампанское 1 3-55

43-60

…Да, их было, несомненно, трое – три салата, три осетрины, три горячих, три кофе, три мороженых.

Это было для меня полной неожиданностью. Почему-то я все время был уверен, что в автомобиле ехали только два человека. И вдруг выплыл третий. Да, это удар по всем моим версиям. Если об одном хоть что-то известно – имя, служба в армии вместе с Корецким, то второй появился вообще как черт из машины. Хорошо, начнем с Отари. Я позвонил в гостиницу, попросил поднять списки проживающих и найти паспортные данные всех людей по имени Отари, которые были прописаны в гостинице в последнюю декаду августа. Паспортистка попросила номер моего телефона, чтобы перезвонить позже – необходимо было посмотреть архив.

Через полчаса позвонила какая-то женщина и представилась густым басом:

– Старший администратор гостиницы «Астория» Каджан говорит!

– Слушаю.

– Вы просили навести справку…

– Да-да-да!

– Так вот. С двадцатого по тридцатое августа в гостинице лицо по имени Отари не проживало.

Лист дела 38

Меня охватило некоторое остервенение. Такого фокуса я не ожидал. Ощущение унизительного бессилия давило меня не потому, что преступники аккуратно зачищали за собой следы. Было бы глупо ожидать, что они специально для меня раскидают свои визитные карточки с указанием часов приема. Бесило, что я никак не могу понять механизма, внутренней динамики, логики этого преступления. Завладеть чужой «Волгой»? Но для этого не надо убивать хозяина. В конечном счете проще угнать…

Оперативник Леонидов получил в госавтоинспекции справку, что 21 августа Корецкий зарегистрировал автомашину «Волга» голубого цвета, получив номерной знак «ЛЕВ 78-Ю».

Но Корецкий убит и больше никогда ничего не скажет. Преступники не оставили никаких концов. Почти не оставили. Но ведь «Волга» не могла исчезнуть! Она же должна где-то ездить сейчас!

Я связался с Москвой и попросил объявить пропавший автомобиль во всесоюзный розыск…

Управление уголовного розыска

Министерства внутренних дел СССР

21 сентября № 89

ВСЕМ ГОРОДСКИМ И РАЙОННЫМ ОРГАНАМ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

В ночь с 3-го на 4 сентября сего года в районе поселка Солнечный Гай Крымской обл. неизвестным преступником убит Корецкий Е. К.

С места преступления угнана принадлежавшая Корецкому автомашина «Волга» голубого цвета, государственный номерной знак «ЛЕВ 78-Ю», кузов 1134834, шасси 3789612, двигатель 0187362.

Примите все необходимые меры к срочному розыску автомашины и установлению преступника.

Лист дела 39

Теперь, бесспорно, фигурой номер один стал Отари. И если он только не подался в бега, то разыщем мы его довольно скоро. Тамара говорит, что он служил вместе с Корецким в армии, что живет он в Москве и работает там стоматологом. А если он служил с Корецким в армии так же, как проживал в «Астории»? А?

* * *

…Гвардии полковник, как все люди, нечасто встречающиеся с такими делами, был явно заинтересован.

– Выяснилось, что в августе ни один человек с именем Отари в «Астории» прописан не был, – продолжал я свой рассказ. – Теперь у меня лишь две микроскопические зацепки: то, что Отари служил в армии вместе с Корецким и что сейчас он, вероятно, живет в Москве…

– А если он служил в армии так же, как проживал в «Астории»? – словно угадал мои мысли полковник.

– Нет, – твердо сказал я, – об этом Тамаре говорил сам Корецкий, так что скорее всего это правда.

– А по имени его трудно найти? Ведь имя-то довольно редкое.

Я усмехнулся:

– В Москве, не считая детей, прописано больше пяти миллионов человек. Половина – женщины. Значит, года за три я бы проверил остальные два с половиной миллиона… А мне Отари нужен скорее. Лучше всего… завтра.

Зазвонил телефон. Полковник снял трубку:

– Райвоенком полковник Ковалев слушает. Да. Да-да, я в курсе… Но поймите же, у нас райвоенкомат, а не собес. Нет. Нет, никак не могу… В приемные часы, пожалуйста… – Положил трубку, повернулся ко мне: – Да-а, сложненькая задачка.

– Простые я сам решаю, – невесело улыбнулся я.

– Но чем же я-то могу вам помочь? – озадаченно спросил военком.

– Полагаю, что можете. Я тут вот какую штуку надумал. Вы можете связаться с Министерством обороны и выяснить по их спискам, кого звали Отари в части, где служил Корецкий.

– Слушайте, а ведь это идея! – радостно возгласил военком.

– Я же говорил, что две головы лучше, – заметил я.

– Конечно, – спокойно, с лукавым прищуром неожиданно молодых, весело-искристых глаз согласился полковник. – Вы оставьте мне официальную бумагу. А сами зайдите завтра.

– Нет, завтра я уже буду в Москве, – покачал я головой. – Вы уж, пожалуйста, телеграфируйте мне туда: Москва, Петровка, тридцать восемь, МУР…

Я вернулся к себе, написал два запроса – военкому и в Московский уголовный розыск – и злорадно усмехнулся: «Ничего, возьмем в клещи!» МУР я просил срочно предпринять розыск проживающего в Москве и работающего стоматологом человека по имени Отари. «…Возраст 28—30 лет, высокого роста, широкоплечий, русоволосый, глаза карие, лицо белое, привлекательное…» Не помешает на всякий случай…

В ПЕТРОГРАДСКИЙ РАЙВОЕНКОМАТ

гор. ЛЕНИНГРАДА

В связи с расследованием уголовного дела об убийстве Корецкого Евгения Константиновича, призывавшегося на действительную службу в Советскую Армию вашим военкоматом, прошу оказать содействие в срочном установлении и розыске сослуживца Корецкого по армии, имя которого ОТАР или ОТАРИ.

О результатах прошу сообщить в Московский уголовный розыск: Москва, К-6, Петровка, 38.

…И в ту же ночь я выехал в Москву…

Москва

Лист дела 40

На Комсомольской площади тоже шел дождь, кипела людская толчея, и на стоянке такси вилась длинная очередь. Размахивая своим чемоданчиком, я прошел через площадь и направился по Домниковке к Садовому кольцу. Все равно еще рано. На углу Ананьевского переулка я зашел в маленький кафетерий. У прилавка стояло несколько человек, и пожилая, очень разговорчивая продавщица беседовала сразу со всеми. Очередь двигалась, и каждому вместе со стаканом кофе и дымящейся сарделькой доставалась своя порция разговора. Парень в спецовке, стоявший передо мной, узнал о босяке-зяте, который выпил за ужином пять бутылок пива, а мне она поведала об Анне Карениной – не очень порядочной, но все-таки хорошей женщине.

Я пил невкусный кофе, обжигался раскаленными кусками сардельки, и настроение у меня было хорошее. Я был уверен, что сегодня придут важные вести. Потом вышел на Сретенку, на родной мой Рождественский бульвар, на Трубную площадь и по Колобовскому пришел на Петровку. Шел и ни о чем, ни о чем не думал, размахивал чемоданчиком и улыбался дождю, листопаду, встречным машинам и прохожим.

И когда я затопал по бесконечным муровским коридорам, то понял – я дома. И окончательно поверил, что новости будут. Пришли они в полдень…

В МОСКОВСКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК

Москва, К-6, Петровка, 38

На Ваш запрос сообщаю, что одновременно с Е. К. Корецким, в одном подразделении с ним, проходил службу Абуладзе Отари Георгиевич, уроженец гор. Москвы. По окончании службы Абуладзе О. Г. уволен в запас и выбыл в город Москву.

Военком Петроградского района гор. Ленинграда

Лист дела 41

Я очень уважительно отношусь к справкам. Во-первых, они сообщают массу полезных сведений, а во-вторых, из-за одной-единственной справки я схлопотал ровно через месяц после окончания университета пять суток гауптвахты.

Меня распределили тогда следователем в отделение милиции, и жизнь моя была голубой и беззаботной, как большое поле незабудок. В одно из первых ночных дежурств я сидел, скучал и проклинал себя за то, что не захватил какую-нибудь книжку. Дежурство было удивительно спокойным – ни одного происшествия за всю ночь. Лишь одинокий пьяница со вкусом храпел на скамейке – за ним еще не пришла машина из вытрезвителя.

Часов около двух ночи в дежурку вдруг вошел решительным шагом какой-то пожилой джентльмен в кавалерийской шинели и обмотках. Проходя мимо пьяницы, он похлопал его по плечу и строго сказал:

– Активизируйтесь, товарищ!

Перегнувшись через барьер, пришедший протянул мне руку:

– Здравствуйте! Меня зовут Михаил Петрович Черепанов.

– Здравствуйте, Михаил Петрович, – радушно сказал я.

– Я хотел бы обсудить с вами один вопрос. Дело в том, что я обладаю фантастической особенностью перемножать в уме любые многозначные цифры.

Я недоверчиво покосился на него.

– Извольте проверить. Назовите две трехзначные цифры.

– Триста восемьдесят семь и двести восемьдесят четыре.

Он на мгновение мучительно зажмурился, кожа заходила у него на голове. Даже уши шевелились. Затем сказал:

– Сто девять тысяч девятьсот восемь. Проверьте на бумаге.

Я взял ручку и считал, наверное, минут пять. Получилось точно.

– Убедились?

– Факт.

– Теперь скажите, может ли человек, обладающий такими способностями, быть сумасшедшим?

– Никогда! – искренне заверил я.

– Тогда не откажите в любезности выдать мне об этом справку.

Я расхохотался, взял ручку и написал на клочке бумаги: «Справка. Я, имярек, побеседовав с Михаилом Петровичем Черепановым, и мысли не допускаю, что он может быть сумасшедшим. К сему – с уважением», – и расписался.

Михаил Петрович чопорно откланялся и ушел, напомнив по дороге спящему пьянице:

– Сохраняйте достоинство!

Через два дня Михаила Петровича разыскали сотрудники психбольницы Кащенко, откуда он бежал в ту злополучную ночь. Он доказывал им, что обладает дипломатическим иммунитетом, засвидетельствованным моей справкой. Об этом и сообщил главврач больницы начальнику райотдела.

– Так ведь это же ерунда, я ведь от своего имени, без должности написал ему эту справку, – слабо оправдывался я.

– Когда ты на дежурстве – нет у тебя никакого своего имени. У тебя одно имя есть – следователь, – сказал начальник райотдела. – Иди подумай об этом на гауптвахте…

СПРАВКА

Центральное адресное бюро сообщает, что гражданин АБУЛАДЗЕ Отари Георгиевич, уроженец гор. Москвы, проживает в Москве по Трехпрудному переулку, дом № 11/13, кв. 89 (108-е отделение милиции), работает врачом-стоматологом в зубоврачебной поликлинике № 2 Киевского райздравотдела.