Текст книги "Вторая Гаммы"

– У нас нет ничего такого, – возразил было Дан, но Бетлоан остановил его движением руки.

– Не лги. Разве не ты приехал на повозке, в которую не надо впрягать каотов?

Что ж, определенная логика в его словах есть, подумал Дан. Но не вручать же ему бластер, которого, впрочем, и нет. Ни у него, ни у Марана. А что, кстати, Маран? Он тянул паузу, надеясь, что Маран подкинет какую-нибудь идею, но тот помалкивал, хотел, наверно, посмотреть, как его друг и подчиненный, бестолковый олух, каким он всегда был и, как видно, остался, будет выкарабкиваться из очередной неудобной ситуации, в которую угодил по собственной вине?.. Ну смотри, смотри!..

– Чтобы заключить союз, нужны переговоры, – сказал он не очень решительно.

Бетлоан кивнул.

– Я мог бы отправиться… – он увидел на лице правителя ироническую усмешку и скорректировал уже готовую фразу, вместо «домой» сказал: – к повозке. В сопровождении твоих воинов. И передать твои предложения.

Он сразу представил, как приближается к астролету, пусть и под конвоем, что стоит прямо из люка одним движением станнера этот конвой обезвредить, если даже его самого заденет, не страшно…

– Ты останешься здесь, – прервал Бетлоан его грезы. – К повозке отправятся мои посланные.

– Мои товарищи могут им не поверить. Если меня с посланными не будет, они решат, что я убит, – возразил Дан, но у правителя все было продумано.

– Поверят. Ты передашь моим воинам… – его взгляд остановился на телекамере, – хотя бы этот амулет. Ну и несколько слов, которые убедят твоих товарищей, что ты жив и ждешь их решения.

Он умолк, вопросительно глядя на Дана. И тут наконец объявился Маран.

– Скажи, что тебе надо подумать, – велел он.

Невелика премудрость! Дан надеялся на большее, но поскольку ему и самому ничего особенно умного в голову не приходило… Собственно, в подобных ситуациях действительно вернее всего не рубить сплеча…

– Я должен обдумать твои слова, – заявил он торжественно. – Мне нужно время.

– Хорошо, – согласился Бетлоан. – Думай. Даю тебе… – он помедлил, – день. Иди.

Дан был уже у выхода, когда Бетлоан вдруг остановил его вопросом:

– А в ваших краях все ездят на подобных повозках? – поинтересовался он небрежно. – Или есть и обычные, в которые надо впрягать каотов?

Дан открыл уже рот, намереваясь сообщить, что в их передовой стране давно и думать забыли о каотах, но Маран помешал ему.

– Скажи, что и есть и обычные, – шепнул он.

Дан удивился, но сказал, что ему велели, и вышел вслед за воинами, ранее сопровождавшими его сюда. Почему бы?..

– Он хотел прояснить твой социальный статус, – ответил Маран на его невысказанный вопрос. – Если там у всех такие повозки, значит, ты рядовой член общества, и неизвестно, озаботит ли кого-либо твоя судьба. А если нет…

– Понятно, – буркнул Дан, забыв об осторожности, но никто не обратил внимания на его реплику.

– Ну и что теперь? – ворчливо спросил он, плюхаясь на свое меховое ложе.

– Теперь? – Маран помолчал. – Твои предложения? – осведомился он после довольно длинной паузы.

– Какие у меня могут быть предложения! Мое дело маленькое. Я объявляю Бетлоану о своем согласии, он присылает к тебе депутацию, вооруженную моей телекамерой…

– Почему телекамерой?

– Потому что он принял ее за амулет, который вкупе с неким паролем докажет вам, что я жив.

– Понятно. Итак?

– Он присылает депутацию, ты ее охмуряешь и отправляешься восвояси. Остальное твоя забота… Хотя… Послушай, а что если они замышляют овладеть повозкой… то есть, тьфу, астролетом, и переговоры – лишь отвлекающий маневр? Выманят вас с Эвальдом наружу и пристрелят из луков.

– Не исключено, – отозвался Маран. – Хотя маловероятно. Если б они собирались с нами расправиться, это было бы проще сделать до нападения на тебя, теперь мы начеку, они должны это понимать. Собственно, каковы их намерения – значения не имеет, не согласиться ты в любом случае не можешь, иначе тебя просто-напросто убьют.

– Если это единственная альтернатива тому, чтобы вооружить дикарей бластерами, я готов, – заявил Дан торжественно.

– История оценит твою самоотверженность, – усмехнулся Маран, – но надеюсь, что до этого не дойдет. – В любом случае, имей в виду…

– Не валяй дурака! Тебе что, жизнь надоела?

– Ну не то чтоб совсем, но… Почему это ты можешь быть самоотверженным, а я нет? Чем я хуже?

– Ничем, – сказал Маран серьезно. – Ты лучше. Да и моя самоотверженность изрядно поувяла. С тех пор, как появилась Наи, я трясусь над своей жизнью так, словно она не моя, а жизнь Микеланджело или Шекспира. Ладно, Дан. Мне надо обдумать ситуацию. С учетом сегодняшней аудиенции.

– Хочешь сказать, что мне пора заткнуться?

– Зачем же так грубо? Отдыхай. Повторяй словарь, рисуй на песке картинки, занимайся любовью. Если предложат.

Дан удивился тому, что Маран затронул в разговоре вторую сферу… он невольно улыбнулся собственной формулировке, это случалось не впервые, с некоторых пор он и сам и даже про себя деликатно именовал все, что касалось секса, на бакнианский манер… О второй сфере Маран никогда не заговаривал, не имея на то веских оснований, стало быть, какая-то задняя мысль… Интересно, какая?

– Ну если они снова приведут Генису… – начал он, чтобы поддержать разговор.

– Лучше б другую, – сказал Маран без запинки.

– Почему? – удивился Дан.

– Потому.

– А именно? Объяснись.

Маран вздохнул.

– Я полагаю, ты не преминул продемонстрировать свои благоприобретенные навыки?

– Естественно.

– Вот. Понимаешь теперь?

– Ничего не понимаю. Говори толком.

Маран снова вздохнул.

– Олинию помнишь?

– Ну?

– Меня до сих пор мучает совесть. Я не привык быть предметом нежных чувств, Дан. Я имею в виду, таких, на которые не могу ответить. Сам знаешь, у бакнианских женщин своего рода иммунитет, они не будут терять голову из-за того, что их ублажили по полной программе.

– А Лана? – спросил Дан.

– Лана была исключением. И тем не менее, она все понимала. Она ведь тоже была бакнианкой. Она знала, что по большому счету у нас с ней ничего получиться не может. Там все было без обмана. Но женщины из внешнего мира незнакомы с подоплекой нашей второй культуры и неспособны осознать наши мотивы… я говорю, наши, подразумевая в данном случае и тебя, ты ведь уже тоже погрузился с головой во все эти бакнианские материи… Словом… Не создавай эмоциональных связей. Не строй отношений, который могут быть причиной долгих страданий. Я уже не говорю о том, что ты и сам человек влюбчивый, но это ладно, вернемся домой, и все образуется.

– Тебе легко говорить, – сказал Дан недовольно. – А я не могу, как ты, сегодня одна, завтра другая, послезавтра… – он замолчал, вдруг поняв, что дело обстоит не совсем так… Ничего себе! – Маран! – сказал он сурово. – Почему ты меня не предупредил?

– Насчет?..

– Насчет того, что кевзэ подтачивает или переиначивает… нет, переворачивает все установки!

– Ты имеешь в виду свою моногамность?

– Да. Если от нее что-то осталось.

– Господи, Дан! Ты же знал, что кевзэ это материальная основа полигамии. О чем еще я должен был тебя предупреждать?

– Я считал, что речь о возможностях, а не… о желаниях.

– А! Это пройдет. Просто этап такой.

– Ну а если, допустим, Паомес опять ее приведет? Тогда что делать? Отказаться?

– Да я не к тому! Решай сам. Я просто хотел, чтобы ты все обдумал и выбрал наиболее адекватную линию поведения. С учетом тех установок, к которым ты приобщился с моей помощью, оказавшись тем самым в моей зоне ответственности. Ладно, все.

С этими словами Маран умолк, и Дан стал обдумывать, как ему себя вести, если Паомес приведет-таки Генису… В моей зоне ответственности! Ну и формулировочки у него… Хотя, конечно… Он почему-то вспомнил Дину Расти, как она пыталась после ареста Лея покончить с собой, и чего стоило вернуть ее к более-менее полноценной жизни… Впрочем, это совсем другая история, с Олинией ведь ничего страшного не случилось, наоборот, душа зашевелилась, что тут плохого, даже для нее самой, а для ее окружения вообще подарок судьбы. У этого Марана просто какая-то гипертрофированная совесть… К тому же Маран это другая категория, с ним и на словах себя сравнивать смешно, неизвестно, сколько еще понадобится времени, чтобы хоть в первом приближении освоить те премудрости, с которыми он познакомился в восемнадцать лет. Если это вообще получится, иногда Дану казалось, что у них и тут есть генетическое отличие, совсем малюсенькое, ничтожное, но все же неодолимое…

Он так и ни к чему не пришел, решив вести себя по обстоятельствам, но Паомес не появился, видимо, слишком его баловать тоже не собирались, словом, ему не оставалось ничего иного, как забраться в свою теплую постель и заснуть, уповая на верность древней поговорки по поводу утра, которое мудренее вечера.

Спал он долго, и разбудил его не Паомес, а начальник караула, грубовато тронувший его за плечо. Разбудил, сделал знак подняться и следовать за ним, Дану еле удалось уговорить его подождать пару минут, дабы ополоснуть лицо, за чем тот наблюдал, выпучив глаза, очевидно, утреннее умывание к доблестям здешних военачальников не относилось. Удивительно, что ему вообще выдали сосуд с водой! Застегивая на ходу рубашку, он прошел вслед за главой стражников по нескольким коридорчикам «шапито» и оказался у входа в «тронный зал». Начальник караула отдернул занавеску, отодвинулся и знаком предложил Дану пройти вперед. Дан переступил порог и онемел. Прямо напротив него на пуфе у стены сидел… Маран. Он не поверил собственным глазам, даже зажмурился на секунду, потом вгляделся… В зале было достаточно светло, машинально посмотрев вверх, он обнаружил в своде шатра прорехи, наверно, днем часть шкур отодвигали, и теперь солнечные лучи падали как раз туда, где… Черт! Тысяча чертей и один маленький дьяволенок! Он судорожно вздохнул. Что за… Впрочем, его потрясение прошло быстро. В глубине души он ни минуты не верил, что Маран возьмет и улетит. Да, не домой, а на базу, готовить его, Дана, освобождение, но улетит, избежит излишнего риска, станет беречь, как говорил вчера, собственную жизнь. Это был бы разумный шаг, но шаг другого человека, не Марана, а Маран другим человеком становиться, как видно, не собирался, он оставался самим собой. Как всегда, без всяких примет скованности или неуверенности, он сидел, облокотившись на широко расставленные колени, и в упор глядел на Бетлоана, занимавшего соседний пуф. Они были вдвоем, никаких переводчиков, никаких советников. Когда Дан вошел в зал, оба повернули головы, Маран едва заметно подмигнул, а Бетлоан знаком подозвал Дана, и когда тот подошел поближе, указал на него Марану. Маран медленно, вдумчиво оглядел Дана и спросил:

– Ты в порядке?

Дан только кивнул, понимая, что процедура продиктована, так сказать, правилами игры, Бетлоан продемонстрировал его Марану, дабы доказать, что заложник жив и находится в добром здравии, Маран же, естественно, разыграл неведение и стремление иметь гарантии.

Присоединиться к переговорам его никто не пригласил, наоборот, Бетлоан махнул рукой оставшемуся стоять в почтительном отдалении начальнику караула, и Дана той же дорогой отвели туда, откуда привели. Он снова улегся на ложе, с которого его так неожиданно подняли, и стал размышлять, пытаясь угадать, что же решил предложить Бетлоану Маран в обмен на его свободу. Не бластеры же, в самом деле? Вопрос был праздный, поскольку бластерами Маран на данный момент не располагал, правда, формально они в вооружение экспедиции входили, и при необходимости он, как командир, мог отомкнуть сейф, где они лежали, своим личным «ключом», электронным блоком, отпиравшим электромагнитные запоры разной степени сложности, командирский так почти любые, отомкнуть, вынуть бластеры и раздать подчиненным, всем или через одного, либо рассовать по карманам, словом, сделать с ними все, что ему будет благоугодно (не забывая, разумеется, о своей ответственности перед Разведкой, Всемирной Организацией Космических Исследований, Всемирной Ассамблеей и так далее, до бесконечности), однако сейф этот находился не в скорлупке, на которой их угораздило выйти в недальний, но космос, а в базовом астролете экспедиции, в эту минуту совершавшем, надо думать, очередной виток по орбите вокруг Глеллы. Да и если б располагал… Может, станнер? Один, два? Безвредное, в сущности, оружие, выводившее из строя людей временно. Но устроило ли бы таковое Бетлоана? Если и да, решение выглядело, во-первых, более чем сомнительным с правовой точки зрения, а во-вторых, слишком примитивным, не в стиле Марана. Что тогда?

Так и ни до чего не додумавшись, он махнул рукой и стал ждать, когда Маран объявится в эфире, встревать в его разговор с Бетлоаном он, конечно, не собирался. Встревать? Ах черт! Только теперь он осознал то, на что спросонок не обратил внимания. Эфир молчал. Удивительно. По идее, он должен был слышать все, о чем говорилось там, в «тронном зале», но на самом деле с момента пробуждения не услышал ни звука. Это могло означать только одно: Маран отключил свой «ком». Но почему? Опять таинственность, «кролик из шляпы»? Он вспомнил, как перед экспедицией на Эдуру Маран предупредил Артура, просившегося в команду: «Я человек нелегкий, не люблю делиться своими планами с подчиненными»… Но нет, Дан не верил, что Маран начнет изображать deus ex machina в нынешней ситуации. Что тогда? Еще один вариант – излюбленное геройство в одиночку, как выразился однажды Поэт, по какому поводу, Дан уже не помнил… Действительно, геройствовать, читай, рисковать жизнью, из высоких соображений или во благо конкретных людей, все равно, Маран старался один и желательно без свидетелей… Дан сразу вспомнил рассказ Нилы об изиевских еще временах… Как Маран, защищая того же Поэта, схлестнулся с Пестой, о чем Поэт не ведал по сей день… Или эпизод с Натали, так ту историю называл сам Маран, в отличие от репортеров, окрестивших ее подвигом… Да, но на сей раз скрывать что-либо было бессмысленно, ведь уже факт появления Марана в шатре Бетлоана говорил сам за себя, так что, подумав, Дан отбросил и эту идею. Так… Была и еще сфера, в которой Маран предпочитал оставаться один. Ответственность. Но в таком случае… В таком случае, он выключил «ком» по неочевидной для кого-либо другого, но абсолютно ясной Дану причине: поскольку замыслил трюк, который мог вызвать недовольство в ВОКИ. Как минимум. Потому он и решил держать Дана в стороне, чтобы не вовлекать в возможные неприятности и его. Дан такой поворот дел правильным или справедливым не считал, но в подобных ситуациях Маран был непрошибаем, он поступал по-своему, и переубедить его не сумел бы сам Цицерон. Дан вздохнул, сел, придвинул стоявшее на полу блюдо с завтраком и, лениво жуя, стал строить догадки с учетом последнего, установленного методом дедукции обстоятельства.

Прошло добрых четыре часа, пока о нем наконец вспомнили, но сделал это, во всяком случае, на первый взгляд, не Маран, два стражника, отодвинув дверь в обиталище Дана, подозвали его и провели не более и не менее, как к выходу из шатра. Неужели Маран исхитрился добиться его немедленного освобождения? Невероятно. С бьющимся сердцем он шагнул через порог, оказался на освещенном еще довольно высоко стоявшим солнцем пустыре и на минуту ослеп от яркого света. Тюремная крыса, ха-ха. Потом он, правда, обвыкся и сразу увидел Марана, сидевшего верхом на каоте. Обширное пространство перед «шапито», свободное от шатров и кострищ, было очищено еще и от зевак и предоставлено ему для демонстрации навыков наездника, как понял Дан, поглядев по сторонам и увидев немало воинов, стоявших кучками у дальних палаток или у «дворца», среди последних оказался и Бетлоан, следивший за Мараном с нескрываемым любопытством. Конечно, скакун из каота был никудышный, но Маран заставил-таки его проделать кое-что из освоенных в манеже на Земле трюков. Дан и сам был наездник не из худших, да и в манеж они ходили обычно вдвоем, потому он следил не столько за Мараном, сколько за реакцией зрителей, и остался доволен произведенным впечатлением. Под занавес Маран галопом пересек пустырь, на всем скаку остановил каота прямо перед Бетлоаном, а заодно и Даном, поскольку правитель, окруженный десятком приближенных, стоял от Дана в нескольких шагах, и по-киношному лихо спрыгнул на землю.

– Ездить ты умеешь, – сказал Бетлоан.

– Я умею все, что должно уметь мужчине, – ответил Маран с легким оттенком высокомерия.

Дан насторожился. Маран и бахвальство были несовместимы абсолютно, и подобное его поведение означало, что таков здешний стиль, что Маран со своим уникальным чутьем моментально в этом разобрался и теперь не хвастал, а просто работал. Конечно! Дан сразу вспомнил, как Паомес рисовал и рисовал людей и каотов, дабы превзойти в могуществе и богатстве его, Дана, несуществующее племя. И, значит, правильно он сделал, что не отстал, не уступил первенства.

Бетлоан некоторое время, прищурившись, смотрел на Марана, затем повернулся к придворным и сделал знак одному из них. Тот немедленно вышел вперед и вынул из ножен меч, другой же приближенный вынул свой и протянул Марану. Дан поежился. Конечно, фехтованием в Разведке с некоторых пор заведовал олимпийский чемпион, правда, шпажист, а не мечник, но его подопечным приходилось управляться и с мечом, и с саблей и иным не спортивным, а историческим холодным оружием, к тому же в свое время, перед тем, как присоединиться к участникам похода в Атанату, они с Мараном в тренировочном зале Периценской орбитальной станции освоили все приемы весьма изощренного лахинского боя на мечах, но что если тут какие-то другие? А мечи ведь не деревянные, а боевые, стальные, правда, заточки вроде не первоклассной, но все же… Однако переживать ему пришлось недолго, Маран обезоружил своего противника на второй минуте, меч того отскочил на добрых пять шагов, а сам он застыл на месте, обалдев от неожиданности. Неизвестно, собирался ли продолжать испытание Бетлоан – Дан уже сообразил, что это испытание – но Маран сам подошел к воину попроще, попросил у него лук и единственную стрелу, а потом вдруг поманил Дана и, указывая на противоположную сторону площади-пустыря, небрежно бросил на языке кочевников:

– Попади в тот столб.

Дан взял лук с легким сомнением, в тир он в последний раз ходил перед экспедицией на Глеллу, да и то всего на четверть часа, дабы поддержать форму. К тому же чужое оружие… Лук, впрочем, оказался самый обычный, из других материалов, конечно, не из пластика, а из дерева, и тетива кожаная, если не из кишки, но устройством он ничуть не отличался ни от земного, ни от периценского. Дан еще меланхолично думал, что ничего удивительного в этом в общем-то нет, раз и тут, и там пустил корни homo sapiens, то бишь головы идентичны, стало быть, и изобретать они должны вещи аналогичные, или хотя бы схожие, а руки тем временем уже действовали, он автоматически вложил стрелу, поднял лук, прицелился и выстрелил. И вернул лук хозяину, только потом бросив взгляд на мишень. Стрела вонзилась точно в середину столба.

– Достаточно, – сказал Бетлоан. – Я вижу, вы действительно знаете ремесло воина. Хорошо, я согласен.

Интересно знать, с чем, подумал Дан, но спросить было не у кого, поскольку Бетлоан, увлекая с собой Марана, вошел в «шапито», и за ними потянулись остальные. Дан полагал, что его отведут обратно в избушку-камеру, но ему сделали знак идти за прочими. Процессия прошествовала по центральному коридору в «тронный зал», который на сей раз оказался пиршественным. Правда, ничего похожего на столы и стулья не было, даже пуфы отодвинули подальше, вплотную к стене, блюда, горшки и кувшины же расставили на полу неширокой полосой, опоясывавшей все помещение вдоль его периметра, оставляя однако зазор между собой и стеной. В зазоре на выстилавших пол шкурах и разместились участники пира, а может, самого обычного обеда, об этом Дану судить было трудно. Марана Бетлоан посадил рядом с собой, а Дан очутился между двумя немолодыми воинами в шрамах, то ли сотрапезниками, то ли сторожами, собственно, это его волновало мало, в данный момент он никуда убегать не собирался.

Обед оказался лишь ненамного разнообразнее, чем те, которыми Дана кормили в его темнице: мясо, не такое безвкусное, как у добытого им некогда – у него уже было ощущение, что это случилось в доисторические времена, дынеобразного животного, а может, просто лучше приготовленное, малочисленные лепешки, вареные клубни темно-зеленого цвета и слегка сладковатые, «творог», кисломолочный напиток, напоминавший недоброкачественный йогурт… пожалуй, все. Не считая, конечно, «вина», сделанного, как ему удалось выяснить у соседа, из тех самых клубней. Это было единственное, о чем ему удалось поговорить «за столом», соседи, и правый, и левый, сосредоточились на еде. Дан сам никогда не страдал отсутствием аппетита, но подобного обжорства он и вообразить себе не мог, даже людоеды Перицены были не столь прожорливы и не более неряшливы, соседи, да, собственно, и почти все вокруг, ели, ели, ели, глотали огромные куски, давились, омерзительно чавкали и рыгали, с собачьим рвением грызли кости, швыряли куда попало объедки, вытирали жирные руки об одежду, ели и, конечно, пили. Дан наблюдал за тем, как они пьянели, и думал, что пороки человеческие не менее универсальны, чем достоинства, он отлично знал, что на Земле нет и не было народа, не ведавшего об алкоголе или его заменителях, кто не пил за отсутствием вина или напитков более крепких, тот травился ядами грибов или растениями, содержащими галлюциногены. На Торене ему довелось испробовать тийну и ткаву, изготавливавшиеся из местных злаков и способные свалить с ног непривычного человека куда быстрее, чем водка или виски, нечто похожее на вино выделывали на Перицене и в цивилизованном Лахе, и у полудикарей-горцев, бойко и разнообразно – от пивообразной жидкости до почти чистого спирта, пили и на Эдуре, и даже глеллы, прекраснодушные, чистые, бесхитростные глеллы, глотали таблетки, правда, не алкоголь или наркотики, а неведомые препараты направленного действия, аналоги, как они объясняли, естественных гормонов и медиаторов, стимулировавшие, допустим, мышление или мышечную активность, в микроскопических дозах и не каждый день, но глотали. Разница, конечно, есть, одно дело действительно становиться умнее или сильнее, другое – таким себя воображать, но в любом случае это нечто, пришедшее извне, без затраты усилий, труда, тренировки, без самовоспитания. Последнее слово его чем-то встревожило, потом он понял, что это не его термин, а Поэта… Как-то он там, как вообще идут дела в Бакнии, на Торене?.. Как всегда, мысль о Торене, заставила его перевести взгляд на Марана, тот сидел, облокотившись на стоявший рядом пуф, и слушал что-то ему объяснявшего Бетлоана. Пора бы уже и включить связь, подумал Дан сердито. А может, Маран просто забыл? Он смотрел на Марана до тех пор, пока тот не почувствовал его взгляд и не повернул голову. Потом он, словно невзначай, поднял руку к уху и потрогал козелок, Маран чуть прикрыл глаза, и через несколько секунд Дан услышал его голос, толку, впрочем, от этого оказалось немного, Маран говорил на языке кочевников и к тому же довольно бегло… чертовы бакны, прирожденные лингвисты и потенциальные полиглоты!.. Дан с трудом улавливал общий смысл, ход беседы, речь как будто шла о местных обычаях, но о чем конкретно?.. Дан с горечью подумал, что Маран мог и не отключать «ком», все равно суть его предложений Бетлоану вряд ли дошла б до тугодума-землянина, каким Дан иногда себя ощущал.

Сосед справа совсем вырубился, разлегся на полу и бессмысленно таращился на окружающих, да и в целом общество перепилось, кто еще прикладывался к кувшину, проливая при этом «вино» на себя и на шкуры, покрывавшие пол, а кто уже впал в бесчувствие. Самое время бежать, мелькнула мысль, но осмотревшись повнимательнее, Дан понял, что пьяны не все, стражники – он насчитал шестерых – стоявшие вразброску у стен, в пирушке участия не принимали, как и начальник караула, поминутно входивший и выходивший, надо понимать, и снаружи шатер охранялся, как обычно. Может, если пустить в ход станнер, удастся выбраться из «шапито» на пустырь, а там, как бог даст? Но есть ли у них станнер, захватил ли Маран с собой оружие, рискуя лишиться его при возможном обыске, у самого Дана сняли с руки часы и вывернули все карманы, к счастью, ничего особенного в них не было, всякие нужные мелочи, начиная с компьютера и кончая электронным «ключом», он держал в куртке, пропали только расческа, носовой платок да палочка торенского средства для чистки зубов, о чем он, впрочем, сожалел не меньше, чем сожалел бы о пропаже любого из своих рабочих инструментов, за исключением разве что «ключа» да компьютера, не столько самого компьютера, стандартного карманного аппаратика, сколько заложенных в него сведений. Правда, камеры его не забрали, сочли за амулеты, трогать чужие амулеты здесь, кажется, остерегались, но станнер все-таки великоват, за талисман не сойдет… Нет, скорее всего Маран явился сюда безоружным, так что с мыслью о побеге придется в очередной раз расстаться. Он попробовал сосредоточиться на разговоре Марана с Бетлоаном. Теперь Бетлоан рассказывал Марану о боге или пророке, а может, праотце кочевников, но опять-таки… Неожиданно его совсем уже заснувшего соседа справа оттолкнули к стене, и Паомес, которого Дан до того в зале не видел, уселся с ним рядом. Он придвинул ближайшее блюдо, подцепил двумя пальцами большой кусок мяса и поднес ко рту, но прежде чем откусить, сказал Дану с легкой усмешкой:

– Не оглядывайся. Тебя стерегут хорошо. Пытаться бежать не советую.

Говорил он медленно, отделяя слова друг от друга, так что его Дан понял.

– С чего ты взял, что я собираюсь бежать? – спросил он с деланным безразличием.

Паомес засмеялся.

– Плох тот пленник, который бежать не хочет, – сказал он и стал жевать.

Дан промолчал.

Доев кусок, Паомес взял другой и поинтересовался:

– Откуда твой товарищ знает наш язык?

Дан пожал плечами.

– Наверно, он вступил в какие-то сношения с жителями ближайших к озеру становищ и научился говорить от них так же, как ты от меня.

Он и не подозревал, насколько был прав, не в отношении языка, конечно, а контактов, лишь позднее он узнал, что Маран пришел, а точнее, приехал в резиденцию правителя на купленном то бишь выменянном на нож каоте, зная о кочевниках куда больше, чем он сам.

Пир вроде подходил к концу, на блюдах, во всяком случае, остались одни дочиста обгрызенные кости, горшки были буквально вылизаны, кувшины пусты. Десерта, кажется, не предусматривалось. Но было кое-что вместо него. Лениво созерцавший финал пьянки Дан увидел, как кожаная занавеска входа отодвинулась, и в залу тесной стайкой вошли закутанные в покрывала женщины. Балахонов на них, по всей видимости, не было, плотно прилегавшая ткань четко обрисовывала тела, чаще стройные, если не сказать, худые, но попадались и попышнее, мелькали кисти рук, неприкрытые щиколотки и босые ступни. Они остановились в центре зала, распустили узлы, которыми покрывала – длинные узкие полосы ткани, намотанные в несколько слоев, были завязаны на груди, и витки стали расползаться, образуя щели. В щели проглядывало голое тело, и это было почище вульгарного стриптиза. Некоторые из участников пира вскочили и устремились к «стриптизершам». Неужели сейчас начнется всеобщая оргия, подумал Дан с отвращением, но увидел, что воины просто выбирают девушек и уводят их из зала.

– Если хочешь Генису, поторопись, – сказал насмешливо Паомес, потягивавший напиток из благоразумно переставленного со «стола» поближе к себе и потому избежавшего общей участи кувшина.

Действительно! Присмотревшись, Дан узнал в одной из девушек Генису, стоявшую неподвижно, как изваяние. Покрывало ее было туго натянуто, глаза опущены, может, потому на нее до сих пор никто не посягнул? Словно почувствовав взгляд Дана, она подняла голову и умоляюще на него посмотрела, Дан чуть не вскочил и не пошел к ней, его удержала только мысль, что тем самым он станет участником этого нечистоплотного действа, и пока он колебался, Генису-таки увели. Какой-то немолодой уже воитель с длинной, слипшейся бородой и дырой вместо двух передних зубов. Тогда он почувствовал себя предателем. И вспомнил Эдуру, переживания Марана. Вот уж поистине, куда ни кинь, всюду клин! Тут он уловил нечто, отвлекшее его от мыслей о Генисе, Бетлоан задал Марану вопрос, дословно Дан не разобрал, но смысл понял: правитель предлагал Марану выбрать себе женщину.

– В следующий раз, – ответил тот, слегка нахмурившись.

Тогда Бетлоан выдал еще одну длинную фразу, касалась она, насколько Дан уразумел, недавней реплики Марана, мол, он умеет все, что должно уметь мужчине (вот и трепись после этого!). Правителю, кажется, удалось задеть своего собеседника, так как Маран ответил раздраженно:

– Я не привык заниматься этим на ходу. И поскольку я еще не знаю, где придется ночевать мне самому, то…

– Где тебе ночевать, мы найдем, – заверил его правитель. И хотя Маран ничего не сказал насчет Дана, только бросил короткий взгляд в его сторону, Бетлоан добавил: – Нет. Я не настолько глуп. Твой друг останется пока там, где был.

Вскоре пиршество закончилось или, скорее, угасло, часть гостей ушла с женщинами, часть впала в полубессознательное состояние, и Бетлоан, брезгливо оглядевшись – сам он не пил или пил в меру, потому вполне сохранял контроль над собой – встал.

Дана отвели в его камеру, и через полчаса или около того он услышал приглушенный голос Марана.

– Ты где? – спросил Дан. – Один?

– Один. Мне выделили изолированные апартаменты. Каморку величиной чуть поменьше кроватей, на которых ты с Никой или я с Наи спим на Земле.

Дан невольно улыбнулся. Кровать или, вернее, тахта, софа, исполнявшая роль супружеского ложа в его с Никой огромной новомодной комнате на вилле (которую они, конечно, не купили, как собирались, напополам с Мараном и Наи, не успели или не удосужились, земные дела их всякий раз оставались незавершенными либо и вовсе неначатыми), имела размеры примерно три на два с половиной метра…

– Во «дворце»?

– Да.

– Кожаную или деревянную?

– Кожаную.

– То есть ты на свободе?

– Как будто. Правда, не знаю, что случится, если я попытаюсь этой свободой воспользоваться.

– А ты хочешь попытаться? – спросил Дан.

– Нет.

– Нет?

– Нет. Бессмысленно, Дан. Не знаю, как меня, а тебя они стерегут. И очень умело. А если б я собирался бежать без тебя, то на кой черт, извини, мне надо было сюда являться?

– А что же ты собираешься делать? – поинтересовался Дан без особой надежды на ответ, не формальный, конечно, а по существу, и Маран не замедлил его ожидания оправдать.