Текст книги "Папская булла"

Глава шестнадцатая, в которой мы возвращаемся к Джокеру

Джокер сидел в небольшом ресторане на берегу моря, рядом с ним находился внимательный собеседник, который едва понимал его речь. Стол был накрыт на шесть персон, как это уже тут было не один раз в течение последней недели. Официант накрывали на стол, за которым сидели только два человека. Они уже долго здесь находились, много пили, но оба не пьянели. Джокер исповедовался, он рассказывал всё, о чём наболело на душе, но делал это прежде всего для самого себя. Он уже достаточно поправился от ран и болезней, очень сильно успел загореть и выглядел вполне благополучно. Белая сорочка, темные брюки, хорошая удобная обувь, дорогие часы на руке – облик этого человека говорил сам за себя, он отдыхал. Всё было как обычно, через пару часов тут появится женщина, она и уведет запоздалого посетителя, на дорогой машине увезет домой.

– Ты понимаешь? Я мог повелевать всеми!

Пауза. Тут Джокер окинул весь зал своим мутным взглядом. Голос его глухой, с красивым акцентом:

– И одного моего слова было достаточно, чтобы решить любую проблему! Достаточно, чтобы человек, сидящий напротив, изменил свое решение и сделал всё так, как сказал бы ему я! Но не я был тому виной! Запомни, не я!

Он как обычно прислушался к самому себе, но там, где-то внутри него, было совершенно пусто.

– Я с самой своей юности весь Советский Союз изъездил. Всё остановиться не мог, всё гастролировал. Ты думаешь, я был артистом? Нет, ничего подобного, я был «каталой»! Работал тогда в бригаде известного Хрусталя. Что это был за человек!?

Тут Джокер коснулся рукой своего слушателя.

– Вы себе такого представить не можете, что это был за человек. Душка! В Сочи, уже на перроне у вагона встречали его, когда он приезжал туда играть. Мэр, прокурор города и главный врач одного очень влиятельного пансионата на Черноморском побережье! Вся «верхушка» города выходила, чтобы поздороваться с Хрусталем. Он был король! Да, не побоюсь этого слова. Король! Таких как он уже давно не делают!

Джокер посмотрел в окно, там постепенно стемнело, и порядком ничего не было видно. Но он видел прошлое, оно окутало его своими волнами – воспоминаниями.

– Хрусталь обладал редким талантом, он мог выиграть в любой ситуации, если бы только захотел. У него была целая программа подготовки к серьёзной игре. В остальное время игра с ним – это было изысканное удовольствие. И иногда он проигрывал, если это ему ничего не стоило. Конечно, как у всякого другого мастера у него была своя команда. Увы, я пришёл слишком поздно, мы играли несколько сезонов, а началась перестройка, всё так закружилось и безвозвратно поменялось. Потом он уехал, обосновался в Израиле, там, наверное, до сих пор и живёт. Знаешь, можно к нему съездить. Давай, завтра вместе махнём туда? Хотя, вряд ли узнает он меня, столько лет прошло. Оказывается, что тогда его подругу долго не выпускали, а потом всем стало всё равно! Они и уехали.

Собеседник недовольно засопел, было непонятно, то ли он желал выпить ещё, то ли уже выпил слишком много. А может быть, он не хотел ехать в Израиль и только из вежливости не говорил об этом. Впрочем, он вообще весь вечер больше молчал. На тосты кратко отвечал «Прозит!», а пот стирал влажной салфеткой со стола. Пили они всегда только водку, поэтому прислуге оставалось менять пустую бутылку на «свежую».

– Сима! У него ведь есть «племяш». Ну, как я мог его забыть? Сима Хрустальный! Он и фамилию такую же себе взял позже, как творческий псевдоним, как талисман на счастье. Тоже игрок, но не тот класс. Это яркая творческая личность. В своём комсомольском прошлом устраивал городские празднования и ленинские юбилеи. Это было тогда так актуально. Наберет школьников, оденет их в пионеры и заставит часами маршировать со знаменами. Те уже тихо матерятся, пилотки, галстуки сбоку. Потом, когда сроки репетиции проходят, покажет обязательный прогон комиссии, те довольны, а он на самом мероприятии возьмёт да музыкальную заставку поменяет! Вот умора была! Когда пионеры под песню «Queen» строем маршировали. А он невозмутимо так «отмажется», мол, перепутали запись, но ничего вышло, живенько! А у сопровождающего чиновника уже сердечный приступ, он судорожно воздух глотает! И самое главное – это проходило с ним всё.

Джокер, довольный, тихонько хихикает, замолкает.

Конрад

Дальше он вспоминает других своих знакомых, продолжает рассказывать интересные истории. Его собеседник просто кивает своей седой головой, видно, что он уже устал слушать этого нерусского человека. Сам он по национальности поляк, и русский язык помнит, понимает с пятое на десятое. Его нелюбовь к советской власти не перетекала на обыкновенных людей, но «совков» он не жаловал. Для него «совдеп» – это была такая категория людей, который внешне попытались измениться. Приобрели новый лоск, соответствующий окрас, но внутри остались теми же представителями «гомо советикус». Прежде всего, это были бывшие ярые представители коммунистической партии. Его коробило, если случайно встреченный им русский турист вдруг вспоминает о Варшавском договоре или о других атрибутах прошлого времени. При этом выбирает не самые подходящие примеры с точки зрения жителя страны этого самого Варшавского договора.

Сам он провел время развала Польши в рядах простых забастовщиков, которые наряду с требованиями выдачи зарплаты выставили и политические требования. Они тогда здорово получили, но именно так, – считает он, – началось возрождение демократии в Польше.

По мнению Конрада, Джокер ни под одну из этих категорий не подходил. Он был немного уголовник, немного бизнесмен, несколько диссидент. Авантюристы Конрада устраивали, он считал, что именно они, искатели приключений, двигают наш мир. Даже его имя, Джокер, он воспринял как особенное отличие от остальных, а не нарицательное прозвище. Конрад встретился с ним в небольшом казино, куда заглянул в прошлом месяце. И весь этот месяц он провёл с ним рядом, с ним и с его очаровательной спутницей. Конрад – гость этого человека. Он давно смирился с мыслью, что его никто не ждёт и торопиться ему некуда. Дети выросли и живут своей жизнью. Жену он потерял очень давно и не смог найти достойную замену. Конрад тратил свое время и деньги в угоду Господину Случаю. Сам он сумел сделать себе имя, став матерым художником, и его известность позволяла ему принимать дорогие заказы.

* * *

Так и случилось. Ближе к полночи появилась Карима. Это была обаятельная, загадочная восточная женщина. Конрад уже рисовал её несколько раз на пленере. Джокер снимал небольшую усадьбу высоко в горах, но они часто спускались на автомобиле к морю, выезжали куда– нибудь на дикую, пустынную природу, чтобы как-то провести вместе с детьми время. У этой странной пары были дети, очевидно от первого мужа Каримы, потому что отношения Джокера и детей были натянутые. Вообще, это была странная семья. Джокер, очевидно, недавно пострадал в страшной катастрофе или попал в аварию. И все его тело было покрыто страшными рубцами и следами от ожогов, которые из-за стильной одежды видно не было. У Каримы также имелись несколько чудовищных шрамов, от которых трудно было отвести взгляд. Она иногда загорала на солнце, но для этого предпочитала уединение. Даже детей старалась не брать в эти прогулки, чтобы не шокировать. Но они уже привыкли к таким рисункам. Конрад заметил, что её шрамы очень симметрично выглядят, будто бы ей пытались переломать руки и ноги необычным тяжелым орудием, но она чудом выжила, лишь остались на память следы.

Позировать она согласилась не сразу, но когда увидела, что Конрад тайком делал наброски, а потом оставлял их в своей комнате, завернутые в холстину, то согласилась. У него и так скопилось очень много незаконченных работ, ей стало жалко поляка, тот не мог просто сидеть без работы. Он даже устроил для детей мастер-класс, показывал, как правильно следует готовиться, наносить грунтовку, чтобы рисовать на холсте. Конрад много времени проводил с детьми, незаметно расспрашивая их о матери, о Джокере. Вернее, они сами ему многое рассказали, им не хватало взрослого друга, вот такого живого доброго старика, который курит трубку, дымит в свои усы и одобрительно покачивает головой на любые проказы.

Уже холл гостиной был увешан двумя замечательными рисунками в рамках. Они были сделанные детскими ладонями. Тут краска выбиралась самая яркая, как желание, что всё в будущем будет хорошо. Открытие этой небольшой выставки устроили как домашний праздник. Торжественно срезали ленту. Служанка держала воздушные шары, а медбрат играл на детском саксофоне. Да, у них в семье раньше был русский помощник, который потом покинул их. Это парень, медицинский работник, он регулярно разминал Джокеру спину. Может быть, одновременно он являлся семейным телохранителем, так как он неплохо обращался с оружием, стрелял с детьми из самодельного лука, что говорило об его особенной, даже не армейской подготовке. Потом он срочно покинул Джокера, тот сам его провожал в город, после того как все домашние с ним простились. Видимо, что они привыкли к этому человеку как к родному.

Глава семнадцатая, в которой мы наконец-то узнаем, кого убил Ник

В предыдущих частях мы узнали, что Страж по имени Ник пересёк северным морским путём в составе каравана судов несколько морей, чтобы попасть в РСФСР. Поверьте, это был не просто его безрассудный поступок, это было его новое задание. Попасть и укрепиться в воюющей коммунистической России, чтобы выполнять свое прямое предназначение. Так исторически сложилось, что западная сторона России обслуживалась стражами с немецкими корнями, то есть все они были выходцами из некоторых европейских стран. Неважно, когда и при каком царе они появились на службе, нынче это всё круто аукнулось. Первая мировая война, потом Гражданская разборка, плюс интервенция, затем построение нового государства, стражам было нелегко исполнять свои прямые обязанности. Короткое перемирие вперемежку с бесчисленными репрессиями. Тут бы им затаиться, не мешать строить новую жизнь. Но не могут они просто ждать, пробуют помогать людям.

И опять наступает военное положение. Идет массовый отток населения на восток, а запад выстраивает новые порядки, выкорчевывая предыдущие ростки. Попасть в Россию в этот период? Это очень рискованно.

Сами понимаете, ещё не закончилась вторая мировая война, ещё ловили немецких шпионов и диверсантов, старым кадрам древнего ордена было очень туго. Стража то в армию заберут, на фронт отправят, то золото вышлют мыть или тайгу пилить по доносу. И пока он с этапа сбежит, чтобы вернуться, или с фронта дезертирует, это еще сколько времени пройдёт.

Так или иначе, появление немого инвалида на территории нужного района не вызвало особых подозрений. Документы ему выправили американские спецслужбы, к помощи которых пришлось вначале прибегнуть. Но потом Ник трезво поразмыслил и потерял вообще все документы, и правильно сделал. Американского шпиона тоже можно было поймать на мелочи. Так появился в областном центре молчаливый электромонтер, простой телефонист. Не сильно грамотный, но технику любил и мог любой аппарат отремонтировать, любую катушку перемотать. Сразу видно – не просто «ликбез» закончил, коль в руках всё спорится. Он много ходил и всегда всё внимательно слушал. Прослушивал на коммутаторе чужие разговоры. Документы он уже имел настоящие, правда, ответы на запросы «соответствующих органов» ещё не пришли, сказывается беспорядок военного положения. И вот однажды обнаружил странности в одном селе. А история эта началась вот каким образом.

* * *

После бомбежки обнаружили бывшие колхозники старое захоронение. И разворошили его, не побоялись кары небесной! Но ничего там особенного не нашли, так себе, одинокий гроб в хорошем состоянии. Решили пустить его на дрова. Решили, так и сделали. Выкинули останки покойника в грязь, даже не позаботились о нём. Время было суровое, холодное. А покойник оказался не простой. Полежал под дождём в луже денёк, а когда рядом молния ударила, то нечто случилось с ним. Вроде как согнуло его пополам! Сел в луже и голову повернул! А те, кто это видел издалека, разом перекрестились и бегом бросились в сторону деревни. Собрался народ, вернулись с кольями и топорами, но ничего не нашли. Вот отсюда и слухи потом пошли, кто что мог вспомнить или приврать!

Но нечистое потом происходить стало в той стороне, то ли этот покойник вернулся, то ли ещё что похуже, не понятно!

Следующим эпизодом можно считать показания пассажира грузового автомобиля. Провизор с водителем в кабине сидел. А дорога был долгая, припозднились. И видел он, как внезапно появилась тень перед капотом. Послышался удар. Тормозит водитель машину. Случился обыкновенный наезд, плохая видимость, морось и слякоть.

– Сиди, Дмитрич! А я погляжу, что там.

И вышел водитель оказать первую медицинскую помощь, да не вернулся. Провизор ждал его, ждал в кабине, решил выскочить, посмотреть, что там случилось? И нашел своего водителя уже с перерезанным горлом. Сам от ужаса криком изошелся и бросился бежать, прямо в дождь, не глядя. И так вёрст двенадцать до ближайшего населенного пункта бежал. Участковый милиционер с наганом всё место обшарил, ничего особенного не нашёл, взял провизора под арест, мало ли, что он с водителем не поделил.

Но странности продолжались. То корову уведут и кишки ей выпустят, то собака пропадет у сторожа. Люди и так боятся за ворота выйти, а тут и вообще страх да ужас для них наступил. Приезжали в деревню уполномоченные, долго пили с местными самогон, слушали их внимательно. А потом пошли, посмотрели место захоронения. Приказали с землей сравнять, но не помогло. Утром вышел один представитель за дом, нужду справить, так и не вернулся. Нашли, но мёртвого, с перерезанным горлом. Даже наган не успел достать из кармана. Что тут началось! Нагнали солдат с ближайшей воинской части, те прочесали окрестности, вернулись, никого не нашли. А где его искать? И самое главное, кого?

Приехал туда Ник, еле выбил у начальства отпускные. Мол, дальние родственники, нужно на три дня – туда попасть. Походил он, посмотрел всё кругом. Послушал, что старики говорят, а зацепиться не за что. Ведь больше ничего там не происходит. Так и уехал обратно в область. Стал серебро искать, чтобы пули сделать для охоты на этого монстра.

А жил Ник в частном доме и у молодой вдовы угол снимал. И дала она ему монисту с серебряными монетами ещё царской чеканки. Те, которые по десять, по пятнадцать копеек, как чешуйки висят. И стал Ник готовиться. Да не уследил, как сосед на него «телегу» накатал, донёс, что драгоценные металлы скупает. Приехали к нему уполномоченные, обыскали, нашли заготовки для отливки пуль, но оружия не обнаружили. Стали вести допрос с пристрастием. А через неделю отпустили, это вдова куда-то бегала, доказывала, что старые монеты попросила для неё переплавить, для блесны, мол, рыбу ловить. Поверили.

* * *

Следующий эпизод случился в другом селе, на ферме. Там утром рано все бабы собирались, следовало коров доить. А одна женщина так и не пришла, но жила тут, недалече. И сбегала соседка, узнать, что случилось. Возвращается вся в слезах, вой подняла на всю деревню. Сбежались соседи, а изба и стены все красные от крови. Не пожалел ирод ни детей, ни матери! Хоронить пришлось, лица под платком прятали. Опять уполномоченные налетели как вороны, а ничего найти не могут, хоть землю рой.

Приехал туда Ник, с оказией на телеге добрался. Походил по улице с лестницей раскладной, самодельной стремянкой, вроде как радиоточки отремонтировать. И походил по домам, понял, что изба последней жертвы без иконы была. Старикам показал на икону, мол, верьте, люди добрые, с нами святая сила, а сам крест положил, как положено. Ну, люди ему поверили, обошли все избы, все освятили святой водой, а сами о чужом человеке молчок, божий человек. Даже когда потом уполномоченный кулаком стучал по столешнице, когда страшно было от его ругани, о монтере никто слова не вспомнил.

Вроде всё улеглось, стали поговаривать, что это дезертир беспредельничает. И нашли такого. А когда обложили, живым не взяли, стрельнули в спину. А Ник тем временем нашел этого монстра, загнал его в лесную таёжку, обложил по всем правилам военного искусства. Из оружия у него был самострел, сработанный в виде лестницы. И одного выстрела в упор хватило, чтобы чудовище сбить с ног. А от серебряного лома убоя было мало, но удалось разорвать ему плоть. Присмотрелся, а это старуха древняя, еле живая, шипит на него, глазами сверкает. Сил у неё пока нету, плашмя на землю свалилась, пытается уползти. А уже вечер был, темно. Он страдалицу связал и костёр запалил, а сам слушает, что та ему скажет на прощание. Язык у неё был слишком древний, не понимает Ник таких, не учил никогда. Но латынь он понял, пора кончать. И только в костёр потащил, как бросилась эта тварь на него, щёлкнула клыками, впилась, не оторвёшь. Ник её пополам сломал и в костёр скинул. А сам рану перевязать хочет, но нечем. Спалил этот сруб лесной и ушел, к людям подался. Да понял в дороге, что заболел сильно.

Когда очнулся после сильного приступа, смотрит кругом, а он в сумасшедшем доме. Приняли его за свихнувшего, буйного, больного с белой горячкой. От яда вампира его уколами вылечили, отходили.

Так и закончилась эта трагическая история для населения. А Ника успели свои найти, не дали главврачу лекарствами сильными погубить его личность.

Глава восемнадцатая, в которой мы идем за поводырём и наблюдаем за его работой

Он шёл необутый, совершенно босиком, одетый в рваную хламиду за высоким человеком в шерстяном плаще – накидке с капюшоном. Поводырь держал конец верёвки в своих руках и не отпускал её ни на минуту. Он был молчаливым и имел привычку прятать своё лицо от полуденного зноя.

«Хотя, откуда я могу знать, что зной полуденный? Это совсем не так. Тут всё было не так, как в жизни, и была ли это ёще жизнь? Моя жизнь! Вот в чём вопрос».

Сивцов ещё раз оглянулся вокруг. Пустынный пейзаж, безлюдный и ужасно тоскливый.

«Сколько они шли?»

Сивцов боялся ошибиться.

«Наверное, целую вечность. Уж точно не один день. Казалось, что эта дорога была бесконечной. Даже не дорога, а некая мостовая, сложенная из огромных светлых голышей. Это точно не дорога, это некий тракт, совсем не предназначенный для ходьбы пешком или езды на любом транспорте».

Мысли крошились сухой пылью, забивали мозг, который следовало чем– то занять в пути. Ширина этой дороги порой достигала шести метров, а были места, где не было и трёх. В одном таком месте не хватало нескольких камней. Поводырь беспомощно оглянулся. Это случилось впервые, когда его что-то вывело из себя! Потом он показал рукой в сторону, там и лежали эти самые несколько камней, которых так, казалось, не хватало этому месту. Сивцов устало вытер лицо, выпрямился и пошёл за камнями. Его грудь болела, там что-то хлюпало, кровоточило, но, удивительно, совсем не мешало ему.

Он прошёл на расстояние вытянутой верёвки от поводыря, поднял камень и поволок его обратно. Третий камень был уже в крови. Сил у Сивцова не было. Он уже знал, что вырваться от поводыря почти невозможно. По крайней мере, сам ведущий веревку никогда не отпускал, а если бы Сивцов захотел бы скинуть петлю со своей шеи, то попытка сразу же закончилась бы неудачей.

Последние мгновения его жизни возвращались к нему и пугали своей яркостью, болью, безнадежностью. Казалось, что это шло постоянным потоком. Обрывки воспоминаний. Автомобиль босса, в котором Сивцов по воле рока оказался, был расстрелян из автоматического оружия. Два тупых удара в грудь. Люди в чёрных масках сменились людьми в белых масках. Он очнулся на миг в палате, а потом опять провалился, утонул в небытие. И это самое небытие было самым реальным для него кошмаром. Он шёл за поводырём уже не один день и не мог ничего с этим поделать. Странно, поводырь держал его, но делал это как-то нехотя, он даже не старался и казалось, что он вот-вот выпустит эту нетолстую верёвку из своих рук и Сивцов наконец-то будет свободен.

Обманчивая простота, поводырь даже если выпускал верёвку из одной руки, то она сама сразу оказывалась в другой его руке!

– Что тебе надо? – в который раз спрашивал его Сивцов.

– Тебе нужны деньги? Послушай, у меня есть деньги! Много денег! Отвечай! Не молчи!

А поводырь всё молчал, он никогда ничего не говорил Сивцову. И тот даже не слышал его голоса, но был бы рад получить любой, даже отрицательный ответ. Сил снять с себя петлю у него не было. Казалось, что это было равносильно снять с себя кожу или, скажем, вылезти из своего тела. А к такому повороту дел он пока не был готов. Вот камни легли на своё место, и остался последний из них. Сивцов вернулся на обочину.

«Но какой из них взять? Этот или тот? Какая разница, быстрее положу – быстрее пойдем! Стоп! Как быстрее пойдём? Куда он, собственно, идёт? Куда быстрее торопится? Куда собираемся идти?»

Он повернулся, сел на землю и запричитал:

– Что тебе от меня нужно? Я устал, я хочу есть. Я хочу обратно. Я хочу… – захлебнулся он в бессильных слезах. Поводырь смотрел на него безучастно.

– А жить хочешь? – проскрипел вдруг его голос. Сивцов с надеждой посмотрел на спутника.

– Жить хочешь?

Тот схватил вёрёвку в руки, закинул свою голову. Он стоял на коленях, умолял взглядом.

– Деньги? У меня много денег!

– Я старомоден, давно обхожусь без них, ладно, бери камень и пошли.

Сидоров с отчаянием взял камень и хотел уже раскроить спутнику голову, как увидел со своей стороны, что мостовая уложена черепами, ровными такими коробками.

– Где я? – с ужасом причитал Сивцов, камни стали давно обыкновенными булыжниками, а дорога – горбатой, бесконечной полосой в пустыне.

– Где я? – повторил Сивцов.

– Где я? – брезгливо повторил поводырь.

– Я в аду?

– В аду, – насмешливо вторил спутник, ему было явно скучно, хоть это оказалось таким обидным, но это уже не молчание.

– Встал. Пошёл.

– Ты обещал, что я буду жить!

– Я тебе ничего не обещал, я всего-навсего спросил, хочешь ли ты жить?

– Да, я хочу жить. Что нужно сделать?

– Пока ничего. Пошли.

– А если я никуда дальше не пойду? Что тогда?

Он сел с опаской на булыжник, теперь он знал, чем могут они быть на самом деле. Тут поводырь отвернулся от него, спрятал лицо в шерстяной свой кокон. Замер. Он явно никуда не торопился. Сивцов пытался понять, куда он попал, с чем можно сравнить его положение. Сон. Дорога.

«Что это, завершение, итог жизни?»

Грудь болела от несуществующей боли. Ничего на коже уже не было. Это были фантомные какие-то боли, ощущения. Он понял.

«Он спит! Да, он спит, и ему всё это снится. Вот придёт медсестра в палату, откроет шторы, и он проснётся! Уже, наверное, и пули вытащили, операция прошла. Осталось проснуться».

Он закрывал глаза. Открывал их, но ничего не менялось. Он оставался на своем месте, на шее свободно болтается петля, на теле – рвань, ноги разбиты, всё болит и ноет, хочется ссать, пить, есть.

Тут он отвернулся и освободил свой мочевой пузырь, стараясь не брызгаться. Но ничего не получилось, несколько капель оросили дорогу.

«Никакого уважения!»

Что за наваждение? На миг Сивцову показалось, что лицо спутника похоже на облик его школьного учителя. Тот имел привычку вечно всё высмеивать, обвинял молодое поколение в неуважении и непочтении.

«А как их можно уважать? До чего страну довели?»

И сам себе ответил:

«До ручки!».

Он сам не заметил, как встрял в этот разговор с учителем. А между тем спутник и рта не раскрыл.

Где-то в другом мире и в другом пространстве взрослый Сивцов и старый преподаватель по математике вели спор. Один яростно обвинял молодых в нежелании что-то делать, что-то совершать. Сидоров, наоборот, проклинал стариков за то, что те натворили, так сказать, «выше крыши!»

Вспомнил вдруг «крышу». Вспомнил, как Паша Северный вытащил его из очередной «дыры», дал работу. Как наконец-то появились деньги. Что– то вечно мешало ему, но он старался этого не замечать. Его работа заключалась в точной оценке вещей.

Ломбард. Сначала он оценивал предметы старины, имелось у него некоторое восприятие художественных изделий. Затем многое другое.

Осмотрев вещь, он выписывал чеки, по которым можно было получить клиенту деньги. Он никогда не ошибался, знал точно, сколько нужно предложить владельцу антиквариата, чтобы тот повёлся и отдал на хранение свою драгоценность или предмет искусства.

Преподаватель называл его ростовщиком, ехидно спрашивал, кто это его научил людей обманывать? Ведь в школе этому не учат?

– В жизни учат! – оборвал он.

За очень короткий срок он смог сколотить себе приличную «кубышку», так, по крайней мере, он сам считал. Нет, он не обманывал своего работодателя, как впрочем, и клиентов. Просто процентные ставки порой были огромны. Ведь приходилось оценивать и земельные участки, и имущество, и новые машины. Порой всё происходило чисто номинально. Предметы переходили в другие руки за долги, за услуги, и следовало сделать такую сделку «прозрачной» по отношению к закону. Тогда ему тоже «капали» деньги, и он был доволен.

«Жизнь научила!»

– Пошли!

Эти слова как бы вытащили Сивцова из ниоткуда в это самое никуда!

– Пошли!

Он вдруг рванул, скинул с шеи петлю и побежал обратно, потом опомнился и свернул с дороги, прочь. И заблудился. А ведь успел сделать только несколько шагов. Вокруг ещё было пусто, дальше шло некое подобие тумана. Ему стало вдруг не хватать воздуха в груди. Издалека послышался странный шум, пустое раньше место стало заполняться людьми. Сначала он даже обрадовался, стал прыгать на месте. Люди – это, наверное, хорошо, они помогут, они не могут не помочь ему. Пригляделся, и ужаснулся.

Они все были слепые, безумные. И казалось, что все искали только его, Сивцова. Он понял, что никто ему не поможет и стал искать эту самую дорогу обратно, но не мог найти.

Люди перешептывались. Они двигались как-то странно, двигались синхронно и как-то боком, он мог слышать их слова где-то в своих мозгах. Каждое их слово, как шум, как гудение, как сопровождающий звуковой фон. Рой пчёл.

Ему стало страшно. Это был ничем необъяснимый ужас. Вот, сейчас его схватят, нет, не съедят, конечно, но схватят! Это уже было само по себе страшно, как увязнуть в плотной толпе слепых!

«Зачем он только снял эту самую петлю? Ведь знал, что этого делать не стоит. Хотел проверить! Допроверялся, вот ведь!»

«А кто ему сказал, что её нельзя снять? Поводырь ничего не говорил. Где он сейчас этот чёртов поводырь?»

Сивцов оглянулся, боясь даже подумать, может быть, слепые слышат и его мысли. Вдруг в воздухе послышался свист, и через толпу людей к нему устремился аркан, его счастливая веревка! Он её узнал и принял как родную. Но её не хватало, она была недостаточно длинной. Она пошевелилась, чтобы вернуться обратно.

Тогда он сам рванул в ту сторону. Он толкал слепых в сторону, с криками, типа посторонитесь, не мешайте, извините, пожалуйста, я спешу. Вот он уже держит веревку, это ему удалось. Слепые на это время замолкли, им следовало понять, что происходит. Лица с пустыми глазами как восковые маски они повернули в сторону посторонних звуков. Это где-то что-то громко упало, ухнуло, раскололось воздушной волной.

Сивцов пробирался через ряды, но его уже не искали. Тревожный звук сковал толпу. Слепые заткнули уши, рухнули на землю. Вот она, дорога. Поводырь невозмутимо держал конец его веревки. Он повернулся, в другой руке у него был металлический свисток.

Тогда он ничего не произнёс, и Сивцов вдруг понял, что мог запросто потеряться там, на том месте на несколько столетий. Бродить среди толпы слепых и ещё непонятно, когда это всё закончится. Дальше он и подумать боялся, что «пока это всё», он не знал.

– Я хочу есть!

Поводырь достал из заплечной сумки кусок хлеба, отломил немного, протянул ему, а сам даже не притронулся. Он никогда не ел, так уже было. Остатки хлеба он бережно завернул в тряпицу и уложил аккуратно обратно.

Сивцов съел, жадно проглотил крохи с ладони. Казалось, что ничего не было вкуснее этой горбушки. Вообще Сивцов не знал ни блокадного голода, ни послевоенной разрухи, для этого он был слишком молод. Такие тяготы и лишения его не коснулись. Вкус хлеба сам по себе был очевидным, настоящим, таким реальным. Когда клейкий, темный хлеб смешивался со слюной, его можно было не просто есть, жевать, а наслаждаться каждым кусочком. Он даже спасибо не говорил, забыл, наверное. Они пошли дальше.

Деньги! Они у него появились не сразу. Продал грамотно пару участков земли для одних, потом для других. Это разорялись бывшие колхозы, дачные товарищества. Процент от каждой сделки шел и ему, Сивцову! Теперь он мог бы отдыхать за рубежом, скажем, на Кипре.

«Вы уже отдыхали на Кипре?»

Сивцов так и не выбрался, всё медлил, чего-то ждал. Или ему оказалось этого не нужно. Он закрылся в своем удобном футляре и ничего не желал знать. А рядом разорялись фирмы, рушились связи, ломались отношения. Он продолжал свою деятельность, лицензия у него имелась, не хуже государственного нотариуса.

Уже давно нет Паши Северного, нет его правой руки Чемпиона. Похоронили Лёнчика! Его провожали в закрытом гробу. Какой ужас!

«Это же надо? Столько месяцев его найти не могли, так и пролежал бы в колодце!»

А бухгалтер как пропал? Его словно корова языком слизала. А фирма оставалась на плаву. Вот и Джокер пропал, а какая за ним сила была!

Теперь хозяином стал мэр города. Конечно, это на него устроили засаду отморозки. Вчерашний день! Расстрелять машину из автоматов.

Сивцов был случайным попутчиком, он не должен был находиться в этом автомобиле. Или не случайным и это его конец?

Сазонов

Сегодня подразделение бывшего полковника Сазонова насчитывало больше пятнадцати человек. И с того момента когда он покинул Холдинг «Молодые генералы» и обещал не приближаться к захоронению Птицы, прошло немало времени.

Если вы думаете, что ему некуда было податься, то глубоко ошибаетесь. С его связями в боевом братстве, с его деньгами и оружейным складом, он спокойно выправил себе новые документы и выполнял различные щекотливые задания богатых клиентов. Так, например, ему пришлось отбиваться от атак движения «Гринпис», которым заказали сорвать добычу нефти с нефтяной скважины на одном из очень заманчивых участков моря. И как только конкуренты поняли тщетность своих попыток, то отозвали «зеленых». Усиление сняли.

Очень длительной командировкой обернулась охрана одного нежелательного родственника президента стран содружества. Тому не напрасно казалось, что жизнь его находится в опасности, после того как он развелся с дочерью влиятельного человека. Все попытки покушения были предотвращены, как и попытки синусита. Клиент был на гране нервного расстройства, он по-прежнему любил свою бывшую жену, но многим не устраивал тестя. Обиды этот человек не прощал. Положение было очень трагичным, ведь его могли убить просто так, сделав тем самым приятное стареющему политическому лидеру.