Текст книги "Жили-были… Или история одной обычной семьи"

О силе и материальности мысли

Флоренция, Италия, август, 2016 г

– Ну и куда нам теперь? – повернулась ко мне супруга, презрительно уставившись на мою растерянную физиономию.

Всякий раз, когда нам предстоит уезжать, я начинаю ужасно нервничать. С Леной же, происходит прямо противоположное: едва мы прибываем на новое место жительства, с женой происходит необъяснимая метаморфоза.

«Господи! – подумал я – Кто мне сможет объяснить: почему мы с возрастом начинаем бояться своих жен? Ведь, когда-то в молодости, мы дрожали от волнения, заслышав её имя. Сейчас тоже дрожим, но уже несколько по-другому…»

Как тут не вспомнить сентенции С. Довлатова: «В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса.»

Невольно вспомнился разговор на эту тему с моим минским другом:

– Андрей, ты не находишь, что они (имеется в виду – жены) нас ненавидят уже за то, что мы существуем на этом свете? Один лишь мой вид, уже раздражает её…

– Я тебе приведу другой пример: к нам в гости заглянул один мой товарищ. Не успели мы перекинуться парой слов, как в комнату внезапно входит жена. Я, лишь на секунду бросил на нее свой взгляд. И тут же понял – сейчас должно произойти нечто. И действительно: пристально глядя мне в глаза, усмехнувшись и фыркнув, она собирается покинуть комнату.

Мой товарищ (в недоумении):

– Наташа! Но ведь, он даже слова ещё не сказал?

На что, супруга, (с презрением):

– Он меня мыслью обидел…

Осень или вверх, по следам нашей памяти…

Слева направо: Слава, Лена и Костик

Так уж вышло, что жизнь моя почти ровнёхонько поделена между Средней Азией и Россией. Сегодня же, мне всего лишь захотелось добавить парочку историй, неразрывно связанных с этой темой.

Если и существует на свете Россия, то она (в моем представлении) безусловно не в Москве и не в Петербурге, а где-то там… в чудом сохранившихся деревнях Вологодчины и далее, за Уральскими горами, вплоть до Сибири и Дальнего Востока. Одним словом, в самом сердце России. И каждый отдельно взятый её житель – это настоящий самородок, оторванный от сохи и ещё не до конца испорченный плодами цивилизации. Эти жители неповторимы и чисты как сама Природа, непосредственны и доверчивы, как дети. Поразительно, но они, оказывается, сохранились до нашего времени, несмотря на голод, холод, мор, коллективизацию, индустриализацию, ссылки, ГУЛАГи и прочие кампании, направленные на сознательное уничтожение крестьянства, как «кулака», «куркуля» и чуждого элемента социалистического общества.

Мне повезло, застать некоторых из этих людей. Пока они были живыми и ходили среди нас. С той поры минуло уже более четверти века. И вот, на днях, моя супруга в очередной раз вдруг вспомнила, сдержанно поделившись своими мыслями:

– Надо бы съездить в Череповец… навестить.

Я понял без объяснений: навестить тех, кто уже ушёл от нас, и тех, кто слава богу, всё ещё рядом с нами. В тот же вечер я приобрел два билета на поезд «Белые ночи» Санкт-Петербург – Вологда. А рано утром следующего дня нас уже встречала череповецкая родня.

– Как Лида? – после крепких объятий на перроне, коротко справилась Лена.

– Нормально, – успокоил её Костик – только, практически полностью «село» зрение. В общем, что тут говорить – сама увидишь.

Лена молча кивнула головой. Я весь съёжился от моросящего мерзопакостного дождя.

– Ну, чего мы тут стоим? – поторопил двоюродный брат моей жены. – Идёмте в машину: дома поговорим!

На самом деле, тёте-Лиде было уже далеко за восемьдесят, но моя супруга обращалась к ней как в детстве – Лида. Они так и остались – как две подружки-болтушки. Привычка.

Дома, за завтраком, был намечен конкретный план: вначале, едем навестить могилу дяди-Вили, затем отправляемся на деревенское кладбище, потом – заезжаем в Йоргу, навестить тётю-Валю, и в заключение возвращаемся в город, где все собираемся у тёти-Лиды.

Дяди-Вили не станет в январе этого года. Я хорошо помню наши с ним необычные беседы. Потому, как сам он был весьма оригинальной личностью, взглянув на лицо которого, можно было без труда догадаться, что жизнь его потрепала изрядно и свою чашу он испил до самого донышка. Да начать хотя бы с того, что на самом деле, его звали Вильгельмом. Но вы же, вероятно, понимаете, что додуматься дать такое имя ребенку в начале 30-х годов прошлого века в стране советской, мог лишь самоубийца. «Ошибка» была исправлена вовремя, тем более, что вскоре началась Великая Отечественная, застав нашего героя в лесах Белоруссии. Ребенком он попадает в плен, после чего, в немецкий концлагерь. Из малочисленных воспоминаний той поры, отчётливо запомнил лишь одно: как у него из вены брали кровь. Много крови!

Много лет спустя, в послевоенные мирные годы, работая в речном пароходстве, он уже почти позабудет про тот страшный период в его жизни, так как по жизни был весельчаком и шустрым малым, любившем всякие розыгрыши и шутки. Благо, что окружавшие его родные и друзья попадутся ему такие, что всё способствовало и предрасполагало к подобному образу жизни. И всё же, в редкие минуты, когда он оставался наедине с собой, со своими мыслями, можно было застать удручающую картину: как – пожилой худенький лысый человечек – сидит как-то скрючено и неуклюже на табуретке, немигающими глазами уставившись в одну точку. Это был взгляд человека, который такого насмотрелся за всю свою жизнь, что лучше об этом никогда и не говорить.

В Надпорожье мы прибудем довольно скоро, несмотря на отвратительные российские дороги и скверную мерзопакостную осеннюю погоду. Да к тому же и сам вид развалившейся старинной кирпичной церквушки, с зияющими черными глазницами-окнами, производил на этом фоне такое ужасающее впечатление, что хотелось лишь одного: выть и плакать.

Чего не скажешь о самом кладбище. Удивительное дело: несмотря на непроходимую грязь и слякоть, на северный ветер и продирающий до костей холод, сам деревенский погост выглядит чистеньким и ухоженным, располагаясь на некоей возвышенности, в живописнейшем месте. Словно, некий сказочный островок спокойствия и благодати, приподнятый слегка над грешной землей с его суетливыми людьми, погрязшими в вечных спорах и выяснениях отношений. Одним словом, настоящий Рай земной.

Здесь похоронена почти вся родня моей жены. И хотя я бывал тут не так часто, без труда нашел могилу тестя – Михаила Ивановича. Вот они, рядышком тут и лежат: как и по жизни – вместе. Он и дядь-Коля. Два брата.

А чуть поодаль – их мать – бабушка Ульяна. Будто и в той жизни, присматривает за своими детьми.

А вот сбоку и могила Николая Сухарева и Лидии Андреевны – родителей Славки.

Кстати, со Славой мы как раз, чуть не разминёмся на повороте к погосту. Мы с трудом преодолеваем на джипе-паркетнике последние метры, увязнув чуть ли не «по-уши» в слякоти, грязи и деревенской жиже.

– Проедем? – переживаю я вслух. – Может, здесь остановимся: назад ведь ещё надо выбираться.

– Выберемся: я включил полный привод. – улыбаясь заверяет Костик и тут же. – Ой, а это кто едет?!

И мы с ужасом замечаем, что прямо по этой же колее, какой-то «жигуленок» бодро скачет по ухабам прямо на нас. Слава богу, оказалась единственная спасительная развилка. Едва две машины приблизились, как Костя нажал на клаксон.

– О, да это кажись Славка Сухарев!

– Точно! – вскрикнула Лена. – Вот это судьба!

И вот: кругом холод, дождь, сырость, грязь. А посреди всего этого стоят четыре чудака и хохочут, похлопывая друг друга по плечу и вспоминая всякие давние истории.

– А помнишь, как нас встречал дядя-Лёша, на лошади с телегой! – смеясь вспоминает моя супруга, обращаясь к Славику. – Я свалилась с телеги в канаву, а он даже и не заметил: всё нахлёстывает свою кобылку… А-ха-ха!

– А помнишь, как мы…?

– Нет, а помнишь…

Глядя на Славика, перед моим взором сразу же предстал образ его отца – дяди-Коли – балагура и любимца жителей деревни Текарь. А ещё накрепко запала в память его вечная поговорка-прибаутка, которая имеет обыкновение служить как бы для связки слов – «дрем-абсолютно». Причём, произносилось она на удивление быстро и слитно.

1984 год. Мой тесть инструктирует своего молодого зятя, который приехал из пустынной Азии и про леса знает лишь исключительно из фильмов детства «Морозко» и «Аленький цветочек».

– Значит так: едешь на поезде до Череповца. Затем, пересаживаешься на автобус и – до Йорги. От Йорги доезжаешь до Брода, ну а там несколько километров идёшь лесом вдоль речки и никуда не сворачиваешь. Пройдёшь одну деревню, затем – вторую. Ну а третья – это Текарь. Там мы тебя с мужиками и встретим, понятно?

– Чего уж тут непонятного… – отвечу я тогда, дабы не показаться инопланетянином в глазах новоявленного родителя.

На самом деле, я тогда ещё не знал, что мне придётся тащить на спине тяжеленнейший военный рюкзак с продуктами, а кроме того, в каждой руке – по приличной авоське, набитой всяческими городскими деликатесами. До первой деревни я ещё хоть как-то, худо-бедно, доберусь. Всё время в страхе озираясь по сторонам, ожидая нападения волков, медведей и прочей нечисти. На пути ко второй деревне, у рюкзака оторвётся лямка, после чего, возникнет серьезная проблема. Но ведь, не зря я со своей таджикской головой заканчивал узбекский институт в своё время: я не найду ничего лучшего, как – схоронить в кустах рюкзак, пометить как-то это место (ну, чтобы потом найти) и довольный двинусь в дальнейшее неизвестное и неизведанное.

Каково же было нескрываемое удивление моих русских сородичей, когда я живой и невредимый предстал перед ними во всей своей красе. Больше всех порадовал я тестя: значит, не стыдно показать этого городского оболтуса родственничкам.

– А где рюкзак? – спросит Михаил Иванович, оглядев меня по-внимательней.

– Я его схоронил в надежном месте! – заверил я тестя.

– Ишь ты! – обернулся он к мужикам. А затем, вновь повернувшись ко мне – Ну, веди нас туда, «хороняка»!

К счастью, рюкзак найдётся с первого разу, в целости и неприкосновенности. Все мужики позавидуют моей смекалки и сообразительности, и только дядя-Коля, как бы про себя, будет продолжать изумляться:

– Нет, ну надо же, дремабсолютно… городской парень, дремабсолютно, а – совсем как наш, понимаешь, дремабсолютно!

С тех пор я войду в доверие и стану «своим».

Назад мы уже возвращались с облегченной душой и с осознанием исполненного долга. Только на повороте на главную дорогу, я в последний раз гляну на покосившуюся церквушку и зацеплю глазом одинокую автобусную остановку, выкрашенную в кричащий сине-зеленый цвет.

И вспомню, почему-то, как несколько лет назад, мы с Леной добирались до этого места на рейсовом автобусе. А потом, долго мерзли на ветру, на этой же самой остановке, потому что не знали – когда появится следующий автобус и будет ли он вообще. А потом… Потом, жена повернётся лицом к полуразрушенной церкви, за которой покажется краешек деревенского погоста и… начнёт едва заметно трястись. Сначала тихо-тихо, а потом всё сильнее и сильнее. И наконец, уже открыто и не стесняясь никого и ничего… плач перейдёт в рыдания.

Я стоял рядом и не пытался её остановить или хоть как-то утешить. Я понимал, что это, наверное, для чего-то нужно. И точно так же, была поздняя осень, и стояла такая же скверная мерзопакостная погода. Точно также, дул противный холодный и пронизывающий до костей ветер. И было такое ощущение, что на сотни вёрст окрест нет ни единой живой души. Только мы вдвоём и этот плач во Вселенную.

Казалось, в этом рыдании слилось всё: и воспоминания из детства, и деревня, и дядя-Лёша со своей лошадью, и родители, и те, кого уж нет на этом свете. И за обиды, и за возраст, и за жалость к себе, и вообще – за всю эту несуразную жизнь… Зачем всё это?! К чему?!

А потом… она успокоится и молча уткнётся носом мне в грудь. И на душе как-то станет немного легче, теплее и светлее.

Серые щи

Обратная дорога, как всегда, проходит быстрее. Кажется и глазом моргнуть не успели, как въехали в Йоргу. Или – как принято называть теперь этот поселок городского типа – Воскресенское. Из тамошних старожилов осталась, пожалуй, одна лишь тётя-Валя – супруга Николая Сергеева, который похоронен рядом со своим братом Михаилом. Мне уже доводилось писать о ней вкратце. Тут лишь, коротко повторюсь…

Невольно, по аналогии, вспоминается моя недавняя поездка в сердце России, когда мы с супругой, спустя четверть века, решили наконец-то навестить наших родственников, проживающих в одной из глубинок Вологодчины. Постаревшая тётя Валя, позабыв про свой возраст, сразу же бросилась к русской печи, откуда извлекла горячий ароматный хлеб и горшок с янтарной пшенной кашей, обильно сдобренной крестьянским сливочным маслицем.

«Интересно, – подумал я тогда, наворачивая ложку за ложкой – а что же, в таком случае, каждое утро готовлю я, там, у себя в Мариинке?!»

– Ой, вы мои дорогие! – с характерным оканьем стала оправдываться старушка. – Уж, простите меня, что пирогов-то не спекла… кто ж, знал-то, что вы так неожиданно… Проходите, проходите… я сейчас…

Милая тётя Валя! Как мне Вам объяснить, что не ради пирогов мы сюда ехали. Что, Ваша суета, столь свойственная простым деревенским людям, к которым нежданно-негаданно свалились на голову их городские родственники, мне дороже и ближе «сердечных» заверений иных политиков, бессовестным образом вещающих ежедневно с экрана телевизора. Что, ради одной только утренней зари, что предстала сегодня нашему взору из окна рейсового автобуса, и которой уж точно не встретишь в задавленном смогом столичном городе, я готов благодарить Всевышнего за то, что на свете осталось хоть что-то ещё натуральное… настоящее…

На сей раз, всё повторилось почти так же, как и в прошлый наш приезд. Тётя-Валя не находила себе места, бегая из светлицы на кухню, где расположена русская печь, от которой веет теплом и уютом.

– Как жешь так, гости вы мои дорогие! – волнуясь всё приговаривала она. – Хоть бы слово-то сказали… Стыдно-то как…

– Тётя-Валя, ничего не надо! Вы только не суетитесь, мы всё с собой привезли. – напрасно пыталась успокоить свою тётку Лена.

– Сейчас, сейчас! Я хотя б окрошку справлю… Вот, только начала готовить. Да кто ж то знал…

– Давайте, тоже помогу! – не удержался и я. – А заодно и поучусь.

Вскоре выяснится, что здешняя деревенская окрошка заправляется исключительно обыкновенной холодной водой. И как оказалось, это намного вкуснее, чем на квасе или на кефире! Может быть потому, что тут вода особая? Или потому, что все ингредиенты мелко рубятся, а затем перетираются пестиком в специальной ступке? Могу лишь только заверить, что окрошка вышла отменная.

А потом… Тётя-Валя тихонечко и незаметно поманила меня пальчиком и мы, войдя в другую комнату, подошли к холодильнику. Хозяйка открыла дверцу и моему взору предстало несколько трехлитровых банок, заполненных доверху чем-то зеленовато-серым.

– Что это? – откровенно изумился я.

– Щаница. – не без гордости сказала хозяйка и пояснила – Теперь у нас на всю зиму хватит серых щей!

Судя по заговорщическому голосу и по тому, как из всех присутствующих выбор пал именно на меня, я понял, что тётя-Валя поделилась нечто таким сокровенным, что можно доверить лишь очень близкому человеку. И – откровенно говоря – я был польщён и растроган её доверием.

А ещё мне вдруг припомнилось, что Михаил Иванович был просто без ума от этих щей, предпочитая их всем другим супам.

Лишь самая малая часть череповецкой родни.

Эту историю я ещё помню со слов тестя.

Дядь-Виля служил то ли боцманом, то ли помощником капитана в речном пароходстве. Как и везде во флоте, команда подобралась небольшая, но дружная и сплоченная: надо где – вместе поднатужатся, но выполнят работёнку, ну а если отдых – само собой, разумеется.

Следует отметить, что судёнышко им досталось не то, чтобы лайнер, но и не маленькое: самое то, между прочим. И вот, как-то раз, сидят они в каюте капитана, отдыхают, одним словом. После очередной стопки, механику как-то слегка поплохело и он решил выйти из каюты, подышать свежим воздухом.

Едва оказавшись на палубе, он не верит своим глазам: прямо по Шексне-реке, по правому борту, плывёт на них… самый настоящий что ни на есть кит.

– Кит! Кит!! – заорёт он как недорезанный в каюту капитана.

Первым оказывается у борта дядь-Виля, который успел принять на грудь значительно больше остальных. Встав рядом с механиком, он также, с трудом верит своим глазам и через секунду уточняет:

– Х@й: два кита!!

После чего, они с разбегу врезаются в проходящую мимо них баржу.

Лидия Андреевна решила как-то приготовить на ужин пельмени.

«Пока мужики на рыбалке – думает она промеж собою – я как раз к вечеру и управлюсь.»

Замесила она, значит тесто, приготовила начинку. Ну и для настроения решила пропустить рюмашечку. Лепит она, лепит… Не заметила, как в творческом процессе, хлопнула ещё одну. Словом, ей уже заметно хорошо.

И тут ей надумалось, навестить своих соседей по деревне. А чтобы не идти по «главной» улице (неудобно, как-то…), решила пройтись огородами. Подходит она к ограде, а та – зараза – как назло, высокая. Пытается вскарабкаться и перелезть, но падает обратно. Встаёт, вновь предпринимает очередную попытку и… опять плюхается на то же место. Наконец, с третьей попытки (как ей самой показалось) она «перелезла».

Подбегает к дому, вбегает на крыльцо, входит и… застаёт следующую картину: за столом сидит дядь-Коля и лепит пельмени.

– Ой! У вас пельмени и у нас – пельмени! – восторженно констатирует столь необычное «совпадение» «гостья».

Дядь-Коля, недоумённо подняв на супругу глаза, простодушно осведомляется:

– Ты чё – @бнулась, что ли?

На что, изумленная Лидия Андреевна:

– Ага: три раза! С вашего забора…

Билет в один конец

худ. Пикассо, Голубь мира

Сегодня – 13 февраля – день рождения моего старшего брата. И сегодня же, исполняется очередная годовщина с того момента, как я перееду в Ленинград, окончательно перебравшись в Россию и приобретя таким образом свою вторую родину. Теперь уже, такую же родную и не менее близкую, чем моя родная Бухара.

Не знаю, почему, но я хорошо помню тот день. В деталях…

Мы стоим, вместе с провожающим меня братом, во внутреннем дворике бухарского аэропорта, в ожидании объявления о посадке. Дует холодный пронизывающий ветер. Всё уже сказано-пересказано. Всё ясно без слов: я решился, а это означает, что все аргументы исчерпаны. Тем не менее, брат улыбаясь, делает последнюю попытку.

– Вот, видишь: это твой билет. Я сейчас разорву его и ты никуда не улетишь.

– Ты не сделаешь этого… – улыбаюсь ему в ответ.

– Ты уверен, что всё хорошо продумал?

– Да.

С минуту мы стоим молча, глядя в глаза друг другу. В этот момент, в динамиках раздаётся равнодушный голос дикторши: объявляется посадка на рейс…

В Ташкенте, где мне предстоит пересадка, я неожиданно столкнусь с мамой, которая возвращалась из Ленинграда в Бухару: там, в далекой северной столице, находился её брат – мой дядя – которому врачи поставят страшный диагноз.

– Ты всё-таки решился… – с укором произнесёт моя мать.

– Я еду поступать в литературный институт. – предприму я вялую попытку соврать, и тут же опущу голову.

Ни слова более не говоря, мама плотно сомкнет свои губы и молча проследует дальше.

Я же, с тяжелым сердцем, побреду в другую сторону, навстречу своей судьбе.

Пройдёт год и жизнь постепенно наладится: я женюсь, у нас родится двойня. В очередной раз, приедут мои родители: на этот раз, уже навестить внуков…

– Нам конечно-же, очень не хватает тебя… – признается мне отец, и немного помолчав, пояснит – У каждого из нас своя судьба: она начертана на лбу, ещё до нашего рождения. Вот только, прочитать её, увы, нам не дано. Видать, тебе суждено было очутиться за тысячи километров от родного порога. Но знай: как бы далеко ты не находился от нас физически, на духовном плане ты всегда будешь с нами рядом. Вот здесь.

Папа приложил руку к груди и закончил: – Так что, где бы ты ни был, будь счастлив!

Наконец, спустя ещё какое-то время, когда наши отношения с супругой обострятся настолько, что я начну подумывать о разводе, передо мной вновь возникнет мать.

– Ну уж, нет! – твёрдо заявит она, гневно отчитав меня как непослушного ребенка. – В чём виноваты эти малыши?! В чём виновата единственная дочь родителей? И разве не ты говорил, что жить без неё не можешь?! Ты сам выбрал свою судьбу, так что, тебе и тащить свой крест до конца! И учти: если посмеешь поступить по иному – не видать тебе моего благословения!

– Ты как тот голубь из притчи, который мечется между двумя крышами и не знает на какую опуститься… – философски заметит отец и пророчески подытожит. – Теперь, тебе суждено зависнуть между двумя мирами.

И вот сегодня… когда рядом нет уже ни матери, ни отца…

Когда, у нас самих подрастают маленькие внуки…

Когда, мы настолько изучили друг друга, что понимаем с полу-взгляда, с полу-намёка.

Когда, считается неприличным и бестактным прикидываться больным, если тебя уже опередила твоя «половина».

Когда, один лишь твой вид, вызывает у супруги законное раздражение и желание, найти повод, чтобы отчитать за всё: за прошлое и за ещё не совершённое!

Когда невозможно купить обратный билет, ибо той огромной страны уже более нет на карте мира…

Когда мы сами, незаметно, заступили на вахту вечного круговорота, имя которому есть Жизнь.

Я оглядываюсь назад, в прожитое, и в очередной раз задаю самому себе вопрос: «Доволен ли ты своей судьбой? И, если б, можно было начать всё с самого начала, согласился бы ты изменить сценарий?»

И положив руку на сердце, твердо отвечаю: Доволен. Доволен, Господи! И ни одной буквы бы не переставил. Ибо, человеку дано только одно: благодарить Всевышнего за всё то, что Он даёт ему в этой жизни. За всё хорошее и (как нам кажется) плохое. Ибо всё, что Он нам ниспосылает, идёт на пользу нашему духовному росту и совершенствованию. Иначе и быть не может. В этом я твердо убежден.

А потому, в этот день, я хочу, в первую очередь, почтить своих Родителей, которых мы (как правило) начинаем ценить лишь тогда, когда их больше нет рядом с нами.

Затем – поздравить с днём рождения своего брата!

Ну и – конечно-же – нас с тобой, дорогая моя Леночка!