Текст книги "Сурикэ"

То, что далее последовало, совершилось с ужасной быстротой: раздались четыре выстрела охотников, и затем охотники кинулись на индейцев, застывших в кустах. Произошла ужасная битва врукопашную, после которой на земле осталось восемь трупов; их потом сбросили в озеро.

Восьмерых краснокожих как не бывало.

Неизвестный поднял ружье, порох, пули, ягдташ, топор и нож для скальпирования – это были отнятые у него ранее вещи.

– Спасибо, – сердечно сказал он, пожимая руки двум охотникам. – Я вам обязан жизнью и не забуду этого: я француз, как и вы, меня зовут Мрачный Взгляд, или Серый медведь; может быть, мне когда-нибудь и удастся вам отплатить добром за добро.

После того им еще раз два раза случалось встречаться с Мрачным Взглядом; Шарль опять спас ему жизнь, один раз освободивши его от столба пыток, к которому его привязали ирокезы, а другой раз – убивши индейца, который хотел его оскальпировать.

На этот раз Мрачный Взгляд, как видно, изменил своему обычному безмолвию, потому что он имел с Шарлем продолжительный разговор с глазу на глаз; разговор, должно быть, был очень интересен, потому что оба они расстались сильно взволнованные.

Жизнь авантюриста принесла Шарлю большую пользу; его характер определился, окреп, наивность и ребячество исчезли. Теперь он был гордый, пылкий, решительный человек с безошибочным суждением, с широкими, возвышенными взглядами. Опыт жизни сделал его благоразумным и придал ему большую цену в глазах всех.

Канадские охотники прозвали его Сурикэ (мышонок) за то, что у него был беспокойный, вечно остерегающийся взгляд. Краснокожим он был известен под характерным именем Звездная буря, по причине его мужества и хладнокровия даже в самых критических обстоятельствах. Он пользовался репутацией лучшего бегуна по лесам и пластуна среди индейских племен и даже на английской границе.

Однажды, возвращаясь из Фронтенака, с ним лицом к лицу встретился граф де Меренвиль. Встреча была самая сердечная, поговорили по душам; графу удалось увезти его с собой во внутреннюю часть колонии.

Но тщетны были усилия г-на Дореля заставить его принять важное место в колониальной администрации, на которое он имел все права по своим признанным всеми талантам; молодой человек не согласился ни на что; он полюбил жизнь в пустыне, эта широкая, свободная жизнь манила его к себе.

Все, чего мог от него добиться граф Меренвиль, было только то, что он будет жить в окрестностях Бельвю и не будет уходить на охоту далее 60 миль, не сказавшись графу. Не будучи в состоянии сделать для него ничего больше, граф назначил его главным пластуном милиции, в которой сам был генералом.

Молодой человек принял это звание больше для того, чтобы не обидеть графа, который сделал ему так много добра.

А может быть, у Шарля были и другие причины остаться вблизи семейства Меренвиль; но если они и были, то Шарль хранил их в глубокой тайне.

В похвалу молодому человеку скажем, что в течение первых же шести месяцев после его назначения главным пластуном милиции он оказал колонии большие услуги.

Приехавши в Канаду, генерал Монкальм не раз слыхал странную историю про адвоката при парижском парламенте, сделавшегося американским охотником; после возвращения Шарля в колонию в Квебеке только о нем и говорили, сперва генерал этому не верил, самый факт казался ему слишком уж странным, но его положительно уверили, что все это правда, и его любопытство было возбуждено.

Генерал Монкальм был человек ученый. Он сам говорил, что ему хочется по возвращении во Францию сделаться членом французской Академии надписей и изящной литературы. Предполагая, что такой человек, как Шарль Лебо, будучи поставлен в исключительное положение, должен был узнать много нового и интересного, генерал признался своему другу и родственнику, графу Меренвилю, в желании познакомиться и поговорить с молодым человеком.

Граф Меренвиль тонко улыбнулся, но, радуясь возможности оказать услугу главнокомандующему, обещал ему доставить случай самому судить о достоинствах главного пластуна милиции.

Несколько дней спустя граф де Меренвиль устроил за столом в Бельвю встречу двух человек, генерал-аншефа канадской армии и Шарля Лебо, или Сурикэ, или Звездной бури; последний не знал, да и не интересовался совсем, кто был тот господин, с которым он обедал.

Но это инкогнито раскрылось, когда перед обедом граф представил их друг другу; в Америке человек ценится только по личным своим качествам, социальные различия там неизвестны, поэтому взаимное представление Монкальма и Шарля никому не показалось странным, особенно Сурикэ, который был слишком скромен, чтобы хоть на минуту подумать, что обед дан именно ради него. Встреча была любопытная и очень интересная. Естественно, разговорились прежде всего об охоте; Шарль выказал глубокое знание Канады, ее топографии, истории индейских племен, ее населяющих, знание их нравов, их политики, их языков, на которых он свободно говорил; знание канадской флоры и фауны, ее природных богатств, о которых никто и не подозревал; он указал на сильные и удобные в военном отношении позиции, которые легко можно укрепить, указал несколько действенных способов остановить вторжение англичан и помешать нападению индейцев, которых англичане подкупали.

Генерал Монкальм не скрывал своего удивления; он совершенно поддался очарованию твердой, точной и живописной речи.

Тема разговора была ловко переменена, и речь зашла об астрономии, гидрографии, баллистике и пр., и пр., и пр.; охотник отвечал на все вопросы как человек, глубоко знакомый с предметом, затем перешли к религии, к литературе, к юриспруденции, к древним языкам: латинскому и греческому, и молодой человек ни в чем не выказал затруднения, оставаясь скромным и светским.

С этой минуты генерал Монкальм почувствовал большое уважение к Шарлю Лебо; он стал часто обращаться к нему за советом и не раз давал ему опасные поручения, которые молодой человек исполнял всегда с большим успехом.

– Сурикэ, Бесследный и Тареа, – говорил генерал-аншеф, – для защиты колонии важнее десяти тысяч обыкновенных солдат.

Таково было положение действующих лиц в то время, с которого начинается наш рассказ; характеры их определятся яснее из дальнейших событий.

ГЛАВА V. Глава несколько серьезная, но прочитать ее необходимо для уразумения последующих событий

Две недели прошло после нападения ирокезов, так дурно для них кончившегося.

М-ль де Прэль почти совершенно оправилась от ужасного потрясения; доктор объявил, что молодая девушка выздоравливает, что никакой опасности нет, что у нее осталась только слабость, которая скоро пройдет благодаря предписанному ей укрепляющему режиму.

Доктор Жильбер, простившись с больною и со всем семейством Меренвиль, возвратился в Квебек, объявив, что ему незачем больше ездить в Бельвю.

Во время болезни молодой девушки Сурикэ, во избежание нового нападения, окружил дом бдительной стражей; двери и окна были приведены в такое состояние, что могли бы устоять против топора и даже огня; для окончательного успокоения дам Сурикэ поместил постоянный караул из охотников и милиционеров в небольшом домике, находящемся на расстоянии пистолетного выстрела от жилища. Охотники наблюдали за окрестностями, между тем как милиционеры делали ночью беспрестанные обходы; кроме того, с дюжину преданных и храбрых слуг спали с оружием в головах и были готовы стрелять при первом поданном знаке. Но ирокезы потерпели такое сильное поражение, что, казалось, забыли даже дорогу в Бельвю: не было обнаружено никакого подозрительного следа.

Сурикэ, вполне успокоенный, простился с г-ном Меренвилем и отправился к главнокомандующему, призывавшему его в Квебек. Напомнив своим друзьям, охотникам и милиционерам о необходимости крайней бдительности, молодой человек сел в свою пирогу и пустил ее по течению.

Было несколько позже полудня, когда охотник прибыл в отель главнокомандующего; доверенный слуга Монкальма, знавший молодого человека, встретил его как друга дома и попросил подождать минуту, так как г-н маркиз был занят важным разговором с г-ном Водрейлем, генерал-губернатором колонии.

Охотник отвечал, что подождет, и просил не заботиться о нем; он сел, поставил ружье между ног и зажег свою трубочку.

Слуга попросил извинения, что не останется с ним – он был очень занят, – и, поклонившись, ушел.

Оставшись наедине, молодой человек предался своим мыслям; но вдруг он вздрогнул и быстро поднял голову; вероятно, дверь отворилась, и сквозь портьеру донесся разговор из соседней комнаты.

Это был голос Монкальма, который говорил громко и, по-видимому, сильно сердился.

– Согласитесь сами, милостивый государь, – говорил генерал, – что это непростительная небрежность.

– Я не спорю с вами, и мне это так же прискорбно, как вам, – отвечал не так громко Водрейль, голос которого Шарль узнал, – никто не хочет повиноваться: г-н Биго, интендант Канады, всемогущий. Варен, его помощник Брекар, флотский контролер, и все смотрители магазинов – мошенники.

– Что делать? Англичане грозят нам серьезной войной, у нас нет ничего – ни провианта, ни запасов, ни снарядов.

– К несчастью, это правда, крадут и тащат среди белого дня, так все уверены в безнаказанности.

– Но все же, мне кажется…

– Я испытал все средства; я посылал рапорт за рапортом и высказывал в них всю правду.

– Ну и что же?

– Мне ответили, что мои жалобы смешны, что там известно гораздо лучше, чем мне, в каком положении дела; мне сказали, что все обстоит благополучно, и я враг г-на Биго и его чиновников.

– Это вам написал военный министр?

– Да, и его письмо сопровождалось грозным посланием от маркизы Помпадур.

– Ох, уж эти королевские фаворитки! Ну, так как помочь здесь нельзя, оставим это; посмотрим, что можно сделать в другом отношении.

– Трудно будет сделать что-нибудь.

– Между тем это необходимо; я, как вам известно, недавно приехал из Франции, и страна мне совершенно неизвестна; военный министр сказал мне, что вы доставите мне все необходимые карты, без которых я не могу обойтись

– Подобных карт никогда не существовало.

– Как?.. Министр?..

– Был обманут и в этом, как во всем остальном; он приказал, г-н Биго отвечал, что не имеет денег на бесполезные расходы и королевские войска не нуждаются в картах в стране почти пустынной.

– Негодяй! Как же нам защищаться без карт?

– Еще раз повторяю вам, генерал, все идет так в этой несчастной стране.

Шарль услыхал шаги.

– Вы уходите? – спросил генерал.

– Что же мне остается делать здесь? Может быть, я буду вам более полезен издали, чем вблизи. Какая польза горевать; это нас не подвинет ни на шаг вперед.

Портьера приподнялась, и в дверях показался г-н Водрейль.

– Вы правы, мы попусту теряем время, – отвечал г-н Монкальм, не выходя из комнаты.

– А! – воскликнул с удивлением губернатор. – В нашем составе нас было трое.

– Что там еще такое? – спросил генерал, появляясь.

– Взгляните сюда, – сказал г-н Водрейль, указывая рукой на охотника.

– А! Это Шарль Лебо, – сказал генерал, улыбаясь. – Здравствуйте, друг мой, вы слышали?..

– Только конец вашего разговора, генерал.

– Черт возьми! – вскричал Водрейль. – И этого достаточно.

Шарль улыбнулся:

– Если вам угодно будет вспомнить, что я больше года был секретарем г-на Дореля, честнейшего из людей, которых я знаю, если вы припомните также, что мне уже давно известно все сказанное сейчас в соседней комнате и что я никогда ни единым словом не проговорился об этом…

– Это правда, – заметил губернатор, – г-н Дорель вполне доверял вам, и часто мы с ним говорили совершенно откровенно в вашем присутствии.

– Часто даже говорилось гораздо больше, чем было сказано сегодня.

– В таком случае, я обладаю особенной способностью забывать тотчас все слышанное, если оно не касается меня.

– В таком случае, вы человек умный и, кроме того, преданный и надежный.

– Предоставляю судить об этом г-ну Дорелю.

– Извините меня, г-н Лебо; я виноват и охотно признаюсь в этом, не сердитесь на меня, прошу вас; наше положение так затруднительно, что мы теряем веру в людей, а по временам и в самих себя, – прибавил он со смехом.

Пожав руку молодому человеку и простясь с генералом, губернатор ушел.

– Итак, вы слышали? – сказал генерал, переходя в гостиную и тщательно запирая дверь.

– Почти все, – отвечал Шарль.

– Что вы скажете на это?

– Печально…

– Счастье, что нас не слыхал никто, кроме вас.

– Конечно.

– Что меня печалит в данном случае, это не недостаток денег, оружия и солдат – в крайности, можно бы достать все это, – но меня приводит в отчаяние…

– Что же такое, генерал? – живо перебил его молодой человек.

– Недостаток карт, друг мой; я здесь чужой, страна неизвестна мне, как же я буду вести войну без этих проклятых карт? Меня уверяли, что я найду их здесь, а вы слышали, что сказал г-н Водрейль; он, без сомнения, личность, но его слабость губит нас. К несчастью, его неспособность повлечет за собой ужасную катастрофу; он не такой человек, какой нам нужен в настоящих обстоятельствах; я бы предпочел умного плута; с ним была бы возможность столковаться, но де Водрейль!.. Это дурак, который всего боится, которого громко сказанное слово приводит в дрожь, который хочет всем угодить и наживает себе только врагов! Дурак, имеющий лучшие намерения… О, если бы мне только достать карты! – воскликнул он, ударяя кулаком по столу. – Мы были бы в состоянии защищаться, а в случае неудачи могли бы, по крайней мере, наглядно представить наше положение.

– О, генерал! Неужели и вы отчаиваетесь? Наступило краткое молчание, голова генерала склонилась на грудь.

– Вы посылали за мной? – заговорил молодой человек.

– Да, это правда, друг мой, я думал… предполагал, что за недостатком этих несчастных карт…

– Я мог бы дать вам указания.

– Именно так.

– Но как бы точны ни были указания…

– Они не могут заменить карт, не так ли?

– Да, на безрыбье и рак рыба, – с грустной улыбкой отвечал генерал.

– Не печальтесь более, генерал, покушаем и рыбки.

– Как это? – воскликнул, вздрогнув, генерал.

– Да, – смеясь, отвечал Шарль.

– Вы не стали бы обманывать меня, это было бы слишком тяжело.

– О, генерал, как вы могли подумать!

– Извините меня, друг мой, но у меня голова идет кругом в эту минуту. Скажите откровенно, у вас есть карты?

– Да, генерал, у меня есть карты…

– Восемь или, может быть, десять? Но нечего делать, надо довольствоваться тем, что есть. У вас их, вероятно, столько…

– Нет, генерал.

– Меньше того?

– У меня больше двухсот.

– Вы не обманываете меня! – воскликнул Монкальм в восторге. – Во всяком случае, я спасен!

– Надеюсь, генерал. Я пришел к вам, чтобы предложить свои карты. Вероятно, у меня было предчувствие.

– Где вы их достали?

– Достать их было не трудно, мне стоило только сделать их.

– Как? Двести карт!

– Еще больше…

– Расскажите же мне, как вы их сделали, это должно быть любопытно.

– Напротив, совершенно просто.

– Все равно расскажите.

– Як вашим услугам.

– Говорите, я слушаю.

– Когда я уехал из Квебека после своей дуэли с г-ном де Витре…

– С негодяем, не стоит о нем вспоминать.

– Сначала мне трудно было свыкнуться с жизнью в пустыне; я не знал, куда девать время, и подумал, что, может быть, будет полезно заняться топографией и гидрографией страны. Я приобрел все необходимое для составления планов; мой товарищ Белюмер смеялся, глядя на мою работу; он думал, что я сошел с ума, так как он сам не понимал ничего в этом деле.

– Весьма естественно, – перебил генерал, улыбаясь.

– Впоследствии, сделавшись охотником, я продолжил начатый труд, находя его полезным.

– Конечно, и доказательство вам налицо!

– Таким образом, я снял всю Луизиану, всю Канаду, почти всю колонию Нью-Йорк; я обозначил все реки и речки, пруды и озера – большие и малые; меня не останавливали ни трудности, ни даже насмешки моего прекрасного друга Белюмера, который считал меня жертвой помешательства, и действительно, у меня был один пункт помешательства – желание оказать услугу своей родине. Вы видите, что я не терял времени в изгнании; без сомнения, позднее будут карты гораздо лучше моих, но чтобы они могли быть точнее, э этом я сомневаюсь.

– Ваш поступок достоин похвалы, друг мой, вы оказали большую услугу нашему отечеству, вы отомстили за незаслуженное изгнание, одарив Францию добросовестным и неоспоримо полезным трудом.

– Благодарю вас, генерал, эти слова, сказанные вами, вознаграждают меня за все мои труды.

– Когда вы доставите мне карты?

– Когда вам будет угодно.

– В таком случае я желал бы получить их сейчас.

– Извольте, я схожу за ними, – сказал Шарль, вставая.

– Куда же вы?

– К себе, я живу в десяти шагах отсюда, у моего друга Белюмера.

– Хорошо! И я пойду с вами.

– Как вам будет угодно.

– Пока они не в моих руках, я не спокоен.

– Чего же вы боитесь? – смеясь, спросил Шарль.

– Право, не знаю; боюсь, чтобы они каким-нибудь волшебством не превратились в сухие листья.

Молодой человек засмеялся.

– Вы, вероятно, считаете это ребячеством с моей стороны? Но всю свою жизнь я был таков, еще ребенком я требовал немедленно ту вещь, которую желал получить.

– Если так, то я не стану противоречить вам, пойдем те вместе, отсюда всего несколько шагов.

– Тем скорее достигнем цели, – отвечал генерал, взяв шляпу и надев плащ.

Они вышли, к великому удивлению генеральского камердинера, не верившего собственным глазам.

До квартиры Белюмера было всего минут пять ходьбы, как и сказал Шарль. Старый охотник удивился еще более, чем слуга генерала, увидав Монкальма, входившего в его скромное жилище.

Генерал поздоровался с ним, улыбаясь, и прошел за Шарлем в его комнату, прилично меблированную и содержащуюся в полном порядке, благодаря заботам старого охотника, вернувшегося с некоторого времени к семейному очагу. Сурикэ, не нуждаясь в нем, отпустил его, но было условлено, что по первому призыву своего друга Белюмер вернется к нему.

Шарль поставил стол и кресло у камина; усадив генерала, он открыл стенной шкаф, вынул оттуда большую папку и положил ее на стол, говоря:

– Взгляните, генерал.

Монкальм, не дожидаясь приглашения, уже принялся за дело.

Старый охотник не понимал ничего из происходившего, он часто смеялся над ни на что не похожими рисунками друга, и вдруг теперь генерал рассматривал эти рисунки с самым сосредоточенным вниманием.

Иногда даже у Монкальма вырывались выражения вроде:

– Отлично, превосходно… ничто не упущено из виду; это совершенство, можно найти дорогу, закрыв глаза… снимок Верхнего озера очень искусно сделан и т.п.

Это продолжалось почти весь день; было не двести, но двести пятьдесят две карты, и все, с первой до последней, сделаны одинаково тщательно; это был истинно гигантский труд, великолепное произведение, работа, выполненная не только терпеливо, но добросовестно и изящно.

Белюмер совершенно растерялся; наконец он понял, как ошибался; он видел, что работа, которую он считал пунктом помешательства, оказалась вещью полезной, даже необходимой генералу, который несколько раз высказывал это и благодарил Шарля Лебо за великолепный подарок.

Старый охотник, спотыкаясь на ступенях лестницы, спустился вниз к своей хозяйке не только для того, чтобы сообщить ей о визите генерала к своему жильцу, но главным образом, чтобы передать, как гость восхищался рисунками, которые он считал такими безобразными.

Оставшись наедине с молодым человеком, генерал поднял голову и, отодвинув немного кресло, сказал:

– Потолкуем теперь, мой друг.

– Это большая честь для меня, вы, вероятно, желаете, чтобы я объяснил вам некоторые планы, которые кажутся вам недостаточно ясными; я вполне к вашим услугам и готов исполнить всякое ваше желание.

Монкальм улыбнулся.

– Вы умный молодой человек, дорогой г-н Лебо, разговор с вами – удовольствие, вы схватываете мысль на полуслове.

– Хотя мне и очень приятно слышать от вас подобную любезность, генерал, но, право, я вовсе не понимаю, на что вы намекаете.

– Ну вот! Вы делаете мне подарок, достойный королевской особы, и не назначаете за него никакой цены. Конечно, я недостаточно богат, чтобы заплатить вам как следует, но вы поймете меня: оставаясь вам обязанным, я не хочу оставаться вашим должником и желаю всегда быть вашим искреннейшим другом.

– О, генерал, зачем вы говорите о деньгах? Разве я купец в ваших глазах? Вы глубоко огорчаете меня, а я так радовался, что эти несколько листов бумаги, полезные для вас – но имеющие мало цены для меня, – помогут мне вывести вас из затруднения!

– Я не намеревался платить вам деньги! Если я оскорбил вас, то сожалею об этом; это случилось не преднамеренно. Но вы ужасный человек, – прибавил он, улыбаясь, – когда говоришь с вами, надо выражаться прямо и не допускать никаких намеков из боязни не быть понятым.

Молодой человек тонко улыбнулся.

– А! Значит, я прав.

– Может быть.

– Так слушайте меня.

– Слушаю, генерал.

– Я самое влиятельное лицо в колонии, я принужден сказать вам это сам, но вы желали этого.

– Вы сказали только совершенную истину, генерал.

– Положим; при подобных обстоятельствах я могу сделать все или почти все.

– Это правда.

– Конечно, это касается всего хорошего.

– О, генерал.

– Это относилось не к вам, вы сами знаете; я говорю о некоторых людях, известных и мне, и вам: им, если Бог продлит дни мои, придется за многое ответить, вспомните мое слово…

– Поступив так, вы спасете колонию…

– Я знаю это. Но теперь дело не в этих людях, оставим их пока в стороне и вернемся к нашему разговору. При всей вашей рассеянности, забывчивости и беспечности, вы – человек, и, в глубине вашего сердца, быть может, неведомо для вас, скрывается уязвленное место вашего панциря, не так ли?

– Я такой же человек, как и другие, ведь у каждого из нас есть слабая сторона, коснувшись которой можно забрать нас в руки и управлять нами.

– Вот отлично! Так говорят откровенные и мужественные люди! Мы, кажется, скоро столкуемся.

– Думаю, что да. Вы угадываете или, скорее, понимаете все.

– Потому, что я много страдал, а опытность приобретается не легко.

– Да, и я уже отчасти испытал это, – сказал молодой человек, подавляя вздох.

– Просите у меня чего хотите в известном вам деле, и, даю вам честное слово дворянина и главнокомандующего, что по окончании войны я сделаю все, что вы у меня попросите, как бы трудно это ни было и каковы бы ни были последствия.

– Мне нечего просить у вас, генерал…

– Как, после всего вы отказываетесь от моих услуг! – воскликнул генерал, хмурясь. – Я не ожидал от вас подобного ответа.

– Вы ошибаетесь, клянусь вам. Вы, по своей обычной живости, прервали меня на полуслове.

– То есть как?

– То есть я хотел вам сказать следующее: мне нечего просить у вас в настоящую минуту, но я предвижу время, и, может быть, оно ближе, чем я предполагаю, когда мне нужен будет могущественный друг, на которого я мог бы вполне положиться. Вот что я хотел сказать вам, когда вы перебили меня.

– В таком случае дело совершенно меняется. Когда настанет время, о котором вы говорите, приходите прямо ко мне: помните, что я дал вам слово.

– Я сохраню это дорогое воспоминание.

– Вы увидите, как я сумею сдержать свое обещание.

– Я нисколько не сомневаюсь в этом, будьте уверены.

– Благодарю вас. Теперь эти карты моя собственность?

– Полная и неотъемлемая, – улыбаясь, отвечал молодой человек.

– Мне хотелось бы поскорее доставить их в отель; если бы прошел мимо какой-нибудь солдат, я бы взвалил ему на плечи папку; но, как нарочно, когда нужны эти дураки, их и не видать!

– О, об этом не беспокойтесь, я отнесу карты за вами.

– Нет, это было бы неловко.

– Не забывайте, что я простой охотник.

– Правда, но, вместе с тем, парижский адвокат.

– Неужели вы думаете, что там еще помнят меня?

– Кто знает, друг мой? Что касается меня, то, слушая вас, я совершенно забываю, что вы охотник; ваша одежда дикаря кажется мне маскарадным костюмом; я никак не могу серьезно увериться; вы для меня будете всегда светским человеком, несколько озлобленным, может быть, но простым охотником – никогда!

В эту минуту вошел Белюмер.

– Вот, генерал, если бы вы видели Сурикэ в пустыне, то вы признали бы его искусство в охоте, – сказал канадец.

– Ну, хорошо, верю, старый ворчун, – смеясь, отвечал генерал.

– Да нечего верить, генерал, вы походите, поспросите у ирокезов и англичан, которых он убил, увидите, что скажут о нем.

Оба слушателя захохотали при этой оригинальной выходке старого охотника.

– Согласен с тобой, старина, – сказал генерал, все еще не переставая смеяться, – а теперь возьми-ка этот-портфель и снеси его ко мне.

– Я нарочно взошел наверх, генерал. В самом деле эти картины так хороши? Вот смех! А я все думал, что они годны только на подтопку.

– Не удивляюсь. Ну, ты готов?

– Сию минуту.

– Пойдем, – сказал Монкальм.

Они вышли из дома и через несколько минут были в квартире главнокомандующего. Старый охотник поклонился и направился к двери.

– Постой, – сказал генерал, – вот тебе. – И он положил в руку старика десяток золотых.

– Гм! – сказал охотник. – Но мне было бы лучше, если бы вы мне пожали руку.

– Ты прав, таких людей, как ты, нельзя благодарить деньгами. Ну, я пожму тебе руку, а золото оставь себе.

– Благодарю вас, генерал, – отвечал старик, тронутый. – Если вам понадобится человек, который был бы готов за вас в огонь и в воду, вспомните обо мне!

Он вышел счастливый: выиграв главный выигрыш в лотерее, он не мог бы быть довольнее, чем теперь.

– Ивон, – сказал генерал слуге, – меня нет дома ни для кого, кроме г-на Леви; г-н Лебо будет обедать у меня; поставь прибор для него.

– Слушаю.

– И еще заметь себе: я принимаю всех бродяг, охотников, праздоношатающихся, когда бы они ни приходили, днем или ночью, сплю ли я, занят ли с кем, все равно – я всегда готов видеться с ними. Так слышишь же?

– Ваше сиятельство уже раз приказывали мне это, и я не забуду; ваше сиятельство изволите знать, как я стараюсь угодить вам.

– Я знаю, что ты верно служишь мне много лет, и вполне доверяю; но забыть может всякий, при теперешних обстоятельствах рассеянность или ошибка могут иметь важные последствия.

– Вашему сиятельству не придется сердиться на меня.

– Надеюсь. Теперь ступай. Слуга поклонился и вышел.

– Мне необходимо было отдать это приказание, – сказал генерал, оставшись наедине с Шарлем Лебо. – Главнокомандующий все должен видеть сам, особенно когда он такой новичок в стране, как я, и когда ему надо столько узнать.

– Я вполне разделяю ваше мнение, особенно в таком случае, когда не на кого положиться.

– Прибавьте еще: когда все окружающие относятся враждебно; но к черту все это, не стоит горевать! – прибавил он, смеясь. – Я вам скажу теперь, почему я так настаивал, чтобы вы остались при мне.

– Вы знаете, генерал, что я вполне предан вам.

– Ах, Боже мой! Число моих друзей не так велико, чтобы я мог ошибиться или забыть одного из них, следовательно…

В эту минуту дверь отворилась, и камердинер доложил:

– Шевалье Леви.

Монкальм быстро встал и ласково протянул руку вошедшему офицеру.

– Вы отобедаете со мной, не правда ли? – спросил он.

– Конечно, генерал, нам надо серьезно поговорить.

– Отлично; я только что собирался сам сказать вам это.

– Да, как нельзя больше.

– Ивон, подавай кушать.

– Следовательно, по редкой случайности, мой приход кстати…

– Пожалуйте в столовую, ваше сиятельство, кушанье подано, – отвечал Ивон, кланяясь.

Когда у генерала бывали деловые обеды, как он называл их, то даже его адъютанты обедали отдельно; все слуги удалялись из столовой, и прислуживал только Ивон, от которого у генерала не было секретов; это не мешало обеду быть превосходным и утонченным; генерал был известный гастроном.

Обед начался; у всех троих собеседников был прекрасный аппетит, и несколько минут прошло в совершенном молчании, так как все проголодались.

Мы воспользуемся этим временем, чтобы познакомиться с шевалье Леви, который играет некоторую роль в этом рассказе.

Франсуа Гастон, шевалье Леви, впоследствии французский маршал и граф Леви, родился в Аяке, в Норбонском округе, 20 августа 1719 г.; в 1735 году, шестнадцати лет от роду, он вступил прапорщиком во флот, в 1737 был произведен в полковники, а в 1756 – в бригадиры. При его отправлении в Канаду, куда его просил прислать Монкальм, весьма желавший иметь его близ себя, главнокомандующий писал про него в депеше к военному министру: «Шевалье Леви выдающийся офицер; он много знает, он решителен, неутомим, храбр и опытен».

Потомство оценило эту заслуженную похвалу.

В это время шевалье Леви было сорок лет, но на вид он казался гораздо моложе; он был роста выше среднего и прекрасно сложен; во всех его движениях сказывалось необыкновенное изящество; черты лица его были мужественны, тонки, но определенны; глаза горели, и во всей фигуре виделась воинственность безо всякой аффектации.

Это был вполне солдат, в таком смысле, как это слово понималось в среде современного дворянства: т.е. человек, на которого даже убийственная гарнизонная жизнь не имела влияния; такие люди всегда оставались людьми лучшего общества; чванство и самохвальство были чужды им; мундир не довлел на них, в салоне они не переставали быть на своем месте.

Ореол славы, окружавший Монкальма, ослепил нас вначале, и мы забыли напомнить в кратких словах его биографию; постараемся исправить эту ошибку, за которую читатель не мог бы извинить нас.

Луи Жозеф де Монкальм Гозон, маркиз Сент-Веран, барон де Габрик, родился в 1712 году, в замке Кандик, близ Нима; он принадлежал к одному из знатнейших семейств Руэрга.

Он получил блестящее воспитание и приобрел серьезные знания в науках и языках: он был одарен необыкновенной памятью и сохранил любовь к наукам и в военном звании.

Тринадцати лет Монкальм вступил в полк Эно, в котором отец его был подполковником. Его военная карьера

была блестящей; он получил несколько ран и при отъезде в Канаду был произведен в генералы. В 1758 году, получив этот чин, он вскоре стал кавалером ордена св. Людовика.

По прошествии нескольких минут, прежде чем разговор завязался окончательно, гости начали обмениваться незначащими фразами; шевалье Леви познакомился с Шарлем Лебо вскоре после своего приезда в Новую Францию; он искренне уважал молодого человека и поэтому не остерегался его; генерал Леви находил вполне естественным присутствие молодого охотника за столом главнокомандующего; он знал привычку Монкальма приглашать к обеду искателей приключений, которых он уважал; таким образом эти люди переставали стесняться, в большинстве случаев ему удавалось заставить их разговориться, и он получал от них сведения, которых они не сообщили бы ему при более натянутой обстановке. На этот раз цель главнокомандующего была совершенно иная.