Текст книги "Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность"

Глава II. Начало единодержавия

Верховная власть перешла в руки семнадцатилетнего Петра. Первые пять лет отмечены полной бездеятельностью его как во внешней политике, так и во внутренней жизни государства. Эти годы “протекли в военных экзерцициях, в маневрах на суше и на воде, в фейерверках и веселых пирах”, говорит биограф Петра, Устрялов. Петр не чувствовал влечения к политике, как ее понимали московские правители. Наставники и близкие друзья молодого царя не играли почти никакой роли в государстве; иностранцы же были едва терпимы в русском обществе. Ни те, ни другие не смогли подготовить юного самодержца к исполнению высоких обязанностей государя, не сумели внушить ему интереса к делам управления и политической деятельности.

Эти годы совпадали с тем периодом в жизни Петра, который немцы называют Sturm und Drang – буря и натиск. Юный царь не был разборчив в своем обществе. Он остался верен “потешным” полкам и друзьям из Немецкой слободы.

Петр еще не обобщал своего чувства на всех иностранцев: отношения его к ним завязывались сами собой, без всякой предвзятой мысли. В Троицкой лавре царь сошелся с Лефортом и Патриком Гордоном, через Гордона стали ему известны Мегден и Виниус, а Виниус познакомил с Кревстом и т. д. Особенно тесная дружба завязалась у Петра с красноречивым женевцем Лефортом, который будто бы внушил ему любовь к европейской жизни и мысль о преобразовании России. Но едва ли личное влияние Лефорта было таким могущественным, как утверждают некоторые историки. Более вероятна мысль Брикнера: “Немецкой слободе было суждено служить звеном между Западной Европой и Петром во время его юношеского развития”. Любой из ее жителей мог рассказать Петру об европейских обычаях и порядках. Сношение с Немецкой слободой было продолжительным и постоянным. Его привлекали в слободу женщины, увеселения, приятели и наставники. Лефорт заслужил любовь и доверие царя своей правдивостью, бескорыстием, умением устраивать пиры на славу и остроумными беседами. Но он ничего не понимал в морском и военном делах, которые стояли у Петра на первом плане. Подобно Лефорту, другие приближенные юного царя не отличались деловитостью и познаниями. Как истые космополиты, они нисколько не были заинтересованы преобразованием русского общества. Теперь им жилось вольготно и весело, но держались они только московским царем. Когда от разгула и неумеренных трудов Петр тяжко заболел, вся его веселая компания пришла в неописуемый ужас. Лефорт, Борис Голицын, Апраксин, Плещеев и другие запаслись лошадьми, в намерении при первой опасности бежать из Москвы. Имена этих первых сотрудников царя остались бы неизвестны потомству, если бы сам Петр “не озарил их своею славою, как яркое светило бросает лучи на своих спутников”. Весьма естественно, что иностранцы порицали при царе русские обычаи и хвалили все европейское; но, наверное, никто из них не оказал на него решительного влияния и не развивал перед ним планов преобразования государства.

В январе 1694 года скончалась Наталья Кирилловна. Велика была горесть[1]1
  Горесть (стар.) – ныне: горе, скорби, печали, тоска


[Закрыть] Петра. Трое суток плакал и тосковал он и только на четвертые провел вечер у друга своего Лефорта. Ранней весною отправили в Архангельск снасти, порох и оружие. Вскоре и сам Петр поплыл на досчаниках[2]2
  Досчаник (дощаник) – речное перевозное судно, плоскодонное, с мачтой; большая плоскодонная лодка, с палубой или полупалубами


[Закрыть] по Северной Двине. Для своего флота он выдумал особый флаг: красный, синий, белый, ставший русским национальным флагом. В конце мая, по пути в Соловки, Петр вытерпел страшную морскую бурю. Но опасность еще более пристрастила его к морскому плаванию. Возвратясь в Архангельск, с торжеством спустили в воду выстроенный русский корабль, а вскоре пришел и корабль, заказанный в Голландии. После пира Петр писал в Москву: “Бахус почитается и своими листьями заслоняет хотящим писати пространно”. В августе царь опять подвергся в море опасности кораблекрушения. По возвращении в Москву устроили сухопутную военную потеху, знаменитые кожуховские походы, с военными советами, переговорами, осадами и сражениями. Много было перебито народу. Маневры закончились большим пиром, устроенным за счет знатнейших купцов. Петр, желая изучить морское дело, стал проходить всю службу морскую с низших чинов и обучаться управлению кораблями. Учителями его были иностранные шкиперы. Новые знакомства с голландцами и англичанами значительно расширили его умственный кругозор; но Белое море, холодное и пустынное, слишком отдалено было от внутренней России и представляло слишком окольный путь для сношения с морскими державами. Вскоре затеяли серьезное дело. Петр пишет Апраксину: “Шутили под Кожуховым, а теперь под Азов играть едем”. Тем не менее сборы были большие. Царь выступил с 31 тысячью войска водным путем – по Москве-реке, Оке и Волге до Царицына, а затем переволоком, по Дону до Азова, – приказано было вести на Крым 120-тысячную рать сухопутьем до Черкасска. Войско много пострадало от недостатка провианта и лошадей: солдатам приходилось тащить на себе орудия и другие тяжести. Предполагалось дойти в три недели, а шли целых два месяца. В Азове находился 8-тысячный турецкий гарнизон. Но город был хорошо укреплен и обведен валом и рвом. Про свое же войско Петр писал из-под Азова: “На молитвах святых апостол, яко на камени утвердяся”. Петр находился при войске в звании бомбардира[3]3
  Бомбардир – солдат для прислуги у бомбардирного орудия; старший канонир


[Закрыть]. Начальство поручено было Головину, Лефорту и Гордону, которые все еще остались учителями царя в военном деле. После двух неудачных штурмов решено было оставить осаду. При отступлении немало войска потонуло в Дону, погибло от татарской конницы, от холода и голода. Цесарский посланник Плейер, проехавший по степи вслед за отступавшей русской армией, рассказывает, что нельзя было без содрогания и ужаса видеть множество трупов, разбросанных на протяжении 800 верст и пожираемых волками. Остатки русских полков вступили в Москву с торжеством, как после победы: “Перед царским синклитом вели турчанина, руки назад; у руки по цепи большой, вели два человека”. Таков был первый победный триумф молодого царя, исполнившего добросовестно обязанности бомбардира. Петр записал о себе: “Начал служить с первого Азовского похода в звании бомбардира”. Иностранцы и русские наставники показали на деле свое искусство. Страшная неудача поразила Петра и заставила серьезнее отнестись к государственным делам. Помощи ожидать неоткуда, а отступать было нельзя. От беды Петр поднялся во весь свой гигантский рост и с громадной энергией принялся за дело.

Движение России на юг должно было дойти до естественных границ Азовского и Черного морей. Крымские татары часто опустошали русскую землю, разрушали окраинные города и уводили в плен десятки тысяч жителей. Еще в 1667 году Крижанич писал в своем сочинении: “На всех военных судах турок не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения, а в городах и местечках во всей Греции, Палестине, Сирии, Египте и Анатолии или по всему турецкому царству видно такое множество пленных, что они обыкновенно спрашивают у наших: “Остались ли еще на Руси какие-нибудь люди?”

Неудачи первого Азовского похода указали на необходимость быстрых и решительных перемен в военных и административных делах России. Петр был на то способен. Во что бы то ни стало надо овладеть морем. В какие-нибудь полгода им сделано больше, чем в пять лет начала царствования. Для действия против турок с моря и для перевоза войск устроился гребной флот на Дону. В Воронеж для постройки судов прислано по наряду 26 тысяч человек из украинских городов. Похоронив царя Иоанна, Петр сам едет в Воронеж, берется за топор и торопит работой. Вызваны запорожцы и донцы, скликаются охочие люди, зовут и крепостных для умножения сухопутного войска. К 3 мая все приготовлено. Выступают в поход. По Дону двинулся караван судов с сорокатысячным войском. С ним плывет сам царь в звании капитана галеры “Principium”, им самим построенной. Для подкрепления войска назначены донцы и запорожцы. На этот раз к осаде Азова приступили с чрезвычайной осторожностью. Стали возводить земляной вал выше городских стен. Над ним днем и ночью работали 12 тысяч человек. Флот состоял из двух кораблей, 23 галер, четырех брандеров и многих мелких судов. С моря русский флот отогнал турок, приплывших на помощь осажденным. Наконец приехали цесарские инженеры, которых давно торопил Петр, извещая Виниуса, что за промедление ответит спина русского посла. Инженеры подивились земляным работам русских, но не продолжали их, а немедленно приступили к подкопам и открыли огонь по крепости. После нескольких штурмов турки вступили в переговоры и сдали город, выговорив себе свободный выход с оружием в руках и со своими семействами. В Москве весть Петра о победе над страшными турками вызвала всеобщее ликование. Патриарх плакал от радости и велел ударить в большие колокола на молитву. Думный дьяк прочел Петрову грамоту; на молебен собралось бесчисленное множество народа. Азов остался за Россией. Но надо было готовиться к новой упорной борьбе с татарами и турками, чтобы удержать его за собою и овладеть побережьем Черного моря.

Петр возвратился в Москву. По дороге осмотрел тульские железные заводы. 4 ноября в селе Преображенском собралась Дума, в которой в первый раз принимали участие иностранцы. По воле царя совет постановил обязать светских и духовных лиц составлять “кумпанства” для постройки судов. Начались работы в Воронеже и соседних пристанях. Лес рубили жители украинских городов. Плотниками, столярами и кузнецами были русские. Для производства постройки судов вызваны мастера из-за границы. Венецианский сенат по просьбе царя прислал 30 судостроителей, да выписано 50 мастеров голландцев, шведов и датчан. Понадобилось еще. Общий надзор поручен окольничьему Протасьеву, названному “адмиралтейцем”. В то же время прорывали канал между Волгой и Доном и строили гавань на Азовском море.

Заботы о морской силе отвечали личным наклонностям царя и интересам государства, у Петра еще не зарождалось мысли о преобразовании; но он обладал уже гораздо большим: глубоким сознанием, что успех каждого предприятия зависит прежде всего от труда. “В Марсовом труде непрестанно труждаемся”, – пишет Петр из-под Азова. И с верфей Воронежа: “В поте лица едим хлеб свой”. “И то не для себя, а для всех православных христиан”, – поясняет в ответ Стрешнев. Молодой царь приходит к убеждению, что необходимо строение кораблей “вечно утвердить в России”. Вот первая мысль Петра о преобразовании. Но как ее осуществить? Царь “умыслил искусство дела того ввести в народ свой, и того ради многих число людей благородных послал в Голландию”. Но у себя дома строят корабли, – и ему совестно, что он заставляет других делать то, чего сам хорошо не знает и не умеет. В рукописи Петра именно так говорится: “устыдился монарх остаться от подданных своих в оном искусстве”. Перед ним конкретная цель, и Петр – такой человек, чего сильно захочет, того неуклонно добивается. Он решился на предприятие, отвечающее его личным наклонностям и необходимое для создания морской силы России.

Русский царь-богатырь рвался к свету, к культурной жизни. Но ни Белое, ни Черное моря не открывали пути ему в страны просвещенные и богатые разнообразными интересами. На севере – неблагоприятные естественные условия, отдаленность от населенных местностей и суровость климата; на юге – татарская орда и могущественная в то время мусульманская Турция. На западе залегли Польша, с которою Москва более полстолетия вела войну за Малороссию, и не менее враждебная Швеция. Здесь или там необходимо прорубить брешь, окно в Европу, – было над чем крепко призадуматься. Петр решил сам ехать в заманчивые западные страны, оставить на время царство, “чтобы научиться лучше царствовать”.

Перед отъездом посольства за границу открыт был заговор. Нашлось несколько смельчаков, недовольных царем, решившихся убить его во время поездки или на пожаре. Намерение царя отправиться за границу удивило всех: одни были смущены, другие негодовали. Ни один московский царь не выезжал за пределы своего государства. Вместо себя Петр учредил правительство из бояр под председательством князя-кесаря Ромодановского.

Свита посольства состояла из дворян, волонтеров, множества прислуги, мастеров и нескольких иностранцев, живших в России. Петр предоставил все почести послам – Лефорту и Головину. Чтобы разные церемонии не мешали удовлетворять его любознательности, запрещено было расславлять, что при посольстве едет сам царь московский. В Риге посольство встречено было с официальною почестью. Петр со своими спутниками стал осматривать укрепления города, но губернатор Дальберг потребовал от Лефорта, чтобы он запретил своей свите всякий осмотр. Царь должен был подчиниться и, уезжая, назвал Ригу проклятым местом.

В Курляндии более всего занимало Петра море. Оставив посольство следовать сухим путем до Кенигсберга, Петр с несколькими волонтерами сел на купеческий корабль и поплыл к берегам Германии. В Кенигсберге, по приказанию курфюрста, приготовлено было для царя роскошное помещение в двух домах. Петр посетил Фридриха III во дворце, но просил соблюдать его инкогнито и не отдавать визита. Все свое время царь посвятил изучению артиллерийского дела, приводя в восторг своими способностями и трудолюбием прусских инженеров.

Многие придают поездке Петра значение подвига, преднамеренного самоотречения. Но существует и совершенно противоположное мнение. Не в натуре Петра было глубокое смирение и сдержанность. Он не был теоретиком, не подчинял свои действия отвлеченным принципам. Напротив, ни у себя дома, ни за границей он никогда не отказывался от личных стремлений, даже от ничтожных желаний, – и требовал для них полного простора и удовлетворения. Он поехал за границу с практической, конкретной целью: Петр исполнял свою охоту! Мало ли какие бывают желания и страсти! У Петра была страсть к кораблестроению. Само incognito его нимало не стесняло. Так, в Саардаме царь тешился тем, что дразнил уличных детей; а когда мальчики бросают в него грязью и каменьями, он укрывается в гостинице и с гневом требует к себе бургомистра. В тот же день обнародовано было объявление, чтобы никто не смел, под страхом наказания, оскорблять знатных иностранцев; на мосту, ведущем к дому, где жил русский царь, поставлена стража. В другой раз Петр дает пощечину саардамцу, зазевавшемуся на него, и т.д. Даже среди пира он нередко приводил в трепет своих приятелей, являясь перед ними не веселым собеседником, а грозным монархом, имеющим над всеми власть жизни и смерти. Вообще, простоте жизни и бесцеремонности обращения Петра напрасно придают вид какой-то намеренности и рассчитанной подготовленности. Демократические привычки привиты ему случайностями воспитания, огненными потехами, знакомством с немцами, водяными прогулками и страстью к военному делу.

Но, несомненно, “конкретная цель” Петра была несколько шире, чем “обучиться судостроению”. В посольском приказе объявлено о путешествии царя за границу всего через месяц после учреждения кумпанств для постройки пятидесяти двух кораблей и менее чем через полгода после взятия Азова. Петр желал утвердить свою власть на черноморских берегах. Ради этого стоило ехать за границу поучиться. Но, с другой стороны, Петр никогда не самоотрекался. В матросской куртке с топором в руках он оставался самодержцем, хотя и не любил, когда его называли царским величеством. Он никогда не отказывался от своей власти. В далекой чужбине царь с каждой почтой шлет князю-кесарю и боярам указы и приказания, а те, в свою очередь, доносят ему о всех важных государственных делах. Нет ничего удивительного и в том, что Петр полгода плотничал в Голландии. Он и у себя дома был бомбардиром, корабельным мастером и капитаном. В XVII столетии физическому труду придавали большее значение, чем в наш век пара и электричества. Петр с детства проявлял склонность к механическим занятиям, что, с одной стороны, объясняется его сангвиническим темпераментом и могучей организацией, а с другой – демократическим воспитанием или, вернее, самовоспитанием.

Петр недолго пробыл в Германии: его тянуло к морю. Оставив позади посольство, царь с несколькими волонтерами спустился вниз по Рейну и каналам. Из Амстердама он приехал в Саардам. Путешественники были одеты в голландское платье, но толпа узнавала в них русских богатых людей, нередко собиралась около иностранцев и вступала с ними в разговоры. “Мы не знатные господа, – говорил Петр, – а простые плотники”. Но голландцы, в особенности голландки, не могли верить, чтобы такой красивый, высокий и статный московит, с энергичным взглядом и краткою повелительною речью, был только простым плотником, а не знатным богатым господином. Петр поселился в доме знакомого кузнеца Китца, приказав не разглашать, что у него живет царь московский, и относиться к нему как к своему брату рабочему. Домик Китца, сколоченный из необделанных бревен, находился в отдаленной части города. Помещение царя состояло из двух маленьких комнат, с изразцовой печью для приготовления пищи и глухой каморкой для кровати. Впоследствии сооружен был над этим домиком каменный навес, для сохранения его от разрушения.

В Саардаме Петр работал на верфях как простой плотник, с топором и стругом; ходил он голландцем, в красной фризовой куртке, белых парусиновых штанах и лакированной шляпе. Царь осмотрел также многие заводы и мельницы в окрестностях города. В Саардаме он прожил неделю. 7 августа Петр возвратился в Амстердам. Вскоре прибыло туда посольство, которому был оказан торжественный и пышный прием; царь ехал в самом последнем экипаже. На другой день Петр, в сопровождении бургомистров, посетил ратушу, а вечером – театр; затем осматривал адмиралтейство, корабельные верфи и магазины. Город устроил фейерверк и маневры на воде, царь любовался с военного корабля. При помощи амстердамского бургомистра Витзена Петр определился простым рабочим на Ост-Индскую верфь. В свободное время он занимался рисованием, математикой и астрономией; царь-студент посещал разные музеи, лаборатории и заводы. Кроме Амстердама он был в городах: Утрехте, Дельфте, Гааге. Высокая культура Нидерландов производила на Петра чарующее впечатление. Он духовно перерождается в обществе голландских ремесленников, купцов и ученых. Его интересует не одно кораблестроение; царя занимает все – искусство, торговля, промышленность.

Сносясь с фабрикантами, мореплавателями и учеными, Петр приобретал образование всестороннее и энциклопедическое. Довольно часто посещает царь анатомический театр и госпиталь. В Лейдене беседует с анатомом Боергавом; в Дельфте натуралист Левенгук показывает ему микроскоп и учит делать снимки; Петр внимательно следит за механическими опытами в мастерской фон дер Гейдена, изобретателя пожарных труб. Он удачно пользуется своими личными знакомствами, чтобы завязать непосредственные сношения Москвы с промышленным и ученым миром Голландии. С многими сохранил переписку; через других, как, например, через инженера Кегорна, царь привлекает на свою службу иностранцев или определяет русских в обучение к голландским техникам. По его настоянию один из братьев Тессингов устраивает в Амстердаме русскую типографию. Архитектор Шинфет знакомит царя с зодчеством. Впоследствии голландская архитектура служит образцом для построек в России, главным образом в Петербурге.

Около полугода работал царь на верфях в Голландии и научился только тому, “что надобно доброму плотнику знать”, а не “препорции корабельной”. Оказалось, что много времени потрачено без пользы. “Тогда зело стало противно, – пишет Петр, – что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг”. Царь был так недоволен голландцами, что в декабре 1697 года послал указ в Москву: подчинить голландцев надсмотру мастеров датских и венецианских. Узнав, что настоящую науку можно изучить только в Англии, Петр уезжает из Голландии; впоследствии он говорил: “Навсегда бы остался я только плотником, если бы не научился у англичан”. В Утрехте царь свиделся с английским королем. Вильгельм приказал предоставить в распоряжение царя два военных судна и две яхты. 6 января 1698 года Петр отплыл в Англию. Король и двор приняли царя радушно, но он пожелал оставить Лондон и поселился в трех верстах от него в городе Дептфорде, рядом с доками. Петр работал на верфях и собирал сведения о судостроении через комиссара и инспектора флота. Царь часто посещал арсенал, госпитали, монетный двор, железные заводы, обсерваторию. Не было такого искусства, говорили англичане, с которым бы не познакомился практически русский царь.

До сих пор довольно крепко держится убеждение, что Петр интересовался за границей только кораблями, заводами и военным искусством, – до всего же остального ему не было никакого дела. Утверждают, что, “с жадностью набрасываясь на технические и прикладные знания, стремясь постигнуть тайну всякого ремесла, Петр не обращал совсем внимания на иные стороны западноевропейской жизни. Во всем, что не касалось излюбленной им промышленности и военной техники, Петр остался истым москвичом старого закала, холодным и равнодушным ко всему чужому. Постоянно сталкиваясь с протестантами, имея дело с иным религиозным мировоззрением, он не проявлял никакого внутреннего интереса к нему и без всякой внутренней борьбы остается таким же набожным православным, каким был и ранее. Так же мало, как вопросы религиозного мышления, интересовали его на Западе и вопросы социального и политического строя”. Нельзя согласиться с этим мнением: оно противоречит фактам и показаниям современников. В Голландии Петр толковал со многими о различиях вероисповеданий. Стали ходить слухи, что царь намеревается соединить православную церковь с реформатской. Пущена была в народе басня, что царь Петр причащался в Кенигсберге святых тайн вместе с курфюрстом по лютеранскому обряду. Известно, наконец, что им приглашались в Москву протестантские ученые для учреждения университетов и академий. В Лондоне Петр посещал музеи ученого общества “Royal society”, театр и маскарады, обедал у многих английских лордов, бывал у епископов, навестил архиепископа Кентерберийского, присутствовал в английской церкви и даже в общине квакеров. Католическое духовенство, в свою очередь, много ожидало от прибытиия царя в Вену. Ходил слух, что боярин Шереметьев тайно принял уже католицизм. Правда, Петр не оправдал надежд и упований ни католиков, ни протестантов, тем не менее он интересовался христианскими исповеданиями, беседовал о догматах, посещал за границей иноверческие церкви и расспрашивал о разных обрядах богослужения.

Вообще, нельзя обвинять Петра в узости интересов. Но несомненно, техника занимала его больше, чем, например, политические вопросы, хотя интересовали и последние. Любознательный царь заглянул даже в английский парламент. Коронованные лица не присутствовали при прениях; Петру предоставили слуховое окно над залой заседаний. Положение крайне неудобное. Не понимая английского языка, царь заметил, что в парламенте очень много говорят, – отсюда проницательные историки выводят, что Петр не был доволен парламентом и представительной формой правления.

Король Вильгельм подарил царю великолепную яхту. Петр оставил королю свой портрет, писанный Кнелером, учеником Рембрандта. Через Голландию отправился царь в Вену. Разные обрядности задержали прием русского посольства. Петр попытался отклонить Австрию от заключения мира с Турцией, но не имел успеха в своем намерении. Венцы устраивали в честь посольства празднества. Общественные увеселения служили хорошей школой для молодого царя, приучая его к приемам общежития и обычаям европейской жизни. Не стесняя себя придворным этикетом, Петр осмотрел все достопримечательности Вены. Его уже влекла к себе другая морская держава – Венеция, как известие о новом бунте стрельцов заставило царя возвратиться в Россию.

Петр пробыл за границей почти полтора года, большую часть этого времени, девять месяцев, проработав на верфях Голландии и Англии. “Аз бо есмь в чину учимых, и учащих мя требую” – такова надпись на сургучной печати царских писем, приходящих из-за границы. На печати этой был изображен молодой плотник, окруженный корабельными инструментами и военными орудиями. Но результаты путешествия далеко превзошли намерения и ожидания самого Петра. Отправляясь за границу, он желал прежде всего обучиться морской и военной технике. Но во время путешествия он обогатился самыми разнообразными впечатлениями от западноевропейской культуры. Петр возвратился в отечество с бесповоротной решимостью вести Россию по пути сближения с Западной Европой.

Весть из Москвы, что бунт стрельцов усмирен, несколько успокоила царя; три дня пировал он с королем Августом и заключил с ним тайный договор против Швеции; по дороге царь принимал угощение польских панов и только 25 августа прибыл в Москву.

Петр не любил царицу и еще из-за границы поручил Льву Нарышкину и ее духовнику уговорить ее добровольно удалиться в монастырь и постричься. По возвращении в Москву он не посетил Евдокии, а прямо поехал к Анне Монс. На другой же день, принимая в Преображенском бояр, Петр собственноручно резал их пушистые бороды и отдал приказ одеться в европейские кафтаны. Ревнители старины возмутились, что царь велит им учинить над собой “развратное, скаредное дело”.

Народ с ужасом видел, что царь не щадит добрых нравов и уставов благочестия. Еще до заграничного путешествия выискался некий монах Авраамий, передавший Петру говор о нем в народе; он увещевал царя перестать “творити всем печальное и плачевное” и “обратиться на лучшее”. Монах с оговоренными им на пытках наказан и сослан. Но ропот не прекращался. Многие отцы были недовольны отправкой их детей за границу. Народ, отягощенный работой и поборами, проклинал царские затеи и кораблестроения. Более всех кричали против Петра староверы. Они называли его антихристом. С почвы церковной борьба переходит на почву жизни государственной. О Петре говорили, что он – немец. Русский царь погиб в Стекольном городе (Стокгольме); вместо же него правит теперь подмененный царь, оттого он и дружит с немцами, враг русским и не любит святую старину. Стрельцы шли в Москву “перебить всех немцев” и бояр за то, что они “спознались с немцами”. На стороне Петра стояла только небольшая кучка людей, ему лично преданных и просвещенных; против же него были вековые предрассудки и пассивный протест массы, переходящий порою в открытый бунт. Не удивительно, что царь не был доволен слабым розыском бояр и их снисходительной расправой с бунтарями. “Я их допрошу построже”, – сказал Петр и приступил к новому розыску стрельцов. Допрос и пытки производились под присмотром свирепого князя Ромодановского. К Петру приехал патриарх с образом Богородицы. “Зачем пришел сюда с иконою? – с гневом воскликнул царь. – Моя обязанность и долг перед Богом охранять народ и казнить злодеев, которые посягают на его благосостояние”.

Возможно ли оправдать его? Мы спросим, надо ли обвинять Петра? Своей мрачной стороной он принадлежит прошедшему. Петр сознательно подражал Иоанну Грозному, авторитет которого чтил высоко. То же было тогда и на Западе, в той культурной Европе, которая служила для Петра образцом высшей общественности и государственности. Во Франции его современник, Людовик XIV, заявивший, что он – государство, отличился не меньшим варварством. Набожный король безбожно преследовал мирных и трудолюбивых протестантов. Драгонады, шайки солдат жестоко расправлялись с беззащитными жителями: грабили, насиловали женщин, били еретиков, резали им тело ножами, рвали раскаленными щипцами, лили в рот кипяток и т. д. “Одного из протестантов, – пишет Бокль, – по имени Рио, они крепко связали, сжали пальцы на руках, воткнули булавки под ногти, жгли порох в ушах, проткнули во многих местах ляжки и налили уксусу и насыпали соли в раны”. В то же самое время такое же точно преследование пресвитериан происходило, по приказанию Иакова II, в Шотландии. Народ промышленный и зажиточный должен был бежать из своей родины в разные страны, где возможно было укрыться от грабежа и утонченного мучительства фанатических правительств. Петр не был так изобретателен в пытках; он казнил не мирных и трудолюбивых граждан, а мятежных стрельцов, мешавших ему насаждать культуру в своем государстве; он защищался от надвигавшейся на него тучи приверженцев традиции и рутины. Несомненно, на Западе Петр встал бы во главе просвещенного гуманизма, если бы не попал в число преследуемых протестантов.

Расправившись со стрельцами, царь уехал из Москвы в Воронеж осматривать суда, построенные в его отсутствие кумпанствами. Между Турцией и Австрией шли переговоры. Приходилось на время оставить мысль о завоевании берегов Черного моря. Послу Возницыну приказано было заключить перемирие с турками.

Весной 1699 года Петр выступил с флотом по Дону к Азову. До половины августа деятельно снаряжали суда. Сам царь участвовал в корабельных работах и в то же время занимался государственными делами и своими многочисленными преобразованиями. Посол отплыл в Константинополь на сорокапушечном русском корабле. Петр с сильной эскадрой проводил его через Керченский пролив. Турки не хотели пускать военного корабля и предлагали русскому посольству идти сухим путем. Но посольство стояло на своем; окруженные конвоем турецких кораблей русские благополучно прибыли в Константинополь. 28 августа 1699 года военный корабль Петра бросил якорь прямо против султанского сераля. Посол домогался мира на таких условиях, чтоб за Россией остались Азов и завоеванные ею города и за русскими признано право плавать по Черному морю. Турецкие уполномоченные отвечали, что они берегут Черное море, как чистую, непорочную девицу, и только тогда разрешат по нем плавание чужим кораблям, когда вся Оттоманская держава упадет вверх ногами. Иностранные послы не поддержали требований русских. После долгих переговоров и споров условились, наконец, заключить перемирие на следующих условиях: царь оставлял за собой Азов и города, построенные на Азовском море; должен был срыть все города по Днепру, но не принял на себя обязательства давать поминки (дань) крымскому хану. Тогда же Петр сделал первый шаг заступничества за христиан, живущих в турецких владениях. Турки отклонили вмешательство России в их внутренние дела, но русским богомольцам предоставлен был свободный пропуск к святым местам.