Текст книги "Росас"

ГЛАВА XVI. Где дон Кандидо Родригес появляется, как всегда

Против зала депутатов в 1840 году находилась хонда – небольшая комната, – служившая местом сбора всех интеллигентных людей того времени, где они собирались от восьми до одиннадцати часов утра и от девяти часов вечера до часу ночи. Было десять часов утра.

Около дверей зала депутатов хотел пройти человек еще не старый, серьезный, прямо державшийся, с палкой в руке. Он шел гордой и смелой походкой, хотя его лицо шафранного цвета выражало какое-то смутное беспокойство, почти страх, что можно было заметить, несмотря на его высоко поднятую голову, так как его растерянные черты представляли собой полную противоположность горделивой осанке. Это был дон Кандидо Родригес. Он подходил к дверям зала депутатов в то время, когда из хонды выходило человек двенадцать федералистов, производивших страшный шум своими огромными шпорами.

Дон Кандидо не посмотрел на них, но он их чувствовал и так сказать, угадывал. Не поворачивая головы, не ускоряя шага, он вошел со спокойным видом в зал депутатов и стал подниматься по лестнице, ведущей к архивам.

У него не было никакого дела ни в зале депутатов, ни в архивах. Шум шпор федералистов невольно сообщил новое направление его шагам, не дав времени его голове принять какое-либо решение. Поэтому, когда он очутился лицом к лицу с одним из чиновников архива, то, не зная, что ему сказать, и в неведении того, что следует остановиться, он прошел мимо него вперед с высоко поднятой головой.

– Что вам угодно, сеньор? – спросил чиновник.

– Мне?

– Да, вы идете прямо.

– Послушайте, молодой человек, это результат весьма древних и неясных дел, которые время, этот друг старости, учитель юности… время, если вы знаете что такое время…

– Сеньор, я желаю знать, чего вы ищите! – отвечал чиновник, начинавший думать, что дон Кандидо сумасшедший и что весьма неприятно находиться в таком опасном обществе.

– Послушайте, откровенно говоря, я не ищу ничего. К какой семье принадлежите вы, мой уважаемый сеньор?

– Сеньор, мне надо запереть дверь, сделайте одолжение, уйдите! – произнес молодой человек, отбегая к выходной двери и опираясь о нее плечом.

– Я читаю на вашем лице талант, усидчивость, работу. Каким родом литературы вы занимаетесь?

– Сеньор, доставьте мне удовольствие, уйдите отсюда!

– Из всех моих учеников, а надо вам знать, что я был профессором чистописания всего Буэнос-Айреса – о, и каких людей я воспитал! – одни теперь депутаты, другие коммерсанты, неутомимые асиендадо. Знаете ли вы торговый дом…

Дон Кандидо поднял свою палку и показал ею направление, где помещался торговый дом, о котором он завел речь, но молодой человек, вообразив, что он хочет его убить, выбежал в переднюю, чтобы позвать привратника, которого, к несчастью, там не оказалось.

– Что делаете, вы, неблагоразумный, неосмотрительный молодой человек, легкомысленный, как все молодые люди?

– Сеньор, если вы не уйдете, я позову на помощь.

– Хорошо, я ухожу, неопытный и мнительный молодой человек!

Но вместо того, чтобы направиться к дверям, дон Кандидо подошел к балкону, откуда была видна хонда, и, заметив, что там уже никого более не было, он почувствовал, что его мужество вновь возродилось.

Повернувшись, он протянул руку, чтобы проститься с чиновником, но последний, убежденный в том, что дон Кандидо убежал из Ресиденсии2828
  Ресиденсия – дом умалишенных.


[Закрыть], остерегался пожать руку посетителя.

– Прощайте, ветреный молодой человек, новичок в школе жизни! Пусть Бог воздаст вам и вашей почтенной семье за ту услугу, которую вы оказали мне.

Дон Кандидо важно спустился с лестницы, в то время как чиновник смеялся, смотря ему вслед.

Но едва почтенный учитель чистописания прошел один квартал, как новая толпа федералистов, обогнув колледж, направилась туда и очутилась лицом к лицу с ним.

Дон Кандидо одним прыжком соскочил с тротуара и, взяв шляпу в руку, стал отвешивать им глубокие поклоны.

Федералисты, у которых было, правда, более желания завтракать, нежели заниматься учтивостью, продолжали свою дорогу, предоставив дону Кандидо приветствовать их, сколько его душе угодно.

Почтенный профессор, чувствуя головокружение и усиленное биение в висках, с крупными каплями пота на лице повернул наконец на улицу Виктории и остановился у той самой двери, где наши читатели встретили его первый раз, то есть у дверей дома Мигеля.

Минуту спустя наш несчастный секретарь входил в кабинет своего прежнего ученика, которого он застал удобно развалившимся в кресле и спокойно читавшим знаменитую «Торговую газету».

– Мигель!

– Сеньор!

– Мигель! Мигель!

– Сеньор! Сеньор!

– Мы погибаем.

– Я это знаю.

– Ты знаешь это и не спасаешь нас?

– Я стараюсь.

– Нет, Мигель, нет, у нас нет времени.

– Тем лучше!

– Как тем лучше! – вскричал широко раскрыв глаза дон Кандидо, и упал на софу.

– Я вам говорю, сеньор, что в трудные минуты лучше кончить все скорей.

– Но кончить хорошо, ты хочешь сказать?

– Или дурно.

– Дурно?

– Ну, да! Худо или хорошо – окончить сразу все же лучше, чем проводить свою жизнь, подавая одну руку добру, а другую – злу.

– И это зло будет состоять в том…

– В том, что нам, например, снесут голову.

– Пусть ее сносят у тебя и твоих заговорщиков, очень хорошо, но у меня, человека спокойного, невинного, смирного, не способного причинять зло преднамеренно, предумышленно, с…

– Сядьте, мой дорогой учитель! – произнес молодой человек, прерывая дона Кандидо, который встал во время разговора.

– Что я сделал? Что такого, чтобы очутиться в том положении, в котором я нахожусь, подобно хрупкой лодке, разбиваемой бурными волнами океана?

– Что сделали, вы?

– Да, я!

– Тота! Вы в самом деле ничего не сделали?

– Нет, я ничего не сделал, сеньор дон Мигель; настанет время, когда моя связь с тобой разрушится, порвется: я преданнейший защитник самого знаменитого из всех ресторадоров света. Я люблю всю высокоуважаемую семью его превосходительства, как люблю и уважаю другого сеньора губернатора, доктора дона Фелипе, его предков и всех его детей. Я хотел…

– Вы хотели эмигрировать, сеньор дон Кандидо.

– Я!

– Вы! Это преступление против федерации, за которое расплачиваются головой.

– Доказательства?

– Сеньор дон Кандидо, вы решительно стремитесь быть повешенным кем-либо.

– Я?

– Я жду только, чтобы вы мне сказали кем: Росасом или Лавалем. Если первым, то для того, чтобы быть вам приятным, я сейчас же отправлюсь к полковнику Соломону, если же вторым, то подождите два или три дня, когда генерал Лаваль вступит в Буэнос-Айрес, тогда, как только представится случай, я поговорю с ним о секретаре сеньора дона Фелипе.

– Итак, я человек, попавший в воду?

– Нет, сеньор, вы будете человеком на воздухе, если будете продолжать говорить глупости так, как вы делаете это постоянно.

– Но, Мигель, сын мой, разве ты не видишь моего лица?

– Вижу, сеньор.

– Что же ты видишь на нем?

– Страх.

– Нет, не страх, нет, а недоверие, вследствие странных впечатлений, господствующих надо мной в настоящую минуту.

– Что такое?

– Идя сюда от губернатора, я встретился с людьми, которые показались…

– Кем?

– Дьяволами в образе человеческом.

– Или людьми с видом дьяволов, не правда ли?

– Что за вид у них был, Мигель! Что за вид! И при этом у них были длинные ножи. Способен ли кто-нибудь из этих людей убить меня? Как ты думаешь, Мигель?

– Не думаю, что вы им сделали!

– Ничего, ничего! Но предположи, что они спутают меня с другим и…

– Ба-а! Оставим это, дорогой учитель, вы сказали, что пришли ко мне прямо от Араны, не так ли?

– Да, да, Мигель.

– Ну, тогда у вас была причина прийти сюда.

– Да.

– Какая же она, друг мой?

– Я не знаю, не хочу этого говорить. Я не хочу более ни политики, ни сообщений!

– Так вы пришли сделать мне сообщение о политике?

– Я не говорил этого!

– Держу пари, что в кармане вашего сюртука находится важная бумага.

– У меня ничего нет.

– Я тем более готов держать пари, что, на выходе отсюда, вас может обыскать какой-нибудь федералист, чтобы посмотреть, нет ли при вас спрятанного оружия, найдя эту бумагу, он убьет вас немедленно!

– Мигель!

– Сеньор, дадите ли вы мне или нет те бумаги, которые принесли с собой?

– С одним условием.

– Посмотрим, что за условие.

– Чтобы ты более не требовал от меня нарушения моего служебного долга.

– Тем хуже для вас, потому что Лаваль будет здесь раньше, чем через четыре дня!

– Как! Ты откажешься признать те громадные услуги, которые я оказал делу свободы?

– Да, если вы остановитесь на половине дороги.

– Ты думаешь, что Лаваль вступит в город?

– Он для того и пришел.

– Ну, между нами говоря, я также думаю; вот почему я и пришел к тебе. Есть кое-какая перемена.

– В чем? – быстро спросил молодой человек.

– Возьми и прочти.

Дон Мигель, развернув бумагу, поданную ему доном Кандидо, начал читать:

Сан-Педро, 1-го сентября. Два дня тому назад Маскарилья двинулся вперед с тысячью человек, чтобы овладеть пуэбло2929
  Пуэбло – селение.


[Закрыть], но жители выказали необычайную решительность, и он был отброшен; у него было одно орудие, полтораста пехотинцев и около шестисот пятидесяти кавалеристов. Атаку он произвел сразу с двух сторон. В одно мгновение он уже достиг площади, но был отброшен нашим огнем. Потеря была в сто человек.

Прилагаю к этому списку копию депеши, полученной мною от генерала.

Завтра я вам напишу более подробно.

Хуан Камелино Сеньору Д…

– Посмотрим теперь документ, на который он ссылается! – сказал Мигель после минутного молчания.

– Вот он! – отвечал дон Кандидо. – Эти два важных документа были найдены в шлюпке, захваченной сегодня ночью; я снял с них копию наскоро, чтобы показать тебе.

Дон Мигель, не слушая дона Кандидо, взял из его рук и начал читать с величайшим вниманием следующее письмо:

Освободительная армия, главная квартира на походе.

29 августа 1840 г.

Сеньору дону Хуану Камелино, военному коменданту Сан-Педро.

Главнокомандующий имеет удовольствие сообщить Вам для объявления по вверенным Вам войскам, что из перехваченных депеш дона Феликса Альдао к тирану Росасу видно, что общественное мнение внутри страны как нельзя более благоприятно для дела свободы. Провинции Кордова, Сан Луис и Сан Хуан отказали Альдао в требуемой им помощи. Провинция Ла-Риоха восстала против тирании Росаса и вооружила многочисленную кавалерийскую колонну и восемьсот пехотинцев. ГенералЛа Мадрид вступил на территорию Кордовы во главе своих храбрых солдат, вскоре он поддержит операции освободительной армии.

Дивизион Вега совершенно рассеял в Наварро отряды милиции, собранные Чирино. Один эскадрон из числа этих милиционеров перешел в ряды нашей армии.

Главнокомандующий узнал, что милиционеры Магдалены восстали и покинули своих вождей, когда последние хотели присоединить их к армии Росаса.

Дело свободы одерживает быстрые успехи, и главнокомандующий надеется, что вскоре усилия солдат отечества, в особенности же храбрых защитников Сан-Педро, будут вознаграждены.

Объявите по вверенным Вам войскам те новости, которые я Вам сообщаю, прибавив к этому, что освободительная армия не подражает той системе лжи, которой тиран тщетно пытается скрыть свое критическое положение.

Копию с этой депеши пошлите мировому судье в Барадеро.

Бог да хранит вас.

ХуанЛаваль

– Как тебе это кажется, Мигель? – спросил дон Кандидо, когда дон Мигель окончил чтение этой важной бумаги.

Молодой человек молчал.

– Они идут, Мигель, они идут!

– Нет, сеньор, они уходят, наоборот! – отвечал молодой человек, комкая в руках бумагу.

И, встав со своего места, он начал взволнованно ходить по кабинету.

– Ты с ума сошел, Мигель?

– Другие сошли с ума, а не я!

– Но они обошли Лопес той дорогой, уважаемый Мигель.

– Это ничего не значит.

– Разве ты не видишь в них горячего, стремительного, страшного энтузиазма?

– Это ничего не значит.

– В здравом ли ты уме, Мигель?

– Да, сеньор, в здравом. Те, кто думает теперь о провинциях, – вот кто не в здравом уме, кто не доверяет своим собственным силам и не видит счастья, находящегося в двух шагах от него. Что за странный рок преследует эту партию и вместе с нею отечество! – вскричал дон Мигель, продолжая расхаживать большими шагами по комнате, в то время как дон Кандидо с изумлением смотрел на него.

– Хорошо. Тогда мы, федералисты, скажем…

– Что унитарии ни черта не стоят! Вы правы, сеньор дон Кандидо!

В это время в парадную дверь дважды сильно ударили молотком.

ГЛАВА XVII. Где Пилад сердится

Дон Кандидо вздрогнул.

Дон Мигель, наоборот, из печального и мрачного, каким он был минутой раньше, стал вновь спокойным и почти веселым. Вошедший слуга доложил о приходе дамы. Молодой человек приказал просить ее.

– Не надо ли мне удалиться, друг мой?

– В этом нет необходимости, сеньор.

– По правде говоря, я предпочел бы дождаться тебя, чтобы выйти вместе.

Дон Мигель улыбнулся.

В эту минуту в кабинет вошла женщина, ее движения сопровождались таким шумом, как будто она была одета в платье из проклеенной бумаги. У нее на голове был федеральный шиньон в полфута высотой, а толстое, широкое смуглое лицо было обрамлено английскими черными буклями.

– О! – вскричал дон Кандидо.

– Войдите, мисеа3030
  Мисеа – госпожа, сеньора (исп).


[Закрыть] Марселина! – произнес дон Мигель.

– А, вы оба здесь!

– Мы самые!

– Пилад и Орест!

– Вот именно!

– Это Пилад! – сказала донья Марселина, протягивая руку дону Кандидо.

– Сеньора, вы роковая женщина! – отвечал он, живо отбегая от нее.

– Неужели в тебе не сохранилось ни любви к отечеству, ни дружбы, бронзовое сердце?

– Дай Бог, чтобы я был из бронзы с головы до ног! – пробормотал, вздыхая, дон Кандидо.

– В особенности шея, не правда ли, мой друг? – вставил дон Мигель.

– Che! Разве голова Пилада обречена в жертву?

– Нет, сеньора, не повторяйте таких нелепостей. Я не унитарии и никогда им не был, слышите вы?

– Эх, что за важность голова!

– Ваша голова ничего не значит, она… но моя…

– Чего стоит ваша голова в сравнении с теми жертвами, которые видел свет? Разве головы Антония и Цицерона не были отрублены в Капитолии, как пел бессмертный Хуан Крус? Потомство вознесет вас на своих крыльях!

– Пусть вознесет вас дьявол на своих рогах!

– Разве Цезарь не был убит двадцатью тремя ударами кинжала?

– Мигель, должно быть, эта женщина – посланница сатаны! Это роковая женщина, колдунья и дочь колдуньи. Каждый раз как только мы приближались к ней или ее дому, с нами случалось несчастье. Как твой старый учитель, твой друг, питающий к тебе уважение, нежность, симпатию, я прошу тебя, приказываю тебе отослать прочь эту женщину, которая ходит так, как будто ее дьявол носит.

– Удержи свой язык, что смешно так шумя Пол прекрасный позорит, негодный! – возразила донья Марселина, постоянно имевшая наготове цитаты из древних стихов.

– Прекрасный! Вы прекрасны? – вскричал дон Кандидо вне себя от изумления.

– Сеньор дон Мигель, что это значит?

– Отошли ее, Мигель!

– В какую, увы, западню я попала!

– Все это не обозначает ничего, кроме того что дон сеньор Кандидо немного эксцентричный человек! – отвечал дон Мигель, с трудом удерживавшийся от смеха.

– Он, вероятно, изучал английскую литературу, – сказала донья Марселина, бросая взгляд на профессора, отбежавшего в другой конец комнаты, – если бы, подобно мне, он занялся греческой и латинской литературой, тогда было бы другое дело. Потому я ему прощаю.

– Вы знаете латинский и греческий языки, вы?

– Нет, но я знаю, основу этих мертвых языков.

– Вы?

– Я, прозаическое существо!

– Мигель, отошли ее, учти, что одного сумасшедшего довольно, чтобы сумасшедшими стали сотни.

– Как, дон Мигель, человек так литературно образованный, как вы, может иметь сношения с такими вульгарными существами, смерть которых подобна их жизни, темной и молчаливой?.. Но нет, будем жить в постоянной лирической гармонии. Все трое мы испытали страшные драматические потрясения, поэтому будем жить и умрем вместе! Вот моя рука, – прибавила донья Марселина, приближаясь к дону Кандидо.

– Я не хочу, оставьте меня в покое! – вскричал дон Кандидо, прижимаясь к стене.

– Идем, поклянемся перед алтарем вместе спасти наше отечество – Рим!

– Я не хочу.

– Донья Марселина, – сказал, смеясь молодой человек, вы хотели мне что-то сказать, пойдемте в кабинет.

– То иного мира тайны, то Божьи секреты!

– Cruz! Diablo!3131
  Крест! Дьявол! (исп.)


[Закрыть] – вскричал дон Кандидо, крестясь в то время как молодой человек и донья Марселина прошли в кабинет.

– Дуглас приехал! – произнесла она, затворив дверь.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Он уехал?

– Третьего дня, вот письмо от него.

Дон Мигель прочел письмо и оставался в задумчивости в течение нескольких минут.

– Вы могли бы встретить Дугласа до трех часов вечера? – спросил он.

– Да.

– Точно?

– В эту минуту неустрашимый моряк спит.

– Хорошо! Мне надо, чтобы вы с ним поговорили.

– Сию же минуту!

– Вы скажете ему, что я хочу его видеть до наступления ночи.

– Здесь?

– Да, здесь!

– Хорошо.

– Назначим час: я буду его ждать между четырьмя и пятью.

– Хорошо.

– Не теряйте времени, донья Марселина.

– Я полечу на крыльях судьбы.

– Нет, идите обыкновенным шагом, и ничего больше, теперь не следует обращать на себя внимание как слишком быстрой ходьбой, так и слишком медленной.

– Я поспешу за смелым полетом ваших мыслей.

– Тогда прощайте, донья Марселина.

– Пусть боги будут с вами, сеньор.

– Кстати, как поживает Гаэте?

– Судьба спасла его.

– Он встает с постели?

– Нет еще.

– Тем лучше для моего друга дона Кандидо, итак прощайте, донья Марселина!

Донья Марселина пошла к выходу через гостиную, а дон Мигель прошел в другую комнату, держа в руке только что полученное им письмо.

Дон Кандидо ходил взад и вперед по гостиной; когда в ней появилась донья Марселина, он повернулся к ней спиной и начал любоваться портретом отца дона Мигеля.

Донья Марселина, подойдя к нему и положив свою руку на его плечо, сказала ему мрачным голосом:

– Умеешь ли ты страдать?

– Нет, сеньора, и не хочу уметь.

– Гаэте жив! – продолжала она еще более мрачно. Звук трубы архангела в день страшного суда не произвел бы на бедного профессора такого страшного действия, как эти два слова.

– Он поручил мне кланяться вам! – прибавила она, не снимая руки с плеча своей жертвы.

– Сеньора, вы заключили союз с дьяволом, чтобы погубить мою душу, – оставьте меня, оставьте меня, ради Бога!

– Он вас ищет.

– Но я не ищу ни его, ни вас!

– Он ревнив, как тигр!

– Пусть он сдохнет!

– Вы похитили у него сердце Хертрудис.

– Я?

– Вы!

– Сеньора, вы опасная сумасшедшая, оставьте меня в покое.

– Вы умрете от кинжала Брута.

– Если вы не уйдете, я позову на помощь, чтобы вас прогнали.

– Он прольет своим железом кровь вашего гордого сердца.

– Санта-Барбара! Мигель!

– Молчите!

– Вы – шпионка, теперь я это понимаю! Мигель!

– Молчите! Не зовите Мигеля!

– Я вас свяжу колодезной веревкой. Мигель!

– Молчите!

– Я не хочу молчать, я не буду молчать, вы шпионка!

Дон Мигель вошел в гостиную, привлеченный беспорядочными криками дона Кандидо и, сообразив что происходит, спросил с мрачным видом:

– Какую жертву обрекают на заклание?

– Это шпионка, Мигель! – вскричал дон Кандидо, указывая на донью Марселину. – Это шпионка!

– Угрызения совести из-за его преступления заставляют его безумствовать! – вскричала, улыбаясь, донья Марселина.

И, поклонившись дону Мигелю, она величественно вышла из гостиной, в то время как старый профессор старался убедить своего ученика в том, что она действительно шпионка кура Гаэте.

– Мы увидим это, мой друг, а теперь, – произнес молодой человек, – сделайте мне одолжение, не испускайте более этих страшных криков, по крайней мере в течение четверти часа. Хорошо?

С этими словами дон Мигель оставил его.

– Ничего страшного, – проговорил молодой человек, входя в свою спальню и обращаясь к доктору Парсевалю и к дону Луису, которые уже долгое время находились в этой комнате, – это была маленькая сцена между самыми комичными оригиналами, которых я знаю, и над которой я бы вдоволь посмеялся над ней при других обстоятельствах.

Дон Мигель вошел в свою спальню, держа в руке письмо, принесенное Дугласом, контрабандистом унитариев, он подал это письмо доктору Парсевалю со словами:

– Вот, что я только что получил из Монтевидео. Доктор быстро схватил письмо и начал читать его вслух:

Париж, 11 июля 1840 г.

Вице-адмирал де Макко назначен командующим экспедицией на Рио-де-Ла-Плата вместо вице-адмирала Бадена. Он отправится немедленно. Г-н де Макко принадлежит к одной из выдающихся фамилий Франции, он славно разрешил споры о Санто-Доминго и Картахене.

Он обладает замечательной храбростью. Лица, читавшие морскую историю Франции, вспомнят про его блестящий подвиг в битве с английским кораблем «Рвение». Во время страшной войны между Францией и Англией господин де Макко, тогда еще семнадцатилетний юноша, поступил в качестве аспиранта3232
  Аспирант – здесь: кандидат в офицеры.


[Закрыть] на французский бриг.

На бриге началась чума, сразившая всех офицеров, уцелел только аспирант де Макко. Молодой человек, ставший так неожиданно командиром судна, решил геройским подвигом оправдать выбор судьбы. Почти тотчас же произошла встреча с английским военным судном «Рвение».

После ожесточенной битвы неприятельский корабль, под командой старого бравого лейтенанта английского королевского флота был принужден спустить свой флаг.

Когда храбрый офицер был представлен своему победителю и узнал, что тот был всего лишь семнадцатилетним аспирантом, командовавшим вдобавок экипажем, среди которого свирепствовала чума, то его стыд был так велик, что через несколько дней он умер от огорчения.

Преданныйвам и пр…

– Ну, все налаживается так, чтобы события шли быстрее и чтобы кризис скорее миновал, друзья мои! – произнес доктор, возвращая письмо молодому человеку.

– Да, но как он минует?

– Разве ты не слышал, Мигель, что отправляется экспедиция?

– Которая прибудет слишком поздно и в то же время содействует тому, что из Монтевидео генерала уговаривают не рисковать своей армией и дожидаться этой экспедиции, которая, может быть, и не придет или, если и придет, то заставит Росаса заключить договор с французами прежде, чем их силы прибудут в Рио-де-Жанейро.

– Но это будет бесчестно со стороны Франции! – вскричал дон Луис.

– В политике, мой дорогой Луис, поступки не оцениваются по личному разумению людей.

– Верно ли то, что генералу даются такие советы? – спросил доктор.

– Да, сеньор, члены аргентинской комиссии дают ему эти советы, потому что они доверяют только численному превосходству.

– О, если бы я был генералом Лавалем! – вскричал молодой человек.

– Если бы ты был генералом Лавалем, – возразил живо дон Мигель, – то ты давно бы сошел с ума.

– Отказ подполковника Пеньо высадиться с армией в Баррадеро вместо того, чтобы вести ее в Сан-Педро, привел к тому, что генерал потерял время и лошадей, которые ждали его в первом пункте. Кроме того, вот уже год скрытая вражда Риверы тормозит все его намерения. Вожди унитариев в своем ослеплении видят все в розовом свете. Каждый день сотни противоречивых писем приходят из Монтевидео к генералу и его офицерам: наступайте, отходите назад, идите вправо, поверните налево, – у унитариев нет десяти человек, имеющих одинаковое мнение. Генерал не решается, медлит: он опасается поступать вопреки мнению тех, многочисленность которых заставляет относиться к ним внимательно. Он наступает медленно, сегодня он расходует свои силы на преследование какого-нибудь каудильето – главаря маленькой банды, завтра – другого. Сегодня третье сентября, а он все еще находится в одном лье от Лухана. А в это время Росас отдыхает нравственно, его приверженцы оправились от своего ужаса и вновь возымели надежду на успех. Лаваль приблизится к городу, быть может, только за тем, чтобы увидеть его или пролить много крови, чего он мог бы избежать две недели, даже неделю тому назад! – прибавил дон Мигель печальным и безнадежным голосом, что произвело тягостное впечатление на его друзей.

– Все это правда, – отвечал доктор, – и наш несчастный народ испытает на себе всю тяжесть гнева Росаса, как это уже и началось, увы!

– Но это только предположения, – сказал дон Луис, – до сих пор армия продолжает свой марш, завтра или самое позднее послезавтра мы будем знать, что нам следует делать. Между тем в ожидании этого наш друг, подобно нам с тобой, думает, что наш частный план превосходен, не правда ли, доктор?

– Да, по крайней мере я думаю, что он благоразумен.

– Ты должен был сообщить ему два проекта! – сказал дон Мигель.

– Он мне сказал все, я сомневаюсь в успехе первого.

– Нет, сеньор, не сомневайтесь. Правда, что нас мало: я с трудом собрал пятнадцать своих друзей, но зато это будут отважные люди. Дом, который мы займем, будет служить одновременно и сборным пунктом, и отправной точкой наших дальнейших действий: отсюда нам будет легче всего освободить улицу дель-Коллехио в том случае, если генерал решится, как его просят об этом, вторгнуться в город через Барракас. Тогда его силы должны будут подняться на возвышенность Марко, которая представляет собой весьма выгодную позицию. Позиция, выбранная мной, самая удобная на всей этой улице, широкой и прямой, и самое большее с двадцатью пятью солдатами, которых мне даст генерал, я, в случае необходимости, поддержу отступление.

– Оружие?

– Сорок шесть ружей и три тысячи патронов, которые я велел купить в Монтевидео, находятся в безопасном месте здесь, в Буэнос-Айресе.

– Сигнал?

– Тот, который мне дадут из армии, если атака будет назначена.

– Ваши агенты надежны?

– Это люди преданные мне до самой смерти.

– Хорошо, тогда я одобряю ваш второй проект, важно также, чтобы в любом случае вы освободились от домашних дел, я опасаюсь только за время отъезда.

– Хорошо обдумано.

– Я предоставлю ему самому выбрать ночь, час и сигнал, который он даст со своего борта.

– Высадка будет в Сан-Исидро?

– Да, сеньор. Луис говорил вам, без сомнения, по какой причине?

– Да, он мне говорил об этом.

– Вы думаете, что мадам Барроль сможет перенести тяжесть путешествия?

– Я думаю, она не может прожить и двух недель в Буэнос-Айресе: ее болезнь одна из тех, что поражают не какой-нибудь отдельный орган, но сам принцип жизни и угашают его час за часом. Моральное потрясение этой сеньоры так велико, что отражается на сердце и легких и прямо убивает ее. Свободный воздух быстро вернет ее к жизни, в то время как отсутствие его в Буэнос-Айресе убийственно действует на нее.

– Она окончательно решилась? – спросил Луис.

– Мы условились об этом сегодня ночью.

– Сегодня она с беспокойством думает об этом, – прибавил доктор, – она соглашается на то, чтобы Мигель еще остался здесь. Эта дама так любит вас, мой друг, как если бы вы были ее сыном.

– Я буду им, сеньор, я не стану им завтра или даже сегодня только потому, что она противится этому. Она суеверна, как все благородные сердца, и страшится союза, заключенного при таких печальных обстоятельствах.

– Да, да, так лучше: кто знает, какая судьба нас ожидает! Предоставим женщинам спасаться, если это еще возможно! – воскликнул доктор.

– Моя кузина также хочет остаться, никто не может убедить ее уехать.

– Даже Луис?

– Никто! – печально отвечал молодой человек.

– Теперь два часа пополудни, друзья мои, вы идете сегодня в Сан-Исидро?

– Да, сеньор, сегодня ночью, мы вернемся до наступления дня.

– Благоразумие, друзья мои, побольше благоразумия, прошу вас!

– Это будет наша последняя поездка, сеньор, – сказал Луис, – как только сеньора Барроль уедет, в доме дель-Оливос не останется никого, и он тогда действительно станет покинутой дачей.

– Итак, до завтра!

– До завтра, сеньор!

– До завтра, мой дорогой друг!

Оба молодых человека сердечно обняли своего прежнего профессора философии, которого дон Мигель проводил до самых дверей, выходивших на улицу.

Как только ушел доктор Парсеваль, в кабинете кто-то дважды хлопнул в ладони.

– Подожди! – сказал дон Мигель дону Луису.

Он вышел в кабинет, который, как мы уже говорили раньше, был смежен с гостиной, немного удивленный этим призывом из комнаты, куда никто не проникал без его позволения.

– А, это вы, дорогой учитель! – вскричал он, заметив дона Кандидо.

– Я, Мигель, я. Прости меня, но видя, что ты сильно запоздал, я предположил, что ты, быть может, вошел потайной дверью, скрытым выходом, которого я не знаю, и так как с некоторого времени я избегаю уединения, потому надо тебе знать, мой уважаемый Мигель, что уединение расстраивает воображение и, судя по тому, что говорят философы, служит к добру и к злу, причина, из-за которой я предпочитаю общество, которое, согласно мнению Квинтилиана…

– Луис!

– Чего тебе? – отвечал тот, входя.

– Как, Бельграно здесь!

– Да, сеньор, и я его позвал сюда, чтобы он помог мне выслушать вашу диссертацию.

– Так что этот дом – очаг опасностей для меня?

– Как так, мой уважаемый учитель? – спросил дон Луис, садясь возле него.

– Что это значит, Мигель? Я хочу ясного, положительного, откровенного объяснения! – вскричал дон Кандидо, отодвигая свой стул от дона Луиса. – Я хочу знать одну вещь, которая определяет, утверждает и характеризует мое положение: я хочу знать, что это за дом.

– Что это за дом? -Да.

– Тота! Дом, как все другие, мой дорогой учитель.

– Это не ответ. Этот дом не похож на другие, потому что здесь составляют заговоры и унитарии, и федералисты.

– Как так, сеньор?

– Четверть часа тому назад ты принимал в этом доме женщину, шпионку этого дьявольского монаха, поклявшегося меня погубить, а теперь я открываю в твоих частных и секретных комнатах этого таинственного молодого человека, который бежит от своего очага и переходит из дома в дом с видом тайного и злостного заговорщика.

– Вы кончили, мой дорогой учитель?

– Нет, и не хочу кончить, не сказав тебе дважды или трижды, что, ввиду моего официального положения, столь деликатного и столь высокого, я не могу продолжать сношений с домом, к которому мне невозможно приложить грамматического определения, и пока я не узнаю, что такое этот дом теперь или чем он может быть, я воздержусь от всякого общения с ним, от всякого посещения его.

– Сеньор, вы не завтракали с депутатом Гарсиа? – сказал дон Луис.

– Нет, сеньор, я не имел чести завтракать с сеньором доном Бальдомеро.

– Тогда, может быть, с Гарригосом?

– С ним тем более нет, это, мне кажется, не ко времени.

– Значит, эта изумительная речь – продукт вашего собственного воображения?

– Прервем всякие сношения, сеньор Бельграно!

– Постойте-ка, сеньор дон Кандидо, – проговорил дон Мигель, – вы назвали моего друга заговорщиком, а это мне кажется не особенно вежливым со стороны коллеги.

– Коллеги! Я был профессором этого сеньора, когда он был ребенком, нежным, невинным, но затем…

– Затем вы спрятали его у себя, мой дорогой учитель.

– Это было против моей воли.

– Это ничего не значит.