Текст книги "Сурикэ"

– К несчастью, это правда, но я надеюсь…

– Вот что я сделал: дело было серьезное, потому что вам приходилось маневрировать в местах, вам совершенно незнакомых; я решился снять подробный план со всей страны на десять миль в окружности; все отмечено с величайшим тщанием, я не забыл ни скалы, ни дерева; когда мы дойдем до озера, то изучим местность с картою в руках, и через четверть часа вы будете знать ваше поле действия так же хорошо, как я сам.

– На этот раз вы спасете мне честь, друг мой; без вас я бы погиб сегодня.

– Может быть; я не хочу, чтобы ваши друзья могли смеяться над нами.

– Благодарю, милый Шарль, – сказал генерал, тронутый.

– Еще одно слово, я вам сейчас доскажу все.

– Да, это самое лучшее, тогда я буду в состоянии судить сам.

– Отлично! Я хотел только сказать вам, что доставил охотника, который служит проводником английской армии, это дает нам возможность сделать все приготовления.

– Это жестокая шутка, – сказал Монкальм, – но на войне всякий старается пользоваться тем, что ему выгодно.

– И я думал так; этот охотник мой друг, и я позволяю себе просить вашей благосклонности для него.

– С этой минуты он может рассчитывать на меня, мой милый Шарль; где план?

– У меня в ягдташе, – отвечал охотник, улыбаясь.

– Хорошо, я думаю, что пока мы оставим этот разговор; гренадеры встрепенулись, лучше помолчим.

– Да, не дадим им возможности делать всегда неприятные догадки; пойдемте вперед.

– Видишь ли, Золотая Пуговица, – говорит один гренадер, – главнокомандующий говорит с Сурикэ на его родном языке.

– И все-таки ты ничего не понимаешь, – отвечал его товарищ, крутя ус, – я понял, что генерал говорит по-марсельски; кажется, большие господа в Версале не говорят ни на каком другом языке.

Солдаты расхохотались, и разговор на том и кончился.

ГЛАВА VIII. Где положение становится затруднительным

Флибустьеры черепашьих островов говорили, что за демаркационной линией не существует мира с испанцами, и поэтому нападали на них всюду, где могли.

Англичане приняли такую же систему относительно французов в Канаде; таким образом, война никогда не прекращалась; ни договоры, ни капитуляции не имели значения для них, разве только их собственная выгода требовала исполнения поставленных условий. Границы не существовали для англичан, они вторгались на французскую территорию, строили форты среди французских колоний и в случае нужды убивали французских парламентеров, посылаемых к ним для того, чтобы убедить их уважать французские границы.

Они действовали как настоящие флибустьеры, убивали мирных жителей Новой Франции и сжигали их жилища.

Дурная администрация колонии помогала англичанам насколько могла и всеми средствами.

Способ, которым набирались переселенцы в Новую Францию в царствование Людовика XV, делал американскую войну непопулярной, между тем как в Англии война встречалась всеми с сочувствием.

Вольтер даже не боялся писать, что целое столетие война идет в Канаде из-за нескольких акров льда.

Теперь стало известно, чего стоят эти несколько акров покрытые снегом и какие несметные сокровища в них заключаются.

Но англичане, мечтавшие о создании могущественного государства, равного по величине Индии, менее чем через двадцать лет после уступки Канады были жестоко наказаны за свое вероломство и грабительство.

Американцы ненавидели англичан, которых они знали лучше, чем кто-либо другой, так как были с ними одного и того же племени.

«Долг платежом красен»: американцы стремились к свободе, они не хотели переносить ни французского, ни английского ига, не чувствуя в себе достаточно силы, чтобы бороться со своей прежней родиной, они вели двойную игру; они заставили англичан вынимать каштаны из огня, и с их помощью освободились от французов, на которых смотрели как на непрошеных пришельцев.

Когда французы были изгнаны из Канады, американцы, не теряя времени, начали воздвигать батареи против англичан; они вступили в союз с Францией и с ее помощью принудили англичан признать независимость Новой Англии и постыдно сдаться.

Таким образом, американцы воспользовались помощью англичан, чтобы прогнать французов, а потом помощью Франции, чтобы прогнать англичан и остаться хозяевами громадной территории.

Игра была ведена тонко; много времени прошло, прежде чем все поняли эту маккиавеллиевскую интригу, – так искусно американцы умели лгать и притворяться. Несомненно, американцы любят только самих себя; теперь покрывало снято, и девиз Монро – «Америка – американцам» не оставляет более сомнения; но все-таки есть еще много людей с некоторым весом, которые, не зная ничего об Америке и ее политике, продолжают верить в дружбу Соединенных Штатов и говорят об их преданности Франции.

В предыдущей главе мы изложили план кампании, выработанный английским генералом, графом Лондона, который намеревался напасть на французов с четырех сторон.

Монкальм стремился не допустить исполнения этого плана.

Наступление французских войск велось так хорошо, что английская армия, еще не вышедшая с места своей стоянки, даже не знала о нем.

Все английские шпионы, заходившие за французскую оборонительную линию, попадали в руки Тареа, воины которого беспощадно скальпировали и убивали их.

Между тем Монкальм в сопровождении одного только Шарля обогнал армию, с трудом пролагавшую себе дорогу по лесу, почти непроходимому, и болоту, куда ноги уходили по колено.

Главнокомандующий направлялся к фронту Карильон, называемому англичанами Тикондерога, и прибыл туда без приключений; в Карильоне его вовсе не ожидали, но комендант весьма обрадовался его прибытию, так как его начинало тревожить одинокое положение, в котором он находился.

Не теряя ни минуты, генерал – все еще в сопровождении Шарля – отправился с картой в руках осматривать места, с которыми ему было необходимо познакомиться; не прошло и пяти дней, как Монкальм знал все окрестности как свои пять пальцев; карта, доставленная ему Шарлем, была сделана с замечательным старанием и терпением; на ней, как сказал охотник, было обозначено каждое дерево, каждая скала.

– Кончено! – воскликнул главнокомандующий на пятый день около семи часов вечера, опускаясь с наслаждением в мягкое кресло.

Генерал не щадил себя все это время, он все желал видеть сам, хотел во всем убедиться, так сказать, осязательно.

В военных делах нельзя забывать ничего, малейшее нерадение часто влечет за собой страшное несчастье; генерал знал это очень хорошо, поэтому он не решался ни на что, не приняв должных предосторожностей, часто слишком мелочных, но не мог наткнуться на неожиданность; у него, по его словам, лекарство всегда было готово.

Война без шпионов и разведчиков невозможна, генерал всегда должен знать, где неприятель и что он делает; битва, в сущности, не более как игра в шахматы; надо уметь пользоваться предоставляющимся удобным случаем; поэтому Монкальм, оставляя армию, имел секретное совещание с Бесследным, Белюмером и Тареа; он отправил их в разные стороны с приказанием приходить в Карильон, если будут новости, которые ему нужно знать.

– Теперь можно отдохнуть, – сказал генерал. – Работа кончена.

– Уже, генерал?

– Конечно, ваша карта сберегла мне много труда; слава Богу, мой план атаки готов. Когда прибудет армия, я созову военный совет, и мы двинемся вперед.

– Ого! Вы не теряете времени, генерал.

– Ничего не может быть выгоднее неожиданности; неприятель думает, что я еще в Квебеке. Явившись как снег на голову, я докажу ему противное; кстати, есть ли брод между фортом Освего и фортом Онтарио?

– Есть в начале лета, но теперь, в августе, вода по шею.

– Хорошо, все-таки перейдем; в случае нужды я пойду первым, главнокомандующий должен служить примером для солдат.

– Я не спорю, но…

– Обед подан; пойдемте кушать, вы голодны, друг мой Шарль?

– Да, порядочно.

– Я умираю с голоду.

– Если так, пойдемте.

– Где сержант Ларутин?

– Сержант пошел обедать, – отвечал прислуживавший солдат.

– Спасительное занятие! – сказал генерал, смеясь. – Последуем и мы примеру сержанта; скажи ему, чтобы он тотчас привел ко мне охотника, как только тот придет, хотя бы то было ночью.

– Слушаюсь.

Генерал и Шарль с аппетитом принялись за обед.

– Кстати, – сказал генерал, любивший это выражение, – мне говорили о вас, друг мой Шарль.

– Обо мне, генерал?

– Да, и отзывались о вас весьма лестно.

– Это что-то фантастическое, – смеясь, отвечал молодой человек.

– Это говорила особа, принимающая в вас живейшее участие.

– Вы шутите?

– Нет, честное слово, я говорю совершенно серьезно.

– Кто же это, генерал?

– Угадайте.

– Я не знаю никого; вероятно, какой-нибудь охотник вроде меня.

– Вовсе нет, это была дама.

– Дама?..

– Да.

– Я знаю только одну даму: хозяйку Белюмера, и не думаю, чтобы вы говорили о ней.

– Вы скрытничаете со мной, вашим другом; это нехорошо.

– Уверяю вас, генерал…

– Не божитесь, попадетесь.

– Я?!

– Да; я имел разговор о вас в день выступления из Бельвю.

– Из Бельвю? – спросил Шарль, краснея. Генерал сделал вид, что не замечает.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, генерал.

– Будто бы?

– В самом деле.

– Одна прелестная особа; она, по ее словам, вам многим обязана.

– Я не знаю, кто это; разве только мадемуазель Марта де Прэль, придающая слишком большое значение пустячной услуге, которую мне удалось оказать ей; это сделал бы всякий на моем месте, и, может быть, еще больше…

– Я припоминаю, что, придя один раз в Квебек, вы были очень взволнованы и сообщили моему родственнику Меренвилю, что на его дом напали ирокезы и что мадемуазель де Прэль очень больна вследствие всего, что ей пришлось перенести.

– Да, совершенно так.

– Вот мы и добрались, – заметил генерал, улыбаясь.

– Нет, генерал, вы напрасно так предполагаете, после этого происшествия я видел эту девушку только издали и никогда не говорил с ней.

– Это странно.

– Почему?

– Потому что, говоря о вас…

– Что такого особенного она могла сказать обо мне?

– Ничего, но тон музыку делает, мой любезнейший друг.

– Я не понимаю…

– Право, от вас не скоро добьешься исповеди.

– Разве меня надо исповедовать? – спросил Шарль с несколько натянутой улыбкой.

– Лучше я повторю вам, что она сказала.

– Как вам будет угодно.

– Так вот как вы относитесь к дамам, беспокоящимся о вас!

– Я не понимаю, как могла беспокоиться обо мне эта дама, знать которую я не имею чести?

– А между тем это так; она остановила меня в минуту моего выступления из Бельвю и спросила, почему вас нет со мной.

– Весьма странно!

– Вовсе не так странно, как вам кажется. Я отвечал, что вы заняты исполнением данного вам поручения, и это успокоило ее; тогда она, краснея и запинаясь, сказала мне, что многим вам обязана, что вы спасли ей жизнь…

– Я?

– Я повторяю ее слова; она прибавила, что принимает в вас большое участие и будет радоваться…

– Я уже слышал это, генерал.

– И будет радоваться каждой вашей удаче, так как теперь вы не на своем месте…

– Я очень благодарен мадемуазель Марте…

– Подождите до конца, что еще будет.

– Слушаю…

– Я сказал ей, то есть этой барышне…

– Да.

– Я сказал ей, что повторю вам все, что слышал от нее; она отвечала мне, а сама покраснела – совершенно как вы в настоящую минуту…

– Я покраснел, генерал?

– Как рак, говоря попросту.

– И что же?

– А! Вы начинаете интересоваться?

– Мы с вами болтаем; не все ли равно в таком случае, о чем разговаривать.

– Гм! – улыбаясь, произнес генерал. – Тогда эта барышня сказала мне, что ей будет приятно, если я передам вам ее слова.

– Весьма любезно с ее стороны, что она вспомнила обо мне.

– Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.

– Это правда…

– Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я…

– В чем же, генерал?

– Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.

Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.

– Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.

– Нет, это ничего, генерал, – отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.

– Что было с вами, друг мой?

– Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.

– Чуть было не умерли?

– Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.

– Простите меня, я не имел дурного намерения.

– Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.

– Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил… Вы, следовательно, любите другую?

– Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.

– Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?

– Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия…

– Вы любите ее?

– Если бы так, то к чему может привести такая любовь?

– К вашему счастью, друг мой.

– Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.

– Почему же, друг мой?

– По тысяче причин, генерал.

– Скажите хоть одну, серьезную.

– Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.

– Вы заблуждаетесь.

– Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее

и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.

– Это не причина, друг мой.

– Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.

– Вы ошибаетесь, друг мой; если бы граф, мой родственник, отказал вам в руке своей воспитанницы, – впрочем, предполагать это нет причины, так как вы не высказывались перед ним, – то он, во всяком случае, говорил бы с вами как человек лучшего общества с себе равным; я уверен, он не лишил бы вас своего расположения.

– Вы так думаете?

– Вполне уверен. Вы принадлежите к лучшему обществу, молоды, красивы, получили хорошее образование и умны от природы; что же желать еще? Ваша честность и добросовестность вошли в пословицу в колонии; какая семья не отдала бы вам с радостью своей дочери?

– Благодарю вас, генерал, за слишком лестное мнение обо мне; но вы смотрите только со своей точки зрения, вы забываете во мне охотника и видите только адвоката; не все разделяют ваш взгляд; лучше мне успокоиться; несчастье и я, мы старые знакомые.

– В ваших словах есть некоторая доля логики и правды, но я дал себе слово устроить ваше счастье; представляется случай услужить вам, я не премину им воспользоваться.

– Генерал, прошу вас…

– Дайте мне договорить; после вы можете высказать мне свои замечания, и мы обсудим их вместе.

– Хорошо, извольте говорить.

– Граф Меренвиль не только мой родственник, но вместе с тем друг.

– Не спорю, но…

– Вы уже прерываете меня? – сказал Монкальм, улыбаясь.

– Правда, извините меня.

– Не касаясь в разговоре ни вас, ни мадемуазель де Прэль, я постараюсь узнать образ мыслей моего двоюродного брата; граф человек вполне честный и весьма опытный; он самым деликатным образом выспросит свою воспитанницу; как бы она ни скрывала своих чувств, он угадает их; тогда, без сомнения, он поступит, как должен поступить честный человек; это нетрудно, не правда ли?

– Конечно, нет.

– Предоставьте мне устроить все.

– Так, как вы сказали, генерал…

– Конечно, главное, чтобы молодой девушке не было никаких неприятностей из-за всего этого.

– Да, именно так.

– В таком случае, вы принимаете?

– Если так, то предоставьте мне действовать, а когда придет время, тогда благодарите.

– Что бы ни случилось, генерал, я буду вам благодарен.

– Хорошо, мы поговорим об этом, когда мой план удастся…

– Да услышит вас Господь, генерал!

– Он услышит вас; кстати, в числе писем, полученных мною сегодня, есть объемистое письмо на ваше имя, из Франции, из Парижа; я вам передам его сию минуту. Уже поздно, не собираетесь ли вы спать? Я очень устал, и мне недурно будет уснуть на несколько часов.

– Действительно, отдых вам необходим после такого утомительного дня.

– Вы не последуете моему примеру?

– Нет еще, генерал, я не могу быть спокоен, не обойдя еще раз крепость; это старая охотничья привычка; от этого я только буду крепче спать.

Генерал тонко улыбнулся: по его мнению, этот обход был только предлогом, выдуманным молодым человеком, чтобы несколько успокоиться.

– Может быть, вы правы, – сказал он. – Мы уснем спокойнее, зная, что кругом все обстоит благополучно; ступайте же, вернувшись, вы найдете письмо у себя на столике.

– Благодарю вас, спокойной ночи.

– Я, вероятно, просплю без просыпу до утра, глаза у меня слипаются; лишь бы меня не подняли ночью.

– Этого, кажется, не будет.

– Дай Бог! Прощайте же, желаю вам приятной прогулки.

– Спите хорошо, генерал.

Они дружески пожали друг другу руки. Генерал пошел к себе в спальню, а Шарль Лебо, взяв оружие и осмотрев его, вышел из форта; через пять минут он уже достиг девственного леса.

Уединение действует на душу человека, оно дает ему среди тишины таинственные советы.

После испытанного потрясения Шарлю Лебо необходимо было освежиться и привести в порядок свои мысли, в которых царствовал полнейший хаос; генерал не ошибся, он понял, что молодой человек выдумал обход, чтобы двух– или трехчасовой прогулкой успокоить свои нервы после разговора, во время которого волнение чуть не кончилось разрывом сердца.

Ночь была великолепная; сверкающие звезды усыпали темно-синее небо; синевато-белые лучи молодого месяца заливали пейзаж; вокруг молодого человека царствовала полная тишина; все спало.

Шарль Лебо чувствовал, что спокойствие возвращается к нему и мало-помалу заступает место хаоса, наполнявшего его душу; самообладание возвращалось к нему, и вместе с тем возвращалось хладнокровие, оставлявшее его только в случаях исключительных, вроде происшедшего с ним в этот вечер.

Теперь, когда рассудок занял место страсти, не допускавшей рассуждений, молодой человек совершенно иначе взглянул на свое положение. Теперь он сознавал, что Монкальмом руководят самые лучшие побуждения и что он говорил, как добрый человек и искренний друг; Шарль отдавал ему полную справедливость и признавал, что его намерения были самые похвальные и что он имел в виду его пользу.

Все глубже и глубже погружаясь в свои мысли, охотник задумчиво шел по берегу реки. Он вспоминал и восстанавливал в памяти весь разговор, важность которого для его будущего счастья становилась ему все яснее. Он не обманывал себя надеждами, несбыточными в настоящую минуту, но дела могли принять другой оборот и тогда…

Предаваясь таким образом своим мыслям, охотник в то же время оставался верен своим привычкам обитателя лесов; он действовал несколько машинально, но никогда еще, быть может, он не наблюдал так внимательно все окружающее; ничто не ускользало от него.

Прошло более трех часов, как молодой человек вышел из крепости; энергия и обычное спокойствие вернулись к нему; он вышел, наконец, победителем из нравственной борьбы, принесшей ему столько страданий. Было около полуночи, и Шарль Лебо уже думал вернуться в Карильон, как внезапно послышавшийся шум заставил его вздрогнуть. Молодой человек поспешно спрятался за куст.

Слышанный шум доносился с реки; Шарль тотчас же определил причину этого шума, нарушившего его мечты; то был стук весла, упавшего в пирогу. Охотник задавал себе вопрос, кто мог быть этот любитель ночных прогулок, когда увидал человека, высадившегося из лодки и направлявшегося к лесу.

Незнакомец был высокого роста и атлетического сложения; он был одет в костюм ирокеза и татуирован, как воин.

– Это краснокожий, – проговорил охотник, но почти тотчас же поправился: – Нет, я ошибся, этот мнимый краснокожий – белый, переодетый индейцем; индейцы не ходят так, у них совершенно другая походка, и они никогда не забывают принимать предосторожности, идя по вольной дороге; вероятно, английский шпион; это начинает занимать меня, какого черта ему надо здесь в такое время!

Белый или краснокожий, кто бы он ни был, вероятно, заметил, что ему следует продвигаться вперед с большей осторожностью; он почти тотчас скрылся за густым кустарником.

Между его появлением и исчезновением прошло не более пяти минут.

Без сомнения, шпион – иначе кем же мог быть этот человек – заметил что-нибудь: он более не показывался.

Положение становилось затруднительным, эта игра в прятки могла бы продолжаться долго без всяких результатов; охотник решился ускорить развязку.

Шарль Лебо быстро принимал решения; он устремил взгляд на чащу, в которой скрылся индеец, и не сводил глаз.

Таким образом прошло десять минут.

Долгое ожидание начало утомлять молодого человека; он намеревался прибегнуть к какой-нибудь решительной мере, когда индеец, убедившись, вероятно, в неосновательности своих подозрений, вдруг снова появился, но на этот раз он шел чрезвычайно осторожно, прячась за каждым деревом, за каждой группой кустов.

Незнакомец был на расстоянии ружейного выстрела от охотника; последнему ничего не стоило пустить ему пулю в голову, но Шарлю было противно убить человека из засады, не дав ему возможности защищаться, тем более что охотник был убежден, что имеет дело не с индейцем, но с таким же белым, как он сам; он решился предупредить его о своем присутствии; в таком случае, думал он, это уже не будет убийство, но поединок, может быть, и не по правилам, но, во всяком случае, вполне честный.

– Кто здесь? – крикнул охотник угрожающим голосом.

– Что? – отвечал незнакомец, застигнутый врасплох. «Это француз», – подумал охотник.

Индеец одним прыжком скрылся в чаще.

– Сдавайся! – закричал охотник. Незнакомец не отвечал и притаился.

– Так вот как! – воскликнул Шарль, начиная сердиться. – Берегись, будешь сам виноват!

Он прицелился и выстрелил наудачу. Незнакомец выскочил из чащи.

– Сдавайся! – закричал охотник.

– Вот мой ответ, – возразил незнакомец, стреляя, но его пуля засела в стволе дерева.

– Сам будешь виноват, – сухо проговорил молодой человек.

Он выстрелил из пистолета в своего противника в то самое время, когда тот, считая Шарля обезоруженным, спешил в чащу, чтобы снова зарядить ружье.

Выстрел из пистолета уложил его.

Шарль бросился на своего врага с поднятым прикладом.

– Не стоит труда добивать меня, – с усмешкой проговорил незнакомец, – в меня попали две пули.

– Голос мне знаком… – сказал охотник.

– Да, да, – отвечал раненый все еще насмешливо, – подойдите поближе, вы меня тогда узнаете.

Шарль, не подозревая никакого злого умысла, наклонился, но незнакомец, пользуясь последним случаем, схватил Шарля за блузу и, притянув его к себе, выхватил нож.

– Умри, собака! – воскликнул он, стараясь воткнуть ему нож в грудь.

Но охотник схватил его за руку, сжал ее как в тисках, отнял нож и бросил его в кусты.

Раненый упал в изнеможении, хрипя в предсмертной агонии.

– Почему вы так ненавидите меня, г-н Курбюиссон? Я не сделал вам ничего, кроме добра.

– А! Вы узнали меня наконец, г-н Лебо?

– Да, и тем более уверен, что между нами недоразумение.

– Вы ошибаетесь, г-н Лебо, недоразумения нет никакого.

– Вы меня искали здесь?

– Именно вас.

– Чтобы убить меня?

– Да, чтобы убить.

– Вы меня ненавидите?

– Вовсе нет.

– В таком случае, я вас не понимаю.

– Весьма вероятно, – отвечал умирающий с мрачным смехом.

Он, казалось, старался в продолжение нескольких минут вспомнить по порядку все происшедшее. Охотник грустно смотрел на него.

– Выслушайте меня, г-н Лебо, – сказал Курбюиссон глухим голосом, – вы убили меня, через несколько минут я умру…

– Вы молоды, – перебил его охотник, – в ваши годы природа…

– Не пытайтесь утешить меня, я умру, еще раз повторяю вам, пули попали туда, куда назначались; не станем терять драгоценного времени, мне надо сообщить вам вещи, весьма важные для вас.

– Если вы этого требуете, то говорите, я слушаю вас.

– Я вовсе не ненавижу вас, напротив, я всегда сохранял искреннейшую благодарность за услуги, оказанные вами мне, но бедность – плохая советчица; за что я ни брался, ничто не удавалось мне, все мои усилия были тщетны, часто мне по два и по три дня не приходилось иметь куска во рту, один Бог знает, что я вытерпел; надеялись, что я буду гордостью своей семьи, я стал позором для нее. На днях я встретился с одним человеком, которого знал, когда был еще богат; этот дьявол-искуситель справился о моем положении, я признался ему во всем, что выстрадал и что терплю в настоящую минуту, этот человек предложил мне пятьсот луидоров – целое состояние для умирающего с голоду нищего – и ставил только одно условие.

– Мою смерть, не так ли? – с горечью спросил охотник.

– Да, – сдавленным голосом отвечал умирающий, – я долго противился, клянусь вам…

– Я верю вам.

– Он пересыпал золотые перед моими глазами, вид их опьянял меня, я сходил с ума; остальное вам известно!

– Кто же этот человек?

– Граф Рене де Витре.

– Негодяй!

– Действительно негодяй, но это еще не все; нагнитесь ко мне поближе, кровь душит меня, я говорю с трудом.

Несчастный действительно весь посинел, холодный пот выступил у него на лбу, взор его блуждал, на губах выступила кровавая пена; с трудом можно было разобрать, что он говорил.

Шарль Лебо нагнулся к нему. Курбюиссон продолжал прерывающимся голосом:

– Он заплатил не за одну вашу смерть; кроме вас, мадам де… де…

Он испустил раздирающий душу крик, дрожь пробежала по телу, он привскочил, упал лицом вниз и не двигался больше.

Он умер.

Охотник осмотрел тело, чтобы убедиться, что Курбюиссон уже не дышит; в этом не оставалось сомнения.

– Бедняга! – философски заметил охотник. – Жизнь его была дурная, а конец еще хуже; но что он хотел сказать? Ему следовало бы прожить еще несколько минут… И вы, г-н де Витре, берегитесь!

Шарль обыскал карманы у мертвого и нашел в них засаленный бумажник, набитый бумагами, и несколько золотых – остаток от пятисот.

– Они помешают ему всплыть наверх, – сказал Шарль, опуская золото обратно в карман покойника.

Он поднял тело и бросил его в реку. Так как было уже поздно, Шарль поспешил вернуться в крепость.

– Что видели нового во время своей долгой прогулки? – спросил Ларутин.

– Ничего, – лаконично ответил охотник.