Текст книги "Юлий Цезарь"

Происшедшее потребовало от римлян скорректировать свои тактические решения по штурму Массилии, поскольку итог предстоящей баталии должен был определить будущее самой осады:

«Из лагеря Г. Требония и со всех возвышенных мест легко было обозревать весь город. Было видно, как вся оставшаяся в городе молодежь, а также все пожилые люди с женами и детьми протягивали к небу руки из общественных мест, со сторожевых пунктов и со стены или шли к храмам бессмертных богов и, распростершись перед их изображениями, молили о победе. Все без исключения понимали, что от успеха этого дня зависит вся их судьба. Ведь на суда сели знатнейшая молодежь и самые почтенные граждане всех возрастов, которых вызвали поименно и умоляли в случае поражения отказаться от каких бы то ни было дальнейших попыток, а в случае победы быть уверенными, что город будет спасен или домашними силами, или, может быть, также помощью извне.

В завязавшемся сражении массилийцы проявили величайшую храбрость: они помнили о напутственных наставлениях, полученных ими от своих близких, и сражались в убеждении, что у них уже не будет случая для подобной попытки и что те из них, кого постигнет в бою смерть, лишь немного раньше разделят судьбу остальных граждан, которых при взятии города ждет та же участь. Когда наши корабли стали мало-помалу развертываться, то неприятели извлекли пользу из ловкости своих кормчих и подвижности своих судов; а когда наши при удобном случае накидывали на неприятельский корабль железные багры и зацепляли его, то оказавшийся в бедственном положении корабль немедленно получал со всех сторон помощь. Если дело доходило до рукопашного боя, то от массилийцев не отставали и их союзники альбики, которые лишь немногим уступали нашим в храбрости. Вместе с тем снаряды, во множестве выпускаемые издали с судов меньшего размера, ранили многих из наших людей, которые этого не предвидели и не могли от них защититься. Две неприятельские триремы заметили корабль Д. Брута, который особенно легко было узнать по его особому флагу, и бросились на него с двух сторон. Но подготовленный к этой атаке Брут сделал быстрое движение и увернулся от столкновения. Неприятельские корабли с разбега так сильно столкнулись друг с другом, что оба очень тяжело пострадали, а один, у которого обломился нос, совсем потерял боеспособность. Тогда те корабли из эскадры Брута, которые находились поблизости, воспользовались их аварией, атаковали их и быстро пустили оба их ко дну.

Корабли же Насидия оказались бесполезными и скоро вышли из линии боя: ведь у людей их экипажа не было перед глазами родного города, не слышали они напутствий со стороны близких и родных, и ничто не понуждало их рисковать жизнью. Поэтому в составе этих кораблей совсем не было потерь. Зато из массилийского флота пять кораблей было пущено ко дну, четыре захвачено, один спасся бегством вместе с эскадрой Насидия; все они устремились в Ближнюю Испанию. Один из уцелевших кораблей был послан вперед в Массилию сообщить эту весть. При его приближении к городу навстречу ему высыпало за получением вестей все население, и когда узнали о поражении, то всеми овладела глубокая печаль, и город сразу принял такой вид, как будто бы его взяли с бою враги. Тем временем массилийцы стали готовиться к обороне города».

Римляне же теперь сконцентрировались исключительно на осаде города:

«Легионеры, работавшие на правой стороне шанцевых укреплений, заключили из частых вылазок врага, что для обороны может быть весьма полезной постройка по соседству со стеной кирпичной башни, которая служила бы для них и фортом, и убежищем при отступлении. Сначала они сделали ее – только на случай внезапных нападений – низкой и маленькой. Сюда они отступали, отсюда и отбивались, если на них нападали врасплох более или менее крупные силы; отсюда, наконец, они выбегали для отражения и преследования неприятеля. Она тянулась в каждую сторону на тридцать футов, а ее стены были в пять футов толщиной. Но после этого – ведь опыт в соединении с человеческой изобретательностью во всем учитель – оказалось, что очень полезно было бы построить башню выше. Это было сделано следующим образом.

Когда башня была выведена до дощатого наката первого этажа, они вставили балки в ее стены так, что даже концы балок были прикрыты стенной кладкой, и, таким образом, наружу не выступало ничего такого, к чему бы мог пристать неприятельский огонь.

Поверх этого наката они повели стенную кирпичную кладку на такую высоту, на какую позволяла крыша щитка и подвижных навесов; сверху этой кладки они положили накрест две балки, почти доходившие до наружных стен, с тем чтобы на них держался тот накат, который должен был служить крышей башни; а поверх этих двух балок были положены под прямым углом и связаны досками поперечные балки. Эти поперечные балки были несколько длиннее стен и немного выдавались наружу так, чтобы на них можно было повесить циновки, которые должны были во время выведения стен под накатом задерживать и отражать неприятельские снаряды. Этот верхний накат был покрыт кирпичом и глиной, чтобы обезвреживать неприятельский огонь, а поверх кирпича и глины были постланы матрацы, чтобы снаряды из метательных машин не пробивали дерева, а камни из катапульт не расшатывали кирпичной кладки. Указанные циновки, которых было три, были сделаны из якорных канатов и были такой же длины, как стены, а шириной в четыре фута; они были укреплены вокруг башни и повешены снаружи с трех сторон, обращенных к неприятелю, на выступавших концах поперечных балок. Опыт, приобретенный в других местах, убедил строителей в том, что только такого рода канатные циновки непроницаемы ни для обычных снарядов, ни для снарядов, выпускаемых из осадных машин.

Как только готовая часть башни была покрыта и защищена от всяких неприятельских снарядов, они убрали щитки на другие работы, а крышу башни как самостоятельную часть сооружения начали поднимать с первого яруса воротами кверху – настолько, насколько позволяли спущенные циновки. Под их прикрытием и защитой они продолжали выводить кирпичные стены и снова посредством ворота поднимали крышу и освобождали себе место для дальнейшей стройки. Как только подходило время класть второй накат, они так же, как сначала, вделывали балки в наружные кирпичные стены и отсюда снова поднимали воротами крышу вместе с циновками. Таким образом, вполне свободно, без кровопролития и без опасности они выстроили шесть ярусов и в подходящих местах оставили шесть отверстий для метания снарядов.

Как только они получили уверенность, что эта башня может защитить все соседние верки, они начали строить подвижной навес длиной в шестьдесят футов из балок в два фута толщиной, чтобы продвигать его от своей кирпичной башни к неприятельской башне и к стене.

Он был устроен следующим образом. Прежде всего были положены на земле две балки одинаковой длины на расстоянии четырех футов друг от друга, и в них были вставлены столбы вышиной в пять футов. Эти столбы были соединены друг с другом не очень крупными стропилами, на которых должны были лежать балки, образующие крышу подвижного навеса. Эти балки были в два фута толщиной и были прибиты скобами и гвоздями. На самом краю крыши и на балках были прикреплены бруски в четыре пальца в квадрате, чтобы поддерживать кирпичи, которые должны были покрывать крышу. Когда таким образом была сделана покатая крыша, идущая рядами в соответствии с положением балок на стропилах, подвижной навес был покрыт кирпичами и глиной для защиты от огня с неприятельской стены. Кирпичи же покрыли кожей, чтобы неприятели не могли пускать из труб воду и размывать их. В свою очередь кожа была покрыта матрацами для защиты от огня и камней. Все это сооружение, прикрытое галереями, было построено рядом с самой башней; и вдруг, когда враги ничего подобного не подозревали, наши придвинули его на катках, употребляющихся при спуске кораблей, к неприятельской башне, так что оно подошло вплотную к ее каменной стене».

Как ни изрядна была череда горестей и бед, выпавших на долю массилийцев, они отнюдь не утратили бодрости духа, явно не намереваясь сдаваться. На каждый демарш атакующей стороны они немедленно отвечали соответствующими мерами. Однако удача была явно не на их стороне:

«Устрашенные этой непредвиденной бедой, горожане подвинули рычагами самые крупные каменные глыбы и скатили их со стены прямо на навес. Прочность дерева выдержала их удар, и все камни скатились с отлогой крыши. Когда массилийцы заметили это, они придумали другое средство: набили бочки смолой и дегтем, зажгли их и сбросили со стены на навес. Но и они, катясь по крыше, соскользнули в сторону, тогда их немедленно оттолкнули внизу от сооружения шестами и вилами. Тем временем наши солдаты под прикрытием навеса вышибли ломами нижние камни неприятельской башни, на которых лежал фундамент, самый же навес они защищали из кирпичной башни стрельбой из метательных машин, которой и выбили неприятелей со стены и из башен и таким образом парализовали оборону стены. Так как из ближайшей башни было вышиблено уже много камней, то часть этой башни сразу обрушилась, а другая грозила упасть следом за ней. Тогда неприятели, боясь разграбления города, все до одного безоружные, с повязками на голове высыпали из ворот и стали с мольбой протягивать руки к легатам и войску.

При этом неожиданном зрелище все военные действия приостановились, причем солдаты оставили бой и из любопытства поспешили сюда, чтобы послушать и узнать, в чем дело. Как только неприятели дошли до легатов и войска, они все до одного бросились на колени и просили подождать прихода Цезаря: теперь они видят, что город их взят, что осадные работы доведены до конца и их собственная башня уже подкопана; поэтому они отказываются от обороны; конечно, они могут быть без малейшего промедления тут же уничтожены, если по приходе Цезаря не будут исполнять его приказаний и следить за каждым его мановением. Они указывали также, что если башня совсем обрушится, то солдат нельзя будет удержать и в надежде на добычу они вторгнутся в город и разрушат его. Все это и многое другое в том же роде массилийцы, как люди образованные, излагали очень трогательно и со слезами».

Ситуация возникла нетипичная. Легаты не решились возложить на свои плечи все бремя ответственности за принятие решения по дальнейшей участи массилийцев, предпочтя дождаться приезда Юлия Цезаря: «Эти просьбы побудили легатов вывести солдат из осадных укреплений, прекратить штурм и только оставить стражу при укреплениях. Состраданием было создано своего рода перемирие, и теперь обе стороны стали ждать прибытия Цезаря. Ни с неприятельской стены, ни с нашей стороны не летали больше снаряды; все ослабили заботу и бдительность, как будто бы дело было кончено. Надо сказать, что Цезарь в письме к Требонию настоятельно приказывал не допускать взятия города штурмом: иначе солдаты в своем озлоблении на измену массилийцев и на презрение, которое те к ним показывали, а также на продолжительность осадных работ могли бы перебить все взрослое мужское население города. Они уже не раз грозили это сделать, и теперь стоило большого труда удержать их от вторжения в город. Вообще, они были очень недовольны тем, что дело стало за Требонием, который, как им казалось, и помешал им овладеть городом».

Нужно отметить выдержку Г. Требония, который не пошел на поводу у своих легионеров, хотя это было столь соблазнительно просто. Однако он был верен письменному приказу Цезаря, а потому был непоколебим.

Но вот что удивительно: как некогда случалось Юлию Цезарю неоднократно проявлять свое великодушие по отношению к поверженным галлам, а те в ответ, вместо должной благодарности, так и норовили предать его и напасть исподтишка, – массилийцы в итоге прибегли к схожей тактике. Вот только что мы видим их ползущими со стенаниями по земле, в слезах и безмерном горе; проходит миг, и они ищут возможности тайно атаковать:

«Но неприятели начали вероломно искать удобного момента, чтобы коварно обмануть нас. Прошло несколько дней. Наши ослабили свою энергию и бдительность. И вот в полдень, когда одни ушли из лагеря, а другие после долгого труда легли спать на самом месте работы, отложив в сторону и спрятав в чехлы оружие, массилийцы внезапно сделали вылазку из ворот и, так как подул сильный ветер в благоприятном для них направлении, подожгли верки. Ветер так раздул огонь, что единовременно загорелись и плотина, и щитки, и башня, и метательные машины, и все это погибло в пламени прежде, чем можно было заметить, как вообще возник пожар. Растерявшись от этого неожиданного несчастья, наши стали хватать первое попавшееся оружие; другие бросились из лагеря и атаковали неприятелей, но преследованию бегущих мешали стрелы и снаряды, летевшие со стены.

Неприятели отступили к самой своей стене и здесь беспрепятственно подожгли подвижной навес и кирпичную башню. Таким образом, сооружение, потребовавшее многих месяцев и большого труда, было в одно мгновение уничтожено вероломством неприятелей и силой бури. Ту же попытку они повторили и на следующий день. При такой же буре с еще большею самоуверенностью они сделали вылазку, бросились на другую башню и плотину и закидали их головнями. Но, насколько наши перед этим ослабили свою энергию, настолько же теперь, наученные горьким опытом вчерашнего дня, они позаботились приготовить все необходимое для обороны. Таким образом, многих неприятелей они перебили, остальные же были отброшены в город, не достигнув своей цели.

Требоний принял все меры к тому, чтобы восстановить потерянное. Солдаты приступили к делу с удвоенным рвением. Они видели, что все их напряженные труды и сложные работы ни к чему не привели, и вместе с тем очень огорчились тем, что преступным нарушением перемирия их доблесть осуждена на насмешки. Так как, однако, все деревья в Массилийской области были повсеместно вырублены и свезены и вообще больше неоткуда было достать лесу для плотины, то они стали строить плотину нового, до сих пор не виданного типа – на двух кирпичных стенах в шесть футов толщиной и с накатом на этих стенах. Эта плотина была такой же ширины, как и прежняя деревянная. Где промежуток между стенами был слишком широк или накатные балки непрочными, они подставляли столбы и клали для подпорки поперечные балки, а верхний накат устилали фашинами, которые, в свою очередь, покрывались глиной. Таким образом, солдаты были прикрыты этим накатом, справа и слева – стенами, а спереди – щитком и потому могли безопасно проносить необходимый для работы материал. Дело быстро пошло вперед; урон, нанесенный долговременной работе, был скоро исправлен благодаря ловкости и доблести солдат. В нужных местах в стене были оставлены ворота для вылазок.

Теперь неприятели увидали, что немногих дней напряженного труда оказалось достаточно для восстановления верков, которое, по их ожиданиям, было на долгое время невозможно; следовательно, для них уже стали бесполезными вероломство и вылазки, и вообще не осталось ни одного пункта, где бы они могли повредить солдатам стрельбой, а веркам огнем. Они убедились и в том, что таким же образом можно даже весь город – там, где он доступен с суши, – окружить отовсюду стеной и башнями, и в том, что им нельзя будет держаться на своих укреплениях, так как каменная плотина пристроена нашими солдатами к городской стене почти до самого ее верха, и, следовательно, сражаться пришлось бы только ручным оружием, так как метательные машины, на которые они возлагали большие надежды, при незначительности расстояния для них пропадали; а при одинаковой обстановке боя со стены и башен, как они ясно видели, они не могли равняться с нашими солдатами в доблести. Поэтому они вернулись к мысли о сдаче на прежних условиях».

Поистине это детальное повторение истории с галлами… Стоит их прижать посерьезнее, и они мигом идут на попятную! Впрочем, дела осажденных были действительно скверны: «Массилийцы были изнурены всевозможными страданиями, доведены до крайней нужды в съестных припасах, два раза побеждены в морском бою, часто терпели поражения при своих вылазках; кроме того, они тяжко страдали от заразы, возникшей вследствие долгой блокады и перемены пищи (все они питались залежавшимся просом и испортившимся ячменем, которые были давно ими заготовлены и ссыпаны в общественные магазины для подобного рода случаев). Башня их была сбита, значительная часть стены расшатана, на помощь других провинций или Помпеевых войск не было никакой надежды, так как они знали, что все это попало в руки Цезаря. Поэтому они решили сдаться ему без обмана. За несколько дней до сдачи о настроении массилийцев узнал Л. Домиций. Он добыл себе три корабля, из которых два предоставил своим друзьям, а на один сел сам, воспользовался бурной погодой и покинул Массилию. Его заметили корабли, несшие по приказу Брута ежедневную караульную службу у гавани, и, снявшись с якоря, бросились за ним в погоню. Но корабль Домиция быстрым ходом пошел вперед и безостановочно продолжал бежать, пока наконец, при поддержке бури, не скрылся из виду. Два остальных корабля в страхе перед атакой наших судов вернулись в гавань. Массилийцы, согласно с приказом Цезаря, вывезли из города оружие и метательные машины, вывели из гавани и из верфи корабли и выдали деньги из городского казначейства».

Цезарь, получив отчет по всем деталям осады и поведения осажденных, не стал карать мятежных горожан, руководствуясь, впрочем, не столько их доблестью, сколько легендарной историей их родного города: «По исполнении условий сдачи Цезарь пощадил город не столько за заслуги перед ним его населения, сколько во внимание к его имени и древнему происхождению. Там он оставил в качестве гарнизона два легиона, остальные послал в Италию, а сам отправился в Рим».

Положение было очень напряженным; медлить теперь в расчете на то, что Помпей одумается и решит молить о пощаде, было немыслимо. Поэтому Цезарь совсем недолго оставался в Риме; главным образом, для него это была краткая передышка, позволившая хоть немного отдохнуть его верным легионерам. Отдых был краток, к чему они, конечно, уже привыкли. И вскоре, буквально с места в карьер, Цезарь продолжил свою погоню за Помпеем.

Гай Требоний (изображение на монете)

Путь его лежал на Балканы: «Вернувшись из Испании в Рим, он переправился в Македонию и там, продержав Помпея почти четыре месяца в кольце мощных укреплений, разбил его, наконец, в фарсальском сражении и преследовал бегущего до Александрии, где нашел его уже убитым».

И вновь мы невольно поражаемся краткости сообщения Светония! Описание напряженного противостояния и самой важнейшей битвы с Помпеем не могут быть нами опущены хотя бы в силу того, что их итог окончательно и бесповоротно определял, кому из героев суждено встать над Римом. И поэтому целесообразно обратиться в очередной раз к «Комментариям» Юлия Цезаря (в них особенно важна для нас III книга, содержащая детали финального этапа борьбы Цезаря с Помпеем): «В комициях, которыми руководил Цезарь в качестве диктатора, были выбраны в консулы Г. Юлий Цезарь и П. Сервилий. Это был именно тот год, в который он по закону имел право сделаться консулом. По окончании выборов Цезарь обратил внимание на то, что во всей Италии упал кредит и прекратилась уплата долгов. Ввиду этого он распорядился о назначении третейских судей, которые должны были производить оценку земельных владений и движимого имущества по довоенной стоимости и сообразно с ней удовлетворять кредиторов. Эту меру он счел наиболее целесообразной в видах устранения или, по крайней мере, уменьшения страха перед отменой прежних долговых обязательств, который почти всегда является последствием внешних и внутренних войн, а также для защиты доброго имени должников. Равным образом, согласно с законопроектами, вносимыми в народное собрание преторами и народными трибунами, он восстановил в правах несколько человек, осужденных в подкупе избирателей по закону Помпея в те времена, когда Помпей занимал своими легионами Рим».

«Новая метла метет по-новому» – кто ж не знает этой поговорки?

Но обратите внимание, как стремится Цезарь продемонстрировать римлянам все преимущества собственного грядущего управления. Даже в непродолжительное свое пребывание в Риме Цезарь, отрывая время и внимание от подготовки военного похода, находит возможность для участия в принятии перспективных административных решений. Это не могло не произвести впечатления на римских граждан, поскольку давало им надежду, что при Цезаре их благосостояние явно пойдет в гору. Цезарь интуитивно прибег (как к наиболее выигрышной в данный момент!) к тактике совместного принятия решений. Он привлек к судебным процессам народ – это было впечатляюще! Подобная тактика вмиг обеспечила Цезарю дополнительный политический капитал.

Как отмечает сам Цезарь,

«процессы того времени заканчивались в один день, причем показания свидетелей выслушивались одними судьями, приговор произносился другими. Эти лица в самом же начале гражданской войны предложили ему, если он пожелает, свои услуги на войне. Он оценил это их предложение так же высоко, как если бы уже на деле воспользовался их услугами. А именно: он держался того мнения, что они должны быть восстановлены в своих правах скорее приговором народа, чем личной милостью диктатора, так как он не хотел проявить неблагодарность к тем, которых следовало поблагодарить, и, с другой стороны, самовольно присваивать себе право помилования, принадлежащее народу.

Этим распоряжениям, а также латинским фериям (ежегодное жертвоприношение союза латинских городов глубоко и повсеместно почитаемой богине Диане. – Г. Б.) и производству всех выборов он посвятил одиннадцать дней, затем сложил с себя диктатуру и, выступив из Рима, прибыл в Брундисий, куда еще раньше приказал собраться одиннадцати легионам и всей коннице. Но там он нашел лишь такое число кораблей, на котором с трудом можно было перевезти пятнадцать тысяч легионеров и шесть тысяч всадников. Этого одного Цезарю не хватало для скорейшего окончания войны. Да и эти силы были посажены далеко не в полном составе, так как многие от стольких войн Галлии сделались не способными к службе, далее, немало жертв потребовал длинный путь из Испании; наконец, суровая осень в Апулии и в окрестностях Брундисия после пребывания в здоровых местностях Галлии и Испании вредно отозвалась на санитарном состоянии всей армии».

Важный момент кампании: по сути, у Цезаря и близко не было готовности для участия в серьезном, возможно, весьма продолжительном военном походе. Войско его толком еще не отдохнуло; в принципе, оно вообще было расстроено, поскольку у Цезаря практически не было времени для приведения его в порядок: марш за маршем, битва за битвой…

Зато Помпей, хорошо зная сильные и проблематичные стороны Цезаря (недаром же они некогда приятельствовали!), подготовился изрядно.

Как свидетельствует сам Цезарь:

«Помпей имел в своем распоряжении целый год для собирания боевых сил; за это время и сам он не вел войны, и неприятели его не беспокоили. Он собрал много кораблей из Азии, с Кикладских островов, с Коркиры, из Афин, с Понта, из Вифинии, Сирии, Киликии, Финикии и Египта и распорядился построить большой флот также и во всех других местах. Кроме того, он наложил контрибуцию на Азию, Сирию, на всех царей, династов и тетрархов и на ахейские республики, много денег он заставил уплатить также римские корпорации в принадлежащих ему провинциях.

Что касается легионов, то девять были образованы им из римских граждан, пять он перевез с собой из Италии, один легион был из Киликии (он состоял из ветеранов и назван был „легионом близнецов“, так как был образован из двух легионов), один с Крита и из Македонии (это были ветераны, отпущенные прежними полководцами и оставшиеся жить в этих провинциях); два происходили из Азии, где они были набраны по распоряжению консула Лентула. Кроме того, Помпей распределил по этим легионам в виде пополнения большое количество людей из Фессалии, Беотии, Ахайи и Эпира и включил в них также солдат Антония. Сверх указанных легионов он ожидал еще два легиона из Сирии под командой Сципиона.

Далее, у него было три тысячи стрелков с Крита, из Лакедемона, с Понта, из Сирии и других общин, две когорты пращников по шестьсот человек и семь тысяч всадников. Из них шестьсот галлов привел Дейотар, пятьсот – Ариобарзан из Каппадокии, почти столько же дал Котис из Фракии, приславший с ними сына своего Садалу; из Македонии было двести всадников под начальством очень храброго вождя Расциполиса. Пять сотен галлов и германцев были из александрийского отряда Габиния: они были оставлены А. Габинием там у царя Птолемея в качестве гарнизона, и теперь их доставил вместе со всей эскадрой Гн. Помпей-сын; восемьсот человек были набраны из его собственных рабов и пастухов; триста дали Таркондарий Кастор и Домнилай из Галлогреции (из них один прибыл сам, другой прислал сына); двести было прислано из Сирии коммагенским правителем Антиохом, получившим от Помпея большую награду; большая часть из них была гиппотоксотами, то есть конными стрелками. К ним он присоединил дарданов и бессов, которые были отчасти наемниками, отчасти набраны по его приказу или вследствие его личных связей, а также македонян, фессалийцев и граждан других племен и общин. Таким образом получилось вышеуказанное число».

Было бы явным недомыслием не позаботиться о снабжении такой прорвы народа. Однако Помпей ведь не зря вышел победителем из множества военных походов, а потому обо всем позаботился: «Громадное количество хлеба он собрал из Фессалии, Азии, Египта, Крита, Кирен и других местностей».

Будучи, подобно Цезарю, изрядным стратегом, Гней Помпей решил опередить Цезаря и заставить его сражаться в максимально неблагоприятных условиях. Это нашло свое отражение уже в выборе им места для развертывания зимних квартир: «Он решил перезимовать в Диррахии, Аполлонии и во всех приморских городах, чтобы не давать Цезарю переправляться через море, и с этой целью распределил свой флот по всему морскому побережью. Египетскими кораблями командовал Помпей-сын, азиатскими – Д. Лелий и Г. Триарий, сирийскими – Г. Кассий, родосскими – Т. Марцелл с Г. Копонием, либурнским и ахейским флотом – Скрибоний Либон и М. Октавий. А высшее руководство всем морским делом было предоставлено М. Бибулу; он же был и главнокомандующим всего флота».

Цезарю пришлось на ходу менять тактику.

Нужно учитывать его щедрость по отношению к солдатам: после недавних триумфов им были розданы рабы, денежные средства и проч. В сущности, выступать в поход пришлось настолько быстро, что легионеры Цезаря (в значительной мере!) даже не имели возможности толком насладиться своими трофеями. Многим хотелось прихватить с собой хоть толику нажитого. Это шло вразрез с намерениями Цезаря:

«По прибытии в Брундисий Цезарь, созвав солдат на сходку, убеждал их: ввиду приближения конца их трудов и опасностей они должны со спокойным сердцем оставить в Италии своих рабов и поклажу и сами сесть налегке, чтобы, таким образом, на кораблях очистилось место для большего количества солдат. Все свои надежды они должны возлагать на победу и на его щедрость. Все единодушно закричали, что его дело только приказывать: все, что он ни прикажет, они исполнят с охотой. Тогда он снялся с якоря на второй день до январских Нон, причем, как указано было выше, на корабли было посажено семь легионов. На следующий день он достиг берега и нашел тихую стоянку между Керавнийскими скалами и другими опасными местами. Здесь, без всяких повреждений в кораблях, он высадил своих солдат у того места, которое называется Палесте. Но гаваней он вообще остерегался в предположении, что они заняты противником.

В Орике находились Лукреций Веспимон и Минуций Руф с восемнадцатью азиатскими кораблями, которыми они командовали по распоряжению Децима Лелия, а в Коркире стоял М. Бибул со ста десятью кораблями. Но первые не были уверены в своих силах и не решались выйти из гавани, хотя Цезарь взял с собою для прикрытия всего двенадцать военных кораблей, из которых только четыре было палубных. Что же касается Бибула, то он не успел прийти вовремя, так как его корабли не были готовы к выходу в море и гребцы находились в разных местах: действительно, Цезарь показался у материка раньше, чем мог дойти даже слух о его приближении».

Уступая Помпею в численности войск и имея почти на порядок меньше боевых судов, Цезарь – как это не раз уже им практиковалось – предпочел сделать ставку на быстроту и внезапность.

В «Комментарии» говорится, что,

«высадив солдат, Цезарь в ту же ночь отправил корабли назад в Брундисий для перевоза остальных легионов и конницы. Это дело он возложил на легата Фуфия Калена, поручив ему по возможности ускорить перевозку легионов. Но так как корабли эти слишком поздно отчалили от берега и пропустили ночной ветер, то на обратном пути с ними случилось несчастье. А именно: Бибул, получив в Коркире известие о прибытии Цезаря, надеялся встретиться в море хоть с некоторой частью его грузовых судов, но теперь наткнулся на пустые, которых попало ему в руки около тридцати.

Весь свой гнев и раздражение на собственный же недосмотр он излил на эти суда: он все их поджег и заодно сжег и матросов, и владельцев кораблей в надежде, что это жестокое наказание будет устрашающим примером для других.

После этой операции он занял флотом – по всем направлениям – все стоянки и берега от Сасонской до Курикской гавани и организовал с большой тщательностью сторожевую службу, причем сам лично, несмотря на очень суровую зиму, проводил время на кораблях и не пренебрегал никаким трудом и служебным делом – все это для того только, чтобы не пропустить к Цезарю ожидаемых им подкреплений…

По уходе либурнских кораблей из Иллирии М. Октавий с бывшими при нем кораблями прибыл в Салоны. Там он поднял далматов и прочих варваров и склонил их город Иссу к отпадению от Цезаря. Но корпорации римских граждан в Салонах ему не удалось привлечь к себе ни обещаниями, ни ссылкой на опасности, им угрожающие, и потому он решил осаждать город (а город этот был защищен естественными условиями и, главным образом, холмом).

Однако римские граждане скоро построили для своей защиты деревянные башни, и так как, по своей малочисленности, они были слишком слабы для оказания сопротивления и истощены частыми поражениями, то они обратились к крайнему средству: они дали свободу всем взрослым рабам, обрезали волосы у всех женщин и сделали из них веревки для метательных машин. Узнав об этом их решении, Октавий окружил город пятью лагерями и начал единовременно теснить горожан блокадой и штурмом. Те были готовы на всякие лишения, но очень страдали от недостатка продовольствия. Они отправили к Цезарю послов с просьбой помочь им в этом, а все другие лишения, сколько могли, выносили сами.