Текст книги "От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности"

В конце коридора квартиры на Тюркенштрассе, куда – после отъезда моей кузины в Гейдельберг в конце семестра – переехала Эша Бурхардт, напротив её комнаты жила рисовальщица и иллюстратор Том Фрейд, племянница Зигмунда Фрейда, тоже одна из незабываемых фигур тех лет. Она была почти живописно уродлива в отличие от своей ненамного старшей сестры Лили Марле, жены актёра Арнольда Марле, которая часто к ней приходила. Супруги Марле были участниками труппы Каммершпиле и часто выступали в качестве чтецов, особенно на еврейских мероприятиях. Как и многие в семье Фрейдов, они были сионистами. Лили была красавицей высшей пробы и походила на заглавную героиню библейской книги Руфь, какой её любили изображать современные живописцы и офортисты. Том была почти гениальным иллюстратором детских книг, а также автором некоторых из них. И по сей день коллекционеры охотятся за её книгами, исчезнувшими с рынка. Агнон провёл ту первую зиму в Мюнхене, так как его невеста Эстер Маркс была в Штарнберге, и они оба готовились сыграть свадьбу весной 1920 года.

Он нередко заходил к нам. Годом раньше он написал детскую книгу на иврите, в которой каждая буква алфавита была описана и прославлена в длинных стихах на основе агадических сюжетов. Книга готовилась к изданию крупным тиражом Сионистской организацией Германии под председательством Залмана Шокена, а иллюстрировать её было поручено Том Фрейд[137]137
  Речь идёт о «Повести писца» (1919).


[Закрыть]. В связи с этим Агнон приходил довольно часто, чтобы обсудить с Том её иллюстрации. Том, можно сказать, жила сигаретами, и её комната почти всегда была насквозь прокурена, что нимало не беспокоило Агнона и других посетителей, не то что меня: чем старше я становился, тем меньше мог выносить комнаты, наполненные дымом. На деле это моё отвращение было одной из причин, почему я не мог присоединиться к некоторым сообществам и группам, чьи собрания были насквозь пропитаны дымом. Требовался очень большой интерес, чтобы заставить меня хоть на какое-то время остаться в такой комнате, но с Том Фрейд, которой я восхищался, был именно тот случай. У неё было немало знакомств среди художников и писателей, и в её комнате у меня состоялся горький разговор о сионизме, – тема, которую я в то время вообще не любил обсуждать, тем более с гоями вроде жившего недалеко от нас очень известного (тогда) писателя Отто Флаке. Флаке, очень стройный, прекрасной внешности элегантный мужчина, был известным немецким левым либералом и в то время (по крайней мере) сторонником тотальной ассимиляции евреев в Германии, от которой он ждал больших благ, в частности для немцев. С этим он обратился ко мне, считавшему ассимиляцию серьезным самообманом, так что обращение вышло не по адресу, и разговор развернулся соответствующим образом. Позднее, если не ошибаюсь, этот предмет уже не казался ему столь очевидным. У Том Фрейд я также познакомился с поэтессой Паулой Людвиг, в которую в то время была влюблена большая часть мюнхенских литературных знаменитостей. Она происходила из крестьянской семьи и во время войны работала в Мюнхене прислугой. Оттуда и началось её восхождение в литературный мир. Она была красива, её поэзия тоже прекрасна, и почему-то её тянуло к евреям. Она часто бывала у Том, приносила нам свои стихи, и мы все вместе ходили поесть в вегетарианский ресторан на Тюркенштрассе. Хайнц, мой двоюродный брат, тоже пал жертвой её женственного и поэтического обаяния. Одним словом: иногда в нашей квартире дым стоял коромыслом.

Обложка сборника детских стихов Хаима Бялика «Книга вещей». Иллюстрации – Том Фрейд (Peregrin Verlag, 1922)

Иллюстрация Том Фрейд к сборнику детских стихов Н. Бялика «Книга вещей»

Когда мы с Агноном гуляли вдоль Изара или в Английском саду недалеко от его квартиры, он иногда с гордостью показывал мне присланные Эстер открытки из Штарнберга, каллиграфически безупречные и на почти столь же безупречном иврите. За это время я перевёл на немецкий язык целый свод рассказов Агнона, иные из них достались мне в рукописи, среди них наиболее совершенные его творения, которые затем появились в “Der Jude”, прежде чем были опубликованы на иврите. Неутомимый собеседник, Агнон объяснял, что привлекает и что отталкивает его в еврейской литературе, особенно в современной. Список его возражений и оговорок был довольно велик. К моему удивлению, выяснилось и подтвердилось позднее, когда вышел роман Бреннера «Утрата и неудача»[138]138
  Также встречается название «Бездолье и провал»; довольно объёмный роман Й. Бреннера, вышедший в 1920 г.


[Закрыть], что Агнон, всегда отзывавшийся o кристальной личности Бреннера с преклонением, если не с благоговением, отнюдь не ценил его как писателя.

Паула Людвиг в образе японки. 1920

Что до меня, я был под сильным впечатлением от книги «Со всех сторон»[139]139
  Название этого одного из ранних небольших романов, который Й. Бреннер написал уже будучи в Палестине (1911), можно перевести и как «Туда-сюда».


[Закрыть], на которую я набрёл ещё в Берлине у мелкого книготорговца (а заодно и ивритского писателя) вблизи большой синагоги. Книга без прикрас описывала атмосферу в Эрец-Исраэль и в этом отношении стала одним из самых впечатляющих произведений, какие я знал. Так же и с позднее прочитанной книгой «Разрыв и утрата», купленной мною ещё в студенческие годы в Мюнхене. Мрачная картина ишува, в ней нарисованная, избавила меня (уж не знаю, насколько справедливо) от всяческих иллюзий ещё прежде моей иммиграции. Переезжая в Палестину, я вёз с собой слова Бреннера в своём внутреннем «багаже». Агнон остался равнодушен к моим живым похвалам этой книге – и даже не потому, что считал саму нарисованную в ней картину неадекватной. Он просто не признавал литературный талант этого человека, личность которого ставил так высоко. В наших беседах он очень хвалил мне книгу «Хемдат ямим»[140]140
  «Услада дней» (ивр.) – средневековый анонимный трактат нач. XVIII в. о ритуальных обычаях, порядках проведения праздников, многим из которых следуют и сегодня.


[Закрыть] как литературное произведение, которому мало равных, и которое я, по его мнению, непременно должен был прочитать, ибо это тайное каббалистическое сокровище, с литературной точки зрения далеко превосходившее «Зоар». К «Зоару» он в этом отношении имел много претензий, а эту книгу сравнивал (в ущерб «Зоару») с подлинными мидрашами. Он убеждал меня во что бы то ни стало попытаться добыть полноценный экземпляр одного роскошного издания «Хемдат Ямим», и в 1921 году я-таки нашёл его во Франкфурте. Но каково же было моё изумление, когда лет через десять Агнон стал отзываться об этой книге более неопределённо, смешивая похвалу с порицанием. В те месяцы мы уже говорили на иврите, для чего в Мюнхене у меня почти не было возможностей.

Другим неординарным человеком был Ариэль Авигдор, сын основателя Гедеры[141]141
  Посёлок, основанный в 1884 г. в 30 км от будущего Тель-Авива.


[Закрыть]. Он был женихом, а потом и мужем Лизы Руппин (сестры Артура Руппина), очень милой и добросердечной женщины, жившей тогда в Мюнхене. Авигдор, инженер-гидротехник на крупной электростанции под Мюнхеном, готовился тогда поступить на работу в Израиле и много рассказывал нам о жизни в мошавах страны до Первой мировой войны.

У меня установилось не так уж много прочных контактов с мюнхенскими еврейскими семьями, и неудивительно, что те немногие, кого я знал, принадлежали к сионистскому меньшинству. Естественно, я имел возможность вплотную познакомиться в университете с зарождавшимся национал-социализмом. Атмосфера в городе была невыносимой, и антисемитизм, по большей части ещё в консервативных формах грубого баварства, был налицо. (Это сегодня часто упускают из виду и изображают его в более приглушённых тонах, чем он был на самом деле.) Невозможно было не заметить огромные кроваво-красные плакаты со столь же кровожадным текстом, приглашавшим людей на выступления Гитлера; большими буквами на них было выведено: «Приветствуем расово близких немецких товарищей. Евреям вход воспрещён». Меня самого это мало трогало, так как я давно принял решение покинуть Германию, но слепота евреев, не желавших ничего ни видеть, ни слышать, внушала настоящий ужас. Они воспринимали всё это как некое преходящее явление. Мюнхенские евреи, лишь только всплывала эта тема, становились колючими и злыми, и это весьма отягощало наши с ними отношения. Так и сложилось, что моё общение с евреями ограничилось узким кругом людей, настроенных так же, как я. Среди них был д-р Август Шелер, мировой судья и в течение нескольких лет председатель Мюнхенской сионистской организации. Один из выдающихся философов своего времени, мыслитель Макс Шелер был тогда на устах у всех, интересующихся духовной жизнью. Он считался главным представителем современной католической философии и делал, дьявол разберёт зачем, всё, чтобы максимально затушевать своё еврейское происхождение. Всякий, кому пришлось говорить с Шелером, понимал объяснительные слова мэтра по-своему, и его небылицы повторяют в Германии по сей день. Порой его мать объявлялась еврейкой, зато уж отец – протестантом; иногда отец оказывался протестантского происхождения, но семья будто бы обратилась в иудаизм из-за еврейской невесты; иногда отец назначался евреем, а мать – дочерью родителей-христиан, тут раз на раз не приходился. Судья Шелер был похож на своего знаменитого однофамильца, хотя и без отблеска гениальности. Я спросил его, что вообще означают эти россказни и что ему обо всём этом известно. Д-р Шелер рассмеялся: «Он же мой кузен, и, разумеется, я прекрасно знал его родителей. Оба они были добрыми евреями из старых баварских и франконских еврейских родов, а все подробности его происхождения можно найти в общинных книгах. Шелер получил хорошее еврейское воспитание. Его патологические выкрутасы очень забавны».

Вечерами по пятницам в моей комнате собирался небольшой кружок, человек десять, а иногда к нам присоединялись студенты, юноши и девушки из разных мест (не из Мюнхена!), в том числе потомки евреев из деревень и городов Франконии, где ещё сохранились традиции и еврейские обычаи, так что я узнал кое-что об упорной жизнестойкости фольклора. Так, я читал, что существовал обычай в дни солнцестояний и равноденствий (так называемых «Текуфот»[142]142
  Времена года, сезоны, по солнечному календарю (ивр.). Согласно галахическим представлениям, в каждый из природных сезонов к воде бывает приставлен отдельный ангел, охраняющий воду от зла и порчи со стороны тёмных сил. Вместе с тем в моменты, так сказать, смены караула ангелов возникают короткие промежутки времени, когда вода остаётся без присмотра. В эти моменты оберечь воду от дурных воздействий может любой железный предмет.


[Закрыть]) не пить воду – тема, которая впервые появляется в респонсах гаонов[143]143
  Величие, мудрость (ивр.). Здесь – высший духовный автортет, толкователь Торы и Талмуда. Респонсы (ответы) – жанр галахической литературы, объедияющий мнения гаонов по ключевым бытовым и законодательным вопросам, возникающим у правоверных евреев.


[Закрыть] и со временем обросла чудесными легендами. Упоминается также способ, каким можно предотвратить порчу: надо набрать воду в бочку и прикрепить к ней кусок железа, иначе «гвоздь-Текуфа». И вот, один из наших гостей, студент юридического факультета, рассказал нам, что евреи из деревни, откуда он родом, до сих пор придерживаются этого «обычая, унаследованного от наших отцов».

Однажды Кэти Бехер, которая тем временем подружилась с кем-то из семьи Фейхтвангеров, очень уважаемой и отчасти традиционно набожной, сказала, что в доме дяди её друга, известного в то время коллекционера, хранится великое и бесценное сокровище: первое, мантуанское, издание «Зоара» (1558–1560), и все три тома великолепно напечатаны на пергаменте. Какое событие, «Зоар», напечатанный на пергаменте, в частном мюнхенском доме! Я спросил у Кэти, не разрешит ли мне её друг взглянуть на это сокровище своими глазами. Не помню, был ли ещё жив тогда Зигмунд Фейхтвангер (дядя), но думаю, что к тому времени он уже умер[144]144
  Зигмунд Фейхтвангер умер в 1916 г.


[Закрыть]. Как бы то ни было, меня приняли очень любезно, и я насладился созерцанием этих знаменитых страниц, источающих сияние. Я обратился к библиотекарю общины, старику книгочею г-ну Хиршингеру, и он сказал, что, насколько ему известно, в Париже есть ещё только один экземпляр этой книги. Книга, виденная мною в Мюнхене, позднее попала в собрание Сассуна в Лондоне, а оттуда через аукцион по изрядной цене, благодаря великодушию одного известного мецената перекочевала в Иерусалимскую национальную библиотеку и сегодня является одним из самых драгоценных её сокровищ [145]145
  Один из членов богатейшего клана Сассунов, Давид Сассун (1880–1942), был страстным библиофилом и гебраистом. Ему удалось собрать тысячи редчайших книг, периодических изданий и рукописей, преимущественно восточного происхождения. Его сын Шломо Давид Сассун (1915–1885) расширил собрание отца. Часть ценных рукописей этого собрания была приобретена Национальной библиотекой Израиля и Израильским музеем в Иерусалиме.


[Закрыть].

Титульный лист мантуанского издания «Зоара». 1558–1560

Меня часто приглашали на субботнюю трапезу к д-ру Эли Штраусу, убеждённому сионисту и вице-президенту еврейской общины Мюнхена. По профессии он был адвокатом, а его жена Рахель – врачом. Эта весьма энергичная женщина под старость лет, живя в Иерусалиме, написала чрезвычайно интересные мемуары о жизни в Германии[146]146
  Рахель Штраус (1880–1963) была первой женщиной, изучавшей медицину в Гейдельбергском университете. Активный участник феминистского и сионистского движений. Открыла в Мюнхене гинекологическую практику. Родила пять детей. После смерти мужа, адвоката Элиаса Штрауса, эмигрировала в сер. 1930-х в Палестину. Книга, которую упоминает Шолем, – «Мы жили в Германии. Воспоминания немецкой еврейки. 1880–1933» (Штутгарт, 1961).


[Закрыть] два-три поколения тому назад некоего благочестивого семейства. Эта пара, Эли и Рахель, пребывала в религиозном законопослушании, но без фанатизма, и детей своих старалась воспитывать в том же духе. Штраус читал мои первые статьи, переводы и с интересом относился ко мне и моим научным штудиям. Причина этого была поистине удивительная: он приходился правнуком одного прямо-таки мистического деятеля немецкого иудаизма, чьё имя, овеянное легендой, оставалась чрезвычайно популярным в среде южногерманских евреев моего поколения. Это был не кто иной, как рав Зекель Вормсер, широко известный на юге Германии как Бааль Шем из Михельштадта, небольшого городка в Оденвальде. У Эли Штрауса и его брата Рафаэля, историка, которого я тоже часто навещал по пятничным вечерам, сохранилось несколько рукописей и документов о Бааль Шеме, чьи славные деяния составляют теперь несколько красивейших страниц «Следов» Эрнста Блоха как предмет серьёзных размышлений автора[147]147
  В ранней работе Э. Блоха «Следы» (1930) устами рава Вормсера излагается идея о минимальном, почти неуловимом изменении, после которого наш мир станет иным: «Чтобы мир воцарился на земле, не следует уничтожать всякую вещь и потом начинать всё заново; нет, нужно лишь немного подвинуть эту чашку, или вон тот куст, или камень, и так всякую вещь. Но оттого, что это немногое столь трудно сделать, а меру его – столь трудно отыскать, люди осуществить такое в целом мире не способны, и к ним для этого придёт мессия» (цит. по кн.: Болдырев И. Время утопии: Проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха. М.: ВШЭ, 2012. С. 241).


[Закрыть].

В семье Штраусов перед тем, как начать благословение, пели еврейские субботние песни и Псалом 23 на мелодии, которые были мне особенно приятны. Хозяин дома знал о моём страстном библиофильстве. Однажды он сказал: «Недавно мне звонил наш великий антиквар Эмиль Хирш[148]148
  Эмиль Хирш (1866–1954) после многолетней работы в книжных лавках (от продавца до партнёра) открыл в 1897 г. в Мюнхене собственный антикварный книжный магазин. В 1907 г. стал одним из основателей Мюнхенского общества друзей книги. С 1916 г. постоянно проводил аукционы, торгуя уникальными книгами и гравюрами. В 1938 г. Хиршу удалось эмигрировать в США, там он работал в книжном антикварном магазине на Мэдисон-авеню.


[Закрыть]. У него есть экземпляр “Разоблачённого иудаизма” Йоханна Эйзенменгера 1700 года выпуска[149]149
  Книга «Разоблачённый иудаизм» нем. – австр. востоковеда Йоханна Эйзенменгера (1654–1704) оказала формирующее влияние на антисемитскую полемику и повлекла за собой множество юдофобских сочинений.


[Закрыть], он прорекламировал его в Биржевом бюллетене немецкой книготорговли. И сразу же получил заказ на открытке, украшенной большой свастикой, от Немецкого народного союза обороны и наступления. Ему стало немного не по себе, как-никак он еврей и совсем не имел желания продавать такие книги антисемитам. Он спросил, не могу ли я рекомендовать ему надёжного еврейского покупателя. Заработать на этой книге он не рассчитывает. Может быть, вас она заинтересует?» Меня она, безусловно, интересовала, ведь эти два сочинённых Эйзенменгером устрашающе толстых тома in quarto представляли собой знаменитейший, учёнейший и вместе глупейший шедевр антисемитской литературы своего времени, приобрести который в обычных обстоятельствах я с моими средствами не имел бы никакой надежды. Поэтому я прямо от субботнего стола, не теряя времени, отправился к Хиршу на Каролиненплац и представился, откуда я родом и кто я такой. Он сказал: «Мне, знаете ли, важно только, чтобы книга попала в нужные руки. Я заплатил за неё 50 марок». В то время это было равно примерно одному доллару.

Как-то раз Штраус рассказал мне, что на одной достопримечательной вилле в зажиточном районе города есть большая библиотека на иврите, владелец которой умер, и наследники ещё не решили, что с ней делать. Он говорил со мной от имени д-ра Эрнста Вильмерсдорфера, сына покойного. Последний в своё время был авторитетным членом еврейской общины и любителем книг. Мне разрешили порыться в библиотеке несколько часов, и я нашёл там предметный указатель к «Зоару», напечатанный в Венеции около 250 лет назад и представлявший большую ценность для моей работы. Я рассказал об этом Эли Штраусу и через несколько дней (это было летом 1920 года) получил эту книгу в подарок.

Возвращаясь в Швейцарию, я благоразумно выбрал не романтический путь мимо Боденского озера, а «скучный» маршрут через Базель и Франкфурт. В Хеппенхайме я прервал своё путешествие, чтобы навестить Мартина Бубера, который с большим сочувственным интересом отнёсся к моему решению: обратиться к изучению Каббалы. (Он и поощрил меня написать мои первые статьи в этой области и напечатал их в своём журнале год или два спустя.) Конечно, я также сообщил ему, что собираюсь в Мюнхен. «Но у меня есть для вас кое-что, о чём вы, скорее всего, ещё не знаете», – и он достал из своих бумаг буклет на восемь страниц. Это был статут «Общества Иоганна Альбрехта Видманштеттера по изучению каббалы» со штаб-квартирой в Мюнхене, датированный 5 ноября 1918 года, с приложенным к нему бланком заявления о приёме. Удивительный документ, что и говорить!

Параграф второй статута (единственный сохранившийся экземпляр которого, подаренный Бубером, лежит сейчас передо мной) гласил: «Целью общества является содействие исследованию каббалы и её письменных памятников, доселе пренебрегаемому вследствие ложных предрассудков и случайных обстоятельств, далёких от науки». Мало того, председателем и заместителем председателя формируемого правления Общества объявлялись не кто иные, как мои будущие научные руководители д-р Фриц Хоммель и д-р Клеменс Боймкер, которые мне ни словом не обмолвились об учреждении сего Общества! Бубер познакомил меня с увлекательными подробностями этого дела, а теперь мы имеем ещё и несколько сохранившихся писем к Буберу. По его словам, Общество Видманштеттера существует лишь благодаря д-ру Роберту Эйслеру, его «секретарю» и единственному действующему члену. Я был ещё юнцом, плохо ориентировался в историко-религиозной литературе, и это имя ничего мне не говорило. Однако Бубер меня просветил, и позднее я с Эйслером познакомился.

Сын венского миллионера-еврея, Эйслер, по собственным его словам, был воспитан в духе пренебрежения к еврейству. В результате приблизительно двадцати лет от роду он крестился в католическую веру. Это был человек разнообразно одарённый, столь же деятельный, сколь и амбициозный, с широчайшим кругом интересов и немалым литературным даром. В 1909 году, неполных тридцати лет, он выпустил весьма содержательный двухтомный труд под интригующим названием «Плащ мира и шатёр небес»[150]150
  На самом деле двухтомник вышел в 1910 г. (München: C.B. Beck).


[Закрыть], представивший автора как оригинального, невероятно образованного историка религий, склонного к смелым гипотезам. Правда, надо сказать, что его свободно парившая фантазия несколько ему мешала и воспрепятствовала созданию истинно основательного сочинения. Специалиста, который мог бы надёжно судить об этой книге, не существовало, поскольку в ней были затронуты все уже сложившиеся дисциплины, однако многие из тех, кто достаточно глубоко изучил некоторые источники или внимательно прочёл какую-нибудь отдельную главу книги, находили недостатки в его изложении или сомневались в его выводах. (Так произошло и со мной, когда я углубился в его комментарии к каббале, которые, к моему удивлению, занимали в этой книге значительное место.) Он также ухитрился провести редчайшую комбинацию: дважды получить докторскую степень в Венском университете на одном и том же факультете – первую, в свои двадцать лет, по философии, вторую, семь лет спустя, как историк искусства. Никому тогда и в голову не пришло, что оба Эйслера были одним и тем же человеком.

Роберт Эйслер. 1930-е

При всём его подвижном уме и разносторонней квалификации Эйслер не преуспел в построении своей академической карьеры, и даже принятие христианства не пошло ему на пользу. Попытка получить лицензию на преподавание в Мюнхенском университете была сорвана некоторыми весьма влиятельными персонами, которые не доверяли его методам. Положение его между разными лагерями тоже не внушало больших надежд. Недоверию коллег способствовало и то, что в обществе выкреста с ярко выраженной еврейской внешностью христиане чувствовали себя не очень уютно, а евреи относились к нему с подозрением.

Он погрузился в изучение Каббалы под влиянием французского перевода «Зоара», о котором я уже упоминал. Он часто пользовался этим переводом, хвалил его и строил на нём какие-то воздушные замки. Его деятельность по созданию упомянутого мною Общества началась, очевидно, в 1916 году, и, несомненно, требовала от него больших затрат энергии. Несомненно и то, что он прекрасно разбирался в методологии исследований Каббалы, хотя иврит его был ограниченным, а арамейского он вообще не знал. Он обращался, письменно или навещая их лично, к выдающимся иудейским учёным, евреям и неевреям, о которых знал, что по разным причинам они интересуются каббалой.

Иные на его письма никак не реагировали, другие, узнав, что он обращённый еврей, оставляли его просьбы без ответа, но были и такие крупные учёные, кто ему отвечал. Как, например, директора большой Мюнхенской библиотеки, которые надеялись, что подобная деятельность оживит интерес к драгоценным каббалистическим рукописям, принадлежавшим по большей частью И.А. Видманштеттеру, востоковеду и дипломату шестнадцатого столетия, именем которого и было названо упомянутое Общество[151]151
  Речь идёт о Баварской государственной библиотеке, основанной в сер. XVI в. и ядром которой послужила приобретённая библиотека И. Видманштеттера (1505–1557), в которую входило, помимо печатных изданий, более трёхсот рукописей.


[Закрыть]. Даже сын Генриха Греца, всей душой презиравшего каббалу, вошёл в состав временного комитета с целью наглядно продемонстрировать стремление к желаемой объективности. Эйслер обладал богатым воображением и умел воодушевлять или хотя бы убеждать. В этом отношении его письма к Буберу 1917–1919 годов действительно очень поучительны. Поскольку научное целеполагание, принятое Обществом, было вполне обоснованным, некоторые известные раввины также высказали готовность присоединиться к комитету, и неудивительно, что такой человек, как Бубер, заинтересовался подобным проектом. Эйслер послал ему свою статью на эту тему для размещения в “Der Jude”. Бубер же, зная о крещении Эйслера, ответил, что, вообще говоря, готов печатать в своём журнале статьи о живом иудаизме любых авторов, евреев и неевреев, неважно, однако статьи евреев-отступников он публиковать не будет, какими бы мотивами крещение ни было вызвано. Эйслер написал, что давно уже решил вернуться к иудаизму, поскольку за последнее время ближе с ним познакомился и понимает, насколько он отличается от того иудаизма, который он отверг в молодые годы. На это решение, писал он, в значительной мере его натолкнули такие люди, как Бубер, а также труды Бубера, поэтому теперь он готов на этот шаг – возвращению в мюнхенскую иудейскую общину. Ответ Бубера был: «Господин доктор, я велю отдать в набор Ваше сочинение, но не смогу его опубликовать, пока Вы не известите меня о сделанном Вами шаге». Позднее Бубер рассказал мне, что больше никаких писем от Эйслера не получал, разве что буклет с уставом, где наряду с другими членами комитета стояло и его собственное имя. Буберу оставалось лишь предположить, что Эйслер остался в прежнем своём состоянии, так что он послал мне эту неопубликованную статью, полагая, что она может меня заинтересовать. Гранки этой статьи до сих пор у меня хранятся. Как бы то ни было, чтобы составить мнение обо всём произошедшем, я должен был повидаться с д-ром Эйслером (который жил тогда в Фельдафинге на озере Штарнберг).

Я последовал совету Бубера, немедленно приобрел «Плащ мира и шатёр небес» и под впечатлением прочитанного внёс в расписание лекций «Университета Мури», основанного мною и Беньямином[152]152
  Виртуальный «Университет Мури» был «открыт» в 1918 г. в пору совместного пребывания В. Беньямина и Г. Шолема в городке Мури (30 км от Цюриха). Учредители развлекали друг друга сочинением устава учебного заведения, придумыванием лекций, обменом «учёных» записок и пр. «Университет» формировал воображаемую библиотеку, к книгам которой Беньямин сочинял аннотации. Как пишет Шолем: «Мы отводили душу последующие три-четыре года, давая выход нашему задору и подвергая осмеянию академическую рутину» (см. Шолем Г. Вальтер Беньямин – история одной дружбы. C. 103).


[Закрыть], пункт: Лекция «профессора Роберта Эйслера» – «Дамский плащ и пляжная кабинка в свете истории религии». Таким образом, я оказался вовлечён в самые что ни на есть нелепые отношения. Эйслер пригласил меня в свой маленький особняк на озере Штарнберг, построенный ещё в годы его миллионерства. (Во время инфляции он, как большинство, потерял всё, кроме этого дома, и жил доходом от сдачи в аренду комнат платежеспособным представителям образованного среднего класса Англии.) На несколько минут он завёл меня в библиотеку, до потолка наполненную учёнейшей литературой на тему Бога и мира. Мой взгляд упал на переплетённый в сафьян десятитомник in quarto[153]153
  В четвёртую часть листа (лат.) – типографский термин, относящийся к печатным изданиям, страница которых 24,15 Ч 30,5 см.


[Закрыть] под названием “Erotica et Curiosa”. Я, не поленившись, вытащил первый попавшийся том и обнаружил, что это муляж, скрывающий коньячные бокалы и бутылки. Эйслер заключил меня в широкие объятия. Я был принят как ангел, посланец небес, долженствующий вдохнуть дух каббалистической жизни в его бумажное собрание. Возможно ли было представить себе лучшую встречу на его жизненном пути?! Слова Бубера о нём оказались справедливы. Я видел перед собой совершенно необычного человека, авантюриста и учёного в одном лице, и в первый же час нашего общения твёрдо решил поближе изучить этот человеческий феномен.

Титульный лист книги Роберта Эйслера «Плащ мира и шатёр небес» (München, 1910)

Красноречие Эйслера было столь же фантастичным, как его образование: то и другое производило впечатление одинаково сильное, но не вполне серьёзное. Я, во всяком случае, никогда не встречал столь гениально-пленительного и в то же время подозрительно блестящего учёного субъекта. Кстати, что мне больше всего нравилось в нём – он не ожесточался, когда ему возражали, особенно во время беседы. Серьёзные пробелы в его иврите стали мне очевидны довольно быстро. Собственные исследования в области каббалы привели его к великому «открытию» истинного автора книги «Йецира»[154]154
  «Книга Творения» (ивр.) – трактат, главная часть которого написана между III и VI вв. н. э.


[Закрыть], вероятно, самого древнего сжатого спекулятивного текста на иврите, восходящего к талмудическому периоду и заимствованного каббалистами в качестве своей основополагающей книги. Эйслер был убеждён, что автором её был не кто иной, как рабби Элиша бен Абуя, отпавший от веры и тем «разоривший райские угодья». В упомянутом уставе он объявил о научном издании книги с переводом и комментариями, которую намеревался опубликовать, но его доказательства, как он их формулировал, обнаружили свою полную беспочвенность, а его каббалистические гипотезы в книге «Плащ мира и шатёр небес» заставили меня, как-никак подчинявшегося строгой филологической дисциплине, лишь скептически поёжиться, как бы от сквозняка. «Вы, наверное, считаете меня дрянным филологом», – сказал он мне как-то раз, нимало не выказывая обиды. Его изобретательная фантазия преодолевала любые препятствия, воздвигаемые исторической критикой. Его нельзя было заподозрить в нехватке идей, весьма впечатляющих, притом в самых разнообразных областях, как протосемитские надписи на Синайском полуострове, греческие мистерии, происхождение цыган, происхождение христианства – последнему сюжету он посвятил многие годы. Эти и многие другие темы объединяло одно: все они изобиловали нерешёнными вопросами, что давало его изощрённому гению широчайший простор. Слушатели его лекций бывали потрясены его ораторским искусством. Чтение его трудов, наполненных цитатами и ссылками на самые невообразимые и отдалённые источники, повергало вас в немоту. В жизни я больше не встречал такого виртуозного манипулятора от науки. Вместе с тем у него были влиятельные поклонники даже среди учёных, такие как Саломон Рейнах[155]155
  Саломон Рейнах (1858–1932), франц. археолог, исследователь античности. Сделал значительные открытия как в археологии, так и в музейном деле. Разработанный им принцип иллюстрирования фотографиями каждого из памятников музея лёг в основу создания каталогов всех музеев и практикуется и в наши дни.


[Закрыть] в Париже или Гилберт Марри[156]156
  Гилберт Марри (1866–1957), англ. филолог, переводчик; профессор класс. литературы в Оксфорде. Автор исследований по древнегр. эпосу. Прославился также переводами Еврипида.


[Закрыть] в Оксфорде. Недоброжелатели отзывались о нём с налётом едва прикрытого антисемитизма как о спекулянте от науки. Одним словом, он был в своём роде абсолютно уникален. При этом ни один издатель, напечатавший его книгу, не хотел больше иметь с ним никаких дел, и по вполне конкретным причинам: внося корректуру, он всякий раз увеличивал объём книги вдвое, и все его публикации заканчивалась крахом.

От Эйслера я узнал о том, что в Гамбурге образовался некий круг около Аби Варбурга (старшего брата двух известных банкиров Макса и Феликса) и его библиотеки по искусствознанию и истории культуры[157]157
  Аби Варбург (1866–1929), нем. историк искусства, культуролог. Из семьи крупного банкира. Уступил права наследования младшему брату в обмен на обещание последнего покупать все книги, которые потребуются А. Варбургу. В результате этой договорённости сформировалась фантастическая по ценности библиотека – скрупулёзно подобранные издания по истории культуры, – которая в дальнейшем превратилась в исследовательский центр. В 1933 г., уже после смерти Варбурга, библиотека была вывезена из его родного города Гамбурга в Лондон.


[Закрыть], где в начале 1920-х годов Эйслер прочёл лекцию о дионисийских мистериях, очень воодушевившую слушателей. Печатное издание этой лекции заняло четыреста страниц. То, что Эйслер рассказал мне о Варбурге, этом круге, их новых представлениях об остатках античной культуры в Средние века, а также об их исследованиях в области истории религий и связи религии с астрологией и магией, пробудило мою живую симпатию к новым многообещающим перспективам. В 1926 году и позднее мои собственные исследования стали вызывать большой интерес в этом кругу, и сам я, особенно после двух моих наездов в Гамбург в 1927 и 1932 годах, установил там немалое количество профессиональных связей и дружеских отношений.

Библиотека Аби Варбурга в Гамбурге. Ок. 1930

Эта группа выдающихся, первоклассных учёных в течение примерно четверти века состояла почти исключительно из евреев, чья заинтересованность в еврейской тематике постепенно от умеренной симпатии всё больше сходила на нет. Лишь один из них был сыном крестившихся родителей, и именно он-то и интересовался еврейскими сюжетами. В числе нескольких талантливых студентов он перебрался из Израиля в Лондон, куда в гитлеровскую эпоху была переведена эта библиотека и весь институт. К этому же кругу принадлежал крупнейший тогда специалист по историческому развитию магии от греко-римской античности до средневековья. Он был добропорядочным австрийским евреем, пока в одно прекрасное утро не сделался набожным католиком и пришёл к выводу, что сюжеты, которым он посвятил свои замечательные исследования, на самом деле суть дьявольское наваждение, как он сам однажды объяснил мне. (Еврейская магия и особенно разработки в области демонологии были моей тайной страстью в течение шестидесяти лет.)

Я выделял тогда в немецком еврействе три наиболее яркие общности, три «еврейские секты»: одну, сконцентрированную вокруг библиотеки Варбурга, другую – группировавшуюся в Институте социальных исследований Макса Хоркхаймера[158]158
  На самом деле Макс Хоркхаймер (1895–1973) возглавил возникший в 1923 г. Институт социальных исследований лишь в 1931 г., но являлся одним из активных его основателей. Наряду с ним к «первому поколению» этой школы принадлежат: Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм, В. Беньямин, Л. Лёвенталь, Ф. Нейман, Ф. Поллок.


[Закрыть] и третью – метафизических магов Оскара Гольдберга[159]159
  Оскар Гольдберг (1885–1953), нем. философ, врач. Настаивал на отказе от «просвещённого» иудаизма, видел в эмпирическом методе основу религ. опыта. Основатель берл. кружка «Философская группа». См. подробнее в кн.: Шолем Г. Вальтер Беньямин – история одной дружбы (см. ук. имён). Часть сведений из этой книги приводится далее (см. с. 301–307).


[Закрыть]. Слышать такое нравилось не всем.

Лично мне Эйслер виделся как еврей из евреев, своё крещение он представлял как что-то несерьёзное да и оставленное в далёком прошлом. Его репертуар еврейских шуточек и анекдотов был поистине неисчерпаем, и вполне понятно, что, глубоко пряча своё еврейское сердце от окружающих неевреев, он свободно изливал его в общении со мной. Здесь не место входить в авантюрные подробности его дальнейшей научной и личной судьбы. Я поддерживал с ним связь вплоть до 1938 года, когда после ужасных недель, проведённых в австрийском концентрационном лагере, он смог уехать в Англию. В 1946 году на меня, как снег на голову, свалилась – «с сердечными пожеланиями» – английская рукопись в 250 страниц, содержащая окончательное решение палестинского вопроса, для которой он искал (так и не найдя) подходящего издателя. Там Эйслер, который в течение многих лет был настроен твёрдо просионистски и ещё в 1920-е годы написал мне, что завещает свою библиотеку Иерусалимскому университету, сделал действительно оригинальное предложение, и это посреди разливанного моря антисионистских настроений, когда в Белом доме заправлял Эрнест Бевин, пытавшийся ликвидировать сионизм[160]160
  Брит. государственный деятель Эрнст Бевин (1881–1951) как член брит. военного кабинета (1941–1945) и министр иностранных дел (1945–1950) считал, что ничего нельзя делать против арабов на Ближнем Востоке, так как именно они составляют большинство на этой территории. Поэтому евреи должны продолжать жить в Европе и способствовать её развитию.


[Закрыть]. Так вот, Эйслер предлагал создать комиссию из трёх англиканских теологов и трёх ортодоксальных раввинов, которая выносила бы суждение о каждом еврее, и тем, кто признан недостаточно кошерным, чтобы благочестиво проживать на Святой Земле, предстояло бы выбрать: либо вернуться в страну происхождения, либо, если они захотят жить в еврейском государстве, переселиться во второй район Вены (Леопольдштадт) и Франкфурт-на-Майне, места, которые освобождаются от немцев и передаются во владение евреям. После всего, что они натворили, немцы теряют право жаловаться, если у них отнимут Франкфурт с самой знаменитой на всю Германию еврейской общиной, и объявят его еврейским государством. Тогда на всё снизойдёт порядок – и мир Израилю! Он предлагал использовать для транспортировки евреев английский флот. Я отослал ему рукопись обратно с краткой пометкой «Прекратите». Эйлер умер в Оксфорде в 1949 году, часть его наследия хранится в Институте Варбурга в Лондоне.