Текст книги "Хакон. Наследство"

КОРОЛЬ СВЕРРИР

Вернемся теперь на пятнадцать лет назад.

Новогоднею ночью 1202 года король Сверрир[16]16
  Сверрир Сигурдарсон (ум. 1202 г.) – король Норвегии с 1184 года; боролся против церкви и старой знати за единство королевской власти.


[Закрыть] понял, что скоро умрет.

В городишке на берегу Осло-фьорда, у подножия Замковой горы, народ украдкой поглядывал вверх, на стены крепости. Громко говорить не решались, но меж собой шушукались, что-де наверху не все как надо.

Крепость стояла на горе, открытая одному лишь небу. Дороги к ней не подходили, на вершину взбирались по узкой лестнице, которую легко можно было перекрыть. Имелась там и церковь, посвященная святому Михаилу. Внизу, у подошвы горы, притулилась небольшая плодородная равнина. Летом Тунсберг[17]17
  Тунсберг (ныне Тёнсберг) – город на западном берегу Осло-фьорда, один из старейших в Норвегии, основан в IХ веке.


[Закрыть] был полон солнца, и людей, и судов со всей Европы.

От побережья тянуло сюда свои щупальца хмурое седое море, змеилось среди обветренных островков и шхер, чтобы в конце концов уткнуться в Нёттерёй, защищавший гавань от осенних штормов. Резкая смена времен года наложила отпечаток и на здешних обитателей. Они славились двумя качествами – щедростью в подаяниях бедным и беспробудным пьянством.

В минувший год торговых кораблей тут было непривычно мало. Король Сверрир держал в осаде крепость, где засел Рейдар Посланник с двумя сотнями баглеров[18]18
  Баглеры – приверженцы «церковной партии», противники короля Сверрира.


[Закрыть]. Палаточный лагерь выгибался дугой с севера на юг, от берега фьорда к городу, и по приказу короля был окружен глубоким рвом и палисадами. Ведь, может статься, Сигурд сын ярла все же рискнет прийти баглерам на выручку, хотя вероятность этого очень невелика. С многотысячным королевским войском шутки плохи. Особенный страх всем внушали сто пятьдесят наемников-франков, которых дал Сверриру английский король. После них ни одной живой души не оставалось.

Биркебейнеры[19]19
  Биркебейнеры («берестеники») – сторонники короля Сверрира; прозваны так за то, что по бедности обертывали ноги берестой.


[Закрыть] трудились не покладая рук, ставили метательные машины, и все это под градом стрел и камней, подсылали лазутчиков, чтобы отыскать слабые места в обороне, отправили одного из своих на колокольню церкви Святого Лаврентия и устроили там, укрыв от дождя стрел, – чтобы записал и зарисовал, что за новые башенные укрепления баглеры спешно возводят в южной и северной части крепости. Биркебейнеры умудрились затем пробраться внутрь, привязали к одному из четырех опорных столбов канат, и сто двадцать человек принялись за него тянуть. Башня зашаталась, но и канат начал дымиться. Человек, которому удалось закрепить канат, благополучно вернулся к своим и даже расправился по дороге с несколькими дозорными.

Тогда Сверрир решил пойти на хитрость. Однажды утром Рейдар Посланник, стоя на стене, увидел, что из лесу высыпало множество пеших воинов. Биркебейнеры внизу на равнине в испуге закричали, что, мол, подходит ярл Сигурд, и бросились врассыпную. Однако ж они скользили и падали на сухом месте, вопили слишком уж истошно и убегали вовсе неуклюже. Время шло, а особого ожесточения в схватке не чувствовалось, и крови на одежде и оружии видно не было, поэтому Рейдар ничего предпринимать не стал.

Сидя в своих башнях, баглеры помалу воспрянули духом и принялись осыпать осаждающих глумливыми насмешками. И щенком Сверрира обзывали, и клячей, и трусливой ведьмой, когда же бранные возгласы начали утихать, биркебейнеры благоразумно убрались подальше от стен, потому что оттуда сей же миг хлынули зловонные нечистоты. А это, пожалуй, было едва ли не хуже, чем кипящая смола, которую баглеры приноровились лить со стен и от которой воины Сверрира успевали вовремя увернуться.

Войско Сверрира начало роптать и поговаривать о возвращении домой, и король Сверрир произнес громовую речь, напомнив им о былых победах и о героях той поры. Тогда воины готовы были ходить в истлевших лохмотьях и глодать ножны от своих мечей и кожу башмаков, но не отступали. После года осады, продолжал он, баглеры находятся в куда худшем положении, чем они сами. В крепости уже едят кожаные ремни и не сдаются лишь по одной причине: знают, что поголовно все будут повешены. Вот почему он решил ускорить дело. На своем веку он повидал много крови, много мстил, совершил множество худых поступков, за которые придется держать ответ перед Создателем. И воинам его тоже пора задуматься о душевном спокойствии. Он намерен предложить мир Рейдару Посланнику и всем баглерам, если они сложат оружие. Кой-кому этакое великодушие показалось чрезмерным. Целый год осаждали крепость – и на тебе… Надо бы поквитаться! Ну хоть самую малость! Король Сверрир поднял бровь – и все его войско сей же час единодушно признало, что король говорил мудро, а мысль о пощаде и мире просто выше всяких похвал.

Рейдар Посланник тотчас сложил оружие, баглеров накормили, отвели в баню, выдали им новое платье, а потом распределили по отрядам Сверрира. Сам Рейдар хворал. Король Сверрир был так увлечен своей новой идеей о примирении и о добрых делах, которые надо совершить, прежде чем встретишься с Творцом, что лично взялся ухаживать за Рейдаром, кормил его, пользовал целебными травами. Но такие нагрузки и ему оказались не под силу. В конце концов он тоже слег.

Все Рождество в Тунсберге король почти не вылезал из-под непривычных собольих и куньих одеял, раздобытых королевским казначеем. Голова у него кружилась, он с трудом стоял на ногах, а по ночам метался в забытьи, мучимый удушьем. Казалось, будто бы одно из массивных каменных чудищ с колокольни бьёргвинской Церкви Христа взгромоздилось ему на грудь и злобно сверлит взглядом. Сверрир узнал этого уродливого грифона с орлиным языком, хищными птичьими когтями и острыми крыльями.

Утром он решил, что сразу, как вернется, сбросит жуткую тварь наземь и разобьет вдребезги. Хотя, пожалуй, от этого только добавится неурядиц с бьёргвинскими священниками и епископом, да и с другими епископами тоже, как живущими в Норвегии, так и опальными, которых он изгнал за пределы страны. Хлопот не оберешься, голова кругом пойдет. Нет, от битья епископских чудищ сон его вряд ли улучшится.

Конунг Сверрир выглядел старше своих лет, а чувствовал себя вовсе дряхлым. Был он невелик ростом, коротконог и не столь крепок и вынослив, как раньше, хотя сравнялось ему только пятьдесят. Он называл себя Сверрир Сигурдарсон и упрямо твердил, что ему не больше пятидесяти. А вот злые языки говорили, что он старше, ведь у него якобы уже ломался голос, когда Сигурд Рот познакомился с его матерью Гуннхильд.

Тяготы жизни, частые зимовки под открытым небом состарили короля, уже и не догадаешься, что короткая седая борода, окаймлявшая широкий подбородок, некогда была огненно-рыжей. При виде этой бороды многие люди умолкали, когда Сверрир снимал свой устрашающий шлем и смотрел на них, прежде чем начать речь.

Он не удивлялся, что скоро умрет. С точки зрения Господа Бога время было самое подходящее. Конунг Сверрир сделал для страны все, что мог. Ну а сам он считал, что пора идти дальше, к новым целям. Но где знак свыше? За всю его бурную жизнь Господь ни разу не преподносил ему неожиданностей. Незадолго до важных событий он всегда получал знак-предупреждение. И никогда не поверит, что в его жизни не было какого-то сокрытого плана, промысла неких тайных сил. Вот и гаутская колдунья о том же говорила. В битве при Фимрейте стрела пролетела на волосок от его головы и вонзилась в корму корабля. Лишь странная усмешка скользнула тогда по губам короля, словно он один только и ведал, отчего так случилось. «Прежде времени не тронет», – коротко сказал он.

Теперь же, хоть никакого знака явлено не было, он сам чувствовал, что время его истекло и удача покинула удачливого короля. Дружинники и те вполголоса поговаривали об этом. Охрана приходила на смену раньше обычного, расспрашивала, не произошло ли чего нового.

Однажды ночью король с громким криком проснулся, с превеликим трудом перевел дух, кое-как выбрался из постели, добрел до дверей и позвал караульного.

– Скажи Дагфинну Бонду, пусть придет.

– Слушаюсь, государь.

В тревоге и спешке господин Дагфинн даже подсвечник опрокинул; король едва успел дотащиться до постели, как двери распахнулись, и в покой влетел его тридцатидвухлетний военачальник. Сверрир решил, что господин Дагфинн вообще не раздевался и не спал, ожидая вызова. Это пришлось ему по нраву, и он благосклонно кивнул, понимая, что все, о чем он сейчас поведет речь, Дагфинна не удивит.

– Мне трудно говорить, поэтому слушай внимательно и задавай поменьше вопросов. Завтра чуть свет спусти корабли на воду. Если кто полюбопытствует, скажешь, мол, недоросток из внешних шхер возвращается в Бьёргвин умирать. Станут допытываться, добавь, что там-де живут большинство моих старых биркебейнеров. Многие из тех семи десятков, что первыми примкнули ко мне. Они прошли бок о бок со мной все испытания и будут рядом, когда для Сверрира «дьявольского священника» начнется последнее и самое захватывающее приключение. Мой бывший противник Рейдар, такой же хворый, как и я, поплывет с нами. Постелешь нам обоим на носу и укроешь парусом, но так, чтобы мы видели берег. Рейдар Посланник был хорошим противником, он много путешествовал и знает куда больше вашего, и теми немногими словами, что у меня остались, я желаю разумно с ним потолковать.

Зима крепко вцепилась в побережье, ветер не утихал, и флот почти все время мог идти в бейдевинд. Сверрир лежал на возвышении в носовой части палубного настила, он был тепло закутан, а сверху укрыт парусом. Но лицо он прятать не стал – хотел чувствовать мощные порывы ветра, капли дождя, снег и видеть берега, запечатлевая их в памяти. Обок него дружинники поместили Рейдара Посланника. Старики допоздна вели между собой разговоры. «Король, поди, надеется, – перешептывались воины, – что помрут они оба разом и тогда он предстанет перед Господом вместе с врагом, который стал ему другом».

Сверрир спокойно размышлял вслух, ронял отрывочные фразы, вовсе не рассчитывая, что Рейдар сумеет ответить. Например, он говорил:

– Жалко Иона Кувлунга, да военачальник-то из него был никудышный.

А немного погодя замечал:

– Суд Божий? Победа в сражении – вот суд Божий.

Рейдар слушал и каждый раз благоразумно помалкивал.

Ну а знак королю все же был. В самую первую ночь плавания Сверрир увидел сон: к нему подошел некий человек – хорошо знакомый и однако неузнанный. Этот человек что-то ему сказал, только вот у него мужества недостало понять сказанное. Может, Рейдар смекает, в чем суть такого сна? Оно конечно, сразу и не ответишь, одно ясно: знак важный.

Король Сверрир говорил все время разное, и Рейдару вдруг подумалось, что он не иначе как шлифует речь, которую произнесет перед Создателем. А Сверрир тихонько кивал, посылая привет иззубренным горным кряжам, что рисовались на фоне ясного звездного неба.

– Я пришел к этому народу из внешних шхер, я избавил его от худой власти и от гордыни. Призвал на борьбу против внутреннего раскола и дал свободу, и все-таки норвежцы платят мне враждебностью, равной которой свет не видывал. Целых семь дружин подняли они против меня, и лишь два года из двадцати пяти прошли без военных походов. Бонды били камнем о камень и приговаривали: «Хорошо бы этак вот угостить Сверрира камнем по голове». Бонды плохо сносят поражение.

Сверрир с трудом отдышался, но, поскольку еще не излил свое раздражение до конца, тотчас продолжил:

– Стоит одному заикнуться, Сверрир-де удачлив в бою, так другой мигом объявит: «И не диво, потому что Сверрир продался дьяволу, а может, он и есть сам дьявол». Поверь мне, Рейдар, если б у каждого на здешнем берегу, кто желает мне погибели, вырос на лбу рог, изрядное бы стадо рогачей получилось.

Рейдар молча усмехнулся. Облака плыли над головой, исполинские горные кряжи купались в белом сиянии луны. Король опять повернул разговор в другое русло.

– Мы, норвежцы, схожи в одном – в вечных разладах. А коли и действуем иной раз сообща, так непременно объединяемся вокруг чего-то такого, что якобы видим собственными глазами… Наши предки видели могучие горы и называли их Асгард, ибо там жили боги, асы. Сами же они обрабатывали землю по склонам и на взморье, ведь на юге, и на западе, и далеко на севере было море, да и на востоке, за Шведской Державой, тоже. И мы пахали землю, разводили скот на острове средь моря, в Мидгарде[20]20
  Мидгард – в скандинавских преданиях так назывался мир людей.


[Закрыть].

Сверрир вновь умолк, переводя дух. Ему нравилось читать наставления и иметь внимательных слушателей. Он бросил взгляд за планширь.

– С морем шутки плохи. Мировой Змей кольцом сжимает весь Мидгард и в любую минуту может нас проглотить. А все же порой нас неодолимо влечет за море, в Утгард[21]21
  Утгард – в скандинавских преданиях царство великанов, враждующих с асами и с людьми.


[Закрыть], где ждут и приключения, и великие опасности. Объявленных вне закона, точно бешеных волков, отправляли в Утгард. Может, исправятся, может, сгинут. Неудачнику всегда давали еще один шанс.

Насчет неудачника, вдруг сообразил Рейдар, явно камешек в его огород. Почему король оставил его в живых? И почему Сверриру вздумалось рассуждать о предметах, которые никак не могут иметь для него сейчас большого значения? Рейдар плотнее закутался в одеяла и молча стал слушать дальше. Король все говорил, говорил. А ведь он отнюдь не так весел, как представляется на первый взгляд. Должно быть, монотонный гул черных валов оскорблял его слух, и он поневоле без умолку говорил, отражал словами предательский ветер.

– Красавица великанша Герд родила Одину сына. Звался он Фьёльнир и стал родоначальником уппсальских Инглингов и нашего Харальда Прекрасноволосого. А великанша Скади родила сына богу Фрейру, и тот назвал младенца Сэмингом. Сэминг стал родоначальником Хладиров и подарил Фрейру скипетр, перстень и царское яблоко. Нынче никто уже не вспоминает о языческих богах. А вот скипетр, перстень и держава по сей день остались для нас знаками королевской власти. Мы христиане и одновременно язычники. Ты задумывался об этом?

Нет, у Рейдара такого и в мыслях не было.

– Удивительное дело, два рода – Инглинги и Хладиры – нередко соединялись брачными узами, и корона была то в одном роду, то в другом, но всегда им сопутствовали распри и кровопролитие. Война и смерть, смерть и война. А все короли желают мира. И надобно тебе знать, Рейдар, что и моей целью был мир.

Вновь повисло молчание. Рейдар Посланник улучил минуту и сказал:

– Как ни силен грохот войны, отзвуки посвиста стрел всегда утихают быстрее, чем отзвуки колокольного перезвона в церквах. Потому-то, государь, мне отрадно слышать, что ты, сам в прошлом священник, нынче думаешь о мире.

Король поразмыслил немного о словах Рейдара, потом сказал:

– Я всегда считал тебя умным человеком, Рейдар. А теперь вижу, что ты понимаешь меня лучше, чем многие, и догадываешься, что я болтаю о чем угодно, только не о том, что вправду занимает мои мысли. За честность я тебя отблагодарю: честно поведаю то, что многим очень хотелось бы знать. Кое-кто прямо говорит: Сверрир – это-де загадка. Однако ж сказать «загадка» – значит не сказать ничего. Вот почему другие уж вовсе трусливо шушукаются за моей спиной, что отец мой не Сигурд Рот, что никакой я не потомок Харальда Прекрасноволосого, а родила меня Гуннхильд от Уно Гребенщика. «Сверрир – обманщик, – шепчутся они, – мошенник, в точности как все духовные лица, что идут и едут сюда со своими диковинными уговорами да подложными грамотами, подписанными сатаной, небожителями и самим Господом Богом, а не то с поддельными щепками от креста Господня, коробочками гвоздей и мощами святых». Наше время – сплошная, бесконечная ложь. Удивительно ли, что многие втихомолку думают, будто Сверрир ни на волос не лучше всех этих пащенков, которые потому только объявляют себя королевскими сыновьями, что перед их рождением королю случилось проезжать мимо. «У Сверрира, – шушукаются они за моей спиной, – прав на королевский венец не больше, чем у любого сельдееда из Внутренних фьордов». Хочешь услышать правду, Рейдар? Тогда спрашивай, пока мы тут с глазу на глаз, и тебе одному я все расскажу.

– И ты обещаешь ответить чистосердечно, государь, коли я обещаю молчать?

– Можешь задать один-единственный вопрос, и о чем бы ты ни спросил, Рейдар, я обещаю, что ответ мой будет правдив.

Рейдар задумался и наконец спросил:

– Когда будет ужин, государь?

Той ночью Сверриру вновь приснился человек, знакомый и однако неузнанный, и вновь этот человек сказал ему что-то, чего он не понял.

УЛЫБКА

Седьмого февраля, прямо перед началом поста, флот подошел к Бьёргвину. Опасения короля подтвердились: его сын Хакон до сих пор находился в Нидаросе. Скорее всего, письмо с сообщением о болезни Сверрира еще было на пути через Доврар[22]22
  Доврар (ныне Довре) – горная группа на севере центральной части Норвегии, к юго-западу от Нидароса.


[Закрыть]. На всякий случай, по приказу короля, один из кораблей тотчас же, не заходя в гавань, отправился дальше на север со срочным посланием.

В Бьёргвине лил дождь. И никого это не удивляло, дождей здесь всегда хватало. Дружинники отнесли стариков не в каменный замок, который изрядно пришел в запустение, а в огромные деревянные палаты, которые Снорри в свое время изобразит как самое большое и самое замечательное сооружение к северу от германских пределов. Там их устроили в большой зале возле огня.

Сверрир хотел, чтобы они с Гейдаром без помех отдохнули, однако не принял в расчет королеву Маргрет, которая сию же минуту ворвалась в зал. Королева была дочерью шведского короля Эрика, прозванного Святым, и сестрой не так давно усопшего шведского короля Кнута.

Волосы у Маргрет были черные как вороново крыло, и необузданностью нрава она ничуть не уступала своему супругу. В народе шла молва, будто она знакома с ядами и колдовством и водит компанию с темными личностями, а королеве такое вовсе не пристало. Бог весть, откуда она прослышала, что королю Сверриру был во сне явлен знак. В спешке Маргрет даже не поздоровалась с мужем, сразу спросила, какой ему привиделся сон, чтобы дать истолкование. Конунг Сверрир, обессилевший после долгого путешествия, тянул время и отвечал уклончиво. Но королева не сдавалась.

– Тебе снился зверь? Лев, а может, мертвец или какое пещерное существо в звериной шкуре? Зверей ты можешь не опасаться, они помогают тебе одолеть затруднения.

– Нет, зверей я не приметил. Ну, разве что поросенок… Хотя нет, поросенка тоже не было.

– Тогда, может, змея? Змеям свойственно нечто божественное.

– Нет, и змеи не было. Помнится, скорей уж, человек.

– Не ребенок ли? Это был бы добрый знак, он говорит о будущем и о развитии. Или, может, тебе снились роды? Такой сон опять же предвещает новое.

– Слишком я стар, чтоб родить, да и не женщина вдобавок.

– А зубы не выпадали? Если да, тебя ждут большие перемены. Хотя, судя по твоему виду, зубы ты во сне не терял… Ну а где все происходило – высоко в башне или глубоко в подземелье? Попробуй вспомнить. В вышине живут мысли, в глубине – неприятности.

– Тогда речь, верно, о неприятностях, потому что спал я под целой горой меховых одеял.

– Здесь не до шуток. Ведь очень важно знать и где происходил сон. Горы знаменуют необоримое, леса – одиночество, а море – что-то связанное с печалью и тоской. Коли снится дорога – значит, ты терзаешься чувством вины. Коли падаешь – значит, обстоятельства вот-вот станут для тебя неуправляемыми.

От усталости Сверрир был совершенно вне себя.

– Все верно, все так и есть, хоть во сне я ничего подобного не видал, все необоримо, я одинок, меня терзает печаль и чувство вины.

Однако Маргрет упорно не желала оставить его в покое. В конце концов Сверрир прикинулся, будто потерял сознание. Королева так и ушла ни с чем, сказав напоследок, что непременно пошлет за Педером Разгадчиком Снов. Король готов был с возмущением выбранить ее, но счел за благо лежать «без памяти», иначе покоя не видать.

Вот там-то, в деревянных палатах, на полу, Гаут Йонссон первый и единственный раз в жизни видел короля Сверрира. Двенадцатилетнего Гаута привел с собой отец, лендрман Йон Гаутссон, сын могущественного Гаута Энесского из Меля в Квинхераде. Лендрману Йону хотелось, чтобы его сын мог рассказать своим потомкам, что собственными глазами видел короля Сверрира. Как впоследствии говаривал Гаут: «В тот раз я смотрел в оба глаза. Годы спустя я увидел его еще отчетливей. Он тогда был мертв, да и я имел всего один глаз».

Вначале лендрман Йон и его брат Мунан сражались против Сверрира. Но, одержав победу, король, к всеобщему удивлению, даровал им пощаду. Ни имущество не отнял, ни права. С той поры Энесский род тоже смотрел на Сверрира как на великого человека, достойного всяческого подражания. А род этот был старинный, на весь Хардангр славившийся учтивостью и великодушием. Говорили даже, что есть в нем и королевская кровь. По дороге в Бьёргвин лендрман Ион говорил двенадцатилетнему сыну.

– Помни, король Сверрир соединяет в себе множество талантов. Он и красноречив, и остер на язык. Великий воин и ученый книжник. А кто шепчется, что-де король Сверрир обманщик, пусть остерегается шептаться так, чтоб я услыхал. Потому что в бьёргвинских палатах лежит величайший воин, рожденный в Норвегии со времен Харальда Прекрасноволосого.

У входа в залу толпились старики биркебейнеры, пришедшие оказать королю почет и уважение. Их допускали к нему небольшими группами, и они ждали своей очереди, по обыкновению людей пожилых неустанно рассуждая о минувшем. Они помнили «дьявольского священника», иные – с самого первого дня, когда он собрал их вокруг себя, разношерстную ватагу мятежников, оборванцев, которые поневоле обертывали икры берестой, чтобы не обморозиться до смерти. «Убивший лендрмана сам станет лендрманом!» – провозгласил Сверрир. Теперь они вновь сошлись на Хольме, для одних путь был недолог, другие ехали из дальней дали. Некоторые явились из тех же усадеб, от тех самых жен, которыми завладели много лет назад, когда их мужья пали в бою.

Кое-кто из победителей – зачастую знаменитейшие богатыри – лучше сносил напасти, нежели благоденствие. Свидетельством тому была не только их внешность, но и теперешние имена: Хельги Перловое Пузо, Карл Окорок, Гуннар Горшок Каши, Эйнар Масляный Бочонок.

Об Йоне Гаутссоне король спрашивал на особицу, и войти ему дозволили вместе с сыном, только на цыпочках, чтобы не разбудить Рейдара Посланника. Король Сверрир встал со своего ложа, прислонился к резному креслу. По тогдашней моде на нем была длинная, до пят, туника. Раньше он, бывало, высмеивал тех своих приближенных, что ходили в этаких одеяниях: дескать, вырядились в бабьи рубахи. Теперь же и внимания на это не обращал – туника и туника, не все ли равно. Больше всего двенадцатилетнему Гауту запомнились глаза короля. Водянисто-голубые, но проницательные и живые, как у юноши. Встретившись с королем взглядом, ты мгновенно забывал даже, как он бледен и одышлив. С таким человеком без приглашения не заговоришь. Тут надлежит слушать и отвечать, только когда спросят. Конунг Сверрир посмотрел на отрока и сказал, что с виду он настоящий Энес, по всем, статьям крепкий да сильный. Хочет ли он стать воином, как отец? Истинным биркебейнером?

И юный Гаут Йонссон сам ответил:

– Да, государь.

– И как твой брат Арнбьёрн Йонссон[23]23
  Арнбьёрн Йонссон (ум. 1240) – в начале жизни был одним из вождей баглеров. После распада партии баглеров (1217 – 1218) перешел на службу к королю Хакону и стал одним из его приближенных.


[Закрыть], баглерский воевода?

Назвав имя двадцативосьмилетнего Гаутова брата, самого грозного из нынешних своих противников, король Сверрир явно изучал перепутанные лица отца и сына. Он забавлялся.

– Арнбьёрн Йонссон – воин милостью Божией. Счастлив епископ Николас, воспитавший баглерам такого воителя, и счастлив я, ибо вы двое на моей стороне. Но теперь мы больше не будем воевать с моим родичем, епископом Осло. Как я понимаю, третий твой сын – кажется, его зовут Аскель? – по натуре более миролюбив?

– Аскель только что воротился из Ростока, государь. Он теперь ученый магистр и богослов.

– Для надежного человека вроде Аскеля нам бы не мешало сыскать место на Хольме. А то здесь многовато переменчивых богословов, у которых семь пятниц на неделе. У тебя прекрасные сыновья, Йон Гаутссон, все трое боевые, каждый по-своему. Перед вами же – донельзя усталый, одержимый дьяволом, негодящий вояка, ныне благодарный Господу за то, что Аскель миролюбив, а Гаут юн, что не пришлось идти на уловки и сталкивать твоих сыновей лбами. Ты, однако, расскажи им, как старый Сверрир учил тебя военному искусству, Йон, расскажи о слабостях больших военных отрядов и о силе малых.

Засим король сделал рукой знак, и отец с сыном, кланяясь, покинули залу. На пороге они разминулись с молодым дружинником, который спросил, примет ли король двух своих племянников, Хакона Бешеного и Петера Стёйпера. Король ответил, что Рейдар спит, а сам он устал, пусть молодые господа придут в другой раз.

Снова очутившись за дверью, отец и сын тотчас поклонились племяннику короля, воинственному Хакону Бешеному, который, как говорят, получил это необычное прозвище оттого, что порой люди поневоле задумывались, в своем ли он уме. В ответ он чуть заметно кивнул. Поклонились они и второму королевскому племяннику, набожному Петеру Стёйперу, который денно и нощно боролся с мирскими соблазнами. Он тоже кивнул им, но при этом тепло улыбнулся. Королевские племянники стояли первыми в очереди ожидавших приема, стояли в нетерпении и надежде, оба разряженные, в модных востроносых башмаках, в платье из дорогих заморских тканей. Оба воплощали как бы две части девиза короля Сверрира: «Ferus ut leo, mitis ut agnus» – «Дикий, как лев, кроткий, как агнец».

Когда объявили, что королю надобно отдохнуть, племянники вознегодовали. И как раз в этот миг появилась королева Маргрет и решительно прошла мимо охраны прямо в залу. Какую весть она принесла, никто не знал.

Однако ж наутро обитатели Хольма увидали весьма диковинную фигуру. На сей раз этот человек был в развевающемся черном плаще и в чудной островерхой шляпе, тулью которой украшал полумесяц из нашитых стеклянных бусин. Когда он сказал, что за ним посылал сам король, его тотчас пропустили.

Педер Разгадчик Снов угодливо поклонился и сделал сочувственное лицо.

– В каком месте боль особенно донимает нашего всемилостивейшего короля?

– Голова болит.

– В покойницких – да низойдет мир на души усопших! – мертвецам всегда подвязывают нижнюю челюсть платком. Чтобы она не отвисала и рот не открывался. Эти платки, соприкоснувшиеся со смертью, имеют большую целебную силу. К примеру, если болит голова, можно повязать лоб этаким платком – и боль как рукой снимет.

– Еще у меня болит грудь. Дышать нечем.

– В Мелёе делают на груди и на спине, на плечах то есть, надрезы в виде креста, а вытекшую кровь смешивают с вином и дают пить больному. Тогда дышится легче.

– Ну а от боли в горле что посоветуешь?

– В Улленсванге обычно сосут живую лягушку. И болезнь отпускает.

Минуту-другую король смотрел на Педера. Потом сказал:

– Лягушку?

– Живую лягушку.

– Был бы я в добром здравии и надумал завесть у себя в палатах шута, я бы выбрал тебя, потому что ты большой забавник. Да, если б ты меня не забавлял, я бы давным-давно поступил так, как мне много раз предлагали: ох и заболело бы у тебя горло – никакая лягушка не помогла бы! Коли я тебя не повесил, а призвал к себе, то не ради смеху. И не затем, чтобы спешить навстречу смерти, принимая снадобья, какими ты или королева решите меня пользовать. Нет, я призвал тебя потому, что ты умеешь толковать сны. И говорят, всегда был мастером в этом искусстве и впросак не попадал. Хотя отчего незримые силы избрали своим орудием такого болвана, как ты, – поистине загадка. Разве только оттого, что истина глаголет устами шутов, а ты и есть шут.

– Сущая правда, государь, я болван и шут во многих отношениях, но сны толковать умею и о таком важном деле, как откровение во сне, тебе, государь, никогда не солгу.

Король помедлил и, наконец, сказал:

– В последнее время я видел сон, который ты не должен рассказывать никому, даже королеве. И не спрашивай почему.

– Понимаю, государь.

– Этот сон я видел несколько раз. Человек, которого я вроде бы знаю, но не помню откуда, приходит ко мне и что-то говорит. Нынче я впервые услышал эти его слова.

– Что же он сказал?

– «Приуготовься восстать, Сверрир, – так он сказал, – приуготовься восстать». Я что, все-таки выздоровею?

Педер надолго погрузился в глубокие раздумья; заложив руки за спину, прошелся по комнате, глянул в окно. Потом обернулся к королю.

– Обещаешь ли ты, государь, не вешать меня, если я скажу, что этот человек имел в виду?

– Обещаю и хорошо заплачу.

– Государь, не гневайся. Но этот человек разумел воскресение в день Страшного суда.

Сказано ясно, без обиняков.

Наутро, в среду на первой неделе Великого поста, король Сверрир приуготовился. Лишь теперь священникам и монахам велели быть под рукой: недалек тот час, когда им надобно будет соборовать отлученного от церкви короля. Кроме того, спешно отрядили гонцов ко многим из первых людей страны. Все они собрались у ложа короля. И он приказал прочитать вслух письмо, которое намеревался отправить в Нидарос, своему сыну Хакону. Там были наставления в том, как управлять королевством после его кончины. Особенно важно, чтобы Хакон призвал епископов из ссылки на родину и замирился с ними. Король Сверрир вдруг беспокойно пошевелился и сделал знак прервать чтение. Он хочет кое-что сказать.

– Крепко запомните эти мои слова, ибо они очень важны: у меня один-единственный сын – Хакон Сверресон; других детей нет, а коли явится кто и станет говорить, будто он мой сын, знайте, это обманщик и смутьян и поступать с ним должно соответственно.

Минуло еще несколько дней, и Сверрир почувствовал, что его час пробил. Ближним людям велено было облачить его в парадное платье и усадить на трон, ибо так он желал умереть. Вообще же недужный король пребывал в добром расположении духа, шутил и даже смеялся. О королевином и своем родиче и противнике, епископе Осло, он сказал:

– Николас Арнарсон твердил, что меня надобно изрубить на куски и бросить псам и воронам. А я получу елеосвящение и буду сидеть тут, в кругу друзей, и мой безмятежный вид докажет всем, как подействовали на меня проклятия врагов.

В субботу 9 марта 1202 года пятидесятилетнего конунга Сверрира, облаченного в лучшее платье, усадили на трон, где он был соборован и встретил свою кончину. Он сидел в короне, со скипетром и державою в коченеющих руках и улыбался. Все могли видеть, что в последний свой час король Сверрир был светел и радостен.

В стене Церкви Христа – между хорами и главным входом – выбили нишу, куда с пышными церемониями поместили улыбающегося короля Сверрира, после чего под дробь барабанов, звуки труб и пение монахов нишу вновь замуровали.