Текст книги "Сурикэ"

ГЛАВА X. Сдача фортов Шуежена

Англичане не могли понять, откуда взялась за одну ночь эта двойная батарея, выросшая внезапно, подобно вулкану, из недр земли. Они спрашивали себя, как удалось французам возвести эту батарею на высотах, господствовавших над Освего и Св. Георгием, и не возбудить притом ни малейшего подозрения.

Смелость и ловкость французов в этом деле смущали их.

Офицер, принявший начальство по смерти Мерсера, был храбр, он принадлежал к той все еще громадной английской колонии, которая прошла поле битвы при Фонтенуа и уступила только пушкам. Названный офицер, в то время еще молодой человек, отличился в этом памятном деле; но ему постоянно приходилось служить в Европе, и он недавно прибыл в Америку. Татуировка краснокожих, их способ ведения войны, их ужасные крики пугали его. Он считал их чуть ли не за демонов, и один вид их заставлял его содрогаться.

Действительно, эта американская война ни в чем не походила на европейскую, многие французские и английские офицеры никак не могли привыкнуть к жестокости и неистовствам краснокожих и предпочитали жертвовать своей карьерой, чем подвергать себя опасности быть скальпированными или вынести пытки индейцев.

Гарнизон английских фортов упал духом; к довершению несчастья, непрестанный огонь батарей полковника Бурламака производил ужасное опустошение, снаряды попадали во все места крепости, и солдаты нигде не находили себе прикрытия, что их окончательно деморализовало, тем более, что их сдерживали и не давали им возможности отвечать; это была уже не битва, а бойня.

Новый комендант совершенно потерял голову. Несмотря на свой протестантизм, он молился всем святым и наконец, придя в отчаяние, попросил перемирия.

Полковник Меренвиль по приказанию главнокомандующего согласился.

Огонь был тотчас же прекращен, и парламентерский флаг поднят над фортами англичан и в лагере французов.

Бомбардировка началась только накануне, а между тем опустошение, произведенное ею, было значительно, и потери со стороны англичан весьма чувствительны; англичане надеялись некоторое время, что граф Лондона, имевший под своим началом 8000 человек, вышлет им, согласно своему обещанию, две тысячи солдат на помощь, но Леви, со своим 3000-м корпусом, так беспокоил графа Лондона, что у него не было возможности сдержать данное слово. Единственное, что он мог сделать, так это отправить полковнику Мерсеру охотника с весьма коротенькой запиской, в которой сообщал, что не в силах помочь фортам, и просил полковника действовать, как он найдет лучшим. Комендант не получил этой записки. Курьер попался в руки Тареа, который оскальпировал его, а записку передал командующему.

Английский и французский офицеры, каждый в сопровождении десяти солдат и трубача, несшего парламентский флаг, вышли из рядов и остановились между двумя армиями.

Свидание было непродолжительно, как и следовало ожидать.

Англичанин очень хорошо знал, что ему не на что надеяться, и француз получил приказание настаивать на своих требованиях. После обмена первыми вежливостями полковник Меренвиль спросил у англичанина, каковы его желания. Англичанин, довольно свободно говоривший по-французски, сказал:

– Господин полковник! Батарея, поставленная вами на высотах, причинила нам серьезные потери.

– Я не мог предотвратить этого, милостивый государь. Оба офицера были в одинаковом чине.

– Для вас все возможно, милостивый государь. Вашим приказаниям тотчас повинуются.

– Позвольте сказать вам, что это замечание кажется мне необыкновенным. Итак, что было бы вам угодно?

– Я желал бы, чтобы вы прекратили огонь из этой дьявольской батареи, – сказал англичанин с невозмутимой флегмой.

Меренвиль не мог удержаться от улыбки.

– Извините меня, – сказал он, – за это видимое нарушение вежливости с моей стороны. Но ваше требование чересчур наивно. Устраивая эту батарею, имелось в виду, главным образом, нанести вам как можно больше вреда, и, судя по вашим словам, цель достигнута.

Английский офицер прикусил себе губы.

– Насколько мне кажется, милостивый государь…

– Ваше положение безнадежно; я могу прекратить огонь из батарей, но с условием, чтобы вы сдались со всем вашим гарнизоном.

– Не торопитесь, полковник, – отвечал англичанин, силясь улыбнуться иронически. – Дела наши, слава Богу, еще не так плохи.

– Нет, к несчастью, они очень плохи. Ваше положение безнадежно, я сказал вам это и повторяю еще раз.

– Вы забываете, что граф Лондона с восемью тысячами человек находится недалеко отсюда и может каждую минуту явиться нам на помощь.

Граф улыбнулся.

– Вы надеетесь на это? – спросил он.

– Граф Лондона дал мне слово, – отвечал англичанин, выпрямляясь.

– Он не сдержит своего слова.

– Господин полковник! – воскликнул парламентер, нахмурившись.

– Мне тяжело огорчать храброго офицера, но вы должны все знать, полковник.

– Что вы хотите сказать?

– Граф Лондона, ваш начальник, послал к вам охотника, который попался в руки к моим краснокожим и был убит ими; этот человек нес записку. – При этих словах Меренвиль вынул из кармана письмо английского главнокомандующего и подал его парламентеру, говоря: – Вот это письмо, оно было адресовано полковнику Мерсеру, о смерти которого графу Лондона ничего не было известно.

Английский офицер поспешно схватил письмо.

– Вам известны наши условия, – продолжал Меренвиль, – я их не изменю ни в каком случае; даю вам час » на размышление. Если по прошествии этого времени вы не дадите удовлетворительного ответа, огонь снова начнется по всей нашей линии. Дальнейшие разговоры между нами не привели бы ни к чему. Я удаляюсь, тем более что мои дикари начинают терять терпение; вы слышите их крики?

Действительно, уже несколько минут дикари страшно кричали.

Английский офицер содрогнулся; он поклонился графу, ответившему ему тем же, и оба офицера вернулись к своим войскам.

Меренвиль отправился поспешно в главный штаб главнокомандующего, который велел разбить свою палатку среди краснокожих и канадцев, чтобы иметь их под рукою, удерживать их от грабежа и скальпирования, что, впрочем, оказалось почти невозможным; индейцы глухи ко всяким доводам, нарушающим их военные привычки.

Часто бывало гораздо легче взять укрепленную позицию, чем принудить краснокожих строго соблюдать договор, заключенный с неприятелем; когда индейцы были с обеих сторон, то соблюдение каких бы то ни было правил оказывалось положительно немыслимым; краснокожие устремлялись друг на друга и вступали в ожесточенный бой ради удовлетворения ненависти к той или другой нации или своей племенной вражды.

На этот раз в войске англичан не было индейцев, но зато были женщины и дети.

Английские солдаты отправлялись на войну не иначе как в сопровождении своих семейств; многие из них были женаты и имели по несколько человек детей; краснокожие, не задумываясь, скальпировали женщин и детей, волосы которых служили им трофеями; по возвращении в лагерь им оказывали прием, смотря по количеству принесенных скальпов.

– Ну что, уладили дело? – спросил главнокомандующий.

– Да, кажется, генерал, письмо графа Лондона произвело магическое действие.

– Я так и думал; прочтите ваш рапорт, кузен.

– Я, собственно, за этим и пришел.

– Читайте, я слушаю.

– Я начинаю.

Граф Меренвиль с мельчайшими подробностями сообщил главнокомандующему обо всем происшедшем во время свидания с парламентером.

– Отлично, – сказал генерал, когда граф окончил свое сообщение, – я действительно думаю, что все кончено, если только эти люди не сумасшедшие, чего я не предполагаю.

– Мы скоро получим от них ответ.

– Да, я тоже так думаю, остается подождать всего несколько минут.

В это мгновение сержант Ларутин вошел в палатку.

– Чего тебе? – спросил генерал.

– С вашего позволения, генерал, там какой-то верзила офицер, длинный, словно жердь, желает говорить с главнокомандующим.

– Введи его, и впредь прошу без замечаний.

– А между тем, генерал, как вам угодно…

– Убирайся. Мне некогда слушать твою болтовню.

– Гм! – пробормотал Ларутин сквозь зубы. – Сегодня сердит.

Сержант пожал плечами и через несколько минут снова вернулся в палатку в сопровождении английского офицера, которого ожидал генерал. Этот офицер был капитан, он принес согласие на условия, предложенные главнокомандующим. Комендант поручил ему условиться насчет подробностей сдачи фортов.

Г-н Монкальм велел позвать одного из своих адъютантов – Оливье де Меренвиля, капитана в полку Шампаньи; Монкальм поручил ему как можно лучше обойтись с его английским коллегою и потом отпустил их.

Оба молодых капитана почтительно раскланялись и удалились вместе.

– Комендант крепости не дождался даже условленного часа, – сказал граф.

– И прекрасно сделал, – отвечал, улыбаясь, главнокомандующий. – Что он мог сделать в его положении? Несколько минут больше или меньше не имели бы никакого значения.

– Конечно.

– Он смирился как порядочный человек, и это было самое лучшее, что он мог сделать.

– Все равно это, вероятно, было ему тяжело.

– Не скажу, что нет; но, поверьте мне, письмо графа Лондона не слишком удивило его.

– Вы думаете, что он ожидал…

– Разумеется, кузен, он знал очень хорошо, что если граф Лондона должен был явиться, он не замедлил бы это сделать и не стал бы ожидать последней минуты, чтобы прийти на помощь крепостям.

– Шевалье Леви нам оказал большую услугу в этом случае.

– Он отлично исполнил свою обязанность.

– Надо отдать ему справедливость, он прекрасно маневрировал для того, чтобы удержать англичан.

– Кстати, кузен, правда ли, что мне о вас рассказывали?

– Что же такое, кузен?

– Меня уверяли, что вы едва не утонули.

– Лучше того, я совсем было утонул.

– Да полноте! Вы свежи, как роза.

– Рассказывайте… Только чудо спасло меня.

– И как называется это чудо?

– Вы будто не знаете?

– Не знаю, если спрашиваю.

– Ну так видите, меня спас Шарль Лебо; вы его не видали?

– Не видал, с моего приезда даже ничего не слыхал о нем.

– Увидите, когда будете нуждаться в нем.

– Очень вероятно; так на самом деле он вам спас жизнь?

– Судите сами, кузен; я устал до последней возможности и, хотя не совсем потерял сознание, был не в состоянии отдать себе отчет в том, что происходило вокруг меня; Лебо наблюдал за мной, он знал, что я не искусный пловец и подоспел в ту минуту, когда я положительно тонул; он нырнул под меня, вытащил на поверхность и взвалил меня себе на спину; машинально я ухватился за его длинные и густые волосы, и он тащил меня около двадцати минут; благодаря ему я был спасен; все, что я вам теперь рассказываю, мне самому передавали; я ничего не помню; как только г-н Лебо увидал, что я пришел в себя совершенно, он бросил меня и исчез.

– О да, это его манера, – сказал генерал, смеясь, – этот оригинал заставит меня обожать его, вот увидите!

– Что меня касается, мой друг, я сохраню признательность к нему до конца своей жизни. Что сталось бы с моей женой, с моими бедными детьми!

– Этот Лебо странный человек; все любят и уважают его, жители Канады его боготворят, краснокожие пошли бы за него в огонь и в воду; все ему чем-нибудь обязаны, только он ничем никому. Непонятный молодой человек – всегда один, печальный, молчаливый, говорит только по необходимости, готовый на всякие услуги всем страждущим, он через несколько минут забывает, что сделал, и пари держу, что он забыл уже, что спас вам жизнь.

– Я это очень хорошо знаю, кузен, я уверен, что, когда буду ему говорить об этом спасении, он станет доказывать, что я не подвергался никакой опасности и спасся бы сам.

– Неужели? Меня до сих пор пробирает нервная дрожь, как только я об этом вспомню!

– Как этот замечательный человек упорно держится своей странствующей жизни!

– Очень жаль, потому что он мог бы всего достичь и везде был бы на своем месте.

– Тут что-нибудь да кроется, что нам неизвестно.

– Если бы нам удалось уговорить его, чтобы он отказался от своей профессии охотника, – сказал граф.

– Давайте попробуем, – отвечал генерал, улыбаясь, – может быть, вдвоем нам это и удастся.

– Может быть… эта идея мне нравится, я присоединю свои усилия к вашим, кузен.

– Так решено; прежде всего, следует узнать, что у него на душе, но его не легко исповедать, уверяю вас.

– Нужно уметь только взяться!

– Уж я его вертел на все лады, но ничего не добился.

– Потому что плохо взялись; найдем след, хоть самый неясный…

– Да, – сказал генерал, смеясь, – найдем хоть малейший след, а он поведет нас к дальнейшему открытию.

– Вот именно так.

– Где он был весь сегодняшний день?

– Бурламак его видел; кажется, он оставался со своими друзьями краснокожими и во время битвы дрался вместе с ними.

– Поверьте мне, что он имел причины, которые мы узнаем рано или поздно, чтобы так действовать.

– О, я знаю, что он ничего не предпринимает без уважительных причин, – сказал граф.

– Подождите, он, вероятно, не замедлит прийти ко мне; он знает, что я его жду с нетерпением. Кстати, кузен, хотите разделить со мной обед?

– С большим бы удовольствием, кузен, но у меня масса дел, которые мне хочется кончить.

– Что же такое?

– И только внутренние распоряжения, касающиеся новобранцев. Я надеюсь, что вы довольны моими канадцами?

– Совершенно, они прекрасно себя вели и на реке, и во время битвы.

– Благодарю вас за них, генерал.

– Похвалы мои относятся ко всем, кузен, и в особенности к их начальнику, который ими так прекрасно командовал.

– А! Что до этого, генерал, без Лебо…

– Тем виднее ваше усердие, кузен, не пытайтесь скрыть то, что вы сделали.

– Ну вот! – сказал тот, смеясь. – Видно, что вы победитель, вы все видите в розовом цвете.

– Придете на минутку, вечером!

– Постараюсь, но не обещаю.

– Если придете, вас не отпустят, вот и все.

– Пусть так.

Пожав друг другу руки, они расстались.

– Может, я ошибаюсь, – пробормотал главнокомандующий, когда остался один, – но мне кажется, что дела нашего друга подвинулись вперед; впрочем, лучше не говорить ему пока об этом.

Едва прошло четверть часа после ухода графа, как явился охотник.

– А! Вот и вы наконец, дезертир, где вы пропадали? Что сделали?

– Многое, генерал.

– Да, и, между прочим, спасли жизнь моему кузену, который без вас потонул бы непременно.

– Кто это рассказал вам такую историю, генерал?

– Граф Меренвиль, милостивый государь; он только что был здесь и не переставал говорить о вас.

– Это очень просто, генерал, граф был утомлен, я немножко помог ему, вот и все.

– Я готов был побиться об заклад, что вы так скажете, – отвечал генерал, смеясь, – вы неподражаемы, мой друг; другие на всех перекрестках трубят о прекрасном подвиге, которого они не совершали, вы же упорно прячете истину под спуд; но мы вас знаем, и нам всем известен ваш поступок; нужно с этим примириться, никто не поверит тому, что вы станете рассказывать. Вы отобедаете со мной?

– С большим удовольствием, генерал, тем более что умираю от голода.

– Ну, так пойдемте к столу.

– Я желал бы сказать вам несколько слов.

– За обедом вы мне скажете все, что хотите.

– Как вам угодно.

Обед был подан; гость и хозяин сели за стол.

– В чем же дело? – спросил генерал минуту спустя.

– Генерал, – продолжал Лебо, – с нами триста или четыреста индейцев.

– Так вы их знаете?

– Всех, генерал, это мои друзья.

– Все?

– Да, генерал, все.

– Ага! Так вот почему вы целый день провели с ними.

– А вам это известно?

– Мне все известно, мой друг, у вас, вероятно, была причина, чтобы оставаться с ними целый день.

– Да, генерал.

– Какая?

– Сейчас скажу.

– Как вы находите это вино?

– Превосходное, генерал.

– Продолжайте, друг мой.

– Эти индейцы все принадлежат к одному племени и находятся под начальством нашего друга Тареа.

– Знаю.

– Очень хорошо. Вы, без сомнения, также знаете, что Бесследный принадлежит к этому племени, которое приняло его под свое покровительство.

– Я знал, что Бесследный был принят одним племенем, но не знал, каким.

– Так вот видите, генерал, я отвел Тареа и Бесследного, поговорил с ними и даже воспользовался вашим именем.

– Так, я надеюсь, вы не скомпрометировали меня перед ними?

– Напротив, генерал.

– Черт возьми! Продолжайте.

– Наконец я добился успеха, генерал.

– В чем, друг мой?

– А вот в чем: индейцы, которые наводят такой ужас на англичан, и в особенности на их жен и детей, удалятся завтра в четыре часа утра и отправятся в Карильон, где будут ждать вас.

– Вы этого добились?

– Да, генерал; впрочем, у них нет недостатка в трофеях, один Тареа скальпировал тридцать трех англичан.

– Какой ужас, мой друг!

– Что делать, приходится этому покориться, они не переменятся.

– Я это очень хорошо знаю. Я так и думал, что вы что-нибудь замышляете, но далеко не предполагал такого результата; еще раз благодарю, друг мой.

– Так вы довольны?

– Еще бы; не знаю, как вас благодарить; эти женщины, эти бедные дети, которым, может быть, предстояло быть безжалостно убитыми и скальпированными!

– Я об этом подумал, генерал, и поистине счастлив, что имел успех. С вашего позволения, генерал, я отправлюсь с краснокожими в Карильон, чтобы поддержать в них те же намерения.

– Хорошо! Бурламак завтра отправится в Карильон, где с помощью полковника Бугенвиля сделает последние распоряжения в лагере, который я хочу укрепить так, чтобы он мог оказать сильное сопротивление в случае, если англичане вздумают атаковать его.

– Мне сдается, что рано или поздно они явятся туда.

– Им сделают хороший прием.

– Я уверен в этом, генерал. Имею честь кланяться.

– Я буду в Карильоне дня через четыре.

– О! Тогда…

– Не забудьте известить Бурламака и Бугенвиля о времени отъезда.

– Будьте покойны, генерал. Он раскланялся и вышел. Генерал остался один.

Вскоре его адъютант, капитан Меренвиль, пришел объявить ему, что все решено и что форты Освего и Св. Георгия будут очищены с восходом солнца.

Капитан употребил это смягченное выражение, чтобы не сказать, что солдаты обоих фортов сложат оружие.

В эту эпоху старались быть учтивыми и не употребляли настоящего выражения, если в нем было что-нибудь грубое, его заменяли равносильным, хотя сущность оставалась та же.

Вечером было большое стечение в главной квартире, всякий наперебой спешил поздравить победителя, радость обратилась в энтузиазм; генерал доказал сразу свою храбрость и знание военного искусства, армия гордилась своим вождем, и последний солдат готов был положить жизнь за него.

Занятие Шуежена было исполнено при самых смелых условиях, какие когда-либо существовали в военных летописях.

Генерал Монкальм отлично знал это и в своей депеше к военному министру упрекал себя в слишком большой смелости и обещал не поступать так в другой раз.

Но Монкальм не принадлежал к славной школе Фонтенуа Tirez-vous memes. Он понимал войну, как вели ее римляне; он и шел на войну, как на бал, и глубоко презирал молодых удальцов-дворянчиков, которые своим непониманием дисциплины были причиною стольких постоянных поражений.

Военный министр Бельвиль с давних пор знал Монкальма, знал, что он один может привести дела в надлежащее положение и поэтому выбрал его; как видно, этот выбор был удачен, и война была ведена так, как должно; чтобы добиться своей цели, к несчастью, было слишком поздно, и все усилия Монкальма могли только отдалить катастрофу, но не отклонить ее; однако генерал поклялся исполнить до конца свою обязанность и делал это без жалоб и обвинений.

Главнокомандующий отдал свои приказания офицерам и с восходом солнца созвал их и всю армию на гласис крепости Св. Георгия. Что касается Освего – многочисленный отряд, состоящий из гренадеров и новобранцев, под начальством капитана Меренвиля должен был тотчас занять этот форт; англичане обещали очистить его заранее.

На другой день, при восходе солнца, т.е. около четырех часов утра, французская армия была выстроена к бою на гласисе, с заряженными ружьями, готовыми к стрельбе; канониры были на своих местах на батарее.

Офицеры, со шпагами наголо, занимали свой пост во главе своих батальонов.

Главнокомандующий, в полной форме, с блестящими орденами, окруженный многочисленным штабом, красовался верхом несколько впереди войск.

Англичане пробили сдачу на валу крепости и опустили английский флаг, который немедленно был заменен французским.

Барабанный бой ответил англичанам.

Тогда вышел комендант крепости в сопровождении всех своих офицеров.

Комендант поклонился генералу, обнажив свою шпагу, подал ее рукояткой Монкальму, говоря голосом, прерывающимся от стыда и волнения:

– Генерал, вот моя шпага, я надеялся быть счастливее, но, так как я побежден, я благодарю небо за то, что оно послало мне такого великодушного победителя, как маркиз де Монкальм.

– Благодарю вас за все лестные выражения, которые я имел честь выслушать, – отвечал главнокомандующий с утонченной любезностью. – Я обязан повиноваться приказаниям, полученным мною от моего государя и не могу изменить их; тем не менее я постараюсь смягчить их во всем, что будет зависеть от меня; возьмите свою шпагу, полковник, а вы, господа офицеры, слишком хорошо ею управляете, чтобы я лишил вас ее; вы военнопленные, но вы будете пользоваться относительной свободой; я потребую от вас только вашего слова и убежден, что вы окажетесь настолько честными пленными, насколько были храбрыми солдатами.

– Клянемся все, генерал! – закричали офицеры, глубоко тронутые тем, что генерал сделал им большое снисхождение.

Англичане очень дурно обходились с пленными, но Монкальм был слишком великодушен для того, чтобы следовать их примеру.

– Благодарю вас от своего имени и от лица моих офицеров за милость, которую доставило нам ваше великодушное сердце.

Скажем при этом, что накануне наличный список солдат и офицеров, весьма подробный и разработанный, был доставлен адъютанту генерала.

Офицеры и коменданты крепости сгруппировались немного позади главнокомандующего, потом вышли солдаты под предводительством унтер-офицеров; они прошли перед линией французской армии и, по мере того как проходили, складывали оружие. Вслед за солдатами вышли женщины и дети с плачем и стоном.

– Любезный полковник, – сказал тогда генерал, перегибаясь в седле, – потрудитесь, пожалуйста, успокоить этих бедных женщин, им нечего бояться диких, я велел их удалить, и они уже далеко теперь.

– О! Генерал, – вскричал растроганный комендант, – вы достойны во всех отношениях того высокого положения, которое дал вам ваш государь, мы беспокоились именно за этих несчастных и их детей.

Комендант и его офицеры поспешили пойти успокоить бедных женщин и объявить им те меры, которые генерал счел нужным принять, чтобы оградить их от опасности. Когда английские солдаты узнали, что Монкальм сделал для их жен и детей, они разразились громким «ура» в честь главнокомандующего и устроили ему настоящую овацию.

Главнокомандующий пригласил коменданта и его офицеров к своему столу. Около часа пополудни генерал распростился с комендантом и его офицерами, и они тотчас же отправились, конвоируемые сильным отрядом французских солдат.

Их должны были отвести в Луизиану, и генерал пожелал, чтобы его адъютант, капитан Меренвиль, вел отряд, составляющий конвой.

Поспешим добавить, что, несмотря на всякого рода затруднения, которые замедляли во многих случаях их поход, пленные прибыли живы и здоровы к месту назначения.

Вот каковы были результаты сдачи Шуежена: взято было 1600 пленных, сто тридцать пушек, огромные запасы хлеба, оружия и снарядов, которые послужили французской армии, пять военных кораблей и 52 пушки, двести грузовых лодок и т.д.

Для Англии эта потеря равнялась 15 миллионам.

Занятие Шуежена стоило французам 30 раненых и убитых.

Монкальм уничтожил укрепления трех фортов Шуежена и вернулся в Карильон, где занялся окончанием работ по защите этой крепости.

Это смелое занятие трех фортов, имевших гарнизон в 1800 человек и значительную поддержку в нескольких милях, тогда как французский генерал располагал только 1500 человек для атаки, представляет нечто чудесное, так как англичане имели еще большие морские силы, которыми, впрочем, не успели воспользоваться, настолько движения французов были быстры.

Этот захват расстроил планы англичан и доставил французам все выгоды кампании.

Исполнение плана удалось вполне!