Текст книги "Григорий Орлов"

Потемкин ехал верхом возле дверцы экипажа. Государыня, весело улыбаясь, кивала на приветствия толпы, встречавшей ее ликующими кликами:

– Да здравствует Екатерина Алексеевна! Наша возлюбленная государыня-матушка!

XXX

После прогулки императрица целый день все так же была оживленна и весела. С Потемкиным она обменивалась только веселыми шутками, дружескими взглядами и очаровательными, лишь ему понятными намеками.

Он в свою очередь, по-видимому, не был занят ничем иным, кроме как ожиданием счастливой минуты; с его губ не срывалось ни одного слова, касавшегося серьезных вопросов, которые так подавляюще действовали на императрицу и служили причиной для оживленных тайных бесед в придворных кругах.

Правда, Екатерина Алексеевна в тишине все же вздыхала, глядя в беззаботно смеющееся лицо своего генерал-адъютанта, который, по-видимому, совсем забыл о смелых планах создания Восточно-Европейской империи, которые он когда-то с воодушевлением рисовал ей; проблески его ума казались теперь бесплодным блуждающим огоньком.

Такие мысли горько волновали государыню.

«Его взгляд недостаточно проницателен, чтобы прочесть на лице любимой женщины скрытые под маской веселья заботы, – думала она про себя. – Но так лучше, любовь должна быть цветком, которым, шутя, играют, а не крепким стволом, на который опираются; во всяком случае, она не должна быть такой, если хочешь быть императрицей и оставаться ею».

Во время обеда, который обыкновенно, за исключением лишь торжественных случаев, ограничивался тесным, замкнутым кружком, государыня была так весело настроена, что совершенно очарованный Дидро выразил сожаление, что здесь не присутствуют все его парижские друзья, которые могли бы убедиться, что в этих гиперборейских странах, при участии великой Семирамиды восемнадцатого столетия, цветы остроумия и веселые шутки расцвели пышней и богаче, чем на знаменитых обедах барона Гольбаха, на которые собирались величайшие мыслители и остроумнейшие критики Франции.

Весь двор пришел также в веселое настроение, и, когда вечером интимное общество Екатерины Алексеевны собралось в залах Эрмитажа, всюду были видны веселые, довольные лица; каждый дружески улыбался, каждый выискивал в глубине своего ума какую-нибудь веселую, зажигательную шутку, чтобы поддержать на высоте настроение.

Орлов, против своего обыкновения, появился один из первых и неутомимо поддерживал общее веселье. Взор у него сиял не менее, чем многочисленные бриллианты его орденской звезды на его мундире, на эфесе шпаги и на пряжках его башмаков. Для каждого у него находились любезные слова; сегодня в его шутках отсутствовало оскорбительное высокомерие; нередко по залу проносился его громкий и веселый смех.

Многие ломали себе голову о причине столь неожиданной перемены в настроении князя, который в последнее время постоянно был мрачен и замкнут и говорил лишь грубости, даже лицам, обыкновенно пользовавшимся его расположением. Правда, там и здесь перешептывались о том, будто с турецкой границы получены благоприятные известия; другие – более хитрые – думали, что князю наконец удалось лишить Потемкина расположения императрицы. Но, какие бы предположения ни делались, все объединились в одном стремлении – превзойти хотя бы на йоту веселое настроение князя Орлова и императрицы.

Когда наконец появилась государыня, то прежние предположения пришлось поневоле откинуть, так как Потемкин, сопровождавший ее, сиял от радости еще больше, чем она. Императрица разговаривала так милостиво и непринужденно с Орловым, как уже давно никто не видел; затем Орлов и Потемкин почти сердечно пожали друг другу руки и довольно продолжительное время стояли, дружелюбно беседуя. Принцесса Вильгельмина Гессенская, появившаяся за несколько минут до императрицы под руку с великим князем в сопровождении своей матери и сестер, была тоже настроена весело, и в этом веселом, шутливом обществе только великий князь да две другие принцессы были мрачным контрастом.

Великий князь был бледен; его обуревали какие-то мрачные мысли; пред императрицей он сделал низкий и церемонный поклон. Он, по-видимому, не заметил поклона Орлова, а сановникам, которые приближались к нему, давал такие рассеянные и несвязные ответы, что невольно брало сомнение, слышал ли он и понимал ли, что ему говорили.

Понемногу и лицо графа Панина, вначале веселое, омрачилось и стало задумчивым.

Орлов делано-равнодушным голосом кинул нескольким лицам имевшее большое значение замечание, что бракосочетание великого князя даст воспитателю наследника, силы которого надломлены непосильной тяжестью дел, случай воспользоваться благодетельным покоем. Это замечание было понято как намек на предстоящую и неизбежную отставку графа Панина, и нашлось немало злорадных друзей, поспешивших сообщить ему слышанное. Это повергло Никиту Ивановича в смущение, так как он, несмотря на лень и отвращение к регулярной работе, цепко держался за свое высокое положение. Мысль о возможности падения настолько сильно смутила его, что и он мог давать лишь несвязные, путаные ответы и в то же время боялся заговорить с Орловым по поводу сделанного им замечания. Вскоре Панин остался один, погруженный в тяжелые думы; враги со злорадством покинули его, а друзья не смели приблизиться к стоявшему на пороге надвигающейся опалы.

Театральное представление было очень кратко. Государыня с выражением участия сообщила, что мадемуазель Леметр не в состоянии участвовать в спектакле из-за легкого нездоровья.

При этом замечании на устах Орлова заиграла улыбка.

Потемкин, стоявший сзади императрицы, заметил это, и на его лице появилась тоже довольная улыбка, когда он следовал за государыней, чтобы занять место за ее стулом.

Короткое представление кончилось, и вскоре был накрыт ужин, как всегда, на маленьких столиках.

Императрица съела только кусочек белого хлеба и выпила рюмку испанского вина.

Ужин близился к концу, когда к государыне приблизился паж с золотым подносом, на котором лежала маленькая записка. Екатерина в смущении вскрыла конверт; в записке было несколько строк:

«Григорий Александрович Потемкин просит свою всемилостивейшую государыню на один момент, так как должен сообщить важную и изумительную новость».

Государыня бросила беглый взгляд на Потемкина, сидевшего за одним из соседних столов. Он, казалось, был весь поглощен веселой и шутливой беседой. Екатерина склонилась предположить мистификацию, но таинственная записка возбуждала любопытство; она поднялась, приказала, чтобы никто не беспокоился, и отправилась во внутренние покои.

Потемкин в качестве адъютанта последовал за нею.

Так как нередко случалось, что государыня лично принимала курьеров, то ее отсутствие не показалось странным.

– Что это значит, Григорий Александрович? – спросила строго Екатерина Алексеевна. – К чему это таинственное вступление? Разве у тебя не было времени сделать мне свои сообщения? Что у тебя за важное известие?

– Ваше императорское величество! Вы сейчас все увидите, – возразил Потемкин, отворяя дверь в будуар, соединявшийся стеклянной дверью с зимним садом.

Императрица вскрикнула от удивления, так как посреди комнаты, дверь которой Потемкин тотчас же запер, стояла закутанная в мантилью Аделина Леметр.

Девушка, испуганная и бледная, робко осматривалась в комнате. Когда императрица узнала ее, Аделина бросилась ей навстречу, опустилась на колени и, ломая руки, воскликнула:

– Я здесь, пред вами, ваше величество! Что это значит? О, ради бога, ваше величество, будьте милостивы… Вся его вина в том, что он любил меня; чтобы спасти меня, он совершил преступление.

– Что это все значит? – спросила императрица. – Я вас не понимаю!.. Как вы попали сюда? Говорите только ясно и понятно; если нужно простить вину, то я могу оказать вам милость лишь в том случае, если вы скажете всю правду.

– Да, да, – воскликнула Аделина, – я расскажу все! Что мне скрывать? О, ваше императорское величество, – продолжала она, – вы знаете историю моей любви! Вы были милостивы ко мне и взяли меня под свою защиту.

– Да, так, – сказала императрица, протягивая Аделине руку, чтобы поднять ее. – Что случилось?

– Ваше императорское величество, – краснея, сказала Аделина, – граф Орлов приходил ко мне…

– Я приказала ему расследовать ваше дело.

– Да, ваше императорское величество, именно по этой причине он и пришел ко мне. Быть может, в то время у него не было других намерений, но он говорил со мной таким тоном… Он подарил мне драгоценное кольцо, а моя мать – как горько, что я должна признаться в этом! – открыла мне глаза на остальное. Они говорили мне о надеждах, которые внушали мне смертельный страх и грозили гибелью моей чести и любви.

– Так ради этого просите вы моей защиты? – спросила императрица.

– Мне следовало бы так поступить, – трепеща, сказала Аделина, – мне следовало довериться своей государыне, так как я не могла далее доверять своей матери! Но простите мне, ваше императорское величество! Я потеряла веру в людей, только своему Василию верила я еще, только в нем искала защиты и предлагала ему бежать со мной, увезти меня за границу.

– Бедное дитя! Да разве вам удалось бы бежать? – сказала императрица, участливо глядя в лицо девушки.

– Да, да, теперь я отлично вижу, как глупа я была! – проговорила Аделина. – Как эгоистично было с моей стороны толкать Василия на погибель; он послушал меня, он велел передать мне, что карета будет ждать на углу улицы и что она отвезет меня к нему. Действительно, я нашла карету, но, когда я выехала за город, лошади были вдруг остановлены, вооруженные люди окружили экипаж и меня повезли обратно. Мне приказали вылезти, завязали мне глаза, а когда повязка была снята, я оказалась здесь. Я считала себя погибшей, но теперь я стою пред вами, ваше императорское величество, и думаю, что все кончилось благополучно – вы не станете наказывать за преступление, совершенное по любви…

– Конец еще темнее, чем начало, – сказала императрица. – Григорий Александрович, объясните мне, как попала сюда эта девушка?

– Ваше императорское величество, – ответил Потемкин, – мадемуазель Аделина рассказала вам правду, только она сама была обманута. Лицо, приносившее ей письма от возлюбленного, было посылаемо князем Орловым; карета, ожидавшая бедняжку, принадлежала князю Орлову и должна была увезти девушку в Гатчину, где она оказалась бы беззащитной во власти князя.

– Всемогущий Боже, – в ужасе воскликнула Аделина, – какая страшная бездна разверзлась пред моими глазами! Какое дьявольское предательство! Защитите меня, ваше императорское величество!

– Будьте спокойны, мое дитя, – сказала Екатерина Алексеевна, – вы здесь в безопасности! Ну, дальше, Григорий Александрович! Расскажите, как попала сюда эта девушка.

– Мои глаза зорки, ваше императорское величество – произнес Потемкин, – я видел, что девушку оплетают ложью, точно паутиной. Я велел захватить посланца Орлова и узнал от него тайну и коварный план; мои люди ждали карету на дороге в Гатчину, они захватили экипаж и доставили девушку сюда.

– Мы должны прежде всего защитить ее! – воскликнула Екатерина. – А защита невинного – это почти суд над виновным. Может быть, это даже к лучшему, – прошептала она про себя. – Больше он не посмеет делать мне неуместные замечания, как это было сегодня. Благодарю тебя, Григорий Александрович, – проговорила она, протягивая Потемкину руку, а затем, погладив по голове Аделину, продолжала – Встаньте, дитя мое! Вы находитесь под защитой вашей государыни, и все должно кончиться счастливо. Я позабочусь о вашем счастье. Прикажи, Григорий Александрович, чтобы сейчас же заложили моих лучших лошадей; отряд казаков должен быть готов сопровождать карету. Эта девушка сейчас же должна отправиться в Шлиссельбург и привезти сюда своего возлюбленного, а завтра утром…

Один момент Потемкин как будто колебался: он, по-видимому, хотел что-то сказать императрице. Аделина, схватив руку Екатерины, покрывала ее поцелуями и слезами.

Государыня, видя это, стала торопить Потемкина, сказав ему:

– Поспеши же, Григорий Александрович, поспеши! Видишь? Видишь, в каком нетерпении находится эта девушка!

Потемкин медленно вышел, тихо бормоча про себя:

– Пожалуй, так будет даже лучше – чем менее я буду вмешиваться, тем более эффектной будет моя победа.

Государыня подошла к своему письменному столу и написала коменданту крепости приказ немедленно отпустить подпоручика Мировича, дабы он уже утром мог явиться к ней.

– Вот, дитя мое, талисман, который откроет вам дорогу к вашему возлюбленному, – сказала она Аделине. – Приведите его ко мне, и вы не разочаруетесь в том, что доверились своей императрице.

Вошел Потемкин и сообщил, что все готово к отъезду. Он сам проводил девушку на один из внутренних дворов, и Аделина вторично отправилась в путь. Однако на этот раз ее сердце радостно билось в груди и слезы благодарности застилали глаза.

Екатерина вернулась к гостям. Она ни одним словом не обменялась с Потемкиным; он, в свою очередь, решил выжидать. Первая ставка была выиграна им, и он верил, что так же пойдет и дальше.

В продолжение еще часа государыня беседовала со своими гостями, все были очарованы ею, таким образом, когда она удалилась, все общество было настроено еще веселее, чем в начале вечера. Ее краткое отсутствие было почти забыто, и каждый к тому же мысленно решил, что полученное ею сообщение было приятно. Только великий князь и граф Панин покинули зал в мрачном настроении.

Потемкин, покончив со своими обязанностями, отправился в отведенные ему апартаменты. Он сидел глубоко задумавшись, когда дверь отворилась и в комнату вошла Екатерина в легком кружевном одеянии.

Потемкин встал и пошел ей навстречу. Она бросилась ему на грудь и, обнимая его, воскликнула:

– Еще раз благодарю тебя, мой дорогой друг, за твою бдительность. Ты освободил меня от упреков неблагодарности, а неблагодарность означает низость и недостойна благородного сердца!

– И что произойдет теперь? – спросил Потемкин, смотря на императрицу серьезным, вопросительным взглядом.

– Что произойдет, – воскликнула Екатерина, – о том не будем пока думать! Завтра над миром засияет день, тогда и мой ум ясно и твердо будет знать, как должна поступить императрица.

XXXI

Стрелою мчались кони по Шлиссельбургскому тракту, и казаки, эскортировавшие карету, едва успевали следовать за ней; тем не менее Аделина не переставала выглядывать из окна и умолять кучера, чтобы он ехал быстрее. Она то плакала от чрезмерности своего счастья, то в восторге повторяла имя Василия, то опускалась на колени и горячо благодарила Бога, совершившего для нее чудо.

Наконец после смены нескольких подстав, чередовавшихся через каждые пятнадцать верст, карета остановилась. Аделина соскочила на землю. Ее привыкшие к темноте глаза разглядели возвышающуюся над водой громаду крепости.

Казаки вызвали крепостную стражу и потребовали лодку.

– Это невозможно, – ответил часовой, – никто не принадлежащий к гарнизону крепости не смеет переезжать реку, если только у него нет собственноручного приказа императрицы.

Аделина за время своего пребывания в России достаточно выучилась говорить по-русски, чтобы понять, что говорил теперь часовой.

– Приказ императрицы?! – радостно воскликнула она. – Вот он! Поторопитесь же перевезти меня!

Она вытащила подписанный государыней приказ и предъявила его часовому.

К ним подошла остальная стража и перевозчики. Солдат в нерешительности держал бумагу в руке. Если бы даже он и умел читать, то вряд ли мог разобрать что-нибудь в темноте.

– Света, света! – воскликнула Аделина. – Принесите сюда фонари от кареты!

Казаки пытались объяснить страже, что они принадлежат к конвою ее величества и отправлены сюда по личному приказанию Потемкина и, кроме того, каретою управляет лейб-кучер.

Во время всех этих переговоров над водою блеснул трепетный, яркий свет и со стороны крепости послышались бряцанье оружия и говор.

– Подождите немного, – сказал часовой, – я слышу, что отворились ворота и кто-то едет сюда; сейчас прибудет офицер и все выяснится.

Солдат казался очень довольным, что с него снималась ответственность, и все стоявшие на берегу напряженно глядели в тьму, ожидая развязки двух столь необычайных событий, как прибытие молодой дамы в придворном экипаже и ночное выступление солдат из крепости.

Аделина не обращала внимания на происходившее кругом, она подошла к самому берегу и вперила взор в огонек, приближавшийся по волнам. Все явственнее слышались удары весел, все ближе и ближе подплывал огонек. Наконец паром причалил к берегу, лошади были выведены на землю, солдаты вскочили в седла. Какой-то офицер приблизился к часовому.

– Что здесь происходит, чья это карета? – спросил он.

– Это карета государыни императрицы, – ответили солдат и конвойные солдаты. – Эта дама имеет при себе указ государыни и требует, чтобы ее доставили в крепость.

Он подал бумагу офицеру.

Аделина тоже подошла к офицеру и сказала:

– Сударь, я вижу на вас мундир того же полка, в котором служил и мой Василий; может быть, вы его друг. Умоляю вас, прикажите, чтобы мне дали лодку и перевезли в крепость.

В это время от кареты наконец отвязали фонари и принесли их к берегу. При их свете офицер прочитал содержание приказа с подписью императрицы, на его лице выразилось изумление, и он подозрительно взглянул на Аделину.

– Подождите одну минуту, сударыня, – проговорил он, – сейчас здесь будет комендант.

– Ждать и все ждать! – воскликнула Аделина. – Что означает все это? Разве императрица не может уже больше повелевать в России? Какое мне дело до коменданта, когда у меня в руках приказ государыни?

В это время прибыло еще несколько паромов с лошадьми и лодок с солдатами. Всадники построились на берегу, казаки же продолжали стоять у кареты. Все с возрастающим нетерпением ждали прибытия лодки коменданта.

Весла уже были положены в лодку, киль зашуршал по песку, и в это время Аделина с торжествующим криком кинулась к лодке, так как увидела в ней Мировича.

– Василий, Василий! – крикнула она. – Ты сам идешь мне навстречу! Не духи ли воздуха несут службу у государыни, так как только они могли опередить ее быстрых коней! Наконец-то я вижу тебя снова!.. Да будет благословенна императрица, даровавшая нам такое счастье!..

Наконец лодка окончательно пристала к песчаному берегу. Аделина вскочила в лодку и поспешила к Мировичу, который, смертельно бледный, с отчаянием и болью во взоре, смотрел на нее.

Аделина ничего этого не замечала, она обвила его руками и, падая к нему на грудь, воскликнула:

– Идем скорее, мой дорогой, идем скорее к императрице, оказавшейся нашей спасительницей и хранительницей нашей любви!

Генерал Бередников в немом изумлении смотрел на эту сцену; он уже собирался отвести Аделину от Мировича, когда офицер протянул ему бумагу. При свете факелов Бередников прочел приказ, задумчиво покачал головой и сказал:

– Какие странные тайны сплетаются вокруг этого несчастного дела! Приказ категоричен, сударыня, – обратился он к Аделине, – но я не могу исполнить его, так как Мирович арестован мною и я не смею отпустить его на свободу. Императрице ничего не известно, и если я исполню ее приказ, то поплачусь своею головою.

– Арестован?! – в ужасе воскликнула Аделина. – Ты арестован, Василий? Так вот почему глядишь ты так мрачно, вот почему с твоих уст не срывается ни одного приветливого слова для твоей Аделины, вот почему не встречаешь ты меня с распростертыми объятиями! О боже, что все это значит? Ты в оковах, ты не можешь поднять свои руки, не можешь прижать меня к своей груди! Господи, какое новое несчастье готовит нам судьба? – Смущенным взором глядела она на цепи, которыми были соединены руки Мировича; она попробовала было поднять их, как будто желая облегчить их тяжесть; затем, снова просияв, взглянула в лицо своего возлюбленного и сказала: – Не бойся, Василий, не печалься!.. Что бы ни делали наши враги, императрица защитит нас…

– Довольно, сударыня, – сказал Бередников, – отпустите пленника! Было бы много лучше, – вздохнув, прибавил он, – если бы вы приехали сюда на два часа раньше.

– Почему на два часа? – спросила Аделина. – Ничего не понимаю. Почему ты так мрачно смотришь, Василий? Слушай же! Не бойся ничего, государыня защитит нас, а если они не отпустят тебя, то никто не помешает мне следовать за тобой и разделить твою горькую участь. Неужели здесь новое коварство? Но им не удастся восторжествовать. Я на весь мир прокричу, что тебя держат в неволе, несмотря на то что государыня ожидает тебя, чтобы наградить тебя своею милостью. Вот стоят казаки, охраняющие меня, они окажут защиту тебе и мне, так как ты принадлежишь одной мне; так написано самой государыней.

– Сударыня, – сказал Бередников, – умоляю вас не задерживать меня и не вынуждать прибегнуть к насилию. Вы ссылаетесь на государыню императрицу…

– А разве у меня нет права на это? – прервала его Аделина. – Я сама видела, как государыня писала тот приказ.

– Не смею оспаривать это право, – спокойно сказал Бередников, – но и я имею право действовать, как приказывает мне мое убеждение, и обязан представить все это дело еще раз на благовоззрение государыни императрицы. Я вместе с вами и с этим арестованным офицером немедленно же отправлюсь в вашей карете в Петербург; я, как предписывает мне долг, отвезу арестованного в крепость, а затем немедленно же отправлюсь с докладом к государыне императрице. – Затем, обращаясь к Мировичу, он прибавил: – Объясните вашей даме, что это единственный выход из запутанного положения.

– Прошу тебя, Аделина, – глухим голосом сказал Мирович, – делай так, как говорит генерал, мы успеем по дороге сказать друг другу последнее «прости».

– Хорошо, – сказала Аделина, – так как ты хочешь этого, то я подчинюсь, и раз этот господин действительно отправляется к государыне императрице, то я ничего больше не требую; вопрос идет лишь о нескольких часах, пока все не выяснится. Вперед же!.. Моя карета к вашим услугам.

Она выпрыгнула из лодки и заботливо поддерживала скованные руки своего возлюбленного, когда тот следовал за нею. Затем она поспешила в карету.

– Я надеюсь, сударь, – проговорил Бередников, идя за Мировичем, – что вы ничего не расскажете этой даме о причине своего ареста, так как это должно быть известно только одной государыне; этим вы только ухудшите свое положение. Если вы не дадите мне обещания, то я не могу разрешить вам ехать вместе с вашей невестой.

– Не беспокойтесь, генерал, – ответил Мирович, – я проиграл большую игру, но никто не упрекнет меня в том, что я не с достоинством переношу свое несчастье.

Аделина приказала кучеру повернуть карету. Бередников посадил рядом с ней Мировича, а сам с другим офицером занял место напротив них.

С той же скоростью, с какою выехала Аделина из Петербурга, отправилась она теперь в обратный путь в сопровождении казаков и кавалерии.

– Ничего не бойся, мой дорогой! – сказала Аделина, нисколько не заботясь, что при их разговоре присутствует генерал. – Тебя должны были арестовать, но в это же самое время чуть не увезли меня.

– Увезли тебя? – спросил Мирович. – Кто? Куда?

– Кто?! – воскликнула Аделина. – Кто же посмел бы сделать это, кроме высокомерного Орлова, уповающего на то, что ему все благополучно сойдет с рук! Я думала, что еду к тебе, а вместо того была выдана ему! Об этом я расскажу тебе потом; ты поймешь, если я скажу тебе, что Ушаков, которого ты считал за друга, был слепым орудием Орлова.

Мирович с возгласом отчаяния откинулся на подушки сиденья.

– Ушаков – предатель, Ушаков – шпион Орлова? О, теперь я все понимаю! Так вот какое было намерение! О, ваше превосходительство! – воскликнул он, обращаясь к Бередникову. – Понимаете ли вы весь ужас моего положения? Я был орудием коварного плана, я стал игрушкой мрачной судьбы, но клянусь Богом, генерал, я считаю себя чистым, как ангел, в сравнении с тем, кто управлял нитями этой проклятой игры.

Бередников ничего не ответил, но незаметно пожал руку арестованного.

Аделина не поняла этих слов, она все еще думала, что арест ее возлюбленного – дело рук Орлова, и пыталась снова успокоить Мировича и пробудить в нем надежду на милость императрицы.

Прибыли в Петербург. Бередников распорядился ехать в крепость, где сдал Мировича и о чем-то таинственно переговорил с комендантом.

Аделина не противоречила, так как была уверена, что все дело вскоре выяснится и заключение продлится лишь несколько часов. Она крепко обняла его и выразила напоследок надежду счастливой встречи, а затем поехала с генералом в Зимний дворец.

Утро уже вступило в свои права, улицы Петербурга оживились, и дворцовая жизнь шла полным ходом, так как императрица вставала рано и прежде всего просматривала корреспонденцию, поступавшую со всех концов империи.

Бередников был принят ею немедленно. Аделина ни на шаг не отступала от него и вместе с ним вошла в кабинет.

Екатерина Алексеевна сидела за письменным столом; рядом с ней стоял маленький столик с сервизом из севрского фарфора, так как она обыкновенно завтракала в этот час.

– Что привело моего верного и храброго коменданта ко мне в этот ранний час? – спросила она с милостивой улыбкой, но вдруг с удивлением поднялась, увидев Аделину, стоявшую позади генерала. – Вы здесь, дитя мое, что это значит? Разве было какое-нибудь затруднение при исполнении моего приказа? – спросила она, наморщивая лоб.

– О, ваше императорское величество, – воскликнула Аделина, – помогите мне разрушить злое дело, которым хотят уничтожить мое счастье, мою любовь! Несчастный, которого я должна была привезти к вам, находится в тюрьме; о, не медлите, освободите его оттуда!

Императрица с изумлением слушала артистку и тотчас спросила:

– Он арестован, Мирович арестован? Что это значит, генерал? Разве эта девушка не показывала вам моего приказа?

– Я видел его, – возразил Бередников, – но не смел исполнить его, пока не объясню вам, ваше императорское величество, всего, что случилось. Сударыня, – продолжал он, обращаясь к Аделине, – вы видите, я сдержал слово и стою пред государыней императрицей, но то, что я должен сказать ей, вы не можете слышать, поэтому прошу удалиться и ожидать решения ее императорского величества.

– Ступайте, дитя мое, ступайте! – проговорила в свою очередь Екатерина Алексеевна, слушавшая коменданта с удивлением. – Не бойтесь ничего!..

Несколько нерешительно и недоверчиво глядя на Бередникова, Аделина повиновалась и вышла из кабинета.

Бередников по-военному кратко рассказал все, что произошло в ту роковую ночь.

Государыня как подкошенная опустилась в кресло.

– Боже мой, боже мой! – вздыхала она, закрывая лицо руками. – Я невинна в этой крови, я ничего не знала об этом жестоком приказе.

– Благодарю Бога за эти слова, ваше императорское величество, – сказал Бередников. – Если бы только русский народ поверил им так же, как верю я.

– И как это было возможно возбудить к такому неслыханному дерзкому поступку солдат и офицеров? – спросила государыня.

– Я этого сам не понимаю, – возразил Бередников, – непроницаемая тайна лежит на всем. Подделали сенатский указ, но, как все происходило, узнает следствие; друг подпоручика Мировича, принимавший главное участие в заговоре, бесследно исчез, это был подпоручик Павел Ушаков.

– Неужели поддельный сенатский указ мог заставить взбунтоваться моих солдат? – мрачно проговорила Екатерина. – Что произошло бы, – тихо прибавила она, – если бы приказ был настоящий? – На один момент она, по-видимому, погрузилась в мрачные думы, в то же время перебирая что-то в памяти, а затем сказала: – Ушаков? Ушаков? Где я слышала это имя? Не связано ли это имя с похищением моей маленькой актрисы? Да, да, так оно и было.

Она резко позвонила в звонок и приказала немедленно позвать Потемкина.

Через несколько мгновений последний уже находился в кабинете императрицы. Когда он увидел генерала Бередникова, едва заметный отблеск радости промелькнул на его лице.

– Не называл ли ты мне, Григорий Александрович, имени подпоручика Ушакова? – спросила Екатерина Алексеевна.

– Это был доверенный князя Орлова, услугами которого он воспользовался для похищения актрисы Леметр и который играл роль наперсника подпоручика Василия Мировича, ее возлюбленного.

– Так, так! – воскликнула государыня. – Теперь повторите, генерал, что сделал этот Ушаков, – приказала она Бередникову.

Генерал еще раз рассказал события ночи.

Потемкин сначала слушал спокойно, затем начал выказывать беспокойство, и, когда наконец генерал сообщил об убийстве несчастного Иоанна Антоновича, он громко вскрикнул, схватил руку Бередникова и, испуганно глядя на него, спросил:

– Но где же был Ушаков, который имел приказ арестовать Мировича, прежде чем он совершит попытку привести в исполнение свой безумный план?

– Сегодня утром, – ответил Бередников, – получено известие, что его труп найден в Неве, это было в то время, когда я покидал крепость, чтобы отвезти сюда Мировича.

– Ужасно! – воскликнул Потемкин. – Этого я не хотел… Я думал привести все к благополучному концу, но мои благие намерения разбились о дьявольскую хитрость!

– Чего ты не хотел? – строго спросила Екатерина. – Признавайся во всем, так как дело слишком серьезно.

– Я прошу милостиво простить меня, – сказал Потемкин, становясь на колени пред Екатериной, – я уже сказал вам, что вырвал у Ушакова тайну о намерении князя Орлова похитить актрису. В то же время я узнал и о заговоре с целью освобождения Иоанна Антоновича, нити которого находились у князя Орлова. Мне хотелось дать вам, ваше императорское величество, доказательства этого предательства и обезвредить заговор. Я дал Ушакову приказ арестовать Мировича накануне исполнения его плана, и тогда все окончилось бы благополучно. Я слишком мало ценил коварство того, с кого хотел сорвать маску! Ушаков умерщвлен, и ужасный приказ офицерами был с кровавой точностью приведен в исполнение.

– И на мое имя, – глухо проговорила Екатерина, – страшным пятном падет эта кровь, как и кровь другого, – тихо прибавила она, – в которой мой сын требует ответа, которая заставляет меня потуплять пред ним свой взор и из которой восстало грозное привидение в виде Пугачева. Но все равно, – выпрямляясь, воскликнула она, – я должна все знать, как бы от этого ни страдало мое сердце!

Она снова позвонила и приказала позвать к себе князя Орлова и в мрачном молчании, подперев рукой голову, ожидала его прибытия.

Потемкин стоял возле нее со скрещенными руками. Он чувствовал, что настал решительный момент. Затеянная им игра, при помощи которой он думал разом уничтожить своего врага, могла стать роковою и для него.