Текст книги "Портрет рассказчика"

«Шинель»

Ярлык маленького человека намертво пристал к Башмачкину. По всем формальным признакам он действительно полнейший неудачник. Образ жизни Акакия Акакиевича не соответствует тому, что входит в общепринятое представление об успехе. Он занимает одну из низших должностей в департаменте, и у него нет перспектив продвижения по службе. Он мало зарабатывает и часто нуждается, его не уважают коллеги по работе и, наконец, у него нет ни семьи, ни друзей. Более того, Гоголь дает понять, что в своих проблемах Башмачкин виноват сам. Он не способен выполнить простейшие действия, требуемые от чиновника: составить несложный документ, внеся в исходный вариант текста небольшие изменения, он не отличается коммуникабельностью и часто производит впечатление ущербного человека. Действительно, кого же еще ему винить в собственных бедах, как не себя самого? Странно в этой повести только одно: зачем Гоголь настолько сгустил краски, почему он так беспощаден к своему персонажу?

Разгадка в том, что Гоголь ведет игру с читателем, навязывая ему поверхностную и обманчивую трактовку образа Башмачкина. На самом же деле текст Гоголя не дает достаточных оснований считать Акакия Акакиевича маленьким, незначительным человеком и обычным чиновником. В повести можно найти многочисленные указания автора к другому прочтению, где Акакий Акакиевич предстает профессионалом: мастером каллиграфии, творцом и перфекционистом, добившимся совершенства в своем искусстве. Авторский замысел произведения построен на противоречии основной идеи повести ее общему контексту, который подталкивает читателя к представлению о ничтожности Акакия Акакиевича, чему в немалой степени способствуют распространенные стереотипы восприятия.

Представление о ничтожности Акакия Акакиевича созданное рассказчиком исключительно средствами контекста, направляет восприятие читателя в ложное русло косвенными и субъективными оценками в повествовании, насмешливой интонацией рассказчика, презрительным отношением к Башмачкину других персонажей, наконец, нелепыми ситуациями, в которые попадает главный герой. Вместе с тем, основная авторская идея о Башмачкине как мастере каллиграфии, выраженная в нескольких ключевых предложениях приглушенно и скрыто, не привлекает внимания, и ее восприятие на фоне яркого, но ложного контекста требует от читателя значительных усилий. «Шинель» – интересный пример того, как сильно контекст произведения влияет на трактовку его основной идеи. Противоречие контекста основной идее не позволяет трактовать произведение однозначно, поскольку профессионал не может быть маленьким человеком ни при каких обстоятельствах.

Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным…

Рассказчик не сообщает точных сведений о возрасте Башмачкина, но из описания следует, что Акакий Акакиевич уже далеко не молод. Он средних лет, с морщинами, нездоровым цветом лица и довольно невзрачной внешностью. Позднее, ближе к финалу сообщается, что Акакий Акакиевич был человеком в летах.

Что касается до чина… то он был то, что называют вечный титулярный советник.

Титулярный советник – IX гражданский чин по «Табели о рангах», которому соответствует звание штабс-капитана пехоты. Чин не давал право на потомственное дворянство, на гражданской государственной службе выходцы из низов обычно заканчивали карьеру в этом чине.

И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки.

Акакий Акакиевич происходил из очень небогатой семьи, вынужденной экономить, поэтому он вряд ли мог получить хорошее образование, выходившее за рамки общедоступного.

Таким образом и произошел Акакий Акакиевич.

Как следует из описания процедуры выбора имени для новорожденного, люди из его ближайшего окружения не отличались высокой культурой или большой эрудицией, а значит, не могли привить ему то, чем сами не обладали.

Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.

Здесь и далее до слов: «Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год…» Гоголь играет с читателем и, используя насмешливый тон и отстраненную манеру повествования рассказчика, создает обманчивый контекст, принижающий Башмачкина.

Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма…

Башмачкин служил в одном и том же департаменте много лет, однако по карьерной лестнице он не продвинулся.

В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него… Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав… что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах.

Башмачкин не пользовался уважением коллег по службе.

И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее.

Башмачкин отличался трудолюбием и не отлынивал от работы. Гоголь здесь быстро меняет интонацию с насмешливой на более серьезную и ставит акцент на слове «брал», повторяя его в двух последовательных предложениях.

Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории, … сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме.

Акакий Акакиевич действительно не замечал происходящего. Искусство каллиграфии, доведенное до совершенства, требует абсолютной концентрации внимания и полной сосредоточенности. Башмачкин не реагировал на внешние раздражители, поскольку в состоянии сосредоточенности в его сознании не оставалось места для посторонних мыслей. Способность к сосредоточенности такой степени возможна только в результате целенаправленного упорного и многолетнего труда. Гоголь также дает понять, что концентрация внимания и полное отстранение от создаваемых помех позволяли Башмачкину не допускать ошибок. При этом Гоголь несколько лукавит, ведь, как станет ясно в дальнейшем, чистописание не было основным достоинством Башмачкина.

Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»

Если Башмачкину мешали слишком сильно, он просил только об одном: не отвлекать его от занятий. Он не предпринимал никаких попыток наказать обидчиков, пожаловаться на них или каким-то образом защитить себя. Важно отметить, что такое отношение к окружающим на службе было следствием глубочайшей сосредоточенности, при котором внешние помехи любого рода переставали существовать для Башмачкина.

Мотивация Акакия Акакиевича к самозабвенному труду никак не связана с карьерой. Он приходил в департамент вовсе не с целью продвинуться по службе, снискать почет или утвердиться в коллективе. Башмачкина можно считать чиновником только по формальному признаку – месту ежедневного посещения департамента. Карьерный рост, равно как и стремление к сопутствующим карьере материальным благам, не были его целью. По сути, он был сам по себе, вне системы установившихся общественных ценностей и отношений. Однако в глазах коллег по департаменту Башмачкин выглядел ущербным, жалким и смешным.

В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде.

Гоголь использует сложносочиненное предложение, в котором первая часть «В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость» создает ложный контекст и указывает на ущербность Башмачкина, а последняя часть опровергает контекст и содержит подсказку: «…все переменилось перед ним и показалось в другом виде». Своей подсказкой Гоголь дает понять, что бессилие и ущербность Башмачкина в действительности мнимые, а первое впечатление о главном персонаже повести может быть обманчивым.

Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, – нет, он служил с любовью.

Гоголь снова лукавит. Должность, сама по себе, не имела для Акакия Акакиевича никакого значения. Отношение Башмачкина к работе нельзя отождествлять с обычным должностным рвением, желанием выслужиться и сделать себе карьеру.

Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его.

Б. М. Эйхенбаум в статье «Как сделана „Шинель“ Гоголя» пишет: «Душевный мир Акакия Акакиевича (если только позволительно такое выражение) – не ничтожный (это привнесли наши наивные и чувствительные историки литературы, загипнотизированные Белинским), а фантастически-замкнутый, свой: „Там, в этом переписывании, ему виделся какой-то свой разнообразный (!) и приятный мир… Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало“. В этом мире – свои законы, свои пропорции».

В словах Гоголя о разнообразном и приятном мире Акакия Акакиевича нет никакого преувеличения. Мир каллиграфии весьма узок, но при этом действительно разнообразен. Пропорции букв, закругления, толщина линий, наклоны, интервалы, соединения, дополнительные элементы и многое другое делают возможным бесчисленное множество разных вариантов написания и создания бесконечного числа новых стилей, даже в рамках формальных требований к оформлению текста, которые наверняка были в департаменте, куда приходил Акакий Акакиевич. Профессионализм и совершенство в каллиграфии, как и в любом другом деле, требуют непрерывных упражнений при высочайшей концентрации внимания, поэтому Акакий Акакиевич занимался ею постоянно: на своем рабочем месте, ни на кого не обращая внимания и не делая различий между бумагами, которые ему подсовывали, по дороге в департамент и домой, мысленно прорабатывая варианты написания букв, а также дома в свое свободное время. Акакий Акакиевич занимался творчеством и жил в разнообразном мире, который приносил ему самые настоящие наслаждения, и оттого был приятным.

Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу.

И сразу же Гоголь прибегает к маскировке, отвлекая внимание читателя. Он резко меняет тон рассказчика от искреннего к насмешливому, и мы опять смотрим на Башмачкина глазами его недоброжелательных коллег.

Один директор… приказал дать ему что-нибудь поважнее… Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь».

Гоголь продолжает игру с читателем, показывая ему того ущербного Башмачкина, каким его видят в департаменте. В действительности Башмачкин физически не мог заниматься одновременно каллиграфией и грамматикой, даже самой простейшей, что, однако, никак нельзя считать признаком ущербности. Глубокая сосредоточенность и строгая умственная дисциплина не позволяли ему отвлекаться во время работы или быстро переключать внимание на решение других задач.

Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице… Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на средине улицы.

Гоголь снова отвлекает внимание читателя тем же приемом. Сначала он дает подсказку и открыто восхищается Башмачкиным («свои чистые, ровным почерком выписанные строки»), но потом сразу же приглашает посмеяться над Акакием Акакиевичем, попавшим в нелепую ситуацию. Этим смехом Гоголь также маскирует очень важное для дальнейших событий качество Башмачкина – его неспособность отвлекаться от своего единственного и основного занятия, доминанты. До появления проблемы шинели, доминантой в сознании Акакия Акакиевича была каллиграфия.

Гоголь использует два основных приема для отвлечения внимания читателя от основной идеи повести. Во-первых, смех по поводу нелепых ситуаций, в которые автор ставит своего героя. Во-вторых, грамматические конструкции из длинных сложносочиненных предложений, где подсказки и ключи скрыты за смысловыми блоками, создающими ложный контекст. Текст Гоголя требует работы и внимания читателя, равно как и детального анализа, свободного от личных мнений и оценок исследователей.

Приходя домой… вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу.

Предложение об адресе «новому или важному лицу» – одно из ключевых в понимании авторского замысла. Весьма распространенной ошибкой в интерпретации повести является трактовка слов «важному лицу» как признака чинопочитания Акакия Акакиевича и его ограниченности. На самом же деле центральное место в этой фразе принадлежит слову «новому», а слово «важному» не несет в ней большой смысловой нагрузки, ведь неважным лицам адресов не пишут.

Предназначенный новому лицу, какому-нибудь большому начальнику другого ведомства, то есть исходящий из департамента адрес – обращение по торжественному случаю, в отличие от обычных служебных бумаг для внутреннего обращения, допускал большую свободу оформления текста, обязательно требовал парадность и пышность начертания, не принятые во внутренних циркулярах, давал возможность Башмачкину развернуться как творцу и художнику, показать все лучшее, что он умеет. Вариант этого адреса для себя, который никто не увидит, позволял ему поэкспериментировать, попробовать что-то новое в своем творчестве. При этом смысл адреса и его слог не имели для Башмачкина никакого значения. Гоголь показал здесь Акакия Акакиевича в процессе творческих поисков, в его творческой мастерской.

Таким образом, медленная динамика повести в ее начале связана с постепенной трансформацией художественного образа главного персонажа: у невзрачного прилежного и трудолюбивого чиновника для переписывания без карьерных амбиций обнаруживается способность достигать высочайшей степени концентрации внимания, а само переписывание превращается в творчество и искусство, разновидность графики, какой является каллиграфия. Тема каллиграфии и творчества была начата ранее словами «Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир», и дополнена затем: «Но Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки».

Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо… Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению. Башмачкин удивительно цельный и счастливый человек, его не донимают мелочные страсти и желания. В отличие от обычных чиновников, он не страдает от того, что ему приходится проводить большую часть времени в присутствии, поэтому он не делит время на служебное и собственное. Все его время принадлежит каллиграфии. Каллиграфия для него – не обязательная работа, а ниша существования, стиль жизни. Гоголь подчеркивает цельность Башмачкина, используя контрастное описание праздного и суетного досуга чиновников и досуга Башмачкина, посвященного каллиграфии.

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в год…

Начиная с этого предложения тональность и динамика повести меняются. Гоголь закончил формирование художественного образа Башмачкина и контекста, ирония уступает место более серьезной интонации. Появляется проблема шинели и ускоренная динамика повести теперь связана не только с быстрой трансформацией главного персонажа, но и с неизбежными событиями, которые приводят повествование к закономерному трагическому финалу.

Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.

Занимаясь всю жизнь каллиграфией, не имея поводов для бесед и собеседников, Акакий Акакиевич сформировался как замкнутый человек, не обладающий развитыми навыками устной речи.

…вместо того чтобы идти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не подозревая…

Известие о том, что его старая шинель пришла в полную негодность и ремонту более не подлежит, стало шоком для Башмачкина. Проблема шинели моментально превратилась в новую доминанту, вытеснив прежнюю – каллиграфию. Повторилась ситуация с потерей ориентации, только в этом случае Башмачкин занят мыслями о шинели. Шинель, принадлежность того мира, к которому Акакий Акакиевич не принадлежал и к которому не был приспособлен, выбила его из привычной ниши существования, разнообразного и приятного мира каллиграфии.

Размышления об этом чуть не навели на него рассеянности. Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул «ух!» и перекрестился.

Даже приняв решение о новой шинели, примирившись с предстоящими расходами и лишениями, Башмачкин все равно не может вернуться в состояние прежней сосредоточенности. Сейчас он работает механически, только за счет своего опыта, его внимание и мысли уже не в работе. Ситуация, когда он едва не допустил ошибку, была, вероятно, чрезвычайной в его многолетней практике.

Повесть содержит несколько вертикальных связок, важных для понимания метаморфозы, произошедшей с Акакием Акакиевичем после появления проблемы шинели. Одна их них проходит от слов «Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки» к более ранним словам: «среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме».

В продолжении каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели… Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. … Купили сукна очень хорошего – и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки примеряться к ценам.

Фатальный исход повести предопределен тем, что Акакий Акакиевич позволил шинели стать хозяйкой его мыслей и желаний на целых шесть месяцев, даже после того, как потеплело и необходимость в ней отпала. Учащенное сердцебиение – признак переживания и эмоциональной вовлеченности указывает, что шинель превратилась для Башмачкина в предмет исключительной и преувеличенной важности.

Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечах его новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннего удовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо.

Новая шинель стала для Башмачкина статусным предметом, и это свойство, оказалось, может быть не менее важным, чем ее способность защищать от холода. Башмачкин превратился в одного из тех людей, чья самооценка определяется вещами, которыми они обладают, а не делами, которые они делают.

Дороги он не приметил вовсе и очутился вдруг в департаменте…

Башмачкин в третий раз идет, не разбирая дороги. Способность сосредотачиваться до самозабвения и здесь проявила себя. Только теперь его мысли целиком заняты шинелью, а не каллиграфией.

Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели. …вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница!

Сейчас Башмачкин впервые озабочен тем, как выглядит в глазах окружающих, и у него появляются тщеславные мысли.

Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока не потемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышел на улицу.

Каллиграфия окончательно отступила. Из смысла существования и главного дела она превратилась в служебную обязанность. Ее место заняла шинель. Теперь Башмачкин считает важным прогулку по улице в шинели, в гости к тем самым чиновникам, которые раньше издевались над ним в департаменте.

Другая вертикальная связка в повести проходит от слов «Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели» к словам «…вставал из-за стола, вынимал баночку с чернилами и переписывал бумаги, принесенные на дом».

…на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречались ваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченными гвоздочками, – напротив, все попадались лихачи в малиновых бархатных шапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу, визжа колесами по снегу, кареты с убранными козлами. Акакий Акакиевич глядел на все это, как на новость.

Еще одна вертикальная связка в повести идет от слов «Акакий Акакиевич глядел на все это, как на новость» к словам «Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице…». Башмачкин в новой шинели стал замечать многочисленные мелкие подробности в окружающей его на улице жизни, до которых раньше ему не было дела. Он внезапно оказался в ином мире.

Все это: шум, говор и толпа людей, – все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою… и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно…

Этот мир показался Акакию Акакиевичу непонятным, неуютным, чужим и скучным.

Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал.

А еще этот мир оказался враждебным и жестоким к нему.

Когда же рассказал он, в чем дело, она всплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, что квартальный надует…

Город делился на районы или части, а те, в свою очередь, на кварталы. Ранее существовавшая полицейская должность квартального соответствует современной должности участкового милиционера, а частного – должности начальника районного отделения милиции.

…а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и сносясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело. Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Какая именно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сих пор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, еще значительнейшими. Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное. Впрочем, он старался усилить значительность многими другими средствами…

Гоголь создает художественную иллюзию изменения масштаба. В семи предложениях он использует слово «значительный» и его производные 12 раз с небольшими интервалами. Многократными близкими повторами Гоголь запутывает читателя и добивается того, что значительность и незначительность оказываются относительными и общий масштаб чиновников, прежде всего наиболее важных из них, становится ничтожным, а на их фоне маленький Акакий Акакиевич вырастает в заметную фигуру.

На другой же день обнаружилась у него сильная горячка.

Башмачкин не может и, по-видимому, не пытается вернуть прежнее состояние спокойной сосредоточенности. В переживаниях он совершает ряд бесполезных суетливых действий, которые приводят его к гибели.

По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели…

Финал повести – это закономерное и полное уничтожение шинелью Башмачкина, – мастера каллиграфии. Человек, который бескорыстно служил идее каллиграфии как искусства, раздавлен миром материальных ценностей. Даже после смерти его призрак не успокоился, а принялся мелко мстить. Важно отметить, что Акакий Акакиевич ходил к разным полицейским чинам вовсе не в попытке добиться справедливости. Он просил не о возмездии преступникам, а о том, чтобы получить обратно свою шинель. Он переживал не о том, что его ударили и тем самым обидели или оскорбили, а о том, что его шинели больше нет. Именно потому срывание шинелей с прохожих выглядит как обычная мелкая месть всем без разбора за свою утраченную шинель и перенесенные страдания, но не как мотив социального протеста или торжества справедливости. «…Не похлопотал о моей, да еще и распек, – отдавай же теперь свою!» – это мотив мести, а не социального протеста. Трудно представить, как еще мог бы отомстить обидчикам призрак Башмачкина. Имя Акакий значит «незлобивый», «не делающий зла». И уж тем более Акакий Акакиевич, стаскивающий верхнюю одежду с прохожих – самое большее, что он может, – выглядит в высшей степени карикатурно в качестве прообраза революционера, каким его пыталась представить прогрессивная критика.

Таким образом, появление проблемы шинели привело к утрате Башмачкиным его разнообразного и приятного мира творчества и каллиграфии. Акакий Акакиевич не приобрел ничего взамен, и смерть настигла его вполне закономерно. Башмачкин в качестве призрака в финале не несет позитивной нагрузки, повесть заканчивается на минорной ноте.

…и на другой день уже на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее.

Последнее указание Гоголя на мастерство Башмачкина в каллиграфии. Замена Акакия Акакиевича на обычного чиновника получилась неравноценной.