Текст книги "Пионеры Вселенной"

К вечеру квартира Желябова была очищена. Суханов с двумя морскими офицерами приехал на извозчике и увез наиболее ценное имущество партии. Софья Перовская перешла на тайную квартиру Исполнительного комитета у Вознесенского моста, где жили Исаев и Вера Фигнер.

Вечером двадцать восьмого, когда на Тележной собрались сигналисты и метальщики, чтоб услышать последние указания Желябова, к ним вышла Софья Перовская. В темном глухом платье, она казалась спокойней и строже. Густые светло-русые волосы были аккуратно начесаны назад и заколоты в узел, что придавало ее лицу решительность.

– Друзья, мне поручено объявить вам, что Захар сегодня быть не может, так как занят приготовлением мины на Малой Садовой. Все, что намечено было вчера, остается в силе. Завтра мы должны выполнить волю Исполнительного комитета и свершить справедливую казнь над тираном. Вы знаете, что мне, вместе с Захаром, поручено руководить боевыми действиями. Поэтому прошу вас всех завтра к девяти утра быть здесь, на Тележной. Вы получите метательные снаряды и более точные инструкции.

Она оглядела собравшихся строгим взглядом:

– Есть ли у кого вопросы?

– Нет. Все понятно, – за всех ответил басом богатырь Тимофей Михайлов.

– Тогда прошу вас разойтись по домам и хорошенько выспаться. Завтра каждый из вас должен быть свежим и полным сил…

Проводив сигналистов и метальщиков, Софья Перовская выпила с хозяйкой квартиры Гесей Гельфман стакан чаю и поспешила на тайную квартиру к Вознесенскому мосту, где должны были собраться техники, чтоб приготовить к утру четыре метательных снаряда.

Когда Софья Перовская пришла на тайную квартиру Исполнительного комитета, в столовой жарко пылал камин и трое мужчин, – Кибальчич, Суханов и Грачевский, работали за большим столом.

Оказалось, что вчера Суханову удалось не только вывезти из квартиры Желябова взрывчатые вещества, издания «Народной воли» и еще кое-какое имущество, но и под видом сыров перевезти в лавку на Малую Садовую начиненную динамитом мину. Исаев был отряжен в подкоп, чтоб установить запал и привести мину в боевую готовность. Вместо него Кибальчичу, вместе с Сухановым, взялся помогать агент Исполнительного комитета Грачевский, которому и раньше приходилось работать в динамитной мастерской.

Если б не арест Желябова, то снаряды были бы готовы еще вчера, но страшное известие об его аресте перепутало все планы: Кибальчич твердо не знал, состоится ли покушение, и не приступил к делу… И вот сейчас все четыре снаряда предстояло изготовить за одну ночь.

Мужчины работали, сняв сюртуки и завернув рукава рубашек. Смуглый, сильный Грачевский большими ножницами обрезал жестяные банки из-под керосина, которые должны были служить корпусами для бомб. Кибальчич возился над устройством механизмов, а Суханов начинял пироксилином цилиндрики и гремучей ртутью – взрыватели.

Вера Фигнер, усадив Перовскую в кресло у камина, стала помогать Кибальчичу растапливать в баночке свинец и отливать грузики для пробирок.

Работали сосредоточенно, перебрасываясь короткими деловыми фразами. А убитая горем, уставшая за день и намерзшаяся в дороге Перовская, пригревшись у камина, задремала. Фигнер увела ее в свою комнату, уложила в постель и прикрыла пледом.

– Сонечка, тебе надо выспаться, ведь завтра решается все.

– Да, да, спасибо, Верочка. Но если я буду нужна – разбуди.

– Непременно. А в случае беды, Соня, помни – под подушкой пятизарядный револьвер.

– Спасибо. У меня есть свой. Иди, милая, помогай техникам, пока хватит силы.

Перовская прилегла на подушку и сразу же уснула.

Фигнер вернулась в столовую и опять стала помогать Кибальчичу.

Часа в два ночи вернулся Исаев. Лицо его раскраснелось не то от мороза, не то от волнения.

– Ну, друзья, мина приведена в готовность. Запал и гальваническая батарея в полной исправности. Богданович, Якимова, Фроленко с утра будут начеку. Как только покажется царь, Якимова подаст сигнал и Фроленко соединит провода.

– Дай бог, чтобы все было хорошо! – сказала Фигпер.

– Все будет отлично! – возбужденно воскликнул Исаев. – Иди спать, Верочка, а мы будем трудиться…

Часов в пять Перовская проснулась от страшного кошмара и инстинктивно сунула руку под подушку, где лежал револьвер. Но из столовой донеслись приглушенные голоса. Она сообразила, что находится у друзей, и, успокоившись, легла на бок, сжалась в комок чтоб снова уснуть. Но голоса не утихали. «Друзья не спят, значит, метательные снаряды еще не готовы». Перовская быстро оделась в длинный, волочащийся по полу капот Веры Фигнер и вышла в столовую.

– Вы рано встали, Софья Львовна, – сказал Кибальчич. – Еще шесть часов.

– Это ничего… а как у вас дела?..

– Отлично! К восьми снаряды будут готовы. А вам надо хорошенько выспаться.

– Спасибо. Я, пожалуй, прилягу… Желаю вам успехов, друзья.

Перовская вернулась в спальню, забралась под одеяло, но уснуть не могла. Мысли о Желябове не покидали ее. «Я вот тут нежусь в мягкой чистой постели, а бедный Андрей в крепости, в мрачном холодном каземате. Может, думает о нас… обо мне… Бедный, милый Андрей! О, если бы ты мог услышать меня! О, если бы мог. Милый! Ты все эти дни в моем сердце. С мыслью о тебе я выйду сегодня на смертный бой, на последний бой с тираном. Не знаю, останусь ли жива, но его мы казним. Казним и тем освободим народ, а может быть, и тебя. Я жду этого часа. Я надеюсь, что мы обнимем друг друга, мой любимый. Верю! Верю, что мы одержим победу…»

В комнату неслышно вошла Фигнер, уже одетая, с причесанными на прямой пробор волосами.

– Соня, Сонечка, ты не спишь?

– Нет, Веруша, а ты? Ах, ты уж встала?

– Да, половина восьмого… пора!

– Я сейчас. Открой, пожалуйста, шторы. Вот хорошо, спасибо…

Они вместе прошли в кухню, умылись и, сварив на спиртовке кофе, приготовили бутерброды и вошли в столовую с подносами.

– С добрым утром, друзья!

– А вы уже бодрствуете? Отлично! – воскликнул Исаев. – Рад сообщить, что два снаряда готовы, а остальные будут через полчаса!

– Это славно, друзья! – сказала Фигнер. – Прошу вас подкрепиться немного.

Все разобрали чашки, стали закусывать.

Перовская взглянула на часы:

– Я уже должна идти.

– Да, да, – заторопился Исаев и, принеся из кухни корзинку, уложил в нее два готовых снаряда.

– Будь осторожна, Соня. Может, Вере проводить тебя?

– Нет, нет, не надо. А как же другие снаряды?

– Их к девяти доставит Кибальчич.

– Да, Софья Львовна, вы не беспокойтесь, – сказал Кибальчич, – я приду вовремя.

Исаев принес шубу, шляпку и помог Перовской одеться.

– Ну, прощайте, друзья, – сказала взволнованно Перовская и, крепко поцеловавшись с Фигнер, протянула руки друзьям.

– Желаем удачи, – за всех сказал Исаев и проводил ее до двери.

Граф Лорис-Меликов сидел за ужином в кругу семьи, когда швейцар доложил, что прискакал нарочный с секретным пакетом.

«Что бы это могло значить? Уж не новое ли покушение на государя?» – подумал с тревогой граф и, сердито потеребив черные с проседью подусники, глухо сказал:

– Проводи в кабинет, я сейчас приду…

Нарочный был жандармский ротмистр граф Шабен, и уже по этому Лорис понял, что сообщение огромной важности.

Пригласив Шабена сесть, он взял пакет и, сломав сургучные печати, развернул донесение с рубрикой «Совершенно секретно». В донесении сообщалось, что сегодня вечером арестованы главари «Народной воли» Желябов и Тригони.

Лицо Лориса засветилось. Дважды перечитав написанное, он поднялся довольный. Под его густыми усами мелькнула улыбка.

– Благодарю вас, граф, вы привезли известие чрезвычайной важности. Я желал бы, чтоб протоколы первого допроса были доставлены мне сегодня же.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. Будет исполнено! – вытянулся Шабен и, щелкнув каблуками, вышел из кабинета.

Лорис-Меликов прошелся, довольно потирая руки: «Желябов! Тот самый Желябов! Какую птицу схватили… А!.. – Он самодовольно подкрутил усы. – Что-то теперь скажут мои завистники? Пожалуй, постараются преуменьшить событие. Нет, я не позволю! Я должен сам доложить государю. Сам, и немедленно».

Он позвонил в колокольчик. Явился седой слуга в шитой золотом ливрее.

– Прикажите закладывать лошадей, я должен ехать в Зимний.

Александр II, как это часто с ним бывало, вечером, оставшись в кабинете один, вдруг ощутил чувство страха. Ему показалось, что кто-то из террористов через крышу и дымоход проник в камин и там притаился. Царь отчетливо слышал, как что-то зашуршало, посыпались каменные крошки и пепел.

– Эй, кто там? Скорее сюда! – закричал он и зазвонил в колокольчик.

Вбежал дежурный генерал, а за ним два гвардейских офицера караульной роты. Все трое встали навытяжку.

– Вон там в камине кто-то прячется, – дрожащим голосом сказал царь.

– За мной! – крикнул генерал и, выхватив револьвер, пошел к камину. Офицеры с револьверами в руках обогнали его, осмотрели камин и даже заглянули в дымоход.

– Никого нет, ваше превосходительство.

Генерал сам осмотрел дымоход:

– Здесь никого, ваше величество! Может быть, выше… Если позволите, я выстрелю.

– Я слышал шорох и кашель. Значит, каналья, поднялся… Стреляй же, пока не ушел. Я приказываю: стреляй!

«Бах! Бах! Бах!» – трижды прогремело в кабинете, и громогласное эхо гулко загрохотало по пустынным залам дворца. В камин посыпались обломки кирпича, дохнуло гарью и сажей. Царь, перекрестясь, отошел в угол и сел на диван. За дверью послышались голоса и тревожные шаги. В кабинет вбежал перепуганный Адлерберг:

– Что случилось, ваше величество? Кто стрелял?

– Это я приказал прочистить дымоход, – не то с усмешкой, не то серьезно сказал царь. – Вы можете идти, господа, – обратился он к военным.

Генерал и офицеры, отдав честь, вышли парадным шагом.

– Присядь, граф, мне надо с тобой поговорить.

Адлерберг сел рядом, удивленно приподнял брови.

– Представь, Саша, я очень отчетливо слышал, что кто-то спустился через дымоход.

– Это невозможно, ваше величество, всюду выставлены посты.

– Однако меня все время гнетет предчувствие.

– Все происходит, ваше величество, от расстройства нервной системы. Надо поговорить с лейб-медиком и принимать успокоительные капли.

– Что за вздор, граф? Может вы с лейб-медиком еще посоветуете припарки? Я совершенно здоров. Да-с, здоров, но предчувствия меня мучат… и не без оснований. Объясните, почему я почти каждый день вижу на подоконнике кабинета мертвого голубя? Что скажете? А? Молчите… Откуда взялся этот огромный коршун, что охотится у меня под окном?

– Разве вам не доложили, ваше величество, что коршун пойман?

– Нет, кто его поймал?

– Он попал в поставленный капкан, но оказался так силен, что взлетел вместе с капканом.

– Так почему же не стреляли в него?

– Боялись побеспокоить вас… Однако коршун не смог улететь с капканом и упал на Дворцовой площади. Упал и был схвачен.

– Ах, да-да, вспомнил, мне докладывали, – усмехнулся Александр, – коршуна изловили, а крамольников поймать не могут… Ты понимаешь, граф, это меня гнетет. Я в своем дворце не могу чувствовать себя безопасно. Впрочем, сейчас я успокоился. Иди. Иди и объясни там, что стреляли по моему приказанию – испытывали оружие… Должно быть, перепугали и княгиню и детей. Ступай! А я пойду к ним – кто же их успокоит, кроме меня…

Лорис-Меликов приехал во дворец в десятом часу. Царь был в покоях княгини Юрьевской. Туда никто не имел доступа, и даже дежурный генерал беспомощно развел руками.

Лорису пришлось дожидаться в приемной довольно долго. Когда его впустили в кабинет, царь взглянул исподлобья и спросил весьма раздраженно:

– Почему так поздно, граф? Что случилось?

– Осмелился побеспокоить вас, ваше величество, ввиду чрезвычайных событий. Коршуна удалось схватить.

– Что? – нахмурясь, спросил царь. – Мне уже надоел с этим коршуном граф Адлерберг. Я думаю, есть птицы поважнее и поопаснее.

Лорис обескураженно отступил: «Откуда мог знать Адлерберг о поимке Желябова? Очевидно, помимо моей существует еще дворцовая полиция». И он решил вывернуться, схитрить.

– Осмелюсь доложить, ваше величество, что схвачен не один, а два коршуна. И, как я полагаю, самые важные из террористов.

– Что? Из террористов? – насторожился царь.

– Так точно, ваше величество. Сегодня пойманы Желябов и Тригони.

– Ах, вот каких коршунов вы сцапали. Ну, это меняет дело, граф. Я думал, что вы о том, который душил голубей… А это птицы другого полета…. Неужели схватили самого Желябова?

– Его, ваше величество. Был опознан и признался. Теперь, надеюсь, с крамолой будет покончено. Эту весть я и привез к вам в такой поздний час.

– Спасибо, граф. Спасибо! Вы и представить не можете, как обрадовали меня. Теперь, я думаю, нечего опасаться воскресенья. Велите известить всех, что завтра в обычное время в Михайловском манеже состоится большой развод. Пригласите послов и военных атташе. Буду присутствовать я, великие князья и все министры.

– Слушаюсь, ваше величество. Будет исполнено.

– Спокойной ночи, граф. Еще раз благодарю за службу. Завтра доложите мне о подробностях…

В субботу уже весь город знал об аресте Желябова. Царя поздравляли с большой победой. Он успокоился, и в воскресенье 1 марта встал бодрый, в отличном настроении и, позавтракав в обществе княгини Юрьевской, вышел из дворца во двор, чтоб ехать в Михайловский манеж. Утро было свежее, легкий морозец бодрил.

Карета, укрепленная на санных полозьях, запряженная парой вороных, стояла у подъезда. Дворцовый кучер Фрол в синем бешмете, подпоясанный красным кушаком, важно восседал на козлах. Увидев царя, он приподнялся и снял шапку. Сопровождаемый охраной, царь сошел с лестницы, что-то шепнул начальнику конвоя, кивнул кучеру и уселся в карету.

Кучер гикнул, и карета, окруженная конными казаками, вылетела из ворот и помчалась, вздымая снежный вихрь.

Кудрявый молодой человек с ясными карими глазами, что вместе с Желябовым закладывал мину под Каменным мостом, был известен в партии под двумя кличками: «Котик» и «Михаил». Желябов знал Котика как отважного и преданного революционера, не раз выполнявшего самые опасные поручения, и потому зачислил его в метальщики под № 1.

Мало кому было известно, что фамилия Котика Гриневицкий, а зовут его Игнатий Иоахимович.

Выходец из польских дворян, он родился около Гродно и окончил гимназию в Белостоке с золотой медалью. Все прочили ему блестящую карьеру. Гриневицкий поступил в Петербургский технологический институт и сразу же обнаружил недюжинные способности. Однако его свободолюбивая натура быстро увлеклась другой идеей: «Бороться за свободу и счастье народа»… Не окончив курса, Гриневицкий отдался революционной борьбе.

Добровольно записавшись в метальщики, Гриневицкий уже тогда знал, что при любом исходе дела его ждет неминуемая гибель. Однако он не дрогнул под взглядом Желябова и просил поставить на самое опасное место.

В субботу вечером, услышав подтверждение Перовской, что покушение состоится и что ему поручено бросать бомбу первым, Гриневицкий сохранил присутствие духа и твердо сказал, что выполнит свой долг…

Прямо из тайной квартиры на Тележной он пошел в католическую церковь, помолился и вернулся домой еще более спокойным.

Выпив чаю и заплатив хозяйке долг, он привел в порядок бумаги, написал прощальное письмо родителям и сел за завещание.

Собственно, завещать ему было нечего. Все его немудреное имущество принадлежало партии. Но в 25 лет он сознательно шел на смерть, и ему хотелось сказать тем, кто останется жить, зачем и ради чего он обрек себя на гибель.

Гриневицкий положил перед собой несколько листов бумаги и стал писать уверенно, без помарок, так как он хорошо знал, что нужно сказать:

«Милые други мои и товарищи! Александр II должен умереть. Дни его сочтены. Мне или другому кому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленных уголках ее, – это покажет недалекое будущее.

Он умрет, а вместе с ним умрем и мы – его враги. Это необходимо для дела свободы!..

Я боюсь… меня, обреченного, стоящего одной ногой в могиле, пугает мысль, что впереди много еще дорогих жертв унесет борьба. Много ли еще жертв потребует наша несчастная, но дорогая Родина от своих сынов для своего освобождения?

Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать и большего от меня никто, никто на свете требовать не может».

Он встал и, широко раскинув руки, вдохнул полной грудью.

«Как хочется жить, а я иду на смерть! Иду, но иду во имя жизни! Дело революционной партии – зажечь скопившийся уже горючий материал, бросить искру в порох и затем принять все меры к тому, чтобы возникшее движение кончилось победой народа, а не полным избиением лучших людей страны… Я иду на смерть с верой в нашу победу…»

Гриневицкий положил ручку, спрятал завещание в стол. Потом потушил свет, посмотрел на сонный город, окутанный тьмой, лег и быстро заснул…

Сигналисты и метальщики начали собираться на Тележной с восьми утра. Их принимал хозяин тайной квартиры – высокий брюнет с большими печальными и строгими глазами Николай Алексеевич Саблин. Посредине стола на подносе шипел самовар, в хлебнице лежали свежие, пахучие калачи, на тарелках – колбаса, ветчина, сыр.

– Друзья, пожалуйста, закусывайте и пейте чай, – приветливо предлагал хозяин.

Тимофей Михайлов – лохматый плечистый детина с добродушным русским лицом, расстегнув рубашку, шумно дул на блюдечко, от которого валил пар. Он пришел раньше всех и допивал уже третий стакан. Лицо его лоснилось от пота, и на нем нельзя было увидеть ни озабоченности, ни тревоги. Между тем этот человек был назначен вторым метальщиком и через час должен был пойти на верную смерть. В углу под иконами, склонившись у недопитого стакана чая, нервно мял папиросу и курил большими затяжками широколицый белобрысый парень, уставившись в одну точку.

Это был тот самый Рысаков – недавний студент-технолог, которого Желябов, несмотря на возражения Перовской, взял кандидатом в метальщики. Рысаков рвался в бой, но ему было поручено бросать бомбу последним, и то лишь в том случае, если первыми тремя снарядами царь не будет убит.

Иван Емельянов – смуглый молодой рабочий – молчаливо и сосредоточенно рассматривал «Иллюстрированную хронику». Ему тоже было не по себе, но он старался не думать о предстоящем деле.

Сигналисты сидели в сторонке у окна и о чем-то тихонько шептались.

В половине девятого, как и было назначено, вошел Котик, громко поздоровался со всеми и сел рядом с Рысаковым. Лицо его было бледно, но карие выразительные глаза смотрели спокойно и твердо.

– Что, Захар еще не пришел?

– Кажется, нет, – думая о чем-то своем, глухо отозвалсяРысаков, – а впрочем, не знаю…

В передней послышались голоса, смолкшие до шепота, и скоро в столовую вошла, не раздеваясь, раскрасневшаяся на морозе Перовская, а следом, открывший ей дверь, Саблин с корзиной. Перовская поздоровалась со всеми за руку. Корзина была осторожно поставлена на стол.

– Друзья, – заговорил Саблин, – Софья Львовна принесла два метательных снаряда. Скоро придет техник и принесет остальные. – Саблин осторожно извлек из корзины снаряды и поставил на стол.

– А где же Захар? – негромко, с тревогой в голосе спросил Рысаков.

Саблин кашлянул, готовясь ответить, но Перовская решительным жестом остановила его:

– Вы все знаете, что главный удар по тирану будет нанесен на Малой Садовой, взрывом мины. Захар остался там, чтоб соединить провода гальванической батареи. Если взрыв будет удачным – возмездие совершится. Все же мне поручено Исполнительным комитетом расставить метальщиков и подать сигнал к действию бомбами, если царь не будет убит миной. Есть еще вопросы?

– Все понятно! – пробасил Михайлов.

Зазвонил колокольчик.

Саблин вышел и скоро вернулся с Кибальчичем. На стол были поставлены еще два снаряда.

– Друзья! Мне поручили товарищи сказать вам несколько слов, – сняв барашковую шапку, глуховато и неторопливо заговорил Кибальчич, – снаряды заряжены, их действие безотказно и молниеносно. Будьте внимательны и осторожны. Старайтесь бросать их так, как мы делали на занятиях. А чтоб снаряды не вызвали подозрений у полиции, заверните их в узелки или в газету – подумают, что идете в баню.

– Правильно! Так и сделаем! – согласилась Перовская и велела принести платки и газеты.

Когда снаряды были упакованы и розданы метальщикам, Перовская взглянула на часы:

– Друзья! Пора выходить – половина десятого.

Все поднялись.

– Минутку внимания! – остановила Перовская. – Хорошо ли вы помните свои места?

– Помним. Не ошибемся, – сказал Михайлов.

– Еще одно последнее указание. Если тиран не поедет по Садовой, мимо вас пройдут под руку сигналисты. Тогда идите на Михайловскую и там ждите меня. Если я достану платок и сделаю вид, что вытираю глаза, значит, метальщики должны идти на Екатерининский канал. О выезде царя я дам знать, появившись на мосту. Все поняли?

– Все!

– Друзья! – воскликнула Перовская. – Настает решительный час. Пожелаем же друг другу спокойствия, мужества и отваги! Пусть каждый выполнит свой долг! Мы идем на святое дело. Наш подвиг вечно будет жить в памяти народа. С богом, дорогие друзья! С богом!.. Выходите по одному…