Текст книги "Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность"

Глава VII. Семья и последние годы

Петр женился на Евдокии Лопухиной семнадцати лет, по настоянию своей матери. Молодая супруга нежно любила царя, называла его “своею радостью”, “светом”, “лапушкой” и просила позволить ей сопровождать его во всех путешествиях. Но Петр не имел никакого сердечного влечения к своей первой жене, воспитанной в неподвижных обычаях старины. Частые отлучки из дворца вызвали еще большее охлаждение. Наконец явилась первая серьезная и продолжительная страсть. Князь В. И. Куракин рассказывает: “Лефорт был человек забавный и роскошный или назвать дебошан французский. И непрестанно давал у себя в доме обеды и балы; в его доме первое начало было, что его царское величество начал с дамами иноземными сближаться”. В скором времени и мать, женившая сына на Евдокии, возненавидела за что-то свою невестку, молодую царицу. Тот же князь Куракин передает, что Наталья Кирилловна “желала больше видеть с мужем ее в несогласии, нежели в любви”. Петр часто ночевал в селе Преображенском, во вновь построенном доме при съезжей избе, только изредка наезжая во дворец к матери обедать: “тем первое разлучение с царицей Евдокией началось быть”. Так продолжалось до смерти Натальи Кирилловны, “которая сына своего к разлуке с Евдокией (более) понуждала, нежели унимала”. Петр пристрастился к Анне Монс. Евдокию уговаривали добровольно постричься.

Военная и подвижная жизнь Петра долго не позволяла ему привязаться к одной женщине и устроить себе домашний очаг. У царя было множество любовных приключений. Но предпочтение он отдавал иностранкам за их смелость, веселое кокетство и свободное обращение, которого не знали застенчивые и малоподвижные русские боярыни, привыкшие к затворнической теремной жизни. Памятуя, что насильно мил не будешь, Петр никогда не насиловал волю нравившейся ему женщины, предоставляя полную свободу ее чувству и выбору. Он способен был на рыцарство. К предметам своей любви всегда относился нежно и необыкновенно заботливо. Плейер передает, что в то время, когда Петр работал на верфях в Воронеже, там присутствовали и “женщины-немки”. Когда некоторые из них заболели, царь отложил свой отъезд, пока они все совершенно не поправились.

Перед отправлением царицы в монастырь явилась к ней сестра царя, Наталья Алексеевна, и увезла с собой ее сына, царевича Алексея, которому шел тогда 9-й год. Петр недолюбливал сына от Евдокии; но нельзя было оставлять наследника престола у опальной царицы, заключенной в монастыре.

Царевич Алексей жил в селе Преображенском под присмотром сперва князя Вяземского, а затем немца-воспитателя, который оказался пьяницей и человеком бешеного нрава. Петр вообще мало обращал внимания на воспитание сына царицы Евдокии. Это видно из того, что наставника-немца прогнали только через три года “за непотребства и омерзительные поступки”. Его заменили новым учителем Гюйсеном, оказавшимся более добросовестным и ученым. В 1703 году Петр вызвал сына в полк, назначив его солдатом; но Гюйсен не был отставлен и, по возвращении царевича из Нарвы, продолжал с ним заниматься; он дает самые лестные отзывы о своем ученике, называет его разумным не по летам. Но, к сожалению, на Алексея оказывали влияние тетки, дочери царя Алексея, старые девы, постоянно окруженные попами, ханжами и старцами. Эти люди настойчиво внушали царевичу любовь к старине и ненависть к делам отца, ко всем его нововведениям. Между стрельцами прошли слухи, что царевич не любит немцев. Повсюду говорили: “Плачут царские семена, жалуются царевны, что их голодом морят; плачет и тоскует царевич”. Но он говорит им: “Дай срок, я их подберу!” Раз сжег платье на немчине и его опалил. Он на Москве гуляет с донскими казаками. И как увидит которого боярина, и мигнет казакам, – и казаки, ухватив того боярина за руки и за ноги, бросают в ров”.

Меншиков, со своей стороны, подготовил разрыв царевича с отцом. Впоследствии Алексей жаловался, что Меншиков сумел дать ему свободу, но не заставлял учиться, и окружил его всяким сбродом, пьяницами и глупыми людьми. Петр всегда относился к Алексею сурово и требовательно. После взятия Нарвы отец говорит сыну: “Ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру, и если мои советы разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, я не признаю тебя сыном, я буду молить Бога, чтоб он наказал тебя и в сей, и в будущей жизни”. В январе 1709 года царевич повел из Москвы пять собранных им полков на Украину и представил их своему отцу в Сумах. В Воронеже он присутствует при спуске двух кораблей; в Москве надзирает над укреплением Кремля, набирает рекрутов, заседает в канцеляриях министров. Петр собственноручным письмом извещает Алексея о Полтавской победе; царевич отвечает отцу поздравлением и уведомляет его о всеобщем ликовании в Москве. Наконец, по настоянию царя, Алексей вступает в брак с австрийской принцессой Шарлоттой. До сих пор Петр признает Алексея законным наследником престола. Но вот умирает от родов кронпринцесса; в самый день ее похорон царь пишет Алексею угрожающее письмо, которое оканчивается словами: “лучше будь чужой добрый, нежели свой непокорный”. Затем следует ряд писем в таком же тоне. Когда жена царя Екатерина родила сына-царевича, придворные стали говорить Алексею, что ему теперь несдобровать. Он решается предупредить отца и твердо, но почтительно заявляет Петру, что соглашается на “лишение наследия короны”, и, “вручая детей на волю” его, просит себе только пропитания до смерти. Но Петр еще не отвергал Алексея; его поспешное решение привело царя в гнев. Царевич стоит на своем: “желаю и прошу монашеского чина”. “Одумайся, не спеши, – отвечает Петр, – подожди еще с полгода”. Но Алексей только для виду хочет постричься: он тайно дает духовнику запись, что идет в монастырь “по принуждению”. А Петру приближенные говорят: “Ведь клобук не прибить к голове гвоздем”. Прошло полгода. Царь пишет сыну из Копенгагена: “Понеже когда прощался я с тобой и спрашивал тебя о резолюции твоей на известное дело, на что ты всегда одно говорил, что к наследству быть не можешь за слабостию своею и что в монастырь удобнее желаешь; ено я тогда тебе говорил, чтоб еще ты подумал о том гораздо и писал ко мне, какую возьмешь резолюцию~ И буде первое возьмешь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действам поспеть. Буде же другое возьмешь, то отпиши куцы, и в которое время и день (дабы я покой имел в моей совести, чего от тебя ожидать могу)”. Но Алексей продолжал лукавить. Он едет за границу, но не к отцу, а “к Цесарю или в Рим”, чтобы укрыться от преследования Петра, и берет с собою свою любовницу Афросинью. Не доезжая до Либавы, Алексей повстречался с теткой Марьей Алексеевной, возвращавшейся с карлсбадских вод, и говорит ей: “Уж я себя чуть знаю от горести, я бы рад куды укрыться”. Царевна отвечает: “Куда тебе от отца уйти? везде тебя найдут”. Алексей поехал в Вену. Императорское правительство старалось держать в тайне его местопребывание и отправляло царевича из одного замка в другой, наконец, в Сент-Эльмо, близ Неаполя. За ним следили ловкие сыщики царя, Толстой и Румянцев. Они получили доступ в Сент-Эльмо и убедили Алексея вернуться с ними обратно в Россию.

На другой день по возвращении царевича в село Преображенское Петр собрал тайный совет, на котором постановили приступить к розыску по делу царевича Алексея Петровича. В аудиенц-зале собрались министры, сановники и духовенство. Алексей упал к ногам отца и просил со слезами прощения. Петр обещал ему милость, если он откроет, кто способствовал его бегству, и откажется от престолонаследия. Алексей рассказал отцу о своих сообщниках. Затем все отправились в Успенский собор, где Алексей произнес свое отречение. Из собора его отправили, как арестанта, под строгим караулом в село Преображенское. В тот же день объявлен был наследником Петр Петрович, сын от царской жены Екатерины Алексеевны.

В Преображенском начался розыск: допросы, очные ставки, пытки и казни. Царь с остальными жертвами уехал для новых розысков в Петербург. Алексей и его сообщники посажены в Петропавловскую крепость. Всю неделю Петр молился на коленах, обливаясь слезами и прося Бога внушить ему решение, “согласное с его честью и с благом народа”. В тот же день – 24 июня – он передал дело свое с сыном светскому суду из 127 лиц; суд приговаривает царевича единогласно к смерти. В его приговоре сказано, что Алексей “намерен был овладеть престолом через бунтовщиков, цесарское вмешательство, иноземное войско с разорением всего государства”. Царь в рескриптах сообщает о кончине своего сына: “Бог пресек сына нашего Алексея живот, по приключившейся ему жестокой болезни, которая в начале была подобна апоплексии”. Ломброзо говорит: “Сын Петра Великого был пьяница и маниак” (Ломброзо. Гениальность и помешательство, С.71). В 1719 году Петр лишился и последнего наследника престола.

Вторая супруга Петра, урожденная Марта Скавронская, была дочь ливонского обывателя из местечка Вышки-озеро. Она жила в услужении в семействе ученого пастора Глюка в Мариенбурге; когда этот город – 24 августа 1702 года – сдался русским на капитуляцию, Шереметев передал Марту жене полковника Балка. От него она перешла в дом Меншикова. Петр во дворе своего любимца обратил внимание на его служанку и пожелал взять ее к себе. Марта переменила свое имя на Екатерину; она достаточно освоилась с русским языком и приняла православие. Воспреемником был царевич Алексей. Екатерина сумела привязать к себе сердце Петра веселым нравом и своей безропотной покорностью. Они сошлись характером и привычками к простой и трудовой жизни. Петр не любил роскоши, не терпел пышности и церемониала. Великолепие он предоставлял своим любимцам: Лефорту, а после смерти его – Меншикову. Когда жил в Петербурге, царь обедал обыкновенно дома, в своей семье. Стол его был не изысканный, самый простой. “Некогда случилось мне, – говорит Ланг в своем дневнике, – быть у двора в праздничный день, в такое время, когда царь возвращался из церкви, последуем своими министрами, офицерами и многими знатными особами. Стол его тогда состоял из шестнадцати приборов. Коль скоро подали кушанье, то и сел он с императрицей; потом обратился к собранию: “Господа! – сказал, – извольте садиться, кому достанет место, а прочие пусть едут обедать со своими женами”. Царь предпочитал русские блюда: студень, рюмка анисовой, тарелка щей, ветчина, каша, жареная утка в кислом соусе, редис, лимбургский сыр, вина мозельские и венгерские. Горячие кушанья повар передавал прямо из печки одно за другим через окошко, проделанное в столовую. Обыкновенно один дежурный денщик прислуживал всему семейству. Петр не выносил многочисленной прислуги, лакеев называл “шпионами, которые худо слышат, а еще хуже пересказывают услышанное”. Екатерина как нельзя более соответствовала привычкам Петра. Она не ревновала его, когда он сходился с другими женщинами, но с летами прекратились любовные увлечения. Екатерина осталась единственною сердечною его привязанностью; только с нею одною Петр испытал семейное счастье, узнал, что такое домашний уют. Она была с ним неразлучна; делила его радости, печали и восторги; вместе участвовали они в Прутском походе; она сопровождала его во втором путешествии по Германии, Дании и Голландии. В 1722 году государь со своей супругой предпринимал поход в Персию, на этот раз необычайно удачный: Дербент, Баку и другие города сдавались почти без сопротивления; армяне и грузины массами переходили на сторону русских. Возвратясь из похода, Петр задумал короновать свою супругу. В изданном по этому случаю манифесте говорится, что Екатерина постоянно принимала деятельное участие в государственных делах и оказала какие-то особенно важные услуги русскому войску в Прутском походе. Коронование происходило в Москве, остававшейся в глазах русского народа первопрестольным городом. Торжество совершилось 7 мая 1724 года. Несколько дней угощали и поили народ, устраивали при дворе балы, пиры и маскарады. Коронование Екатерины породило предположение, что Петр Великий намерен оставить после себя престол ей или одной из ее дочерей.

После коронования императрицы государь устраивает в Петербурге обручение своей дочери Анны с голштинским принцем; за обручением следуют многочисленные пиры и торжества. Петру шел пятьдесят третий год. Но железная организация преодолевала и “несносные труды”, и бурную невоздержанную жизнь. Теперь силы его стали заметно падать. После последнего пиршества царь пролежал неделю в постели. Едва оправившись, он уехал в Шлиссельбург и устроил новый пир по поводу празднования годовщины Шлиссельбургской крепости. Затем он в Олонце выковал полосу железа в три пуда и отправился в Новгород. В Старой Руссе осмотрел соляное производство, проехал по Ладожскому каналу и возвратился в Петербург. Но в конце октября плывет в Систербек осмотреть Сестрорецкие заводы. Недалеко от Пахты разбило непогодою военное судно. Петр приказывает плыть на помощь утопающим; стоя по грудь в воде, он проработал всю ночь и спас жизнь двадцати матросам и солдатам. Но наутро государь почувствовал утомление и сильный озноб и поплыл обратно в Петербург. Здесь ожидало его неприятное открытие. Петр нашел повод приревновать жену, но не выразил ясно своего подозрения. По его приказанию, доверенный государыни был арестован начальником тайной канцелярии. “И ты здесь!” – с презрением сказал Петр, встретясь с ним в квартире Ушакова, и бросил на него такой огненный взгляд, что тот быстро ослабел и лишился чувств. После допроса суд обвинил его в утайке оброков с вотчины государыни и приговорил к смертной казни. Тогда же наказали батогами и ссылкою остроумца Балакирева за то, что он, “отбывши инженерного учения”, втерся во дворец и занимался шутовством, а не делом. Императрица просила о помиловании, но Петр пришел в такую ярость, что разбил пред нею дорогое зеркало: “Видишь ли: вот прекрасное украшение моего дворца. Хочу и уничтожу его”. Екатерина поняла и ласково спросила: “Разве от этого твой дворец станет лучше?” Государь прокатил ее в коляске мимо того столба, на котором была посажена голова казненного. Государыня без смущения посмотрела прямо в глаза Петру и сказала сдержанно: “Как грустно, что у придворных столько испорченности”. Оказалось вскоре, что обманывали государя даже наиболее близкие к нему сановники: кабинет-секретарь Макаров и Меншиков. Петр не пощадил и Меншикова; несмотря на просьбы Екатерины, отдалил его от себя и лишил должности президента военной коллегии. Здоровье Петра с каждым днем ухудшалось; характер его изменился; он становился сумрачнее, замыкался в себя, отдалялся от общества; каменная болезнь подтачивала его организм; пользовал царя доктор Блюментрост; но тогда еще не знали приемов лечения этой мучительной болезни. Государь с трудом занимался делами. Новый 1725 год он встретил полубольным. До 16 января еще перемогался, но затем совсем слег в постель. Придворные ожидали от него особых распоряжений. По манифесту о престолонаследии царствующему государю предоставлялось назначить себе кого угодно преемником. Но император не высказывал своих намерений. Жестокие боли усиливались. Стонам Петра Великого отвечали вопли народа, днем и ночью не отходившего от дворца. Семья и вельможи с рыданием толпились вокруг царской постели в мистическом ужасе. У Петра, среди невыносимых страданий, достало силы сказать им полное иронии поучение: “Из меня познайте, какое бедное животное есть человек!” Он подписал манифест, освобождавший всех заключенных, не исключая каторжников, кроме обвиненных в убийстве и по первым двум пунктам. Исповедовался и причастился святых тайн. Императрица выпросила прощение Меншикову. 27 января Петр пожелал изложить свое завещание о престолонаследии. Но написал только два слова: “Отдайте все”. Пришедшая на зов отца молодая цесаревна Анна прочла эти последние слова Петровы. В день своего обручения Анна Петровна отказалась за себя и за свое потомство от всех притязаний на русский престол, но именно ее потомству суждено было утвердиться на престоле русских государей. Император скончался на следующие сутки, после мучительной агонии, в четвертом часу пополуночи.

Как ни тяжело было царствование Петра Великого своими поборами и наборами, но народ понимал, что теряет в нем своего национального героя; кончину его с одинаковою скорбью оплакивали как созданный им Петербург, так и первопрестольная Москва, но в особенности новые люди, его “товарищи, сыны”, представители новых учреждений, вызванных к жизни творческою волею Петра Великого, его беззаветным служением благу народа и пользе государства. Но за границей кончина Петра Великого произвела совершенно обратное впечатление. Политическое могущество России поддерживалось, в значительной мере, личными трудами великого государя; предполагали, что перемена на русском престоле отразится на внешних отношениях. В Стокгольме не скрывали радости: “Двор сильно надеялся, – пишет русский резидент, – что от такого внезапного случая в России произойдет великое замешательство и все дела ниспровергнутся”. В Копенгагене то же известие вызвало необычайное оживление: “Из первых при дворе, яко генерально и все подлые, в радости опились было”, – сообщает нагл резидент. Только прусский король сердечно опечалился кончиной своего “дражайшего друга”, как он называл русского императора.

Но приобретения и реформы Петра Великого оказались настолько существенны и прочны, что, несмотря на смуты в России, ее политическое могущество не пошатнулось. Через своих дипломатов император оказывал влияние на общий ход европейской политики; в особенности сильно было его вмешательство во внутренние дела Польши: выбор польского короля не обходился без участия России и Пруссии. Между обоими государствами было полное согласие в политических действиях. Австрия поддавалась внушениям Англии, указавшей на опасность преобладания России. Дания неохотно признавала военное господство русских. Петрово правительство вмешивалось также во внутреннюю жизнь Швеции, покровительствуя конституционному началу, ограничивающему королевскую власть. В последние годы Петр Великий поддерживал сношения с претендентом на английский престол, надеялся на многие выгоды от торговли с Испанией и пытался привлечь ее в свой союз против Англии. Завоеванные при Петре Великом земли вошли в вечные владения России. Ее культурное и политическое значение продолжало расти и развиваться; в последующие царствования Россия приобрела еще более прочное, еще более почетное положение в системе европейских государств.

Глава VIII. Личность

“Вся частная жизнь Петра, вся его государственная деятельность есть первая фаза осуществления начала личности в русской истории”. В эту формулу Кавелина господином Михайловским внесены существенные ограничения и дополнения. Петр пробудил русского человека, разбил на нем оковы, наложенные природой и непосредственностью. Разорвав путы кровного родства, он освободился от определений узконациональных. Но освобожденная личность не была выпущена в “бездушное пространство”, не стала “безусловным мерилом всего”. Для нее поставлена цель – служение народу, и границы – интересы государства. Сословные привилегии признаны не безусловными, а только временной мерой. Не щадится даже идея частной собственности, когда того требует общественная необходимость. В указе об учреждении берг-коллегии Петр Великий дарует всем и каждому право производить горные и металлургические работы безразлично на своих или чужих землях: “дабы Божее благословение под землею втуне не оставалось”. Сам государь служил не интересам династии, а нуждам трудящегося люда. После Петра пути России и Европы соединяются. Для всех народов, несмотря на расовые и национальные различия, устанавливается одна общая цель: “безусловное признание достоинства человека, лица и всестороннего его развития”. Петр Великий беззаветно служил интересам и идеалам русского народа, не современных и подвластных ему людей, а того народа, которому он готовил великую историческую будущность.

Всесторонность и гармоничность – основные черты его личности. Но, “говоря о Петре, – замечает Белинский, – многие видят в нем больше реформатора и забывают колоссально нравственный и религиозный дух, которого вся жизнь была страстным служением идее. А пафос к идее есть живой источник, из которого не могут не вытекать живые результаты. Если бы Петр был только необыкновенно умный человек, только политический, а не религиозно-нравственный действователь, его реформа не имела бы таких великих действий. Нужно религиозно-нравственное начало, составлявшее основу его духа, в соединении с исполинской гениальностью, – вот что оплодотворило и оживило реформу Петра, дало ей силу, прочность и жизненность”. Одного рационалистического убеждения было мало. Внутренний огонь поддерживал его непоколебимую уверенность в себе, в правоту своего дела, в творческие силы русского народа. Глубокая вера и наивный инстинкт видны во всех проявлениях его души, в полной движения своеобразной жизни, в политической и государственной преобразовательной деятельности.

Свои “задушевные идеи” Петр Великий распространял не одними указами, не только повелениями, но и личным примером, “неустанным” трудом. В детстве деятельная жизнь для здорового, сильного организма – потребность и наслаждение. Играючи и забавляясь, без всякого принуждения, Петр принимается за изучение ремесел и военного искусства, исполняет “свою охоту”. Впоследствии труд становится для него нравственным долгом, равно обязательным для всех, не исключая сана и происхождения. “Трудиться надобно, – говорил он возвратившимся из заграничного учения молодым дворянам: я – царь ваш, но у меня на руках мозоли, а все для того, чтобы показать вам пример и хоть бы под старость увидеть мне достойных из вас помощников и слуг отечества”. Сам он был мастером четырнадцати ремесел. Даже в последние годы жизни Петр не оставляет механического труда. В каждом из его дворцов устроена особая комната с токарным станком, которую он называл местом отдыха. Он дорожил временем и не тратил его на бесполезные забавы. Трудолюбие его изумительно. Царь обыкновенно вставал в 4-5 часов и назначал приемную аудиенцию ранним утром. Он не любил многословия. Слог писем и указов краткий, энергичный и своеобразный: несмотря на изобилие иностранных слов и книжных оборотов, производит впечатление живого разговора. Частная жизнь его представляла образец строжайшей умеренности. Простота обращения, одежды и экипажа общеизвестна. “У него не было ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни пажей, ни драгоценной посуды”. Ордена надевал на себя только в праздничные и церемониальные дни. Когда в день коронации императрица поднесла ему свою работу: роскошный кафтан, шитый серебром, Петр встряхнул его, отчего несколько блесток осыпалось на пол. “Смотри, – сказал он государыне, – слуга сметет это вместе с сором, а ведь здесь с лишком дневное жалованье солдата”. Бюджет двора государя не превышал шестидесяти тысяч рублей в год. Петр говорил, что в жалованье своем волен, но с народа собранные деньги должен употребить на государство: в них обязан дать отчет самому Богу.

Историки и психологи много обращали внимания на одну замечательную черту в своеобразной личности Петра: “самодержавный повелитель миллионов, он, по особенным ли потребностям своей гениальной природы, или по глубоко обдуманному плану, соединяет с царским саном характер частного лица: передает почести и роль государя подданному, а сам становится в ряды не только простых граждан, но и работников”. Всесторонность его личности и, так сказать, универсальность в значительной мере объясняется условиями среды и характером эпохи. В конце XVII века русская жизнь была поистине взбаламученным морем. устои придворной жизни разрушены. Опальный царь ушел из дворца на улицу, с вершин общества спустился до самого его дна, окунулся в слободскую жизнь иноземных поселенцев. Условия воспитания совершенно исключительные. Ни одному русскому человеку не было доступно такое разнообразие в отношениях и обстановке. Сословные различия, религиозная распря между своими и чужими, национальная вражда, понятия, нравы и обычаи разных слоев общества; сопоставление русского с иноземным, искусство иностранцев, их приемы общежития, высшая культура и т. д. – все это проходило перед глазами молодого Петра. Разнородная среда давала ему множество импульсов самодеятельности. Постоянное живое общение с людьми всевозможных профессий, достатков, чинов выработало убеждение, что трудящийся человек во всех положениях может принести пользу своему народу; в этом отношении он не делает различия между министром, сановником, техником, простым рабочим, монархом и последним солдатом, готовым самоотверженно постоять за свое отечество. Воспитанный непосредственной жизнью, Петр является эмпириком и утилитаристом чистейшей воды. То, что вначале делалось в силу необходимости или потому, что он находился “в чину учимых”, то впоследствии обращается в привычку, исполняется как веление “совести”, стало сознательным преследованием государственной пользы. Впрочем, переходя в положение подчиненного, Петр никогда не передавал своему подданному прав самодержавия, но только внешние его атрибуты. Факт не беспримерный в русской истории. То же проделывал и Иоанн IV. Но у Грозного была только психопатическая комедия, полная острого драматизма. У Петра подобное превращение являлось государственным актом, вызванным просветительными целями, военными действиями и политическими условиями. Устанавливались отношения не подданного к абсолютной власти, а совсем другие, необычайные для русской национальности. Петра возможно б назвать le premier citoyen russe[6]6
  Первым русским гражданином (фр.)


[Закрыть], когда он предпочитал положение полноправного гражданина положению монарха. По свидетельству Нартова, после посещения английского парламента царь заметил: “Весело слышать, когда сыны отечества королю говорят явно правду: сему-то у англичан учиться должно”. В России ничего подобного нельзя было ни слышать, ни видеть. Петр не доверял установившимся отношениям между подданными и властью; он знал, что под внешним благочинием скрываются ложь, лукавство, подобострастие, предательство и корыстолюбие. Царь искал правды в своих подданных. Даже действия сената он подчинил публичному суду (указ 2 марта 1711 г.).

Утверждают, что Петр – более завоеватель, чем преобразователь. Но отношения его к войне, даже в молодости, показывают, что то, что ставится ему в вину, вызвано было необходимостью национальной самозащиты. Материальные и политические выгоды для него стояли выше успехов военного оружия; он никогда не увлекался до самозабвения пылом сражения и торжеством победы. Для него война не цель, а средство, народное бедствие временное, но необходимое для благосостояния народа и национального развития. Он не принадлежал к тем завоевателям, которых Вольтер справедливо окрестил позорным именем “великие разбойники”. Царь и его сподвижник Остерман подсмеивались над шведским королем, который очень любил подраться и вне войны не знал героизма. Петр не походил на славолюбца-завоевателя. Завоевания его были необходимы для создания в России возможности европейской цивилизации.

Русского преобразователя называют предшественником Фридриха II, первым “просвещенным деспотом”. Для него этого мало. В монархической власти он видел средство для развития богатства и просвещения родной страны. В решительные моменты жизни Петр отождествлял абсолютную власть с индивидуальной, нравственной волей. Так, перед Полтавской битвой царь ободряет своих воинов: “Вы сражаетесь не за Петра, а за государство, Петру врученное~ а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия, слава, честь и благосостояние ее”. Может быть, эти слова не принадлежат лично ему, но то же самое он мог и должен был сказать. Самодержавие для Петра – орудие могущественное и провиденциальное: он сознательно готовил для своего народа лучшие условия и формы национальной жизни.

Преобразователя винят в подражательности, в преклонении перед Западом. Но для России нужны были наука, искусство и техника, которые возможно было заимствовать только с Запада. Царь не ставит своих подданных в унизительные отношения к иностранцам. Напротив, все действия и мероприятия Петровы направлены к тому, чтобы по возможности скорее уничтожить эту зависимость, убыточную для народа и государства. Молодые русские отправлялись в многочисленные командировки за границу, чтобы, вернувшись вполне выученными и подготовленными, заменить иностранцев в России. Петр говорил: “Нам нужна Европа на лет двадцать, тридцать, а затем мы можем обойтись и без нее”. Перенималось от иностранцев только то, что недоставало русским и что для них признавалось полезным. Когда в Берлинской академии был поднят вопрос о влиянии на Петра, Лейбниц справедливо заметил: “Академии нечего учить царя, что ему делать; в этом он не нуждается”. Петра обвиняют также в “самовластии”, в том, что в своих преобразованиях он употребляет принуждение, слишком крутые меры, насилует волю большинства. Но иначе и не могло быть в то время и в той среде, в которой он жил и действовал. Московский народ не проявлял инициативы, называл себя царскими холопами, сиротами, гулящими людьми и всего ожидал для себя только от царя и правительства. Субъективная воля монарха отождествлялась с самодержавной властью. Не один Петр, все так думали, что указами и повелениями можно создать общее благополучие, процветание промышленности и торговли, просвещенное и могущественное государство. Это убеждение проводилось во всех проектах реформ, составляемых для царя русскими и иностранцами. Лейбниц дал ему философское обоснование в своем учении о монадах, одушевленных атомах, представлявшем “глубоко задуманную попытку примирения индивидуализма с объединяющим взглядом на всю совокупность мировых явлений”. Между нравственностью и правом не проводилось резкой границы. Для основания права Лейбниц не довольствуется идеей человеческого общения, но восходит до понятия всемирной гармонии. Мудрая монаршая воля получает объективное основание и провиденциальное значение. Такова была сущность господствующих политических идей. Они оправдывались примерами западноевропейских государств. Во Франции – полный расцвет деспотизма; в Германии – всеуравнивающая, всесглаживающая бюрократия. Своею державною властью Петр внес в русскую жизнь зачатки самоуправления и коллегиальности. Но он не мог создать в России “крепких самостоятельных сословий”, когда еще не проявлялось ни малейшей общественной инициативы; не мог созывать и земских соборов, этих совещательных собраний московских царей, когда неотложны были решительные и коренные реформы государства ввиду настоятельных требований войны и политических событий.