Текст книги "Хакон. Наследство"

Харальд Тюсберг
Хакон. Наследство

НАШИМ ДЕТЯМ[1]1
  Перевод Е. Пучковой.


[Закрыть]

 
Жизнь – молот? Пожалуй. Кует нас, разит
И грозною тенью над нами висит.
Одни малодушно сдаются скорей,
Другие мужают, став духом сильней.
 

 
Коль в жизни ты хрупким стеклом себя мнишь,
Чуть что отступаешь, пасуешь, бежишь,
Все бросив на кон, будешь горько скорбишь,
Что, жить не начав, дал себя ты разбить.
 

 
Поверь же в себя, в то, что создан прочней
Любого железа, сдаваться не смей.
И сколько бы жизнь – день за днем – ни разила,
Сумеет лишь выковать новую силу.
 

 
Расчет на удачу не строй ты вовек,
Ведь сам свое счастье кует человек.
Ниспослан нам дар, тот, что правит судьбой, —
Решать самому, кто же есть ты такой.
 

К ЧИТАТЕЛЯМ

В предыдущем томе нашей серии под названием «Конунг» читатели уже познакомились с одним из самых драматичных в истории Норвегии периодов – эпохой «гражданских» войн и «самозванничества» (XI—XII вв.).

В стране было два конунга – Сверрир и Магнус, причем первый имел на престол права весьма сомнительные.

Сверрир возглавлял войско биркебейнеров (букв.«березовоногие»), которые получили это прозвище за то, что пообносившись за время скитаний в лесах, завертывали ноги в бересту.

Против сторонников Сверрира выступали кукольщики (иди плащевики) и посошники.

Кукольщики приверженцев Магнуса называли из-за плаща без рукавов и с капюшоном, которые носили духовные лица, которые, в основном, и противились власти Сверрира.

Епископ Николас даже собрал против самозванца войско, получившее прозвание посошники (от епископского посоха).

Вообще, надо сказать, что в этой борьбе противники не особенно стеснялись оскорблять друг друга. Вот как описывается это в старой «Саге о Сверрире»: «У Николаса и его людей был мальчик, которого они называли Инги сын Магнуса конунга сына Эрлинга.

Берестеники же говорили, что он датчанин и зовется Торгильс Кучка Дерьма».

Об этом периоде и о борьбе за власть после смерти Сверрира пойдет речь в этой книге.

В том вошли заключительная часть трилогии Коре Холта «Конунг» и роман Харальда Тюсберга «Хакон. Наследство».

Счастливого плавания на викингских драккарах!

СКУЛИ ТОРДАРСОН И ГАУТ ЙОНССОН

Единственным своим глазом Гаут смотрел на Скули Тордарсона. Прямо как Один[2]2
  Один – верховное божество скандинавского пантеона; отдал один глаз великану Мимиру в обмен на мудрость. (Здесь и далее прим. переводника.)


[Закрыть] или Олав Трюггвасон[3]3
  Олав Трюггвасон (ум. ок. 1000 г.) – легендарный норвежский король; перешел в христианство; погиб, видимо, в битве при Эресунне.


[Закрыть] – Олав ведь тоже был кривой, сам оставил себя без глаза, в насмешку над языческим богом.

Каменное лицо Гаута не выражало ничего. Он прищурил глаз и, не спеша доедая ужин, изучал посетителя. Пускай подождет, торопиться некуда. Скули вдруг подумал, что могущественный господин Гаут, пожалуй, тянет время потехи ради, забавно ему глядеть, как он, Скули, стоит в безмолвном почтении. Господин Гаут славился тем, что умел в душе хохотать, хлопая себя по коленям, а внешне оставался мрачен как туча.

В конце концов Скули было дозволено приобщиться к этой своеобразной забаве – Гаут сбросил непроницаемую маску и расплылся в ухмылке. Он прожевал последний кусок мяса, рукой утер губы и знаком пригласил Скули сесть.

Любому приезжему из дальних краев уже через день-другой было ведомо, кто такой Гаут Йонссон – родовитый лендрман[4]4
  Лендрман – обладатель земельного пожалования от короля; должностное лицо, в обязанности которого, в частности, входила организация ополчения.


[Закрыть] из Хардангра[5]5
  Хардангр (ныне: Хардангер) – земли по берегам Хардангер-фьорда на югозападе Норвегии.


[Закрыть], лучше многих знавший короля Хакона. Седовласый, полный спокойного достоинства, он прекрасно понимал, что вправе требовать уважения.

– Стало быть, ты и есть Скули Тордарсон?

– Да, господин. Я из Исландии.

– По-прежнему гадаешь на восковых табличках?

– Нет, господин.

Скули Тордарсон был человек дельный, серьезный и раньше впрямь гадал на восковых табличках. Сейчас, сидя здесь в черном платье с кожаной бахромой, он побледнел лицом, но смотрел добродушно. Старик внушал ему глубокое уважение. И хотя Скули сам просил о встрече, он считал, что вести беседу по праву должен господин Гаут. Гаут же медлил, ожидая, что Скули заговорит первым. Но Скули молчал, и тогда Гаут произнес:

– Мы виделись, когда ты впервые приехал сюда, и даже перекинулись словечком-другим, однако по-настоящему никогда не беседовали. Ты, верно, пришел узнать, как был убит твой дядя по отцу Снорри Стурлусон[6]6
  Снорри Стурлусон (1179 – 1241) – великий исландский поэт-скальд; автор королевской саги «Хеймскрингла» («Круг земной») – истории Норвегии до 1177 г.; убит по приказу короля Хакона Старого.


[Закрыть]?

– Это я знаю, господин.

– И все-таки хочешь писать историю короля Хакона?

– Да.

Гаут Йонссон встал и сделал несколько шагов по каменному полу, словно так лучше думалось. Исландец знал, что господин Гаут никогда не был другом Снорри и имел на то свои причины. Но он не мог поверить, что такой почтенный муж мог стоять за столь подлым убийством.

– Король Магнус[7]7
  Магнус Лагабётир («Исправитель законов»; 1238 – 1280) – сын Хакона Старого, король Норвегии с 1263 г.


[Закрыть] хочет, чтобы ты написал историю его отца, всю целиком? – спросил Гаут.

– Не всю. Но писать я должен правду.

Ответ Гаута Скули запомнил навсегда.

– Если писать не все, твоя сага легко может обернуться враньем, пусть даже в ней не будет ни слова лжи.

Скули оживился.

– Потому я должен прежде узнать чистую правду. Король Магнус дозволяет мне ознакомиться со всеми архивами, что хранятся в замке, и побеседовать со всеми, с кем пожелаю. Вот почему я здесь.

Гаут отошел к рогу с медом, хлебнул глоток. Потом сказал:

– Сага о короле Хаконе – это сага и о Гауте Йонссоне; коли напишешь ее, то подаришь всем нам вечную жизнь – тем, кто стоял у колыбели норвежского государства. И поэтому я помогу тебе. Однако ж все должно рассказать по правде. И я должен поведать о событиях, происшедших на моей памяти, поведать так, как они, мне думается, происходили. Ведь я не был свидетелем всему, король Хакон и тот всего не видел. Но я много лет размышлял о том и этом, расспрашивал, и в конце концов у меня сложилось свое представление о правде.

– Я знаю, господин.

Гаут улыбнулся.

– Владеешь ли ты искусством писать правду между строк? Ведь король Магнус никогда не допустит, чтобы в саге, которая написана по его заказу, открылась вся правда.

– В этом искусстве преуспел один только Снорри.

– Пожалуй. Я буду говорить без утайки и сразу предупреждаю: я человек старый и в ответе за многое и за многих, что будут жить после меня. Грядущему нет дела до злости короля Магнуса. Все, что я расскажу, ты можешь использовать по своему усмотрению, но ни в коем случае не упоминай, что ты узнал это от меня.

– Обещаю, господин.

– Если ты не сдержишь слово, я объявлю тебя злоумышленным лжецом и велю повесить. Таково мое обещание. Ну вот, теперь мы оба знаем, что обещали друг другу.

– Да, господин.

– Что же ты хочешь узнать?

Скули помедлил. Однако, увидев, что Гаут улыбается, будто заранее знает, о чем пойдет речь, собрался с духом и сказал:

– Король Магнус желает, чтобы я писал о Хаконе ярле с особым почтением, хотя, сдается мне, для этого нет оснований.

– О Хаконе Бешеном? Вполне понятно, у королевского дома есть на то причины. – Господин Гаут рассмеялся. – Надо поискать, глядишь, и о бешеном ярле что-нибудь хорошее напишем. Задача нелегкая. Ну а в крайнем случае постарайся писать о нем как можно меньше. Что еще тебя занимает?

– Как бы мне получше узнать короля Хакона?

– Нельзя узнать короля Хакона, не зная о его отце Хаконе сыне Сверрира, который был убит. А еще важнее для тебя узнать про его деда, короля Сверрира, самого из них великого. Даже после смерти король Сверрир говорил свое веское слово! – Господин Гаут выдержал паузу. Потом добавил: – Еще тебе надобно узнать о Хольме[8]8
  Хольм (Бергенхус) – крепость в Бьёргвине.


[Закрыть] и о Бьёргвине[9]9
  Бьёргвин (Бьёрпон)– ныне город Берген; древняя столица Норвегии; основан в 1070 г.


[Закрыть], где все трое жили, только в разное время. И о Нидаросе[10]10
  Нидарос – ныне город Тронхейм.


[Закрыть].

Лендрман Гаут и Скули Тордарсон в дальнейшем виделись часто и стали добрыми друзьями, несмотря на большую разницу в возрасте. И Скули узнал то, что хотел. Гаут рассказывал и судил обо всем по-своему, на свой лад толковал события тех лет, когда Норвегия была по-настоящему собрана в единое государство и стала самой мощной державой Севера. Было и такое, чего Гаут своими глазами не видел, однако он и об этом умел рассказать так, что, слушая его, Скули мог во всем разобраться.

Кое о чем, вероятно, происходившем в ту пору поведали Скули Тордарсону – прямо или обиняками – старинные висы, которые ему пели люди в иных местах, и хитрый Гаут об этом знал. Много чего Скули выяснил таким образом и многое вписал в сагу о Хаконе Хаконарсоне, как и желал король Магнус.

Но не все. Иначе сага была бы совсем другая.

КОРОЛЕВСКИЙ ГОРОД

Гаут Йонссон знал в Бьёргвине каждый закоулок, а чего он не знал, то никакого интереса и не представляло. Шел 1217 год. Господин Гаут был молод, и вот однажды в тот год случилось кое-что особенное.

Стояла весна, день выдался свежий, ветреный, когда в погоде мешаются сразу все четыре времени года. С Северного моря спешили тучи, белые, серые, черные, цеплялись за вершины гор. То солнце, то дождь, то снег – и вдруг прорвутся солнечные лучи, заливая городские постройки, и горы, и склоны холмов потоками удивительного света, какой увидишь разве только в святом Иерусалиме. По крайней мере так уверяли бьёргвинцы, те, что участвовали в крестовых походах. Они всегда любили похвастаться и не упускали случая расхвалить родной город.

Но ведь Бьёргвин и правда был самым большим городом во всей Скандинавии и крупнейшей торговой гаванью к северу от германских земель. Одних горожан восемь тысяч да пришлых не меньше тысячи, это уж точно, – многие норвежцы, которые прежде ничего подобного не видывали, только глаза таращили на тамошнюю жизнь: чудеса ведь, право слово! Иноземные купцы обитали в отдельных кварталах, где воздух гудел от голландской, английской, французской речи. Особенно громко гомонили ганзейцы, цепко державшие Немецкие пристани в самом сердце внутренней бухты. Шутка ли, ведь было их тут во всякое время до полутора тысяч душ. С Балтики и с германского побережья съезжались горластые вздорные купцы – кричали, а заодно и плеть пускали в ход. Кричал хозяин, кричал и работник. Все кричали. А приезжали сюда и уезжали отсюда только мужчины, жившие в безбрачии. Женщинам доступа не было. Не дозволялось немцам ни оставаться дольше определенного срока, ни заводить семью, и за малейший греховный помысел, коли подтверждался он письменным свидетельством, рисунками или жестами, грозила жесточайшая порка.

А вообще-то Бьёргвин благонравием отнюдь не славился. На площадях играли музыканты, забавляли народ танцующие медведи, скоморохи с набеленными лицами, огнеглотатели и акробаты. Зачастую это был сущий сброд – воры и обманщики, которых полагалось бы взашей гнать из города. Однако ж эти забавы имели шумный успех. Под вечер многие из приезжих начинали выспрашивать, где тут можно найти женщин. Посылали их тогда в Верхний переулок, где обитали сотни две бойких бабенок и было немало шумных пивных и жарких банек. Путник, по неведенью искавший здесь пристанища, второй раз в Верхнем переулке никогда не ночевал.

Город был опоясан палисадами, стенами и укреплениями, а внутри этого пояса, спускаясь к гавани, теснились фасад к фасаду маленькие и большие дома. Выше, на горных кручах, стояли кое-где пастушьи хижины и бревенчатые избушки, откуда народ в погожие дни любил смотреть вниз, на городскую суету.

Вдали, господствуя над входом в Бухту, на острове, виднелся Хольм – огромная, построенная из бревен королевская крепость, с тесовыми палатами, крытыми галереями и мостами. Сто лет назад сюда перебрался из поместья в Альрексстадире Эйстейн Магнуссон[11]11
  Эйстейн Магнуссон (1103-1123) – норвежский король, сын Магнуса Голоногого.


[Закрыть]. Раньше норвежские короли селились на высоких местах, чтоб вовремя заметить вражеские корабли и чтоб можно было при необходимости укрыться в горах. А вот Эйстейн рискнул возвести крепость в низине, у самого берега. Посредине королевской усадьбы стояла Церковь Апостолов, деревянная ставкирка с ризницей и крытыми галереями, где дружинники, направляясь к мессе, оставляли оружие.

На Хольме располагалась и Церковь Христа. Ей было всего полвека, и освятили ее при коронации Магнуса Эрлингссона[12]12
  Магнус Эрлингссон (1162 – 1184) – норвежский король; его мать Кристин происходила из рода Харальда Прекрасноволосого.


[Закрыть], сына Эрлинга Кривого. Именно тогда эта торжественная церемония впервые состоялась на земле Скандинавии. Великолепный собор воздвигли между морем и полуторасталетней деревянной церквушкой, построенной основателем города, Олавом Спокойным[13]13
  Олав Спокойный (Тихий, или Бонд; 1066 -1093) – норвежский король, сын Харальда Сурового Правителя; отличался миролюбием, за что и получил свое прозвище.


[Закрыть]. Было на острове и множество других зданий – резиденция епископа, два монастыря, жилища для воинов короля и епископа, постоялые дворы для знатных гостей. Все на Хольме, даже епископский яблоневый сад, аптекарский и капустный огород, находилось под защитой высоких стен, моря и болот.

Жизнь на Хольме всегда кипела ключом. Не покладая рук трудились там искусники-мастера и военнопленники, да и горожане частенько по призыву луров[14]14
  Лур – старинный деревянный духовой инструмент наподобие трубы.


[Закрыть] и рога сходились на площадь перед Церковью Христа – услышать важную весть, а не то посмотреть на казнь преступника.

Глядя сверху на Бьёргвин, можно было насчитать дюжину церквей, четыре капеллы, три монастыря и несколько светских каменных зданий, причем довольно больших. Вокруг толпилось множество приезжих – похоже, в иных частях страны этакие каменные дома были редкостью. Куда ни глянь – всюду шло строительство, и городские палисады все время переносили на новое место. А раз так, поневоле переселялись и «нечистые». Прокаженным положено было, держась на почтительном расстоянии от городских ворот, ждать, пока отчаявшиеся родичи или сердобольные монахи не принесут им каких-нибудь объедков. А случись кому ненароком оказаться поблизости, горемыкам надлежало предупредить его звоном колокольцев и крикнуть: «Нечистые! Нечистые!».

Дома в городе большей частью были маленькие, вроде крестьянских, и лепились один подле другого, стена к стене. Ограду почитай что и ставить негде. На торфяных крышах паслись овцы.

«Ну не хороша ли нынче овца? Жирная, справная, второй такой не сыскать. Всю траву дочиста выщипала, стало быть, пора ее на продажу».

Лестницы к стене, живо на крышу, овцу вниз, веревку на шею – И прощай, голубушка! Продали. Ни повозки, ни ручной тележки не требовалось; баранина сама покорно трусила за новым хозяином на корабль, в чугунные котлы.

Вдоль причалов по обеим сторонам бухты бежали в гору длинные ленты улиц. Под прямым углом к ним тянулись вниз, к гавани, общинные угодья. По немощеным проулкам текли нечистоты, навозная жижа, помои, дождевые ручьи, торфяная вода с крыш. Народ приспособился справлять в этих проулках нужду, но вонь там стояла такая, что без крайней необходимости никто носа туда не совал.

В крепости еще спали, а город был уже на ногах. Бухта сегодня кипела жизнью, и особенно бурная суета царила у причалов. Множество кораблей теснились буквально борт к борту, одни на якоре, другие на швартовах. Сколько земель – столько причалов. Свои у исландцев, свои у гренландцев, и у людей Оркнейских, Фарерских и Шетландских островов, и у тех, что прибыли вовсе издалека – с острова Мэн и южных островков Ирландского моря. Единоплеменники держались заодно, сообща торговали и швартовались всегда в определенных местах. Самые большие корабли приходили с юга. Крепкие ганзейские когги из Любека, разукрашенные червенью и золотом суда из Лондона, франкские и испанские корабли с вином, оснащенные шелковым такелажем. И со всех сторон лесом высились мачты черных кораблей с севера Скандинавии.

Северянам нужно было зерно, мед и драгоценные ткани. Сами же они предлагали вяленую и сушеную треску, шкуры тюленей и белых медведей, а еще сливочное масло. Тамошнее масло пользовалось огромным спросом, разве только зерноторговцы и могли рассчитывать получить его в обмен. Так прошел почти весь день.

В королевских палатах затрубили луры, раз, другой, третий, – тревога! Со всех сторон стали сбегаться воины, ближние королевские дружинники собрались у своего предводителя Гаута Йонссона, и были они изрядно перепуганы, ведь каждый отвечал за охрану жизнью. Конюший, Дагфинн Бонд, второпях никак не мог надеть латы и метал громы и молнии.

– Пропал! Исчез! Вы что, спали?

Подошел и ярл[15]15
  Ярл – титул представителей высшей родовой знати в средневековой Скандинавии, начальник или наместник области; впоследствии – герцог.


[Закрыть] Скули. Он был встревожен, зная, что подозрение легко может пасть на его дружинников и на него самого, а в городе могут вспыхнуть беспорядки. Потому-то и крикнул не в меру громко, как бы подчеркивая свою непричастность к этому:

– Пропал? Тогда пусть и мои люди отправляются на поиски!

Господин Дагфинн повернулся к ярлу спиной и стал вполголоса отдавать короткие приказания, делить людей на группы. Он что же, сбежал? Или похищен? Дагфинн Бонд уже удостоверился, что за городские ворота пропавший не улизнул, значит, он наверняка где-то в городе. Конечно, если он еще жив. Этого конюший вслух не сказал, добавил только, что действовать надо с оглядкой, не поднимать переполох. Иначе пойдут слухи, а, как известно, упорные кривотолки могут дать кое-кому желанный повод расправиться со своими противниками.

К северо-востоку от королевских палат на крутом обрыве высотой локтей в двадцать пять находилась давняя каменная твердыня короля Сверрира. Туда поспешила на поиски одна группа дружинников. Другая будет искать под причалами. Если беглеца убили, труп, скорее всего, бросили в море – как говорится, концы в воду.

Третью группу отрядили посмотреть, нет ли его среди бьёргвинских бродяжек, оборванцев и нищих, которые задолго до наступления темноты стекались в город на ночлег. Запоздаешь – ночуй под стенами. В тот вечер монахи из монастыря Вечного Света, распевая псалмы, наделяли голытьбу сморщенными яблоками. Но в толпе не нашлось никого мало-мальски похожего на исчезнувшего.

Двадцатисемилетний Гаут возглавил собственный отряд из двенадцати дружинников. Они начали поиски в величественных епископских палатах, тщательно осмотрели служебные и хозяйственные помещения, поварни и людские. Все как обычно, посторонних не видно. И в надвратной часовне, и в консистории, где проходили заседания суда и переговоры, тоже никого не было. Обшарили холодный летний зал и другой, каменный, где зимой топили, даже опочивальню епископа – но и там ничего не нашли. В епископской усадьбе доживали свой век на церковном содержании зажиточные старики, внявшие советам священства и принесшие в дар церкви все свои деньги и земельные владения, чтобы на склоне лет иметь кров и защиту. Однако и эти люди ничего особенного не заметили.

Под конец Гаут со своими дружинниками прочесал болота, что подковой охватывали половину Хольма. Сообщение с материком обеспечивал подъемный мост – через топи Болотины и низины Сандбрутанген. С горных лугов Стелена в Болотину сбегала речка, которую отвели к стенам Хольма и создали таким образом естественный защитный ров именно в том месте, где Хольм можно было без труда соединить с берегом. Мало-помалу Болотина чуть не сплошь покрылась небольшими бочагами, и зимой там ходили, привязав к подметкам овчинные снегоступы и опираясь на острые палки. Но теперь дело шло к весне, и лед подтаял. Дружинники вооружились баграми: надо искать в воде.

Пока все это происходило, новый архидиакон Аскель Йонссон, тридцатипятилетний брат Гаута, собирал целебные травы в аптекарском огороде епископа, подле Церкви Христа. Он только что приехал в город из Хардангра и едва успел устроиться, как епископ, который опять хворал, дал ему первое поручение. Солнце пригревало по-весеннему, и Аскель изрядно упарился в своей черной рясе. Он разогнул спину, чтобы утереть пот, и вдруг заметил неподалеку мальчика лет двенадцати-тринадцати, который смотрел на него. Потом взгляд мальчика скользнул вверх, к резным чудовищам на кровельных лотках и выступах церковного здания. Иные походили на птиц с мерзкими петлистыми языками и длинными острыми клювами – в дождь из них потечет вода. Больше всего было, однако ж, полулюдей-полузверей: сверху человек, снизу, например, гусь; или вот лютнист – голова поросячья, а ноги петушьи; пес – с двумя головами и в штанах; женщина с головой теленка и когтями грифа – задирает юбку, бесстыдно обнажая свое лоно. Мальчик опять посмотрел на Аскеля.

– Ты знаешь, почему такой собор, как Церковь Христа, этак диковинно изукрашен?

Аскель никогда не спрашивал об этом ни себя, ни других и объяснений тоже никаких не слыхал. Другое дело мальчик, который и говорил-то как взрослый.

– Потому что все должны видеть, что в церкви могут найти прибежище самые диковинные твари. В соборах нет ничего случайного. Ты замечаешь в этой церкви изъян?

Аскель невольно улыбнулся. Он знал ответ, но хотел испытать, вправду ли сей отрок углядел то, что замечали весьма немногие, и молча вопросительно посмотрел на своего юного собеседника.

– Главный притвор повернут почти что на запад, хотя вообще-то ему полагается смотреть на восток. Запад связан с заходом солнца, Судным днем и смертью. Восток – это солнечный восход и спасение. Север – это холод, он наводит на мысль о прошлом, о тьме, из которой мы происходим. Вот почему все изображения на северной стене относятся к Ветхому Завету, тогда как южная стена, знаменующая свет, и тепло, и тот край, куда все мы однажды попадем, – южная стена изукрашена образами Нового Завета. Это в Церкви Христа сделано правильно.

Аскель почувствовал уважение к мальчику. Кто он такой? Стоит уверенно, широко расставив ноги, и допрашивает его ровно школьный наставник. И Аскель в свою очередь полюбопытствовал:

– Ты, поди, в родстве с кем-то в усадьбе епископа, раз так много знаешь?

– О нет, не столь уж и много. Но меня очень интересует, как должен выглядеть собор. Ведь народ в большинстве не умеет ни читать, ни писать, оттого-то, проповедуя слово Божие, монахи и священники поневоле прибегают к рисункам и скульптурам.

Мальчик сделал несколько шагов, внимательно посмотрел на Аскеля, желая удостовериться, следит ли тот за его мыслью, и продолжал:

– Все украшения, что ты видишь в Церкви Христа, полны смысла. Как и миниатюры в святых книгах. Ни один образ не выбран случайно. Ты, архидиакон, учился в Ростоке, видел множество скульптур и образов, скажи – каковы атрибуты святой Барбары?

Аскель глаза вытаращил от изумления.

– Почем ты знаешь, какой у меня сан и что учился я в Ростоке?

– И зовут тебя Аскель Йонссон… А знаешь ли ты, Аскель Йонссон, как отличить святую Барбару?

– У нее в руках башня с двумя окнами.

– Башня, только с тремя окнами, для Троицы. Одно окно – для Отца, одно – для Сына и одно – для Святого Духа. А это что за святые: один несет под мышкой собственную голову, у другого голубь на плече, у третьего в руках гусь?

– Святой Дионисий, святой Григорий и святая Мария Египетская.

– Правильно, святой Дионисий и святой Григорий, а вот гуся несет святой Мартин. У святой Марии Египетской в руках три хлеба, которыми она питалась сорок лет. Ну что ж, теперь я задам тебе по-настоящему трудный вопрос. Бронзовая змея, жертвенный агнец и терновый венец. Кого они символизируют?

– Сдаюсь, – засмеялся архидиакон. Вот так штука, ничего подобного он еще не видывал.

– Моисея, Самуила и Давида, – продолжал мальчик, – номера четыре, пять и шесть в ряду тех, кто пророчествовал о пришествии Христа. Прежде идут Мельхиседек, Авраам и Исаак, затем они трое, а дальше Исайя, Иеремия, Симон, Иоанн Креститель и святой Петр.

– Где ты все это узнал?

– У монахов в Нидаросе.

Аскель помолчал, собираясь с мыслями. Сорвал еще несколько растений, сложил в пучок. Объяснение тут может быть лишь одно.

– Ты, верно, через год-другой тоже отправишься в Росток, а потом станешь священником? – спросил он.

– Нет, уволь, у меня другие намерения, да и не верю я всему, что говорят священники. Вряд ли святая Мария Египетская могла сорок лет питаться тремя хлебами или змей в Раю умел разговаривать.

– Но ведь так гласит Писание.

– По-моему, большая часть из того, что мы, люди, напридумывали про Христа и записали в Священной книге, самому Учителю была неведома.

– Почему же ты в таком случае стремишься узнать все о церкви?

– Я хочу знать как можно больше о том, чем церковь занимается, и о второстепенных вещах вроде вот этих, и о более важных, ибо однажды церковь повернется против меня.

В эту самую минуту в огород ворвался брат Аскеля, лендрман Гаут Йонссон, и закричал:

– Он здесь! Мы нашли короля!

Тотчас прибежали обрадованный Дагфинн Бонд и повеселевший ярл Скули, и с ними дружинники, у которых и вовсе точно гора с плеч свалилась. Гаут же Йонссон просто ликовал. Эти несколько часов были самыми тяжкими в его жизни, а ему много худого довелось пережить.

Тринадцатилетний король Хакон Хаконарсон бросил взгляд на горную кручу, на развалины каменной дедовой твердыни, и, уходя, сказал:

– Усадьба конунга Сверрира будет отстроена заново.