Текст книги "Точка Боркманна"

– Не слишком много содовой?

– Нет, нормально. Никаких идей… пусть самых незначительных?

Полицмейстер вздохнул:

– Я просидел в своем кресле более двадцать пяти лет. Про большую часть жителей нашего города мне известна вся подноготная… остальных я знаю в лицо и по имени. Возможно, найдется пара тысяч таких, кто переехал сюда недавно, кого я не держу под контролем, но в общем и целом… черт побери, я перебрал в уме всех и каждого, и никаких идей! Пусто!

– Трудно представить себе человека в роли убийцы, – вздохнул Ван Вейтерен. – Пока не увидишь этого собственными глазами. Хотя… он может быть и пришлым.

Баусен помолчал.

– Может быть, ты и прав, но я так не думаю, – сказал он через некоторое время. – Почему-то уверен, что это кто-то из наших. Как бы то ни было, я был бы рад хоть что-нибудь предложить. Мы уже потратили на этого проклятого Эггерса тысячи человеко-часов!

– В нашей работе нет никакой справедливости, – улыбнулся Ван Вейтерен.

– Ни на грош, – согласился Баусен. – С таким же успехом можно вложить все деньги в частного детектива. Общественность… она всегда хоть что-нибудь да подскажет.

– Будем надеяться, – проговорил Ван Вейтерен.

Баусен стал выколачивать трубку. Видно было, что он принимает какое-то решение.

– А в шахматы ты играешь? – спросил он.

Ван Вейтерен закрыл глаза от удовольствия. «Чтобы совсем жизнь медом показалась», – подумал он.

Пожалуй, лучше насладиться всем сразу. Ибо многое указывает на то, что впереди тяжелые времена.

11

На просьбу полицмейстера Баусена откликнулись не только местные газеты и радиостанция – несколько общенациональных газет также обратились к сознательным гражданам Кальбрингена с призывом без промедления прийти в полицию, если они располагают хотя бы малейшими сведениями, которые могли бы привести к скорейшему аресту Палача.

Когда инспектор Кропке и ассистент Мосер ближе к вечеру свели воедино результаты первого дня работы со свидетелями, многое начало проясняться. Кропке, конечно, не успел заготовить слайды для доклада, но все данные были четко систематизированы в его блокноте с отрывными листами и обложкой из синей кожи.

В течение дня участок посетили и дали свидетельские показания сорок восемь человек. Из них одиннадцать ранее уже опрашивались. Из оставшихся тридцати семи показания шести признаны лишенными значимости, поскольку эти люди находились либо не в той части города (три человека), либо не в то время (два человека) или ошиблись датой (один человек – пожилая вдова Лёве, которая выходила купить корм кошке в понедельник утром и обратила внимание на целый ряд странных типов с топором под одеждой).

Все сорок два свидетеля, как старые, так и новые, находились в районе Лангвей – Хойстрат – лестница Михеля – Рыночная площадь – портовая Эспланада – городской парк в интервале от 23.00 до 24.00. Имена, адреса и телефоны этих свидетелей зарегистрированы Кропке, который взял также с них подписку о невыезде – на случай, если кого-нибудь придется вызвать для уточнений. (Данная мера наводила на мысль о превышении служебных полномочий, однако Ван Вейтерен проглотил свои возражения. В конце концов, следствием руководит не он.)

Все свидетели, так или иначе, обратили внимание друг на друга. Это показывала исключительно сложная, растущая в геометрической прогрессии схема, которую Кропке, несмотря на многократные попытки, так и не смог ввести в свой компьютер. (В соответствии с полицейской субординацией его разочарование по этому поводу вылилось на ассистента Мосера.)

Полученные ранее свидетельские показания, данные фрёкен де Бетц и госпожой Альгер, которые стояли и беседовали в Домском переулке и обратили внимание на Эрнста Симмеля, когда тот пересекал площадь, подтвердились словами еще четырех свидетелей. Две пары, проходившие через площадь около 23.20, хотя и в разных направлениях, обратили внимание на одинокого пешехода, которого после некоторых раздумий идентифицировали как Эрнста Симмеля.

Двое подростков (видимо, балансирующих на грани закона) пронеслись через площадь в направлении Эспланады на своих самокатах несколькими минутами спустя и обогнали человека, который, судя по всему, являлся Симмелем.

Влюбленная пара (женщина по некоторым причинам предпочла остаться анонимной и подтвердила показания своего партнера по телефону, вместо того чтобы являться в участок; она сидела или, вернее, полулежала в машине на набережной в интервале от 23.00 и 01.00 и примерно в 23.30 заметила мужчину, который стоял и курил у самого края причала, не более чем в десяти метрах от их машины). Оба с уверенностью утверждали, что это был Эрнст Симмель.

На Хойстрат еще трое свидетелей (в дополнение к двум предыдущим) видели Симмеля по пути от «Голубого фрегата». Все трое обратили внимание еще на одного или двоих прохожих – наиболее вероятно, что свидетели видели друг друга.

Единственный свидетель заметил одинокого мужчину, который свернул с Хойстрат в сторону лестницы Микеля между 23.10 и 23.15, – мужчину, который точно не являлся Симмелем. Расстояние между свидетелем и неизвестным достигало двадцати метров, однако тот мужчина как раз прошел под уличным фонарем, что позволило свидетелю разглядеть его довольно отчетливо.

Наиболее интересная деталь – на неизвестном был головной убор: шляпа с широкими полями, отбрасывающая тень на его лицо. Это вполне могло указывать на то, что речь идет об убийце, – единственное непосредственное наблюдение. Ни в одном из рассказов других опрошенных человек в шляпе не фигурировал. Свидетеля звали Винсент Перховенс, и он, к сожалению, в момент наблюдения находился в нетрезвом состоянии, о чем с готовностью сам же и сообщил и что подтверждалось другими свидетельскими показаниями. Тем не менее его сведения, вне всяких сомнений, представляют определенный интерес для дальнейшей поисковой работы.

И наконец, важнейшее наблюдение того воскресенья – во всяком случае, такого мнения придерживался комиссар Баусен, прокомментировавший материалы, – сделали четыре мальчика младшего подросткового возраста, которые прошли пешком от порта через городской парк в сторону Риккена… по той самой дорожке и, стало быть, миновали место убийства около 23.40. Поскольку Эрнст Симмель, по показаниям влюбленной пары, стоял и курил на набережной примерно десятью минутами раньше и поскольку никто из подростков не видел его, можно с большой уверенностью сделать вывод, что убийца в тот момент, когда ребята проходили мимо, как раз нанес своей жертве удар и сидел в кустах рядом с трупом. В компании была еще девушка, вернее, даже две. Одна из них впала в истерику, когда узнала об убийстве… Кстати, это была та самая девушка, из-за которой подростки не обратились ранее в полицию. Ее отец – пастор Свободного Синода, и в тот вечер или, вернее, в ту ночь она должна была мирно спать у подруги (второй девушки в компании), а не находиться в парке в обществе юношей.

Как бы то ни было, в соответствии с полученными данными можно было с большой вероятностью определить момент убийства: 23.40 плюс-минус пара минут.

– У меня все, – сказал Кропке и захлопнул блокнот.

– Мэритц заслужил сигару, – проговорил Ван Вейтерен. – Он с точностью определил момент смерти. Как убийца пробрался через площадь, хотел бы я знать… В это время там находилось… дайте взглянуть… не менее шести или семи человек.

– Восемь, – поправил его Кропке. – Не менее восьми. Думаю, он прошел по аркаде. По западной стороне площади проходит галерея Вальского дворца – не знаю, обратили ли вы на него внимание, господин комиссар. Галерея довольно плохо освещена. К тому же ни один из свидетелей не шел этим путем…

– Да уж, эта чертова галерея просто создана для убийц… – вздохнул Баусен. – Что скажите, господа? Удачно ли прошел день?

Мосер почесал карандашом за ухом и зевнул. Кропке сидел, уткнувшись в свои записи. Ван Вейтерен допил последние капли из пластикового стаканчика и констатировал, до чего огромна разница между некрепким остывшим кофе и белым «Мерсо».

– Трудно сказать, – проговорил он. – Во всяком случае, нам удалось кое-что собрать. И потом, завтра тоже будет день.

– Да, понедельник, – осмелился уточнить Мосер.

– Если, конечно, он не поджидал в засаде в лесу, – сказал Кропке, который, судя по всему, все это время обдумывал эту мысль. – Думаю, такую возможность не следует полностью сбрасывать со счетов.

– Мне, во всяком случае, хотелось бы побеседовать кое с кем, – сказал Ван Вейтерен. – Если, конечно, руководство не планирует поручить мне что-то другое.

– Никаких других заданий, – заявил Баусен. – Хороший полицейский сам найдет, чем заняться.

Мосер снова зевнул.

12

– Вы были его юридическим советником? – спросил Ван Вейтерен и достал из нагрудного кармана зубочистку.

– Скорее хорошим другом семьи, – улыбнулся адвокат.

– Но ведь одно не исключает другого?

– Никоим образом.

Контора Эугена Клингфорта была оформлена в стиле роскошной каюты. Светлые тиковые панели с тяжелыми медными заклепками. Встроенные книжные шкафы с длинными рядами французских книг, которые явно никто не открывал с того момента, как они покинули стены типографии. Обшитый кожей шкаф для документов, выдвижной барный столик в боковой стенке письменного стола, сейф марки «Вассерманы и Фриш».

«Воплощение дурного вкуса, – подумал Ван Вейтерен. – Чем больше у них денег, тем выше уровень безвкусицы».

– Как давно? – спросил он.

– Как давно? А… вы имеете в виду… ну, лет двадцать пять – тридцать, что-то около того. С тех пор как я открыл в городе свое адвокатское бюро. Желаете сигару, господин комиссар?

– Спасибо, нет, – сказал Ван Вейтерен. – В каком состоянии были его дела?

– Его дела? Что вы имеете в виду?

– Я хочу знать о состоянии дел Эрнста Симмеля. Вы ведь его экономический консультант, как мы выяснили.

Адвокат Клингфорт откинулся в кресле, от чего его многочисленные подбородки опустились на грудь. «Налет ожирения», – подумал Ван Вейтерен.

– Его дела были в полном порядке.

– А завещание?

– Никакого завещания не существует. В нем не было необходимости. Грета и дети получат каждый свою долю, никаких особенностей.

– О какой сумме идет речь?

– Послушайте, комиссар Вейтерен…

– Ван Вейтерен.

– Ван Вейтерен. Я уже потратил на этот вопрос предостаточно времени с инспектором Кропке. Если вы воображаете, что я начну рассказывать все это еще раз только потому, что вы обладаете более высоким званием, то…

– То что? – прервал его Ван Вейтерен.

– То вы ошибаетесь.

– Благодарю, господин адвокат. Я уже понял, что здесь не все чисто, но мы разберемся в этом без вашего участия.

Эуген Клингфорт фыркнул и закурил сигару.

– Разрешите прояснить вам одну вещь, – проговорил он, выпустив пару облачков густого дыма. – Ни в делах Эрнста Симмеля, ни в его наследстве нет никаких отклонений от законности.

– Вы исключаете, что убийца мог руководствоваться мотивами экономического характера? – спросил Ван Вейтерен.

– Да.

– Но ведь существовали люди, которые задолжали ему денег?

– Разумеется, у него имелись должники. Но не такого сорта, как вы намекаете.

– На что я намекаю? – спросил Ван Вейтерен и отложил зубочистку на ручку кресла. – Расскажите!

Адвокат не ответил, но лицо его начало краснеть.

– Что вы думаете об убийстве? – спросил Ван Вейтерен.

– Маньяк, – мгновенно ответил Клингфорт. – Я это утверждал с самого начала. Хорошо бы вы поскорее поймали его, чтобы добропорядочные граждане могли снова смело прогуливаться по вечерам.

– Вы имели обыкновение вместе ходить к проституткам? – спросил Ван Вейтерен.

Вопрос прозвучал в момент затяжки и вызвал у адвоката приступ кашля – довольно мучительный, как показалось Ван Вейтерену. Адвокат проворно вскочил, насколько позволяла его грузная фигура, и, пошатываясь, подошел к окну. Затем вернулся на место и отпил глоток минеральной воды из стакана.

– Что вы имеете в виду, черт побери? – прорычал он, придя в себя. – Это превышение служебных полномочий!

– То, что Симмель имел обыкновение бегать к проституткам, общеизвестный факт, – спокойно продолжил Ван Вейтерен. – Меня интересует, можете ли вы назвать их имена.

– Оставьте меня в покое…

– Ну уж нет. Пока нет. Сядьте и отвечайте на мои вопросы. К вашему сведению, идет расследование убийства, и я могу смело забрать вас в участок, если у меня появится такое желание. Не горячитесь, господин адвокат! Угрозы – это не ко мне.

Эуген Клингфорт замер. Его подбородки по-прежнему лежали на груди. «Он похож на больного моржа», – подумал Ван Вейтерен.

– Смотрите, пепел сыплется на ковер, – сказал он, смягчив голос. – Ну? Имена женщин.

– Я не… не имею никакого отношения к этой стороне жизни Симмеля, – проговорил адвокат, усаживаясь в кресло. – Он наверняка навещал кого-нибудь из… обычных… иногда. Уверен, что господин полицмейстер знает их всех поименно.

– Мне нужны те, которые неизвестны полиции, – возразил Ван Вейтерен. – У вас прочный брак, господин Клингфорт. Жена, дети, вилла… разве вы не понимаете, что я могу создать вам неприятности, если вы будете упорствовать?

Адвокат порылся в ящике письменного стола. Вытащил листок бумаги, что-то начеркал на нем и придвинул Ван Вейтерену.

– Но я могу гарантировать, что все это не имеет ни малейшего отношения к убийству… – он вытер каплю пота на виске, – ни малейшего.

«А я и не думал, что имеет, – подумал Ван Вейтерен, выходя на улицу. – Просто сторожевой собаке нужно напоминать о том, что она собака».

– Ну что, ты сегодня трезвый? – спросил Баусен и уселся, поставив поднос с кофе на стол.

– По понедельникам я всегда трезвый, – ответил Перховенс. – У меня ведь работа.

– Собирать тележки на парковке?

– Именно. Но в такие времена приходится браться за то, что дают.

Баусен протянул ему пачку сигарет, и Перховенс вытащил одну:

– Кофе и сигареты… Я всегда говорил, что с властью надо дружить.

– А не придумал ли ты всю эту историю, чтобы выгадать себе… кое-какие льготы? – проговорил Баусен и наклонился вперед, упираясь ладонями в стол.

Перховенс вздрогнул и занервничал:

– Нет-нет, разрази меня гром, господин комиссар! Мне бы и в голову не пришло лгать полиции! Я видел его так же отчетливо, как сейчас вижу вас, господин комиссар… шел от «Клармана»… в смысле, я сам… посидели там с Ваутерсом и Эгоном Шмидтом, если вы их, конечно, знаете, господин комиссар…

Баусен кивнул:

– Рассказывай, что же ты видел.

– …шел мимо книжного магазина, в смысле, по пути домой. Я живу в Пампасах, если комиссар знает…

– Знаю, – сказал Баусен.

– …и вот поворачиваю я за угол, выхожу, стало быть, на Хойстрат… я, конечно, шел по левой стороне… и вижу фигуру, которая спешит вниз по лестнице. Он шел со стороны… ну да, со стороны «Голубого фрегата»… и очень торопился…

– Торопился?

– Ну да, он почти бежал вниз по лестнице…

– Опиши его! – велел Баусен.

– Ну, все произошло очень быстро… На нем были такой легкий плащ, немного развевавшийся при ходьбе, и шляпа, стало быть, с широкими полями и натянута так низко, что ни хрена не было видно… простите… я имел в виду, лица не было видно.

– Какого цвета плащ?

– Цвета? Коричневый или темно-синий… во всяком случае, довольно темный.

– А шляпа?

– Еще темнее… но не черная. Надо сказать, он прошел мимо меня очень быстро, да я тогда и не задумывался особо над этим… пока Кован не рассказал мне, что кто-то дал по башке Симмелю.

– Кован?

– Ковальский… Радон Ковальский, мой сосед снизу. Потрясающая личность!

– Когда ты узнал о случившемся?

– Когда узнал? Кажется, на следующий день… ну да, похоже на то… ближе к вечеру. Мы столкнулись с ним на лестнице, и он мне сообщил. «Ты слышал, что Палач зарубил Эрнста Симмеля?» – он так сказал.

– Однако ты пришел с заявлением в полицию только вчера. Почему? – строго проговорил Баусен.

Перховенс замолчал и уставился в чашку с кофе.

– Ну… это самое… я… – пробормотал он. – Не знаю… почему. Подумал, что все это вряд ли имеет значение… кроме того, я же был немного под мухой, но потом, как услышал по радио…

– Сколько ты выпил в тот вечер?

– Трудно сказать, – задумчиво проговорил Перховенс. – Трудно сказать. Я ведь просидел в баре несколько часов, так что немало… И потом… у Ваутерса была с собой заначка…

– Понятно, – кивнул Баусен. – А ты не узнал бы этого человека, если бы снова встретил?

Перховенс пожал плечами.

– Кстати, как он выглядел? Высокий или низенький? Толстый или стройный?

– Ой, нет, этого я не успел разглядеть. Нечто среднее, как мне показалось. Нет-нет, я бы его не узнал…

Баусен снова кивнул и спросил:

– А шляпу и плащ? Тоже бы не узнал?

Перховенс заколебался и получил еще одну сигарету.

– Спасибо, – пробормотал он. – Нет… точно могу сказать, не узнал бы.

Баусен вздохнул и поднялся, провожая Перховенса. «Во всяком случае, парень не дурак, и понимает, что это определенный риск, – подумал он. – В смысле, быть единственным свидетелем, который своими глазами видел Палача».

– Мария Зельник? – спросила Беата Мёрк.

Женщина, полулежащая на красном диване, была на несколько лет моложе ее, и это вызвало двойственное чувство. С одной стороны, в Беате пробудилось нечто похожее на материнский инстинкт, но с другой – приходилось сдерживать желание развернуться и уйти: слишком сильно было отвращение.

Враждебность, кажется, была взаимной. Мария Зельник демонстративно положила ногу на ногу так, чтобы коротенькая кожаная юбчонка задралась как можно выше. Она курила и рассматривала свои ногти.

– Я хотела задать несколько вопросов…

– Пожалуйста.

– Вы занимаетесь проституцией?

– Среди прочего, да…

– А чем еще?

Ответа не последовало.

– Расскажите, пожалуйста, об Эрнсте Симмеле. Он ведь был одним из ваших клиентов, не так ли?

– Что вы хотите узнать?

– Интерес для следствия представляют всякие сведения. Например, в течение какого периода вы с ним… общались?

– Полгода примерно… с тех пор, как он вернулся.

– Как часто?

– Не очень. Раз в месяц, а то и реже… он чаще бегал к Кате.

– Кате Симоне?

– Да.

– Мы знаем… инспектор Кропке уже беседовал с ней.

– Я в курсе.

Она загасила сигарету в пепельнице и тут же закурила новую. «Какая гадость!» – подумала Беата Мёрк.

– Каким он был?

– Симмель? Как все толстосумы.

Беата нарисовала в своем блокноте толстый кошелек.

– Как он обычно связывался с вами?

Мария Зельник на мгновение задумалась.

– Обычно в тот же день. Никогда заранее не договаривался… звонил из кабака и спрашивал, можно ли зайти.

– А вы отвечали, что можно?

– Иногда – да.

Беата Мёрк мучительно искала, что бы еще такое спросить. Осознание, что на этот раз к допросу следовало подготовиться более тщательно, пришло слишком поздно.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Примерно за неделю до смерти.

– Каким он вам показался?

– Как обычно… похотлив, но быстро сгорает.

К своему ужасу, Беата почувствовала, что краснеет.

– Он имел обыкновение что-нибудь рассказывать вам?

– В смысле?

– Ну, о своей жизни… о семье, например. О своей жене…

– Никогда.

– Вы не спрашивали?

– С какой стати?

– И он… исправно платил?

Какой идиотский вопрос! Наверное, пора уходить, пока она не наломала дров…

– Естественно, платил. – Мария Зельник посмотрела на нее с насмешкой.

Беата с трудом взяла себя в руки:

– Вы не заметили ничего необычного? Чего-нибудь, что… могло бы иметь отношение к убийству? О чем нам необходимо знать?

– Например?

– Не знаю, – призналась Беата Мёрк. – Сколько ты берешь? – вырвалось вдруг у нее.

– По-разному.

– От чего это зависит?

– От того, как трахаться, само собой. Есть несколько вариантов, хотя, возможно, вы не очень в курсе, инспектор… кроме того, я работаю только с мужчинами.

«Ах ты говнючка! Радуйся, что я не наслала на тебя Баусена!»

Некоторое время Беата Мёрк сидела, пытаясь придумать еще какие-нибудь вопросы, которые можно было бы задать этой нахалке, но на ум ничего не шло.

– Спасибо за интересную беседу, – сказала она, поднимаясь. – Исключительно интересную. Не будь я при исполнении, меня, вероятно, вырвало бы на этот синтетический ковер.

Тем самым она, по ее собственному мнению, хотя бы частично восстановила порядок вещей.

13

В среду он позволил себе поспать подольше. Мог позволить себе такое удовольствие. Прошла неделя с тех пор, как он поставил точку в жизни Эрнста Симмеля, и пока ничего не указывало на то, что полиция взяла след. Абсолютно ничего.

Впрочем, примерно этого он и ожидал. Что с первыми двумя он справится без особых проблем, об этом он знал с самого начала. Однако с третьим ситуация приняла совсем иной оборот. Теперь все уже поняли, о чем речь. Это не однократное нападение, как они думали до убийства Эггерса. И жертва выбрана не наобум… действует человек, у которого в списке несколько имен.

Прежде чем справедливость будет восстановлена, голову сложат несколько человек. Во сне ему по-прежнему являлись образы, и, как он и ожидал, чаще всего ему снился третий. Тот, который еще жив и которому выпало быть третьим. Однако картинка получалась размытая; от него, этого третьего, не осталось в памяти четких воспоминаний. Разве что тот момент, когда он сидел на зеленом диване, с холодным взглядом и надменным лицом… молодой избалованный щенок из высших слоев, привыкший всегда выходить сухим из воды – по причине своего происхождения и положения в обществе. Там, где другие шли на дно, он всегда выплывал – в безукоризненно белой рубашке и с прической волосок к волоску… Этому сосунку было обеспечено мягкое приземление там, где любой другой разбился бы вдребезги. Черт побери, как он ненавидел эту самозваную аристократию! Этот третий хуже всех…

Сравнивая его с другими, он видел его имя, написанное огнем. В нем – корень зла. Самая большая вина лежит на нем, и ему – самая суровая кара. В том числе и поэтому дело требовало особо тщательной подготовки.

Надо как-то обозначить особую роль третьего… так, чтобы она стала очевидна всем – какая-нибудь яркая деталь, это входило в его планы с самого начала. Не ради других, они все равно не поймут… разве что придут в ужас… но ради самого себя.

И ради нее.

В первой половине дня он занимался практическими делами. Еще раз осмотрел свое оружие. Отполировал острие, пока оно не стало почти нереально острым… затем завернул его в тряпочку и спрятал в обычном месте. Спалил в камине плащ и шляпу – настало время переодеться в другой костюм. Затем он долго сидел за кухонным столом и курил, размышляя, как лучше поступить. Перебрав несколько вариантов, он решил выбрать немного артистичный способ. Да, это было связано с определенным риском, однако он убеждал себя, что риск все же минимален. Риск невелик, а с точки зрения сенсационности вариант, без сомнения, соблазнительный. Он ни на секунду не сомневался, что на этот раз станет героем дня и в теленовостях, и в газетах… во всяком случае, на один день… или на пару дней.

Странно, что он начал размышлять таким образом. Изначально он был движим совсем иными соображениями, но, наверное, прав был тот, кто сказал: «На миру и смерть красна». Разве главное – не сама борьба? Действие, игра…

Или он все же чего-то недопонял? Так или иначе, то, что происходит, приобрело несколько иной оттенок, которого он заранее не мог предугадать… и никак не рассчитывал. Неожиданно все это стало щекотать ему нервы, манить соблазнами, не имеющими никакого отношения к исходной проблеме.

К жизни. К смерти.

К необходимости.

Вечером он отправился побродить. Отчасти для того, чтобы осмотреться на месте, где ему предстояло действовать, отчасти – чтобы удовлетворить смутную потребность пройтись по городу. Своему городу.

Кальбринген… Маленький городок, примостившийся на полпути между равнинными просторами и высоким восточным побережьем. Округлая бухта, мыс, словно показывающий палец открытому морю, вход в порт с пирсами и волнорезами, гавань с роскошными яхтами, трущимися боком о мостки…

Он долго просидел на горе у руин церкви Святого Ханса; слушая крики чаек, он смотрел вниз на улицы, площади и цепочки домов. Церкви: Бунге, Святой Анны и Святого Петера, медные кровли и красный кирпич… Оба отеля, поставленные спиной к суше, грудью к морю: «Сее Варф» и старый «Бендикс», городской парк, врезающийся в застройку, как зеленый клин, виллы и коттеджи в Риккене и Вердингене. С другой стороны едва различимые в вечерних сумерках многоэтажки в Пампасах, Врейсбакк и промышленная зона за рекой – все как на ладони.

Его Кальбринген…

Он вдруг остро почувствовал, что давно не испытывал такого прочного единения со своим городом, как сейчас. Возможно, в этом смысл и утешение… Он – Палач. Под ним – город, который он держит железной хваткой. Там, внизу, люди по вечерам ходят теперь только группками или сидят дома. Его тяжелая тень легла на город. Если в стране и произносили название городка, то только благодаря ему…

Именно это и оказалось для него неожиданностью. От его истинных целей это было так далеко… И от мотива.

Может, она была бы против? Нет, вряд ли. Возможно, она бы даже немного порадовалась.

Бригитте. Витте…

Только когда внизу начали зажигаться огни, он осознал, что его накрыла тьма. Засунув руки в карманы, он медленно побрел обратно в сторону города, размышляя о временных рамках. На это дело он дал себе два дня, не больше. Завтра вечером или послезавтра. Ритм тоже важен.

Надо следовать внутреннему голосу.

14

– Некая связь все же есть, – сказала Беата Мёрк, – но за нее трудно зацепиться.

– Какая же? – спросил Кропке, не отрывая взгляда от экрана компьютера.

– И Эггерс, и Симмель появились в городе недавно… ну, Симмель вернулся после долгого отсутствия. Но, к примеру, год назад ни одного из них в городе не было.

Ван Вейтерен, сидевший в оконной нише, сложил газету и встал.

– Когда появился Эггерс? – спросил он. – В мае или…

– Скорее в начале апреля… хотя поначалу он ездил туда-сюда. Симмель въехал в свой дом в феврале.

– И какие ты из этого делаешь выводы? – спросил Кропке.

– Никаких, – ответила Беата Мёрк. – Просто подумала, что это стоит взять на заметку.

Ван Вейтерен тщетно рылся в карманах в поисках зубочистки.

– Возможно, неплохая идея, – пробормотал он себе под нос. – Пожалуй, нанесу один визит…

«Визит? – подумал Кропке, когда за комиссаром захлопнулась дверь. – Что за визит, черт побери?»

По дороге Ван Вейтерен заглянул в кабинет Баусена, который разбирал содержимое ящиков письменного стола.

– Сжигаешь мостки?

– Да. Не хочу оставить после себя ничего компрометирующего. Кропке иногда бывает таким дотошным.

– Никаких новых идей?

Баусен покачал головой.

– Прошло девять дней, – сказал он. – Говорят, если не раскроешь преступление за две недели, то уже не раскроешь его никогда.

– Ну, тогда у нас еще вагон времени, – кивнул Ван Вейтерен. – Ты беседовал с этим Мандрэйном?

– Мандрэйн? А, ну да… а что?

– Просто у меня возникла одна мыслишка… Насколько я помню, реванш за мной?

– Милости прошу, – улыбнулся Баусен. – Примени нимцо-индийскую защиту, и выигрыш тебе обеспечен.

– Я принесу с собой бутылочку. Не хочу больше расходовать твой пенсионный запас.

Баусен развел руками:

– Ну, если вы настаиваете, господин комиссар…

Ван Вейтерен откашлялся и позвонил в дверной звонок.

«Если я буду ходить и допрашивать людей наобум, – подумал он, – то рано или поздно наткнусь на Палача».

Если, конечно, это кто-то из местных – Баусен с некоторым нажимом утверждал, что это именно так… Встретившись с Палачом лицом к лицу, он наверняка догадается, кто перед ним. Именно так обычно и бывало, и в этом его главное преимущество – в способности уловить, что перед ним преступник. Его интуиция сродни женской, и она редко подводила его.

Почти никогда…

Он еще раз нажал на кнопку. В глубине дома послышались шаги, и за полупрозрачным стеклом двери возникла фигура.

– Минуточку!

Дверь открылась. Судя по всему, доктор Мандрэйн прервал свой полуденный сон. А может, был занят любовными делами. Черные волосы взъерошены, халат небрежно запахнут, босые ступни переминаются на мраморном бордовом полу.

«Тридцать пять лет, – наскоро оценил Ван Вейтерен. – Процветающий врач, отец семейства. Умные глаза. Не особенно увлекается спортом, немного сутулится. Близорук?»

Он поднес свое удостоверение к самому носу доктора:

– Комиссар Ван Вейтерен. Можете уделить мне десять минут?

– А в чем дело? – Мандрэйн провел рукой по волосам и потуже затянул пояс халата.

– Убийство, – сказал Ван Вейтерен.

– Что-что? Ах, да… – пробормотал Мандрэйн и закашлялся. – Опять Палач? Жуткая история. Проходите, пожалуйста.

Войдя в высокое помещение, облицованное белыми деревянными панелями, Ван Вейтерен огляделся. Огромное панорамное окно выходило в сад, на нетронутый газон. В косых лучах солнца танцевали пылинки… Когда-нибудь этом доме станет по-настоящему красиво.

– Сами строите?

Мандрэйн кивнул:

– Во всяком случае, покраска и обустройство на мне. Как видите, работа еще не закончена, но жить можно. Прошлой ночью совсем не спал: красил потолки. Поэтому сейчас позволил себе прилечь. Сегодня у меня ночное дежурство в больнице. Что вас интересует? Я ведь уже разговаривал с другим полицейским… на прошлой неделе…

– С комиссаром Баусеном, да-да. Я хотел бы получить кое-какую дополнительную информацию.

Мандрэйн указал рукой, и Ван Вейтерен опустился на один из двух стульев, находившихся в комнате.

– Так вы снимали виллу Симмеля, пока он находился в Испании, не так ли? – начал он. – Кажется, с восемьдесят восьмого года, верно?

– Да, с августа восемьдесят восьмого. Мы одновременно устроились на работу в больницу. Катрин и я… это моя жена. Оба только что закончили учебу и еще не знали, захотим ли остаться здесь. Поэтому предпочли снимать виллу, вместо того чтобы покупать или строить.

– Дети у вас есть?

– Двое… они в садике, – добавил он извиняющимся тоном. – У Катрин сегодня дежурство. Желаете чего-нибудь?

Ван Вейтерен покачал головой.

– И теперь вы решили остаться?

– Да. Нам здесь очень нравится. Правда, мы рассчитывали пожить в доме Симмелей еще полгодика.

– Они вернулись раньше, чем ожидалось?

– Ну да. То есть… на самом деле вообще не предполагалось, что они вернутся, нам было сказано, что дом в нашем распоряжении на пять лет. Думаю, он собирался продать его, когда они обустроятся на новом месте.

– Где именно?

– Где? В Испании, само собой.

– У вас есть адрес Симмеля в Испании?

– Не-ет. Все необходимые контакты осуществлялись через адвоката Клигфорта. А почему вы спрашиваете?

Вместо ответа Ван Вейтерен продолжил расспросы:

– Каково ваше впечатление о чете Симмелей?

Некоторое время Мандрэйн смотрел в окно.

– Это останется между нами? – спросил он.

– Да.

– Не самое приятное, должен сказать. Не то чтобы они кому-то желали зла, просто несимпатичные люди… несколько заносчивые. Богатые и вульгарные. Никакой утонченности или вкуса. Особенно он, конечно.