Текст книги "Золотая коллекция классического детектива (сборник)"

Библиотека оказалась вытянутой темной комнатой с низким потолком; единственный свет, который в нее проникал, шел из-под низко опущенных штор и был все еще по-утреннему розоватым. Валантэн и его слуга Иван ждали их за дальним концом длинного письменного стола с немного наклонной крышкой, на котором лежали бренные останки, в полутьме казавшиеся огромными. Большая черная фигура и желтое лицо человека, найденного в саду, выглядели почти так же, как раньше. Вторая голова, которую этим утром выловили среди камышей, лежала рядом. Вода все еще стекала с нее и собиралась в лужицы на столе. Люди Валантэна разыскивали второй труп, который, как предполагалось, должен был плавать в реке. Отец Браун, который, кажется, вовсе не был подвержен чувствительности, подошел ко второй голове и, часто моргая, внимательно ее осмотрел. Копне белых мокрых беспорядочно спутанных волос ровный красноватый утренний свет придал некоторое сходство с серебристым огненным ореолом; уродливое лиловое, возможно, даже злодейское лицо, пострадало, пока вода носила голову между камнями и корнями деревьев.

– Доброе утро, майор О’Брайен, – спокойно и приветливо поздоровался Валантэн. – Я полагаю, вы уже слышали о последнем упражнении Брейна в отрезании голов?

Отец Браун, все еще склоненный над светловолосой головой, не отрывая от нее глаз, произнес:

– Я полагаю, уже точно установлено, что именно Брейн отрезал эту голову.

– Все указывает на него, – сказал Валантэн, который стоял, засунув руки в карманы. – Способ убийства тот же. Тела нашли почти рядом. К тому же этому бедняге он отрубил голову тем оружием, которое, как мы знаем, унес с собой.

– Да-да, я знаю, – послушно согласился клирик. – И все же, знаете ли, я сомневаюсь, что эту голову мог отрезать Брейн.

– Почему же? – деловито поинтересовался доктор Симон.

– Скажите, доктор, – священник, не разгибаясь, поднял на него взгляд. – Человек может сам себе отрезать голову? Не думаю.

О’Брайену показалось, что сошедшая с ума вселенная обрушилась рядом с ним, но практичный доктор порывисто подскочил к голове на столе и откинул назад мокрые белые волосы.

– Сомнений нет, это Брейн, – спокойно констатировал священник. – У него на левом ухе была точно такая же неровность.

Сыщик, который смотрел на служителя Церкви внимательными блестящими глазами, разжал плотно стиснутые зубы и резко произнес:

– Вам, отец Браун, похоже, много чего о нем известно.

– Да, – просто ответил невысокий человечек. – Я провел рядом с ним несколько недель. Он подумывал присоединиться к нашей Церкви.

Фанатичные искорки сверкнули в глазах Валантэна. Сцепив кулаки, он одним большим шагом приблизился к священнику.

– А может быть, – с насмешливой улыбкой выкрикнул он, – может быть, он подумывал еще и о том, чтобы все свои деньги оставить вашей Церкви?

– Может быть, – ничуть не смутился Браун. – Это вполне возможно.

– В таком случае, – вскричал Валантэн, страшно улыбаясь, – вы и впрямь можете много чего о нем знать. О его образе жизни, о его…

Майор О’Брайен положил ладонь на руку Валантэна.

– Хватит нести бред, Валантэн, – сказал он. – А то в ход опять пойдут сабли.

Но Валантэн под спокойным скромным взглядом священника уже совладал с собой.

– Что ж, – коротко сказал он, – личные мнения могут и подождать. Господа, напоминаю, вы дали слово не покидать дом. Прошу вас не нарушать его… И проследить, чтобы его не нарушили другие. Если вы что-то хотите узнать, обращайтесь к Ивану, он все расскажет. Я пока займусь делом и напишу доклад начальству. Мы больше не имеем права скрывать, что произошло. Будут новости – я у себя в кабинете.

– Есть что-то такое, чего мы не знаем? – обратился к Ивану доктор Симон, когда шеф полиции широкими шагами вышел из библиотеки.

– Думаю, только одно, сударь, – ответил Иван, морща бледное старческое лицо. – Но это тоже по-своему важно. Этот старый черт, которого вы нашли на лугу… – Слуга безо всякого почтения указал на большое черное тело и желтую голову на столе. – Мы выяснили, кто это.

– В самом деле? – изумился доктор. – Кто же это?

– Звали его Арнольд Беккер, – сказал заместитель сыщика, – хотя у него было много кличек и вымышленных имен. Этот мошенник ездил из страны в страну, и в последний раз его видели в Америке, там-то, видать, чего-то они с Брейном и не поделили. Мы им особо не занимались, потому что он больше в Германии орудовал, но с немецкой полицией связь у нас, само собой, имеется. Но самое странное то, что у этого Арнольда был брат-близнец, Луи Беккер. Вот этот нам был хорошо знаком. Только вчера мы решили его гильотинировать. Вы не поверите, господа, но когда я увидел этого парня в саду на траве, у меня чуть сердце из груди не выскочило. Если бы я собственными глазами не видел, как Луи отрубили голову на гильотине, я бы решил, что это он, Луи Беккер, и есть, лежит у нас перед домом. Потом-то я, ясное дело, вспомнил о его немецком близнеце и, сопоставив одно с другим…

Увлекшийся рассказом Иван замолчал, так как вдруг заметил, что его совершенно никто не слушает. И майор, и доктор смотрели на отца Брауна, который встал и крепко прижал к вискам ладони, как человек, испытавший резкую и нестерпимую боль.

– Хватит, хватит, хватит! – закричал он. – Я так не могу! Замолчите хоть на минуту, я понимаю только половину! Господи, придай мне силы. Сумею ли я понять все это? Святые небеса, помогите мне! Когда-то я умел думать, и неплохо. Я ведь даже когда-то мог пересказать любую страницу из Фомы Аквинского. Выдержит ли моя голова… или расколется? Я понимаю только половину… Только половину.

Он уткнулся лицом в ладони и неподвижно замер, будто мысль (а может, молитва) сейчас была для него настоящей пыткой. Остальные трое ошеломленно смотрели на новую загадку, которую принесли им последние двенадцать сумасшедших часов.

Когда руки отца Брауна опустились, показавшееся лицо было свежим и серьезным. Он набрал полную грудь воздуха, выдохнул и сказал:

– Давайте покончим с этим как можно скорее. Поговорим – это самый быстрый способ донести до вас истину. – Он повернулся к доктору. – Доктор Симон, – сказал он, – у вас светлая голова, и сегодня утром я слышал, как вы перечисляли пять самых сложных вопросов, которые имеют отношение к этому делу. Если вы зададите их снова, я на них отвечу.

Доктор в сомнении и удивлении так поднял брови, что пенсне свалилось с его носа, но ответил сразу.

– Ну, первый вопрос – это, э-э-э… Зачем понадобилось совершать убийство таким неудобным орудием, как сабля, если убить человека можно каким-нибудь простым шилом?

– Шилом обезглавить человека невозможно, – хладнокровно ответил Браун, – а в данном случае это было необходимым условием.

– А почему? – поинтересовался О’Брайен, но на этот вопрос отец Браун отвечать не стал, а только сказал:

– Следующий вопрос.

– Почему этот человек не закричал и не позвал на помощь? – спросил доктор. – Человек с саблей в саду – явление все-таки не самое привычное.

– Ветки, – хмуро произнес священник и повернулся к окну, выходившему на место преступления. – Никто не понял значения веток. Как они оказались на этом газоне (взгляните), так далеко от деревьев? Их не отломали, а отрубили. Убийца занял жертву какими-то трюками с саблей, скажем, стал показывать, как он может перерубить подкинутую в воздух веточку или что-нибудь в этом роде. Потом, когда его враг нагнулся, чтобы проверить результат, молча нанес удар саблей, и голова была отрублена.

– М-да, – протянул доктор, – звучит правдоподобно. Но посмотрим, справитесь ли вы с двумя моими следующими вопросами.

Священник в ожидании серьезно смотрел в окно.

– Каким образом, если весь сад был закупорен, как воздухонепроницаемый сосуд, – продолжил доктор, – каким образом туда попал посторонний человек?

Не поворачивая головы, маленький священник ответил:

– Никакого постороннего человека в саду не было.

Комната погрузилась в молчание, но неожиданный заливистый, почти детский смех Ивана разрядил обстановку. Абсурдность замечания отца Брауна заставила старого слугу насмешливо поинтересоваться:

– Значит, не было, говорите?! – воскликнул он. – Значит, и жирного безголового здоровяка мы вчера вечером не тащили на диван? Он, выходит, и в сад не забирался?

– Нет, – задумчиво произнес Браун. – Вернее, не совсем.

– Постойте-ка! – вскричал Симон. – Но человек либо есть в саду, либо его там нет.

– Не обязательно, – священник слегка улыбнулся. – Следующий вопрос, доктор.

– Знаете что, мне кажется, вы нездоровы! – с жаром воскликнул доктор Симон. – Но, если хотите, пожалуйста, следующий вопрос: как Брейн сумел уйти из сада?

– Он не уходил из сада, – ответил священник, по-прежнему глядя в окно.

– Не уходил? – Симон уже не мог сдерживать раздражение.

– Не полностью.

Французская логика Симона не вынесла подобного надругательства, он в бешенстве потряс в воздухе кулаками.

– Человек либо уходит из сада, либо нет! – завопил он.

– Не всегда, – сказал отец Браун.

Доктор Симон порывисто вскочил.

– У меня нет времени выслушивать подобные бредни, – дрожащим от гнева голосом бросил он. – Если вы не понимаете разницы между двумя сторонами забора, мне с вами разговаривать не о чем.

– Доктор, – голос клирика прозвучал очень мягко. – Мы с вами всегда прекрасно понимали друг друга. Хотя бы ради нашей былой дружбы задержитесь, чтобы задать пятый вопрос.

Порывистый Симон опустился на стоящий у двери стул и быстро произнес:

– Голова и плечи были странным образом изрезаны. Похоже, это было сделано после смерти. Почему?

– Вот! – сказал неподвижно стоящий священник. – Это сделано нарочно, чтобы заставить вас прийти к простому ложному выводу, к которому вы и пришли. Это сделано для того, чтобы у вас не возникло сомнения, что голова эта принадлежит именно этому телу.

Та граница разума, за которой обитают все чудовища, с неимоверной скоростью выехала на передний план в гэльском сознании О’Брайена. Он вдруг почувствовал близкое присутствие мужчин-коней, женщин-рыб и всех прочих фантастических существ, которых породило необузданное человеческое воображение. Голос, более древний, чем его праотцы, как будто прошептал ему на ухо: «Не ходи в сад, где растет дерево разноплодное. Избегай нечестивого сада, где умер человек о двух головах». Однако, пока эти постыдные символические образы проносились в древнем зеркале его ирландской души, офранцуженный интеллект офицера оставался настороже. О’Брайен смотрел на странного священника не менее внимательно и недоверчиво, чем все остальные.

Отец Браун наконец повернулся, но остался у окна. Даже через густую тень, скрывающую его лицо, было видно, что оно белое как мел. Тем не менее, когда он заговорил, голос его звучал ровно и уверенно, словно никаких гэльских душ на земле не существовало.

– Господа, – сказал он, – в саду вы не находили странного тела Беккера. В саду не было странных тел. Невзирая на рационализм доктора Симона, я по-прежнему утверждаю, что Беккер присутствовал там лишь частично. Посмотрите! – Он указал на черную громадину загадочного трупа. – Вы считаете, что никогда в жизни не видели этого человека. Так ли это?

Он быстрым движением откатил лысую желтую голову незнакомца, на ее место положил голову с гривой белых волос, и все совершенно ясно увидели, что перед ними лежит не кто иной, как Джулиус К. Брейн собственной персоной.

– Убийца, – спокойно продолжил Браун, – отрубил голову своему врагу, а саблю забросил за стену. Но он был слишком умен и избавился не только от сабли, но и (таким же образом) от головы. После этого ему оставалось всего лишь приставить к телу другую голову, и все решили, что перед ними новый человек.

– Приставить другую голову! – удивился О’Брайен. – Какую другую? Головы, знаете ли, не растут в саду на кустах, не так ли?

– Да, – хрипловатым голосом, глядя себе под ноги, сказал отец Браун. – Есть только одно место, где они растут. Они растут в корзине под гильотиной, рядом с которой шеф полиции Аристид Валантэн находился менее чем за час до того, как было совершено убийство. Друзья мои, прошу вас, послушайте еще одну минуту, прежде чем разорвать меня на части. Валантэн – честный человек, если приступы бешенства при решении спорных вопросов можно назвать честностью. Но, глядя в его серые стальные глаза, вам никогда не приходило в голову, что он безумен? Он готов пойти на все, на все, чтобы разрушить то, что он называет «христианским суеверием». Ради этой цели он сражался, страдал, а теперь пошел на убийство. Сумасшедшие миллионы Брейна до сих пор расходились по многочисленным сектам, поэтому не могли нарушить общее равновесие. Но до Валантэна дошли слухи, что Брейн, как и большинство мечущихся скептиков, стал сближаться с нами, а это уже было намного серьезнее. Брейн сделал бы огромные вливания в обнищавшую, но воинственно настроенную французскую Церковь, он поддержал бы шесть таких националистических газет, как «Гильотина». Это могло перевесить чашу весов, и его битва была бы проиграна. Поэтому фанатик пошел на риск. Он решил уничтожить миллионера, и сделал это так, как можно ожидать от величайшего в мире сыщика, решившегося на единственное в своей жизни преступление. Он взял отрубленную голову Беккера, сославшись на какую-нибудь криминологическую надобность, и принес домой в служебном саквояже. Он в последний раз попытался переубедить Брейна (при этом разговоре присутствовал лорд Галлоуэй, однако окончания его он не дождался), но, когда ему это не удалось, вывел его в сад и завязал разговор об искусстве вести словесную дуэль, использовал для примера веточки и саблю и…

Иван вскочил.

– Вы с ума сошли! – завопил он. – Сейчас же идем к хозяину, и если выяснится, что вы…

– Я и сам к нему собирался, – горько вздохнул Браун. – Я должен просить его сознаться.

Пропихнув вперед несчастного отца Брауна, то ли прикрываясь им, как щитом, то ли собираясь принести его в жертву, они все вместе ворвались в неожиданно тихий кабинет Валантэна.

Великий сыщик сидел за письменным столом, очевидно, слишком поглощенный делами, чтобы услышать их шумное появление. На миг они остановились в нерешительности, но потом что-то в виде этой выпрямленной изящной спины заставило доктора броситься вперед. Оказавшись у стола, он увидел, что рядом с локтем Валантэна стоит маленькая коробочка с пилюлями, а сам Валантэн мертв, и взгляд остекленевших глаз самоубийцы исполнен непреклонностью большей, чем Катонова[17]17
  Марк Порций Катон Старший (234 до н. э. – 149 до н. э.) – римский политический деятель и писатель, известен своей враждой ко всяким новшествам; непреклонный враг Карфагена. Был защитником староримских начал в идеологии, выступал против распространения греческой образованности.
  Марк Порций Катон Младший (95 до н. э. – 46 до н. э.) – римский политический деятель, противник Юлия Цезаря. Покончил с собой, узнав о победе Цезаря при Тапсе.


[Закрыть].

Грехи принца Сарадина

Когда Фламбо взял ежемесячный отпуск, чтобы отдохнуть от своей конторы в Вестминстере, он решил провести его на небольшой парусной лодке, которая была до того мала, что бóльшую часть времени шла на гребном ходу. Более того, он намеревался провести отпуск на небольших реках восточных графств, реках таких маленьких, что со стороны казалось, будто волшебная лодочка плывет через луга и поля. Больше двух человек в это суденышко не поместилось бы, да и места в нем хватало только для самого необходимого, поэтому Фламбо и заполнил его теми вещами, которыми его своеобразный разум посчитал необходимыми для подобного путешествия. Если составить их список, он ограничился бы четырьмя пунктами: консервы с лососиной – на тот случай, если ему в пути захочется есть; заряженные револьверы – на тот случай, если у него в пути возникнет желание повоевать; бутылка бренди – вероятно, на тот случай, если в пути ему доведется упасть в обморок; и священник – очевидно, на тот случай, если в пути его настигнет смерть. С этим легким грузом он и отправился потихоньку по мелким норфолкским речушкам, намереваясь добраться до озер и по дороге насладиться прелестью прибрежных садов и лугов, чудесными отражениями подступающих к самой воде особняков или деревень, останавливаясь для тихой рыбалки в прудах и заводях и, в определенном смысле, прижимаясь к берегу.

Как всякий истинный философ, Фламбо, отправляясь в путь, не ставил перед собой какой-то конкретной цели, но как всякий истинный философ, имел для этого повод. У него была своего рода «полуцель», к которой он относился достаточно серьезно, чтобы, в случае, если ему будет сопутствовать успех, она стала достойным завершением всего отпуска, но в то же время настолько легкомысленно, чтобы неудача не испортила впечатления от отдыха. Много лет назад, когда Фламбо был королем воров и самым известным человеком в Париже, он получал множество писем, в которых ему пели дифирамбы, слали проклятия и даже признавались в любви, но лишь одно из них запомнилось ему. Это была всего лишь визитная карточка в конверте с английской маркой. На обратной стороне карточки по-французски зелеными чернилами было написано: «Если вы когда-нибудь уйдете на покой и образумитесь, приезжайте. Я бы хотел с вами встретиться, потому что со всеми остальными великими современниками я уже встречался. Ваша проделка с двумя сыщиками, когда вы заставили одного арестовать другого, – лучшее, что происходило за всю историю Франции». На лицевой стороне карточки четкими буквами было напечатано: «Принц Сарадин, Рид-Хаус[18]18
  Reed – по-английски тростник или камыш, поэтому Рид-Айленд (Reed Island) – это тростниковый или камышовый остров, а Рид-Хаус (Reed House) – тростниковый дом.


[Закрыть], Рид-Айленд, Норфолк».

Тогда Фламбо не стал задумываться над приглашением, выяснил только, что принц в свое время был одной из известнейших фигур светского общества Южной Италии и блистал в самых высоких кругах. Поговаривали, что в юности он сбежал с одной знатной замужней женщиной. Это не бог весть какая невидаль для тех кругов, и об этой выходке вскоре бы забыли, но дело осложнилось неожиданным и трагическим обстоятельством: последовавшим самоубийством мужа, который, судя по всему, бросился в пропасть в Сицилии. Какое-то время принц жил в Вене, но последние годы, похоже, проводил в постоянных и непрерывных путешествиях. Но когда Фламбо, как и принц, решив отдалиться от славы, покинул Европу и обосновался в Англии, ему пришло в голову, что он может как-нибудь нагрянуть с неожиданным визитом к именитому изгнаннику, живущему у Норфолкских озер. Он не имел понятия, удастся ли ему разыскать поместье принца, настолько оно было небольшим и уединенным. Но случилось так, что нашел он его намного раньше, чем ожидал.

Однажды вечером их лодка причалила к поросшему густой высокой травой берегу с низкими деревьями. Сон после напряженной работы веслами пришел к ним быстро, и, соответственно, проснулись путешественники рано, еще затемно. Вернее сказать, до того как начался день, поскольку большая лимонная луна проглядывала через лес высокой травы над их головами, а чистое фиалковое небо было хоть и ночным, но светлым. Обоим мужчинам одновременно пришли на ум воспоминания детства, этого сказочного времени, когда в лесу можно встретить настоящего эльфа, когда каждый день сулит новые приключения, а заросли тростника кажутся настоящими джунглями. Если вот так снизу вверх смотреть на ромашки на фоне большой низкой луны, они кажутся гигантскими ромашками, а одуванчики – гигантскими одуванчиками. Каким-то образом это напомнило им узоры на обоях в детской комнате.

Откос берега позволял им видеть корни кустов и трав над собой.

– Боже, – тихо произнес Фламбо. – Как в сказке. Прямо страна фей какая-то.

Отец Браун вдруг сел, выпрямив спину, и перекрестился. Движение его было таким резким, что его друг не без удивления спросил, что случилось.

– Люди, которые сочиняли средневековые баллады, – ответил священник, – знали о сказках и феях больше вас. В сказках происходят не только приятные вещи.

– Ерунда, – сказал Фламбо. – Вы посмотрите, разве может под такой луной происходить что-то плохое? Я предлагаю плыть дальше и посмотреть, что из этого выйдет. Мы можем умереть и сгнить, прежде чем еще раз увидим такую луну и почувствуем такое настроение.

– Хорошо, – согласился отец Браун. – Я не говорил, что нельзя входить в страну фей, я сказал только, что это опасно.

И они медленно поплыли по серебристой реке. Глубокий пурпур неба и бледное золото луны начали увядать и постепенно превратились в ту обесцвеченную бескрайнюю гармонию, на смену которой приходят краски рассвета. Когда первые легкие красные, золотые и серые полосы прорезали горизонт от края до края, их единообразие нарушил черный силуэт какого-то городка или деревни, наседающий на реку прямо впереди. Предрассветный полумрак уже позволял различать предметы на расстоянии, когда они доплыли до нависающих крыш и мостов этого прибрежного поселения. Дома, с их длинными низкими, горбатыми крышами, словно собрались здесь, чтобы напиться из реки, как огромные рыжие и серые коровы. Лишь когда расширившийся и просветлевший рассвет превратился в настоящий день, на пристанях и мостах этого молчаливого городка они заметили первое живое существо. Вскоре они смогли рассмотреть безмятежного цветущего мужчину с лицом круглым, как недавно скрывшаяся луна, и лучиками рыжей бороды вокруг нижнего его полукружия. Он стоял в одной рубашке, прислонясь к столбу, и смотрел на сонное течение реки. Поддавшись какому-то внутреннему побуждению (анализировать которое мы не станем), Фламбо поднялся на качающейся лодке в полный рост и крикнул мужчине, не знает ли он, где находится Рид-Айленд или Рид-Хаус. Цветущая улыбка мужчины слегка увяла, он молча указал на следующий поворот реки. Без дальнейших расспросов Фламбо поплыл дальше.

Лодка миновала несколько одинаковых травянистых поворотов, проплыла по нескольким молчаливым плесам, одинаково поросшим тростником, но прежде чем поиск успел прискучить, они обогнули особенно острую излучину и выплыли на нечто вроде широкого тихого пруда или озера, вид которого тут же приковал к себе их внимание. Дело в том, что прямо посередине этой глади, обрамленный со всех сторон камышом, расположился вытянутый невысокий островок, на котором стоял длинный приземистый дом, или бунгало из бамбука либо какого-то другого прочного тропического растения. Стоящие вертикально ветви бамбука, образующие стены, были бледно-желтыми, покатая крыша, тоже сплетенная из тростника, чуть темнее, красновато-коричневой, и это единственное, что нарушало общее однообразие необычного сооружения. Легкий утренний ветерок шевелил окружавшие островок камыши и свистел в бамбуковых ребрах этой гигантской флейты Пана.

– Господи! – воскликнул Фламбо. – Это же он, наконец-то! Вот вам и настоящий Рид-Айленд, а если где-нибудь и существует Рид-Хаус, то это он и есть. Я думаю, тот толстяк был феей.

– Возможно, – беспристрастно ответил отец Браун. – Если он и был феей, то плохой.

Но когда он это говорил, стремительный Фламбо уже пристал к берегу посреди высоких шуршащих камышей. Они вышли на длинный необычный островок и остановились перед странным погруженным в тишину домом.

Как выяснилось, к реке и единственной пристани дом был повернут задней стороной. Главный вход в него находился с другой стороны, обращенной к саду. Поэтому путешественникам, чтобы добраться до него, пришлось пройти длинной узкой дорожкой вдоль трех стен здания под низкими карнизами крыши. Во время этой прогулки они заглядывали в окна на каждой из трех стен, и все время их взору открывалась одна и та же хорошо освещенная комната, обшитая светлыми деревянными панелями, с множеством зеркал на стенах. Все в ней выглядело так, будто здесь ждали гостей на званый обед. Когда наконец дошли до парадной двери, оказалось, что по бокам от нее стоят два бирюзовых вазона с цветами. Дверь открыл неприветливый дворецкий (высокий, худой, седой и безразличный); он сонным голосом пробормотал, что принца Сарадина сейчас нет дома, но что в скором времени он должен быть и все готово для приема его и его гостей. Визитная карточка с написанным зелеными чернилами приглашением пробудила некоторое подобие жизни в пергаментном лице унылого слуги, и с несколько неуклюжей любезностью он предложил незнакомцам подождать. «Его высочество должны быть с минуты на минуту, – сказал он, – и он будет расстроен, если узнает, что разминулся с кем-то из приглашенных им господ. У нас всегда имеется небольшой холодный завтрак для него и его друзей, и я уверен, что его высочество распорядились бы предложить его вам».

Охваченный некоторым любопытством, Фламбо вежливо согласился и пошел следом за стариком, который церемонно провел гостей в длинный светлый зал. Ничего особенного в нем не было, разве что необычное чередование множества длинных низких окон и продолговатых низких зеркал между ними, что как бы наполняло это место светом и придавало ему ощущение легкости. Пребывание здесь чем-то напоминало обед на природе. В одном углу на стене серела большая фотография очень молодого юноши в форме, во втором висел тусклый набросок красным мелом, изображавший двух длинноволосых мальчиков. Когда Фламбо поинтересовался, не сам ли принц изображен на фотографии, дворецкий коротко ответил, что нет, это младший брат его высочества, капитан Стефан Сарадин. После этого старик неожиданно замолчал, словно воды в рот набрал, и на дальнейшие вопросы не отвечал.

После того как завтрак завершился превосходным кофе и ликерами, гостей провели по саду, библиотеке и представили экономке, смуглой красивой женщине, которая держалась царственно и мрачно, как какая-нибудь повелительница подземного царства. Похоже, она и дворецкий были последними из иностранного сопровождения принца, остальные слуги в доме были набраны в Норфолке из местных жителей самой экономкой. Эту даму звали миссис Энтони, но разговаривала она с легким итальянским акцентом, и у Фламбо не возникло сомнения, что Энтони – это норфолкский вариант какой-то романской фамилии. Мистер Пол, дворецкий, тоже производил впечатление иностранца, но речь его и манеры были такими же английскими, как у всех вышколенных слуг.

Каким бы необычным и красивым ни было это место, в его яркости чувствовалась какая-то странная грусть. Часы тянулись здесь, как дни. Длинные комнаты с множеством окон были полны света, но свет этот казался мертвым, а случайные звуки – разговор за стеной, звон тарелок или шаги слуг – не могли отвлечь от постоянного тоскливого журчания воды в реке, которое слышалось со всех сторон.

– Недобрым был тот поворот, и недоброе это место, – сказал отец Браун, выглядывая в окно на серо-зеленые заросли осоки и серебряную гладь реки. – Но ничего, иногда и в недобром месте можно принести добро.

Маленький отец Браун, хоть и был обычно немногословен, странным образом умел притягивать к себе людей и за несколько бесконечно долгих часов ожидания, сам того не осознавая, проник в секреты Рид-Хауса глубже, чем его профессиональный друг. Священник обладал даром, сохраняя дружелюбное молчание, вызывать окружающих на разговор и, едва ли проронив хоть пару слов, сумел узнать у своих новых знакомых все, что они могли рассказать. Мрачный дворецкий, правда, был от природы человеком необщительным. Он был беззаветно, почти по-собачьи предан своему хозяину, с которым, по его словам, «очень плохо обошлись». Главным обидчиком, похоже, был брат его высочества, от одного имени которого губы старика поджимались, а похожий на клюв попугая нос презрительно морщился. Судя по словам дворецкого, капитан Стефан был никчемным бездельником, который вытянул из своего великодушного брата сотни тысяч и вынудил его покинуть свет и жить затворником в этой глуши. Больше дворецкий Пол ничего не сообщил, но и этого хватило, чтобы понять, насколько безгранична его преданность хозяину.

Экономка-итальянка оказалась несколько разговорчивее, наверное, из-за того, что, как посчитал отец Браун, была менее довольна жизнью. О хозяине своем она говорила тоном язвительным, но и не лишенным некоторой боязни. Фламбо со своим другом стоял в зеркальном зале и рассматривал красный набросок двух мальчиков, когда туда по какому-то делу быстро вошла экономка. Особенностью этого светлого помещения являлось то, что любой, кто входил сюда, сразу же отражался в четырех или пяти зеркалах, поэтому отец Браун, произносивший какое-то критическое замечание по поводу отношений, связывающих принца с братом, на полуслове замолчал, но Фламбо, который наклонился и рассматривал эскиз вблизи, громко произнес:

– Похоже, это братья Сарадины. Оба выглядят так невинно. Трудно даже определить, кто из них хороший брат, а кто плохой.

Потом, заметив присутствие экономки, заговорил о каких-то мелочах и ретировался в сад. Но отец Браун продолжал всматриваться в сделанный красным мелом эскиз, миссис Энтони же продолжала всматриваться в отца Брауна.

Большие трагические карие глаза экономки приглушенно поблескивали на оливковом лице, выражая то опасливое любопытство, которое можно заметить во взгляде человека, пытающегося разгадать незнакомца. То ли сутана священника и его вероисповедание затронули какие-то далекие южные воспоминания об исповеди, то ли ей вдруг подумалось, что ему известно больше, чем ей казалось раньше, но неожиданно тихим голосом заговорщика она сказала ему:

– Кое в чем ваш друг прав. Он говорит, что трудно понять, кто из братьев хороший, а кто плохой. Ох, как это сложно, ужасно сложно выбрать хорошего.

– Я вас не понимаю, – произнес отец Браун и начал отодвигаться.

Женщина шагнула к нему, брови ее грозно насупились; теперь она смотрела исподлобья, словно бык, опустивший рога.

– А хорошего и нет, – прошипела она. – Да, капитан поступал плохо, когда брал эти деньги, но, я думаю, принц, давая их, поступал не намного лучше. Не только у капитана есть грехи.

Лицо отвернувшегося клирика озарилось, губы его уже сложились, чтобы произнести слово «шантаж», но в этот миг женщина резко повернула в сторону сделавшееся белее снега лицо и чуть не упала, потому что дверь в зал беззвучно отворилась и в проеме, словно призрак, возник Пол. Из-за странной особенности зеркальных стен показалось, что сразу пять бледных Полов одновременно вошли через пять дверей.

– Его высочество прибыли, – произнес он.

Тотчас за первым залитым солнцем окном, словно актер по освещенной сцене, прошел человек. Через секунду он прошел за вторым окном, и многочисленные зеркала повторили орлиный профиль и движение быстро шагающего мужчины. Держался он прямо и уверенно, но волосы у него были совершенно седые, а лицо имело странный желтоватый оттенок, напоминающий слоновую кость. Такой короткий с горбинкой римский нос, какой был у мужчины, обычно сочетается с вытянутыми худыми щеками и острым подбородком, но у него эти части лица были прикрыты усами и эспаньолкой. При этом усы были намного темнее бородки, что придавало ему слегка театральный вид, и одет он был столь же ярко: белый цилиндр, в петлице – цветок орхидеи, желтый жилет и желтые перчатки, которыми он на ходу помахивал и похлопывал о раскрытую ладонь. Когда он подошел к парадной двери, чопорный Пол открыл ее и вновь прибывший бодро произнес: