Текст книги "Книга Дины"

Глава 13

Враждуйте, народы, но трепещите, и внимайте, все отдаленные земли! Вооружайтесь, но трепещите; вооружайтесь, но трепещите!

Книга Пророка Исайи, 8:9

Крымская война создала благоприятную конъюнктуру для морской торговли и рыболовства. Но привела к разрыву налаженных связей с русскими. В прошлом году Белое море почти все лето находилось в блокаде. И было похоже, что нынешним летом блокада повторится. Русские суда из моря не выпускались.

Осенью шхунам из Тромсё пришлось самим идти за зерном в Архангельск.

В ту осень, когда Дина и Андерс вернулись из Бергена, Андерс собирался на одной из шхун отправиться на восток. Но вместо этого занялся снаряжением на Лофотены и вообще делал то, «для чего был предназначен», как он выражался.

Всю весну Дина следила за газетами и пыталась понять, заставит ли война купцов из Тромсё опять посылать свои шхуны за хлебом. Ей хотелось наладить связи со шкиперами в Тромсё, которые могли бы привозить продовольствие. Но это было так же трудно, как ободрать живого угря.

– Мне надо самой поехать в Тромсё и там договориться! – сказала она однажды, когда они с матушкой Карен и Фомой обсуждали этот вопрос.

И хотя в прошлую осень в приходе многие собрали хлеба мер двадцать – двадцать пять, что считалось неслыханным урожаем, этого было недостаточно.

В Рейнснесе хлеба почти не сеяли. Было лишь одно небольшое поле – матушка Карен считала это необходимым. Фома же говорил, что забот с полем больше, чем пользы. Про себя он каждый год проклинал это поле матушки Карен.

После урожайной осени матушка Карен набралась смелости и стала убеждать всех, что хлеба следует сеять больше. Особенно теперь, когда снова нависла угроза блокады. В тот день она торжественно прочитала Дине и Фоме газетную статью управляющего епархией Моцфельдта, который писал, что благодаря войне народ пробудился и понял: нельзя рассчитывать на хлебные поля за морем, это ненадежно. Он призывал людей напрячь силы и пережить зиму без русской муки. Напоминал о необходимости беречь хлеб, стремиться получить от своей земли хлеба больше, чем они получали раньше, и растить его в поте лица своего.

– Я всегда говорила то же самое. Нам надо сеять больше хлеба, – сказала матушка Карен.

– Земля в Рейнснесе не подходит для хлеба, – спокойно заметил Фома.

– Насколько возможно, мы должны обеспечить себя сами. То же самое говорит управляющий епархией.

Олине стояла в дверях. Прищурившись, она глянула в газету и сухо сказала:

– Вряд ли этому Моцфельдту приходится так потеть ради хлеба насущного, как нам в Рейнснесе!

– Мы не привыкли сами выращивать хлеб, – сказала Дина. – Но, если матушка Карен считает, что нам следует сеять больше хлеба, мы обратимся за советом в Сельскохозяйственное общество. Это в нашей власти. Но тогда нашим арендаторам придется больше работать на нас. Матушка Карен, ты считаешь, это будет справедливо?

– А разве нельзя нанять работников? – Матушка Карен не думала о практической стороне вопроса.

– Мы должны делать то, что нам выгодно. Нельзя заготавливать корм для такого количества животных и в то же время выращивать хлеб. Ведь у нас, на севере, хлеб хорошо родится далеко не каждый год. Но немного увеличить посевы мы, конечно, могли бы. Можно распахать землю на южном склоне, хотя она и не защищена от ветра с моря.

– Сколько еще придется поработать, пока посевы на том склоне окупятся! – Фома был недоволен.

– Рейнснес – торговый дом, – сказала Дина. – Все цифры говорят о том, что именно торговля дает нам самый большой доход. У матушки Карен были добрые намерения, но ей не знаком крестьянский труд, зато она лично знакома с управляющим епархией и он пользуется ее расположением.

– Управляющий епархией не понимает – нельзя жить надеждой, что зимние заморозки начнутся поздно, – сказала Олине.

Матушке Карен нечего было возразить им, но она не сердилась.

Когда шхуна и карбас под командой Андерса вернулись с Лофотенов, Дина собралась ехать по делам в Тромсё.

Похоже, война продлится еще долго, надо приготовиться к тому, что муку придется везти из Архангельска, так сказала Дина. Она не хочет больше платить втридорога за русскую муку, которую привозят купцы в Тромсё. Она намерена сама явиться к медведю, выманить его из берлоги и попытаться заполучить свою часть шкуры.

Она не желает и в эту зиму платить по четыре – шесть талеров за рожь и по три – шесть талеров за ячмень. Андерс поддержал ее.

Они вместе просмотрели все бергенские счета и прикинули, сколько они выручат за купленную на Лофотенах рыбу. Прикинули они также, сколько муки надо купить в Архангельске. Амбаров для хранения у них было достаточно.

Дина хотела купить муки больше, чем требовалось для снаряжения судов на Лофотены и торговли в лавке. Ей хотелось иметь запас на трудные весенние месяцы. Вряд ли в Страндстедете, да и во всем Тьелдсунде, будет достаточно хлеба.

Андерс считал, что если она выложит наличные, когда купцы в Тромсё будут снаряжать свои суда, то ей будет легче приобрести муку по сходной цене. В Тромсё многие купцы привозят муку из Архангельска, и на них можно положиться. Можно также с выгодой использовать старые торговые связи. Главное – это поладить.

Андерс не сомневался, что Дина справится с этой задачей лучше, чем он. Только пусть попридержит язык. Купцы в Тромсё раскусят ее скорее, чем в Бергене. Пусть помнит об этом.

Все было решено. О том же, что она намерена съездить еще и в Вардёхюс, Дина не сказала никому. Кроме матушки Карен. Как она попадет из Хаммерфеста в Вардёхюс, она себе не представляла. Но должны же там ходить какие-нибудь суда.

То, что Дина выплачивает Андерсу проценты от стоимости груза, направляемого в Берген, и к тому же разрешает самостоятельно торговать лесом, который он в плотах пригоняет из Намсуса, было предметом многих досужих разговоров и зависти.

Видать, есть между ними что-то, о чем никто не догадывается, что держится в тайне от всех.

Слухи набирали силу. Особенно после того, как торговец в Намсусе обманул Андерса, а Дина его выручила, расплатившись за него. Дело было так: Андерс заплатил торговцу за бревна, не зная, что тот разорился и продал бревна, ему уже не принадлежавшие. Новый владелец потребовал у Андерса деньги за бревна. Поскольку свидетелей сделки с первым торговцем у Андерса не было, ему ничего не оставалось, как заплатить еще раз.

Эта история никого не оставила равнодушным. Слухи вились, как мухи над свежей коровьей лепешкой. Воображение у людей разыгралось вовсю.

– Что-то тут не чисто, если Дина Грёнэльв, такая прижимистая, разделила со своим шкипером его убыток. Мало того, она вписала его в свое завещание и отказала ему лучшее судно!

Эти грязные слухи дошли до ушей матушки Карен. Она послала за Диной и, взволнованно потирая руки, спросила у нее, что они означают.

– А если и так? Если между нами что-то есть, у кого достанет ума и власти указывать нам, как себя вести?

Матушку Карен не удовлетворило такое объяснение.

– Следует ли понимать тебя так, что ты собираешься выйти замуж за Андерса?

Дина оторопела:

– Ты что, хочешь, чтобы я вышла замуж сразу за двоих мужчин? Не ты ли сама благословила меня на поиски Лео?

– Но пойми. Нехорошо, когда люди болтают… Я ведь только поэтому…

Но мысль уже облеклась в слова. Мысль о том, что Андерс может стать хозяином Рейнснеса.

Дина ходила под балкой, на которой повесился Нильс, и вызывала его к себе.

Он был смирный и приводил множество доводов в свое оправдание. Она их не приняла, запихнула его обратно в петлю и толкнула так, что он закачался, как маятник на часах.

Она напомнила ему: он рано успокоился, даже если больше не кормится в Рейнснесе. Его репутация в ее руках. Прежде чем лечь спать, она дала ему понять, что, если он не остановит все эти слухи, она поймает его на слове. Выйдет замуж за Андерса. С венчанием и пышной свадьбой.

Нильс вдруг сник, ослабел и исчез вместе со всеми своими оправданиями.

Если Андерс и слышал эти сплетни, то виду не подавал. Занимался своим делом.

Он посоветовал Дине, с кем ей следует встретиться в Тромсё, чтобы купить муку, написал имена тех, с кем ей ни при каких обстоятельствах не следует вступать в сделку. Вместе с нею еще раз проверил списки и цены на товары. Прикоснулся к ее руке и даже не заметил прикосновения.

Они обсуждали максимальную цену, какую могут дать за русскую муку, чтобы продать ее потом в лавке по доступной людям цене и не понести при этом потерь. И количество муки, которое надо иметь в амбарах к началу весны.

Руки Андерса то и дело ворошили густые русые волосы, иногда он энергично кивал, чтобы подкрепить свои слова. Глаза блестели и были широко открыты. Казалось, Андерс только что побывал у причастия и получил отпущение грехов.

Наконец они покончили с делами. Дина принесла початую бутылку рома и прямо спросила у Андерса, слышал ли он, какие о них ходят сплетни.

Андерс широко улыбнулся:

– До моих ушей дошло, что кое-кто в Страндстедете и среди арендаторов не прочь женить старого холостяка из Рейнснеса. Но это бывало и раньше.

– И что же ты отвечаешь на это?

– Стараюсь помалкивать.

– И даешь сплетням волю?

Он с удивлением посмотрел на нее. И молча закрыл папку с бумагами.

– Ты думаешь, мне приятно слышать эти сплетни? – через некоторое время спросила Дина.

– Нет, – ответил он не сразу. – Но и убиваться из-за них тоже не стоит.

Он насмешливо смотрел на нее. И Дина сдалась. Они рассмеялись. Чокнулись рюмками и снова засмеялись. Но сделать вид, будто этого разговора между ними не было, они уже не могли.

– «Принц Густав» похож на женщину! – мрачно объявил Вениамин и засунул пальцы под подтяжки, как любил делать Андерс.

– Это просто такая фигура на носу, для украшения, это ненастоящий принц Густав! – объявила Ханна и вытянула шею. Любопытная, как ласка, она всегда боялась пропустить что-нибудь интересное.

Ханна хотела обнять Вениамина, но он вырвался и подбежал к Дине, которая стояла на причале в дорожном костюме.

– «Принц Густав» – женщина! Неужели ты поедешь на женщине? – сердито крикнул он ей и поддал ногой камень так, что чуть не угодил Стине в голову.

Дина промолчала.

Вениамин не отступал, хотя кругом было много людей, которые пришли проводить Дину.

– Ты и в этот раз вернешься домой как дохлая ворона? – с горечью крикнул он ей.

– Придержи язык! – сказала она тихо, но достаточно грозно.

– Сколько ты лежала в постели после прошлой поездки!

Он плакал, уже не таясь.

– В этот раз так не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Он прижался к ней и рыдал от отчаяния.

– Ты слишком шумно ведешь себя, Вениамин, – твердо сказала Дина и положила руку ему на затылок.

– Зачем ты туда едешь? Матушка Карен говорит, что там круглый год зима. И ничего нет, только птичий помет да кричат чайки! – с торжеством заявил он.

– Мне надо туда поехать. Я так хочу.

– А я не хочу!

– Это я уже слышала.

Он хватал ее за платье и плакал, не теряя надежды ее удержать, пока она не села в лодку и Фома не оттолкнулся веслом от причала.

– Этот мальчик уже никого не стесняется, – сказала она Фоме.

– Он хочет, чтобы мать была с ним. – Фома посмотрел в сторону.

– Я не понимаю…

Лодка шла против ветра, и Дина придерживала шляпу. Фома равномерно взмахивал веслами.

– Ты тут присматривай за порядком, – дружески сказала она. Словно он был дальний знакомый, которого ей приходится просить об услуге.

– Все обойдется. Но ясное дело, будет трудно: Андерс уйдет в Берген, тебя тоже не будет. Придется нанимать много людей… На сенокос и…

– Раньше ты с этим справлялся.

– Да, – коротко бросил он.

– Я на тебя полагаюсь, Фома. И смотри получше за Вороным. Езди на нем иногда, – вдруг сказала Дина.

– Никого, кроме тебя, он на себе не потерпит.

Она промолчала.

– Смотри, никак это матушка Карен сидит у окна в зале? – спросила Дина и помахала рукой.

Этот гудящий и извергающий клубы дыма пароход был назван «Принцем Густавом» в честь младшего сына короля Оскара. Его форштевень украшала фигура женщины. Не больно красивая, но заметная. Имя принца было написано на лопастях колеса замысловатыми буквами и увенчано короной.

Колесо заработало. На берегу в воздух полетели шапки и замелькали платочки, словно им подали сигнал. Со всех сторон слышались крики. Дина подняла руку в белой перчатке.

Большая бузина в саду слегка раскачивалась, хотя ветра не было.

Там сидел Вениамин и плакал, вымещая гнев на дереве. Он пинал бузину ногами, обламывал ветки и обрывал листья. Пусть видит и возмущается.

Дина стояла и улыбалась. Легкий южный ветер гнал мелкую рябь. Пароход шел на север. Матушка Карен благословила ее поездку. Но поможет ли это?

Дина познакомилась с капитаном еще до того, как пароход пришел в Хавнвикен. Ей говорили, что у него большая борода и седые бакенбарды и что зовут его капитан Лоус.

Но перед ней стоял высокий человек, который своим видом и движениями напомнил ей рабочую лошадь. На крупном продолговатом лице героически высился нос. Губы были немного вывернуты. Они все время шевелились, над верхней губой была впадинка, как между грудями у старой женщины. Круглые добродушные глаза прятались под кустистыми бровями.

Он держался весьма учтиво и выразил сожаление, когда Дина спросила его о старом капитане. Он щелкнул каблуками и протянул ей руку, которая никак не вязалась с его обликом. Ладонь была узкая и красивой формы.

– Капитан Давид Христиан Люсхолм, – представился он, и взгляд его синих глаз скользнул по Дине.

Он показал ей весь пароход с таким видом, будто это была его собственность. И похвалил Нурланд, будто он принадлежал Дине, а капитан был ее гостем.

Здесь, в Нурланде, еще царят добрые старые обычаи. Состоятельные люди еще могут ездить с роскошью, подобающей их положению. А вот на юге, по мнению капитана, все давно уже изменилось.

Он погладил начищенные медные поручни и кивнул в подтверждение своих слов. Спросил, может ли он закурить трубку в присутствии дамы.

Дина не возражала. Она и сама не отказалась бы от трубки. Капитан оторопел. Дина решила не приносить трубку из каюты. Не стоит слишком привлекать к себе внимание.

Они продолжали оставаться в пределах, огороженных медными поручнями, которые отделяли публику первого класса от остальных пассажиров.

Человек должен занимать место, подобающее его положению, а не бумажнику, считал капитан. Он вел Дину под руку свободно и уверенно.

В Хавнвикене их встретило много шлюпок с молодыми людьми.

Капитан приосанился и поздоровался с единственным пассажиром, который сел здесь на пароход. Это был фохт[14]14
  Фохт – государственный чиновник высокого ранга, осуществляющий полицейский и налоговый надзор.


[Закрыть]. Он поднялся по сходням с портфелем из свиной кожи, вид у него был очень внушительный.

Капитан поздоровался с фохтом как со старым знакомым и представил его Дине.

Почтмейстер стоял у сходней и разговаривал с местным торговцем о двух письмах, которые были оплачены не по правилам. За них следовало дополучить четыре скиллинга почтового сбора.

Прозвенел третий звонок, лопасти заработали. Одна за другой они скрывались в соленой воде. Люди на берегу превратились в муравьев и мелкий мусор. Горы скользили мимо.

Когда пассажирам казалось, что на них никто не смотрит, они украдкой разглядывали друг друга. У одних лица были замкнутые, у других – светились любопытством и живым интересом. И у каждого были свои причины пуститься в это путешествие.

Капитан поинтересовался, что заставило фохта отправиться на север.

Стало известно, что в нескольких местах русские перешли границу между Норвегией и русской Лапландией. От местных жителей поступили жалобы, что пришельцы захватили норвежскую территорию. Пришельцы утверждали, что это русские земли, и распространились уже до Таны. Местные власти потребовали, чтобы они убрались, но безуспешно. Вот фохт и двинулся на север.

– А как они настроены, мирно или враждебно? – просила Дина.

– Как бы они ни были настроены, уходить они не собираются, – ответил фохт.

В разговор вмешался почтмейстер, он задумчиво посасывал усы и сдвинул на лоб форменную фуражку. Он, например, слышал, что русские ведут себя так, будто эти земли принадлежат их царю. И многие финнмаркцы предпочли бы, чтобы так и было. Местные жители недолюбливают власти в Христиании. Все вопросы улаживают опытные русские дипломаты. А правительство не удосужилось даже палец о палец ударить. Оно и знать не знает, что на севере происходит. Никогда там не бывало.

Произнеся эти тираду, почтмейстер трижды поклонился фохту. Он вдруг сообразил, что не знает, чью сторону держит фохт – правительства, русских или жителей Финн-марка. Вежливость никогда не повредит, особенно когда говоришь то, что думаешь.

Капитан смутился. А фохт нисколько. Он добродушно посмотрел на почтмейстера и сказал:

– Наша страна слишком вытянута. Трудно уследить, что происходит в ее самых отдаленных частях. Весь Хологаланд, и особенно Финнмарк, зависит от хороших отношений с Россией. Оттуда поступают такие необходимые товары, как зерно и веревки. Но конечно, всему есть предел. И с захватом земли мириться нельзя.

Фохт повернулся к Дине и спросил, как обстоят дела в ее краях. И как здоровье ленсмана Холма, ее отца.

Дина ответила коротко: ленсман никогда ничем не болеет, разве иногда у него пошаливает сердце. Весна у них тяжелая. Но сейчас все наладилось.

Фохт был в отличном настроении. Веселые морщины даже украшали его. Он попросил Дину передать поклон ленсману, если она увидит его раньше, чем он.

– Чем закончилось дело с пиратами, которые промышляли в Рафтсунде? – спросила Дина.

– Дело будет слушаться осенью в тинге. А сейчас они сидят в тюрьме в Трондхейме.

– Это правда, что среди них были две женщины?

– Да. Цыганки.

– А как таких опасных преступников перевезли в Трондхейм?

– Для такого фрахта нужны кандалы и надежная охрана, – с удивлением ответил фохт.

Больше Дина ничего не сказала, и мужчины завели привычный разговор о погоде.

Если не считать Дины, горничных и двух сестер, которые ехали третьим классом, женщин на пароходе не было.

Дина удалилась в свою каюту первого класса, которую пока, к счастью, занимала одна. Она открыла саквояж и придирчиво выбрала платье и украшения. Даже забрала волосы в пучок и надела корсет. Но шляпу надевать не стала. С довольным видом она вертелась перед зеркалом.

Надо же так случиться, что ее попутчиком оказался сам фохт. К предстоящему вечеру она относилась как к партии в шахматы.

На пароходе было два лоцмана. Но трезвым был только один. Капитан добродушно заметил, что этого вполне достаточно. Второй лоцман просыхал в кубрике. Но один лоцман на мостике и один – в кубрике, несомненно, обеспечат им спокойное плавание.

Беседа была оживленная. Говорили по-немецки, по-английски и по-датски, не считая, конечно, норвежского.

Пассажиры третьего класса собрались вокруг черной трубы. Они сидели на ящиках и коробках. Кое-кто дремал, пользуясь хорошей погодой. Другие соорудили нечто вроде стола и подкреплялись захваченной в дорогу снедью.

Черный дым из трубы медленно опускался на них, но они не обращали на него внимания. Девушка в платочке вязала. Рыжие спутанные волосы падали ей на лоб.

Ее сестра сидела и следила за ящиком с комнатными цветами, который был поднят на борт под веселые крики публики. Гвоздика и герань. Свешивающиеся через край ящика цветы выглядели очень свежими. Ярко-зеленые листья, красные соцветия. Благодаря им третий класс превратился в подоконник невидимого окна.

Проходя по мостику, Дина залюбовалась цветами. Потом спустилась ужинать. На ужин подали рыбу. Лососину и селедку. Ветчину, сыр, масло и хлеб. Кофе, чай, пиво.

Посредине стола красовалась большая бутылка пшеничной водки. В Рейнснесе такую водку не покупали. Дина пробовала ее в Бергене. И решила, что она слишком сладкая.

За столом прислуживали два лакея и одна горничная, они незаметно наполняли бокалы, заменяли пустые бутылки полными.

Дина задержалась в дверях ровно столько, сколько требовалось. Капитан встал и пригласил ее к столу.

Она позволила проводить себя на место. Она была на полголовы выше всех мужчин. Они стояли по стойке «смирно» и ждали, когда она сядет.

Дина не спешила. Иаков стоял рядом и шепотом подсказывал ей, как себя вести. По очереди она поздоровалась со всеми за руку, глядя прямо в глаза.

Датчанин, у которого все лицо было в складках, назвался графом и долго не отпускал Динину руку. Очевидно, он уже воздал должное бутылке, стоявшей на столе.

Его меховая шуба лежала на стуле рядом с ним, графа сопровождал слуга. Дина заметила, что в это время года такая одежда слишком тяжела.

Но граф считал, что на севере погода может измениться в любую минуту. Он тут же сообщил про себя, что он доктор филологии и член Копенгагенского литературного общества. Жители Нурланда, по его мнению, очень приветливы и не так вульгарны, как он опасался. Однако из них почти никто не знает английского. Он оживленно жестикулировал, поблескивая перстнями.

Лоб Дины прорезали морщины, словно свежие борозды картофельное поле, но графа, державшего ее руку, это не смутило.

Наконец Дина освободилась от него, потому что пожилой человек с лицом такого цвета, какой бывает у мальчишек, целый день пробегавших на морозе, протянул ей руку и поклонился.

Он был невысокий, плотный и говорил по-немецки. Он представился камергером и художником, с ним рядом на стуле лежал альбом для рисунков. Весь вечер, с кем бы художник ни разговаривал, он не спускал с Дины глаз. Этим он немного напоминал развязных купчишек из Гамбурга. Оказалось, ему приходится много ездить по разным делам.

За столом сидел англичанин, который приехал сюда, чтобы порыбачить. Его интересовал лосось. А вообще он был маклером по продаже недвижимости. Но любил путешествовать. Дина сказала, что у нее создалось впечатление, будто по Англии путешествовать неинтересно. Не то что по Норвегии. Они то и дело встречают англичан в своих краях.

Капитан служил переводчиком. Маклер по недвижимости засмеялся и закивал. С косой улыбкой он наблюдал, как все мужчины церемонно ухаживают за Диной.

Ужин начался.

Я Дина. Я знаю все складки на платье. Все швы. Все поры на теле. Чувствую крепость костей и упругость кожи. Длину каждого волоса. Как давно я не уезжала из Рейнснеса! Я притягиваю к себе море. Я несу с собой Ертрюд через ветер и дым тлеющих углей!

Во время ужина мужчины обращались только к Дине. Тема разговора постоянно менялась. Но все старались следить за его ходом.

Датчанин с графским титулом в разговоре не участвовал. По той причине, что заснул. Фохт спросил, не следует ли удалить его из-за стола.

– Спящий мужчина редко приносит вред, – ответила Дина.

Мужчины вздохнули с облегчением, услыхав, что дама непредвзято относится к таким вещам. И разговор непринужденно покатился дальше.

Капитан начал рассказывать о Тромсё. Город оживленный, там каждый найдет себе что-нибудь по вкусу. По его мнению, это лучший город на всем маршруте.

– Господин Холст, британский вице-консул, достоин, чтобы вы его посетили! Он человек не без средств, ему принадлежит долина на другом берегу пролива, – прибавил он с уважением.

Все внимательно слушали, кого полезно посетить в Тромсё.

– Некоторые купцы получают английские газеты, – продолжат капитан, обращаясь к маклеру. – Гостиница Людвигсена весьма комфортабельна, можете не сомневаться. Там есть даже бильярд! – Он кивнул тем, кто не мог рассчитывать, что попадет в дом британского вице-консула.

– Людвигсен тоже капитан, и он говорит по-английски. – Капитан продолжал оказывать предпочтение англичанину.

Другие гости не обиделись, но начали потихоньку переговариваться друг с другом.

Разбудили датчанина, похлопав его по плечу. Смущенно оглядываясь по сторонам, он извинился, что так рано вышел на палубу. Его разбудило полуночное солнце.

Дина заметила, что, должно быть, его разбудило не полуночное, а обыкновенное утреннее солнце. Но датчанин серьезно настаивал, что это самое красивое полуночное солнце, какое он видел. Четыре утра. Мир прекрасен, море неподвижно, острова отражаются в воде… За ваше здоровье!

Все подняли бокалы.

Я Дина. Сегодня ночью они все лежат рядом со мной. Все вместе. Лео ближе всех. Но Фома подлез ко мне под руку и хочет столкнуть остальных на пол. Я лежу, раскинув ноги и вытянув руки вдоль туловища. Я не принимаю их. Они сотканы из праха и паутины.

Иаков такой потный, что мне становится холодно. Андерс, свернувшись клубочком, греется у меня в волосах. Он не двигается. И все-таки я чувствую, как его твердое бедро давит мне на ухо.

Юхан повернулся ко мне спиной, но потихоньку придвигается поближе. Наконец кожа и руки у нас становятся общими. Он отворачивается к Лео и не хочет смотреть на меня.

Все лежат рядом со мной, только Андерс, как птица, свил гнездо у меня в волосах. Его дыхания почти не слышно.

Лео начинает беспокоиться. Он опять хочет сбежать. Я хватаю его. Держу за волосы на груди.

Тогда он сталкивает всех остальных и ложится на меня, как крышка. Движения его тела передаются моим сосудам. Через кровать. Они такие резкие, что Андерс вываливается из моих волос и все остальные увядают, как лепестки розы на блюдце. Беззвучно они падают на пол.

Из Лео, как из церковного органа, льется музыка. То сильнее, то тише. Его голос, словно легкий ветерок, касается моей кожи. Проникает сквозь поры. Я больше не могу защищаться.

Пробст стоит у алтаря. Фигуры и изображения святых запирают меня вместе с Лео. В церковном органе. Мощные колокола сотрясают воздух.

Солнце встает из моря. Плывет морозная дымка. Мы превращаемся в прибрежные водоросли. Водоросли карабкаются по скалам, цепляются за церковные стены. Проникают через высокие окна и щели.

Мы еще колышемся, еще живы. Но вот от нас остается только цвет. Красноватый, коричневый. Земля и железо.

Тогда мы попадаем в объятия Ертрюд.