Текст книги "Без компромиссов: Гонки по вертикали. Я, следователь… (сборник)"

Лист дела 59

И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.

Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:

– А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало…

Я усмехнулся и покачал головой:

– Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.

– А вы считаете, что она не права?

– Нет. Права.

– Значит, вы сами виноваты?

– Нет. В жизни, Элга, все сложнее.

– Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…

Я засмеялся:

– А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена – врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике – это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика – там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.

Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.

– Ну?.. – сказала Элга.

– Баранки гну! – сказал я. – Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…

– Но ведь это же совсем не мало – сторожить смерть! – тихо сказала Элга.

Я посмотрел на нее и подмигнул:

– Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.

Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:

– Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…

Я промолчал. Элга сказала:

– А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?

– Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.

Элга засмеялась:

– Но ведь это, наверное, не скоро будет.

– Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».

– Это не ваш друг придумал, – задиристо возразила Элга.

– Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.

Элга упрямо покачала головой:

– Нет, не скоро еще…

– Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы – и нет рябых. И преступников не будет.

Мы возвращались в Ригу около двух часов ночи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:

– А я уже дома!

Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг:

– Вы хороший человек, Элга…

Она улыбнулась:

– Конечно…

– Только хорошие люди во сне поют и смеются… – сказал я серьезно.

– А я не спала… – лукаво сказала Элга. – Завтра тоже поедем?

– Обязательно… – Я смотрел на прилипший к ветровому стеклу желтый осенний лист. – Обязательно…

– Вот и хорошо, – сказала Элга радостно. – До завтра… – Она кивнула мне и вышла из машины. Я завел мотор и ждал, пока Элга дойдет до парадного. Но на середине тротуара она остановилась, повернула назад и, обогнув капот автомобиля, подошла ко мне. Я опустил стекло, подумав, что она забыла что-то.

– Можно я вас поцелую? – сказала Элга.

Я растерялся и сказал дурацким каменным голосом:

– Что? Ну конечно, если это надо…

Она тихо засмеялась:

– Конечно, надо… – и поцеловала меня в лоб, в щеки, а потом в нос. И побежала к подъезду.

– Спокойной ночи! – крикнула она уже у дверей.

Опомнившись, я закричал:

– Элга!

Девушка обернулась.

– Элга! – сказал я. – Элга, меня впервые целует свидетельница по расследуемому делу…

Элга сердито посмотрела на меня, круто повернулась и ушла. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом резко включил скорость и дал полный газ.

В кабинете Круминя было темно. Я включил свет, и дремавший на диване Круминь проснулся.

– Это ты так со мной оперативный контакт держишь, Янис? – сварливо сказал я.

– У тебя помада на щеке, – флегматично отозвался Круминь, сонно щурясь.

– Ну и что? – сказал я задиристо. – Может, меня девушки жалеют…

– Открой шкаф, там зеркало.

Я открыл дверцу шкафа, достал носовой платок и, глядя в зеркало, начал ожесточенно тереть щеку.

– Сегодняшний вечер опять запишем в убытки, – сказал я. – И чтобы обойти остальные кафе, потребуется еще вечеров пять минимум.

Круминь потер глаза.

– Может быть, завтра в первом же кафе ты встретишь эту Ванду.

– Ну что ты, Янис. За мной ведь очередь не занимают. Я найду ее в последнем.

– Ты тогда прямо с последнего и начни, – невозмутимо сказал Круминь. – А пока почитай телеграмму из Тбилиси…

Волга ГФ 89-35 сообщению владельца Пелевина П. М. находится на консервации тчк При проверке обнаружено хищение с машины номерного знака тчк При обнаружении этого знака информируйте нас тчк

Лист дела 60

Теперь мне стало ясно, как убийца на «Волге», угнанной из Тбилиси, беспрепятственно проехал три тысячи километров до Ленинграда. Просто он на нее поставил номер, который украл с другой машины, стоящей на консервации, о чем ее хозяин узнал только вчера. И где-то успел перекрасить низ «Волги» в белый цвет. А пока он преспокойно ехал в кофейно-белой машине под номером ГФ 89-35, милиция искала кофейную «Волгу» номер ГХ 34-52.

Вот известные мне точки его маршрута: Тбилиси – Ленинград – Москва – Крым. Потом в моих сведениях провал, и Бандит появляется в Риге. И снова тьма. Чтобы ее рассеять, нужно найти Ванду. Во что бы то ни стало. Других выходов на него нет.

И мы снова поехали с Элгой на взморье. Снова эти осточертевшие мне прекрасные уютные кафе, каких ни в Москве, ни в Крьму не бывает. Снова дождь и мокрое, дымящееся холодным паром шоссе – от одного до следующего кафе. Элга весь вечер молчала и около Кемери, часов в десять, спросила:

– А вы любите свою жену?

Я не знал, как ответить, потому что теперь не был уверен, люблю ли я Наташу. Элга спросила:

– Это бестактный вопрос?

Я пожал плечами:

– Почему же? Люблю…

Она помолчала, потом твердо, как о чем-то нами давно оговоренном и решенном, сказала:

– Давайте заедем сейчас на почту и напишем ей письмо. Вместе.

– И подпишем вместе? – усмехнулся я.

– Нет. Подпишете вы один. Да можно и вообще не подписывать. Просто письмо надо написать так, как никто бы ей, кроме вас, не написал.

– Так вы же предлагаете вместе писать?

Элга заметила, что я улыбаюсь, и строго сказала:

– Я буду караулить вас. Чтобы не передумали.

– Но я ведь так писать не умею. Я ведь больше по протоколам специалист.

– Этого уметь нельзя, – сказала Элга и сжала тонкие кулачки. – Это надо чувствовать, тогда сможете написать. Понимаете? Чувства иногда придумывают, но они тогда чахлые, неживые. Понимаете?

Я кивнул.

– Вы и о любви ничего не пишите. Не надо о любви вслух говорить. Вы напишите о чем-нибудь таком, чтобы она сразу вспомнила все самое светлое.

Я вздохнул:

– Об этом и говорить-то трудно, а уж написать!..

Она грустно сказала:

– Беда в том, что мужчины мало знают о настоящей нежности.

– Чего-о?

– Я говорю, что женщинам очень нужна настоящая мужская нежность.

Ох, какой же я кретин! Вечно встреваю в разговоры, из которых сам не знаю, как выпутаться. Да и толку от них мало, от этих разговоров. Поэтому я уже приготовился отпустить какую-нибудь банальную шуточку, чтобы взорвать этот серьезный разговор изнутри. Но Элга сказала:

– Вы только не думайте, что я за розовые слюни. Или когда мужики каждой встречной юбке – «сю-сю-сю, кисонька и лапочка». Слышите – не думайте!

– Не буду думать, – сказал я серьезно и подумал, что у женщин какое-то поразительное чутье: они точно знают, каким мужчинам когда можно начинать приказывать. Мне обычно женщины начинают давать указания на второй день.

Элга вдруг неожиданно, легко и быстро провела ладонью по моему рукаву и сказала тихо:

– Никогда не думайте обо мне плохо. У меня трудная работа.

Я сказал противным сытым голосом:

– Еще бы! Целый день побегай с подносами!

Она нервно дернула головой:

– Да нет! Я не об этом! В ресторане ведь не только едят, но и пьют. А напившись, пытаются вольничать…

Я подумал: какое неуклюжее и плохое слово – вольничать.

– Мне кажется, Элга, что с вами не очень-то много напозволяешь. Вмиг получишь по лапам.

Она сказала сквозь зубы:

– Случается. Но это противно…

– Послушайте, Элга, а почему вы не займетесь какой-нибудь другой работой?

– У меня мама и две младшие сестрички. А я зарабатываю почти сто пятьдесят рублей. Это же ведь немало?

– Конечно, немало, – сказал я неуверенно.

Она снова долго молчала, разглядывая мелькающие за окном фонари, потом сказала, не заботясь о связи с предыдущим:

– Поэтому я знаю, какой должна быть настоящая нежность…

– Какой?

– Как первый лед на ручье – прозрачной, хрупкой, чтобы никто не смел лапами…

И я сильно испугался, что мог позволить себе тогда шуточку. Испугался так, будто уронил и поймал у самой земли любимую елочную игрушку.

Элга сказала:

– Если любишь человека, то хоть изредка испытываешь к нему такое щемящее чувство нежности, будто он маленький, беспомощный ребенок. Твой собственный ребенок. И уже сильнее этой нежности не может быть ничего на свете.

– Да, не может, – сказал я и удивился, что мне это не приходило в голову раньше.

– Вот вспомните об этой минуте нежности и напишите жене, и она все поймет тогда.

…О чем я мог написать Наташе? Как мы слушали «Прощальную симфонию» Гайдна! Гасли свечи на пюпитрах, уходили, закончив партию, музыканты, и ласковость виолончелей утешала печаль скрипок, и тогда был слышен шум близкого прибоя, а я, закрыв глаза, сидел рядом с ней, и держал ее руку в своей, и мечтал, чтобы музыканты сошли с ума, вернулись на сцену, перевернули ноты и снова играли, играли до полуночи, до утра, чтобы это никогда не кончилось и не погасла последняя свеча… Или написать ей, как мы шли на рассвете по Сретенке и все было серебряно и сине, и луна, огромная, желтая, как пшеничный каравай, катилась к Самотеке, и тишина звенела далекими курантами? И я сказал осторожно:

– Наталья, а ты не хочешь выйти за меня замуж?

А она весело засмеялась:

– При одном условии: ты сделаешь что-нибудь такое, чего никто больше не сможет.

Я растерянно улыбнулся и грустно сказал:

– Я заурядный человек. Но знаешь ли, в этом есть и свои прелести.

И тут меня осенила счастливая идея. Я возгласил:

– Впрочем, ради тебя я ненадолго готов переквалифицироваться в волшебника. Просто я зажгу воду.

Наталья расхохоталась. Я подошел к большой луже, покрытой густым слоем тополиного пуха, чиркнул спичкой, и весь этот белый летучий ковер вспыхнул. Несколько секунд пламя быстро и яростно лизало лужу. Наталья обняла меня и сказала:

– Придется стать женой заурядного волшебника…

…Я думал обо всем этом, и меня охватило отчаяние – разве можно об этом написать? Элга сказала:

– Вот почта. Давайте остановимся.

Я дал прогазовку и включил третью скорость. Элга сказала:

– Вы делаете ошибку…

И я неожиданно для себя самого заорал:

– Да вам-то что за дело до всего этого?! И вообще, мы сюда приехали искать эту чертову девку Ванду! Да, да!

Элга помолчала, потом сказала тихо:

– Простите. Я очень хотела… – и замолчала.

А через десять минут в Кемери, в кафе «Селга», Элга показала мне высокую красивую блондинку:

– Вот Ванда…

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Ванды Линаре

…Вопрос. Знакомы ли вы с Алексеем Сабуровым?

Ответ. Да.

Вопрос. Где он сейчас?

Ответ. Мне это неизвестно.

Вопрос. Что вы можете о нем сказать?

Ответ. Я его довольно мало знаю. Он инженер, приехал в Ригу по делам из Тбилиси, где живет постоянно.

Вопрос. Как, когда, где вы познакомились с Сабуровым?

Ответ. В течение летнего сезона я выступаю с эстрадными песнями в кафе «Селга», в Кемери. Две недели назад один из посетителей – это был Сабуров – поднес мне роскошный букет цветов, сказал, что очарован моим талантом, и пригласил поужинать с ним. Алексей мне понравился, чувствовалось, что это сильный, мужественный и в то же время очень любезный человек. После моего выступления мы поехали в город, поужинали в ресторане, это был отличный вечер. Затем мы стали встречаться каждый день. Сабуров был предупредителен, старался доставить мне максимум удовольствий, и я охотно проводила с ним время.

Вопрос. Видимо, Сабуров располагал деньгами?

Ответ. Да, и немалыми. Во всяком случае, он не останавливался ни перед какими тратами, вплоть до того, что, когда я выразила желание побывать в Таллине, Алексей нанял такси туда и обратно. Это стоило очень дорого. Но Алексей сказал, что он много зарабатывает.

Вопрос. Где жил Сабуров?

Ответ. Алексей сказал, что очень трудно достать номер в гостинице. А у меня – отдельная квартирка. Одним словом, мне неудобно было гнать его на улицу, и он остался у меня…

Ванда облокотилась на мой стол. Крупная красивая блондинка, она наверняка должна нравиться многим, и видно было, что она это сознает. С самого начала Ванда дала мне понять, что ее раздражает этот допрос.

– И какое же вы составили себе впечатление о нем? – спросил я, глядя в сторону.

Демонстрируя сдержанное достоинство, Ванда бросила небрежно:

– Прохвост. Обыкновенный командировочный врун.

– Врун? – удивился я. – Он вам обещал что-нибудь?

– Яхту. И все прочее, что обещают дамам в таких случаях. Обычные бредни. Я на них не обращала внимания. Впрочем… денег он и в самом деле не жалел… говорил, что не привык себе отказывать. Ни в чем. А потом он просто сбежал…

Я насторожился:

– Когда это произошло?

– Погодите, сейчас я припомню… Я еще зарплату получила перед этим… Ага, это было восемнадцатого сентября: я как раз на репетиции разучивала новую песню. Он сказал, что у него какие-то дела в городе, и со мной в кафе не поехал. Я вернулась около полуночи домой – его еще не было. Ни утром, ни на следующий день Сабуров не появился. Позже я заметила, что нет большого коричневого портфеля, в котором находились его вещи. В общем, я поняла, что он меня бросил… Самая заурядная история. Не понимаю, почему это вас так интересует…

Вот как, оказывается, это было. Интересно, что же он возил с собой…

Вопрос. Что находилось в портфеле Сабурова?

Ответ. Пара белья, нейлоновая рубашка, несколько пар носков. А в основном – всякие железки.

Вопрос. Какие? Постарайтесь поточнее это припомнить.

Ответ. Была какая-то толстая железная трубка, большой железный брусок, целая связка маленьких ключей, баночка с краской… Да, я, помню, еще удивилась: в портфеле лежал автомобильный номер.

Вопрос. Какой?

Ответ. Этого я не помню. Кажется, там были буквы «Г» и «X».

Вопрос. Что еще было в портфеле?

Ответ. Еще был какой-то непонятный прибор, похожий на револьвер, но с большим набалдашником наверху.

Вопрос. Вы могли бы нарисовать этот прибор?

Ответ. Я могу попробовать.

Вопрос. Пожалуйста, изобразите его прямо в протоколе.

Ответ. Рисунок прибора, который я видела в портфеле у Алексея Сабурова.

Рисунок выполнен мною собственноручно.

(В. Линаре)

Вопрос. В связи с чем вы осматривали портфель Сабурова?

Ответ. Я его не осматривала. Но поскольку Алексей жил у меня, я решила его носильные вещи переложить в платяной шкаф. Вот тогда я и видела остальные предметы.

Вопрос. Документы Сабурова вы видели?

Ответ. Я видела у него паспорт, но не рассматривала его.

Вопрос. Не заметили ли вы каких-нибудь особенностей в поведении Сабурова, чего-либо, показавшегося вам необычным или странным?

Ответ. Может быть, мне это стало казаться в связи с настоящим допросом, но я припоминаю, что у Алексея была привычка вдруг очень резко, неожиданно оглядываться по сторонам. А когда он выпивал, то часто говорил всякие жаргонные словечки, мне непонятные. В остальном он был совершенно нормальным, обычным человеком.

Вопрос. Какие дела были у Сабурова в Риге, с кем он встречался?

Ответ. Делами его я не интересовалась, с кем он встречался, я не знаю.

Вопрос. Была ли у Сабурова какая-либо переписка?

Ответ. Я не видела, чтобы Алексей отправлял кому-либо или получал от кого-либо корреспонденцию.

Вопрос. Вел ли Сабуров с кем-нибудь переговоры по телефону, если да, то с кем и какие?

Ответ. Нет, Алексей ни с кем по телефону не разговаривал и вообще к аппарату не подходил. Впрочем, однажды, незадолго до отъезда, Алексей говорил по междугородному телефону с каким-то приятелем. Я обратила внимание только на то, что Алексей просил у своего собеседника грибов. Я вспомнила, что засмеялась тогда и переспросила его об этом. Сабуров тоже посмеялся и сказал, что очень любит грибы. Буквально на следующее утро я сбегала на рынок и накупила целую кучу грибов, которые сама приготовила и подала на обед. Алексей был очень доволен…

Я спросил ее вяло:

– О грибах?.. О грибах?.. Гм… О каких грибах?

– Я представляла себе подобные допросы иначе, – раздраженно сказала Ванда. – Не помню, о каких грибах! Какое-то русское название. Я-то купила белых…

Я поднялся, обошел стол и встал за спиной Ванды:

– Я перечислю вам названия грибов. А вы припомните, нет ли среди них того, о котором говорил Сабуров.

Ванда повернула ко мне лицо.

– Подберезовики, волнушки, подосиновики, маслята, – начал монотонно я, – сыроежки, волнушки, лисички…

– Маслятки, – неожиданно сказала Ванда. – Я вспомнила: маслятки.

– Маслята? – уточнил я.

Ванда кивнула.

– Может быть, лисички? – подстраховался я.

– Да нет, маслята, я точно помню, – сказала Ванда нетерпеливо. – Послушайте, если у вас нет ко мне других вопросов, кроме… подобных… то уже поздно… и надо еще доехать…

– У меня есть и другие вопросы…

Вопрос. В какое время говорил Сабуров, с каким городом и как он называл собеседника?

Ответ. Разговор состоялся часов в одиннадцать вечера, а с каким городом – я не знаю. Собеседника он называл Петей.

Вопрос. О чем был разговор, кроме грибов?

Ответ. Так, о жизни, о здоровье, об охоте. Вообще-то я не очень прислушивалась, я в это время делала прическу.

Протокол мною прочитан,

записано верно. В. Линаре

Допрос произвел Следователь

Лист дела 61

Я долго смотрел на Линаре – хорошо ухоженную, вкусно кормленную самку, – и ненависть поднималась во мне желтой булькающей волной. За то, что, когда я носился как чумной из города в город, Бандит уютно устроился в ее квартирке-постели, за то, что Бандит был «внимательный и щедрый» человек и ей нужно было именно это и совсем не нужна настоящая нежность – прозрачная и хрупкая.

Ванда сидела напротив, положив ногу на ногу, так, что мне были видны блестящие застежки на чулках. Я молчал, как человек, вошедший в холодную воду, и только глубоко вдыхал воздух, чтобы остановить барабанный бой сердца. Потом я негромко сказал:

– У меня вопрос к вам. Сугубо личный.

Ванда посмотрела на меня с любопытством.

– Что вы можете мне лично, без протокола, рассказать о Сабурове как о человеке? Просто как о человеке?

Ванда кокетливо улыбнулась:

– Ну, я уже говорила – это любезный и в то же время мужественный человек…

Я напряженно смотрел ей прямо в глаза, но голос ее стирался, пропадал куда-то, его перебивал тенорок Халецкого: «Три пули в затылок! Прямо название для американского боевика… Неинтеллигибельно!..»

– …Я уверена, что он пользовался успехом у женщин… Впрочем, он этого и не скрывал… – вещало хорошо поставленное контральто Ванды, а я слышал жесткий скрипучий голос капитана Астафьева: «…Штурман Корецкий о своих личных делах болтать не любит…»

– …Он знал, как угодить женщине, и делал это с большим вкусом и тактом… – продолжала Ванда, довольная собой и своим кавалером. «…Женя как-то сказал мне, что мы проживем сто лет и умрем в один день…» – сквозь рыдания прорвался голос Тамары.

Я потер ладонями виски, тряхнул головой и неожиданно спросил:

– А вы знаете, почему ваш друг всем грибам предпочитает маслята?

Она кокетливо стрельнула глазами:

– Ах, у мужчин всегда такие неожиданные странности!..

– Нет, у вашего друга это не странность. И ее вполне можно было ожидать. «Маслята» на блатном языке означают патроны для пистолета.

Ванда растерянно сказала:

– Так, понятно. Но зачем они ему?

– Затем, что человек, которому вы грели постель эти дни, ваш любезный, мужественный, галантный и щедрый друг скрывался у вас от закона.

– То есть как? – высокомерно подняла брови Линаре.

– А вот так! Он бандит и убийца.

– Банди-и-ит? – проговорила Ванда медленно. – …Он совсем не похож… Я думала… в командировках часто растрачивают… ну… лишние деньги… Но – бандит?! – Голос ее внезапно осекся. – Так, значит, он мог и меня…

– Ну, вас-то вряд ли, – сказал я с отвращением. – Вы немало помогли ему.

– Я? Я? – переспросила Ванда и вдруг, сжав кулаки, злобно закричала: – Я-то здесь при чем? Какое мне-то дело?! До всего этого?! Я сама по себе. Плевать я на него хотела! Банди-ит, подумаешь! Я за него не отвечаю. Я же не знала…

Я перебил ее:

– Если бы вы это знали, я бы вас сейчас же арестовал. Идите. И впредь будьте разборчивее в своих любовных увлечениях. Иначе, при повторении подобного, мы усмотрим в ваших действиях систему…

Она закрыла за собой дверь. Я походил по комнате. Злость и отчаяние душили меня. Бандит снова исчез. Оставалась только надежда на междугородный телефонный разговор. Мне хотелось сесть за стол и заплакать. Я швырнул в дверь, за которой исчезла Линаре, стакан, крикнув:

– Сволочь! Мразь! Проститутка!

В РИЖСКИЙ ТЕЛЕФОННЫЙ УЗЕЛ

Прошу срочно проверить, установить и сообщить мне, с каким населенным пунктом и каким абонентом состоялся междугородный телефонный разговор с индивидуального телефона № 3-99-89 (абонент Линаре В.) в период с 10—18 сентября, время вечернее.

Основание: уголовное дело № 4212.

Следователь