Текст книги "Дураки и прочие Легенды"

Дураки и прочие Легенды
Игорь Станиславович Буторин

© Игорь Станиславович Буторин, 2023

ISBN 978-5-0055-1939-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маленькая сага

1

В семье ее называли Бабуня. Она всегда была худенькой, с мягким изрезанным морщинами лицом и с легкой улыбкой у рта.

Родом она была с Дона. Там же в начале прошлого века вышла замуж за лихого казака Саенко, тот отличался орлиным профилем и буйным нравом. Она же всегда была веселушка, любительница поплясать и попеть. А муж ревновал и дрался. Сначала метелил тех, кто посмел глянуть на его жену, потом с той же жестокость бил Бабуню. Отбил все что можно и нельзя, поэтому у них не было детей.

Когда на Дон пришли большевики, Саенко перебрались в Полтаву. Поставили хату-мазанку на берегу речки Тарапунька. Саенко плотничал, в этом деле не было ему равных мастеров, а она пошла работать прислугой в состоятельную еврейскую семью Карпманов.

– Кать, ты капусту накрыла?

– Накрыла, хозяйка, накрыла.

– Чем?

– Беркиными штанами.

– Так они ж сраные!

– Так я вывернула.

– Так, так, дочка, я люблю чистота.

Однажды в хату Саенко постучалась цыганка с младенцем на руках. Бабуня напоила и накормила ее, а та, когда хозяйка отвлеклась, вдруг исчезла, оставив младенчика на хозяйской кровати. Так у Саенко появилась дочка Евдокия или просто Дуся – моя бабушка.

Говорят, что в то же время в Тарапуньке нашли еще одного младенца – мальчика. Легенда гласит, что нагуляла цыганка близнецов от хохла. Барон приказал, чтоб избавилась от чужой для вечных бродяг крови. Мальчика она утопила, а девочку не смогла и оставила в бездетной семье Саенко.

Другая не менее душещипательная версия предполагает, что дочь Цили Карпман Софа, жившие на той же Исторической улице, что и Саенко, принесла в подоле плод юношеской любви. Циля, намереваясь выгодно выдать свою дочь замуж, а с приплодом это предприятие становилось невыполнимым, и она отдала девочку Саенкам, а Софу отправила к родственникам в Киев. Поговаривают, что старая Циля частенько называла подрастающую Евдокию Саенко дочкой и всегда дарила гостинцы, а порой и подкидывала Бабуне деньжат. Хотя, эта версия мне кажется маловероятной. Какая еврейская семья отдаст дитя, хоть и незаконнорождённое, в чужой дом.

Одним словом, кто был кровными родителями моей бабушки неизвестно, вырастили ее Бабуня и ее буйный муж Саенко.

Драться Саенко не переставал никогда и однажды в пьяной потасовке убил человека. Его посадили, а когда он вышел, то стал просто лютым. Засела в его сердце ненависть к суду в частности и Советской власти вообще. По этой злобе однажды он сжёг в печке свой и бабунин паспорта.

Бабуня все так же работала в услужении у Карпманов, а Саенко брал частные заказы по столярному и плотницкому ремеслу. Кормил и огород, плавно сбегавший от хаты к Тарапуньке.

Дуся выросла и превратилась в красавицу-дивчину с яркими огромными глазами и ослепительной улыбкой. Такую ее и сосватал моряк черноморского флота Василий Сидоров. Сосватал и увез в Петропавловск Камчатский, куда получил служебное назначение. Через три года началась война.

Дед Саенко просто ушел из дома и пропал навсегда. Бабуня осталась одна. В Петропавловске Камчатском в семье Сидоровых уже подрастала дочь Рая, названная так в честь сестры Василия Сидорова. Ей было суждено стать моей мамой.

Всю оккупацию Полтавы Бабуня прожила на своей Исторической улице, в той же мазанке. Она видела, как гитлеровцы забирали соседей за помощь партизанам, и даже знала, кто на них доносил. Все на Исторической знали доносчика. Видела, как старуху Цилю Карпман выволокли из дома и увезли на окраину Полтавы, где, как в киевском Бабьем яру, фашисты расстреливали евреев. Плакала и боялась вместе со всеми. Голодала и выживала, как могла.

– Бабка, яйки, млеко, давай!

Дала, что было в хате, с присказкой в спину: «Щоб тебе розірвало!»

Фриц съел и заметил: «Вишь, бабка, не разирвалё!»

Не спала несколько ночей, опасаясь, что фашист вернется и спалит хату. Не вернулся. Вернулась Красная армия.

2

В Петропавловске родился и брат мамы дядя Валера.

Что произошло между Василием и Евдокией Сидоровыми я не знаю. Только в сорок пятом, бабушка с двумя детьми отправилась в обратный путь в Полтаву. Добирались месяц. Не голодали, потому что в дорогу Василий дал отставной жене с детьми бочонок красной икры, ее и продавали на остановках, чтобы купить хлеб, молоко и другую снедь.

Полтава стояла разрушенная. Нетронутой осталась хата на Исторической. Стали жить вчетвером. Работала только Евдокия, у Бабуни не было паспорта, и она занималась огородом и воспитанием Раи и Валеры.

Однажды ночью лихие люди на глазах семьи Саенко разобрали на дрова их сарай. Женщины сидели и боялись выйти воспротивиться мародёрству. Разбирали сарай соседи с улицы Исторической.

В это же время бабушка родила еще одного сына – дядю Толю.

Времена были тяжелые, голодные. Спасал огород, и все что попадало под бабунину руку.

– Мама, пока тебя не было дома, Бабуня из собачки суп сварила…

А потом отменили хлебные карточки. Тогда бабушка принесла домой несколько буханок и долго плакала, пока ее дети вволю наедались хлебом.

Ребятам в школу давали хлеб с повидлом, сваренным без сахара. Ели в сторонке, чтобы не засмеивали одноклассники, у которых бутерброды были с маслом или салом.

– Валерка, коли на тебе училка лається, ти з нею не сперечайся. Вчителі мати щотижня в школу викликають

– Бабуня, так она ко мне привязывается.

– Не сперечайся, я кажу. Ти краще їй під партою фіги показуй і мовчи.

Рая превратилась в нескладного подростка. Была стеснительна до патологии… из-за бедности. Платок в латках, как и бабунино пальтецо, купленное еще до войны. Да и ребятня известная своей жестокостью часто задирала и высмеивала ее ветхое одеяние, чем еще больше загоняли подростка в страдания.

Однажды, когда она бежала вниз по школьной лестнице, какой-то парень дернул ее за косу. Она упала и сломала позвоночник.

Когда бабушка везла дочь к Крым на лечение, та закрывала лицо, стараясь вжаться в инвалидную коляску, чтобы никто не видел ее немощь. Снова было очень стыдно, до слез.

Время шло. Рая из гадкого утенка превратилась в красивую статную девушку. Брат Валера поступил с полтавское военное училище. Анатолий учился в школе. Бабушка работала в военкомате. Бабуня, как обычно – на хозяйстве. Жили все там же в мазанке на берегу Тарапуньки.

Однажды на танцы заглянули матросы Тихоокеанского флота, в Полтаве у них проходили сборы перед Всесоюзными соревнованиями по легкой атлетике. Вот там, один моряк и увидел огромные глаза Раисы, устремленные на бравых матросов. Так отец познакомился с мамой.

Служить ему оставалось недолго и из Владивостока он заехал в Полтаву – жениться. После свадьбы уже с молодой женой они вернулись на родину отца в Тюмень.

Жили все вместе в комнате в коммунальной квартире в Андреевском доме, что располагался, как раз напротив тюменского вокзала. Папина мама – моя вторая бабушка Вера, его сестра Люба и теперь еще отец с мамой. Младший брат отца Игорь уже учился в институте в Томске.

Бабушка Вера учила невестку ходить в валенках, с непривычки она запиналась и падала. Отцова сестра – тетя Люба знакомила хохлушку с другими премудростями выживания в Сибири – как ездить на крыше вагона в лес за грибами, да и вообще, как и что собирать в тайге. Опять же научила печь шанежки.

Отец решил поступать в омский медицинский институт, а я уже не на шутку собрался появиться на свет Божий. Было решено, что этот свет я должен увидеть в Полтаве. Поэтому из роддома меня принесли в мазанку на улице Исторической. Имя дали в честь папиного брата.

Отец уже учился, и мама через некоторое время после моего рождения уехала к нему.

– Нехай дитина поки тут поживе, а то у вас в Сибіру дуже холодно.

Спать я не давал никому. Это ночью. А днем, обложенный подушками, я смотрел на суету Бабуни и мне там было хорошо. Было здорово топтаться по глине, когда надо было ее подготовить для обмазки стен. Было интересно вместе с Бабуней прятаться от грозы под кроватью. Тиранить своей любовью кошку и гладить собаку, обитавших во дворе. Есть абрикосы и груши со сливами, которые в изобилии лежали под деревьями в саду. Бабуня позволяла мне все, твердо веря, что для «дитины всяка порошинка – вітамінка».

Однажды я сильно простудился и у бабушки был шок. Как же так – не уберегла дитину! Бабуня ходила за стадом и набирала коровий навоз, чтобы им обкладывать меня и таким народным средством сбить температуру и вытянуть всю хворь. Сбили и вытянули.

Бабушке в ту пору миновало тридцать восемь лет, поэтому для окружающих незнакомцев, я был ее сыном. Опять же рядом со своими дядьями я быстро привык называть ее мамой.

3

Когда мне исполнилось год и десять месяцев, бабушка повезла меня к родителям. Они уже сняли угол в частном доме на Северных улицах, отец учился и работал сторожем, а мама устроилась на завод.

Мне все было интересно, и поезд, и картинки за его окном и прогулки по перрону на остановках. Интересно до той поры, пока на омском перроне меня не передали на руки неизвестным людям, а мама уже смотрела на меня из окна поезда. Ревели все кроме отца, на чьих руках бесновался я. Бабушка рвала сердце от расставания со мной, мама от того, что сын не признает родную мать, я от того, что уезжает человек, которого я считал самым родным в моей еще маленькой, но уже по-детски осознанной жизни.

Когда после вокзала меня принесли домой, я забрался под кровать и наотрез отказался вылезать. Мама плакала, а отец сгонял в Детский мир и купил машинку скорой помощи. А какую еще машинку мог купить студент мединститута?

Машинка была белая с ярким красным крестом, она жужжала и стремительно неслась даже по половикам. Отец улегся на пол и стал запускать ее в мою сторону. Эта скорая помощь и спасла меня из добровольного подкроватного заточения и вернула сына родителям. Маму я еще какое-то время называл тетей, а отца, из-за машинки, наверное, почти сразу стал называть папой.

Как я узнал позже, врачи не давали никаких гарантий, что мама сможет родить ребенка. Ломанный позвоночник, большая нагрузка, и как результат – паралич. Но родители рискнули, и я появился. Но мамина болезнь не собиралась отступать.

– Тітонька, яка доля у моєї доні буде?

– Трудная судьба у нее будет. Много болеть будет. Если две страшных операции переживет, то потом долго будет жить.

На месте перелома у мамы развился костный туберкулез и была показана операция. Отец успел напугать омских врачей своей решимостью рассчитаться с хирургами, если они неудачно проведут операцию. Тогда маму отправили в Ульяновск, где и сделали все что нужно. Она еще несколько лет ходила в корсете, а спина болела всю ее жизнь.

Как и предсказала цыганка мама часто попадала в больницы. Пришлось ей пережить еще одну сложную операцию – резекцию желудка, видно сказались последствия голодного детства.

4

Бабушка Дуся, несмотря на тяжелую судьбу, всегда жила вкусно, с удовольствием. Она изумительно готовила, вкусно ела, очень искренне радовалась любым, даже малозначительным счастливым моментам. Лихо играла в домино и красиво танцевала вальс. Она всегда была какой-то очень уютной, и любая невзгода с ней становилась пустяшной. Но бывала и строгой, правда это состояние у нее длилось недолго.

Ее нерастраченная из-за постоянной борьбы за выживание любовь, в полной мере досталась нам – ее внукам. И мы купались в ее любви, все пятеро ее внуков – я, Игорь Сидоров, Олег и Алеша Бондаренко и Саша Сидоров. Больше всего ее чувств достались мне, как первому внуку и Саше, как последнему. Быть может потому, что именно мы дольше остальных братьев подолгу жили у бабушки в Полтаве.

Бабушка уже была на пенсии, когда вышла замуж за Валентина Матеуса. Есть легенда, что с его матерью дружила наша Бабуня. У Валентина была семья и в ней выросла дочь, но потом он развелся с первой супругой. И его мать, уходя на тот свет, просила Бабуню выдать за Валька бабушку Дусю. Вот и выдала.

После свадьбы они с Бабуней покинули свою мазанку на Исторической улице и переехали к деду в самый центр Полтавы на улицу Котляревского, что в пяти минутах от центрального Корпуского парка со Стелой в честь полтавской битвы со шведами. Я до сих пор люблю Полтаву моего детства всю в огромных дубах и каштанах, с чистыми улочками и прозрачной всю в кувшинках речкой Ворскла.

– Бабуль, а что ты так ругаешься с продавцами на рынке?

– Та хіба ж я з ними лаюся. Я з ним сперечаюся. Він просить одну ціну, а я прошу менше. Без цього немає ринку в Україні, а так всі задоволені – продавець, що продав, я що купила дешевше. Та й нудно їм, якщо ти без торгу купуєш. Це ж, як гра така і всім цікаво.

Каждое утро к дому приходила молочница с тележкой и, заглядывая в подъезд, громко кричала: «Млако, млакооо…» Очень мне нравилось выскакивать из квартиры и покупать у нее «молоко і сир зі сметаною», и чтобы еще услышать: «Бери дитинко, щоб ти був завжди здоровий».

Дед Валя был человек сложного характера. Сидел в нем какой-то застарелый комплекс неполноценности. Во всем у него были виноваты жиды и москали. Даже в его артрите-радикулите.

Бабуня жила долго. Оптимистка по своей натуре, она не принимала близко к сердцу всякие жизненные невзгоды. В свои девяносто лет могла выпить водочки и запить ее пивком. Читала газеты без очков. Правда с нагрянувшем на девятом десятке лет маразмом стала путешествовать по городу и бабушке зачастую приходилось с милицией разыскивать ее по всей Полтаве. А она объясняла, что ездила к своей подружке. Какой подружке? Когда все они уже давно покоились на полтавских кладбищах. Но Бабуня знала к какой.

Каждый день Бабуня усаживалась у окна (квартира была на первом этаже), здоровалась с проходящими мимо соседями и комментировала происходящее на улице.

«Гелю, що ти купила? Та хіба ж це цибуля? Зайди я тобі хорошого лука дам, Дуся недавно купувала. Не зайдешь? Ну ладно. Бачили очі, що купували, їжте хоч повилазьте…»

Она всегда имела свое мнение причем по всем вопросам от всесоюзных новостей до внешней политики. Мы смеялись над ее пассажами. А она неизменно и всегда беззлобно замечала: «Почекайте, почекайте, будете ви старими, я на вас тоді подивлюся».

Именно она научила мою маму шить, вышивать и вязать крючком и на спицах, а ее братьев чинить обувь, мастерить и ремонтировать всякие хозяйственные прилады.

Скорее всего, благодаря ее оптимизму вся семья и выживала даже в самых безнадежных ситуациях. Своим жизнелюбием она заразила и бабушку Дусю.

Бубушка Дуся умерла от инфаркта в семьдесят. Дед пережил ее лет на семь, но он и был ее моложе на столько же.

5

Дядя Валера – стройный блондин с обаятельной улыбкой, стал офицером десантником и служил в литовском Пренае. В их семье с тетей Гретой появились два сына. Старшего он назвал Игорем, в честь того, кто больше года не давал ему спокойно спать. Младшего Сашей.

Дядя Валера всегда был максималистом и не молчал, когда видел несправедливость. Семейная легенда гласит, что однажды он все же съездил к своему отцу Василию Сидорову. Не смог он простить его за то, что оставил бабушку с двумя детьми. И вроде даже при встрече влепил ему пощечину.

Досталось ему повоевать в Афганистане. Вернулся с контузией и ранениями, от которых потом с годами стало разрушаться его здоровье. Сыновья его тоже стали офицерами ВДВ. Саше даже был в командировке в составе российского контингента K-For в Косово. Сейчас оба военные пенсионеры.

У дяди Толи, красавца мужчины с яркими бабушкиными глазами и гренадерским телосложением, тоже двое сыновей. Он был каким-то очень редким мастером-сварщиком. Жизнь его семьи с тетей Зоей прошла в Белгороде, ближе всех к Полтаве и бабушке. Старший сын Олег служил в МЧС, но довольно молодым умер от инсульта. Младший Алексей, слава Богу, жив и здоров.

6

Мама пережила обоих своих братьев. Права оказалась цыганка, когда говорила, что много придется ей страдать, и если перенесет невзгоды, то потом будет жить долго.

Хотя «долго» для мамы, для меня все равно – мало. Мне больше нравится – прожила сколько сама хотела и смогла. Внучек увидела, а вот правнуков не довелось.

В последний год сильно мама мучилась и не столько от застарелых возрастных болезней, сколько от ограничений из-за пандемии. И очень боялась подхватить эту новую болезнь и попасть в больницу. Инсульт случился раньше.

Вот такая маленькая сага. Не для себя написал и не для моих братьев. Мы любили и любим всех персонажей этого повествования с Исторической улицы в Полтаве.

Скорее это уже для наших детей. Чтобы помнили. Помнили оптимизм Бабуни, любовь бабушек и то, что с детьми и внуками продолжается жизнь наших предков.

Потому что помнить зло – это дорога в ад. Помнить любовь – путь в бессмертие для тех, кто любил и кого любили и любят.

Прощенное воскресенье

Светка делала вид, что разговаривает с кошкой на кухне. Но я знаю, что это для шифровки – у нее там есть более важная миссия.

Мне делать нечего. Вернее, мне предстоит маяться минут тридцать, поэтому я делаю вид, что читаю, курю и смотрю телевизор. На самом деле разглядываю, сформированную у себя дома родину.

Территорию этой родины, в границах обеденного стола, уже заселили разные народы. Хлеб нынче не обладает стойкой хрустящей корочкой, однако наполняет пространство запахами специй, запыжованных в тесто пекарем-умельцем. Он, традиционно занимает свое важное место, и ни у кого этим, не вызывает лишних вопросов. Имеет право!

Одесную на блюдечке лежат тонкие пластики семги, уже достаточно вспотевшие нежным жирком. Ошую – в специальной тарелке расчлененка олюторской селедки, тщательно замаскированная лучком. Тут же угадывается дыхание ноздреватого сыра, его только нарезали, и он еще даже не успел вспотеть.

Далее с независимостью Гарибальди на разделочной доске возвышался шмат сала. Его не нужно нарезать заранее. Сало должно лежать шматом и отрезаться только перед самым, так сказать, поцелуем.

В дальнем углу уже теснятся бутылки: клюковка, кедровка, прозрачный, а не мутный, самогон. К такому столу, надо вам заметить, никак не подойдут всякие там винные купажи или иноземные виски-джины-ромы. Напитки должны быть крепкие, забористые, чтобы крякнуть хотелось.

Пить их надо исключительно из лафитничков. Только у лафитника наша душа. Тут тебе и стройность линий, многогранность формы и изящество ножки с крепким основанием. Он тебе и в руку ляжет, и меж пальцев покрутится, а при чокании исполнит тонкую мелодию медного поддужного колокольчика. Нет, государи мои, только лафитничек приятен русской душе.

В этот момент появляется вареная картошка, с белых боков которой, увлекая с собой штрих пунктир порубленного укропа, легкой обидой стекает масло.

И вот, когда томление праздничного духа уже почти достигло точки невозврата, но еще не перевалило через нее в голодный обморок, появляются они!

Блины!!!

Именно в этот момент, а вернее сказать, параллельно с блинами на стол ставится заиндевевшая бутылка водки. Степень ее охлаждения должна быть максимальной, чтобы пальцы примерзали к стеклу, а влага не текла, а сползала из горлышка, обдавая бока рюмки студеным дыханием.

Теперь уже ждать нельзя. Надо действовать точно и быстро.

Хватаем верхний самый горячий блин, он последним обнимался с раскаленной сковородкой. Обжигаясь, делаем ему три загиба. В другой руке лафитник. Все водка уже внутри. Подпираем ее блином, сначала окунув его в растопленное масло с притомленным яйцом. Первый блин идет в три укуса, потому что впереди деликатес – пальцы в масле, которые надо очень тщательно облизывать, смакуя каждый.

За первым идет второй блин. В него заворачиваем сыр. От такого горячего интима сырок плавится, растворяясь в горячих блинных объятиях. И этот блин идет под водку.

Останавливаться некогда. Наливаем третью и уж тут на авансцену с третьим блинком выходит нежная, как первый невинный поцелуй, семушка.

Все!

Блины можно отставить. Нет, не насовсем. Временно. До десерта. Потому что на линейке боевой готовности уже выстроились: по-деревенски самоуверенная сметана, кокетливо веселое варение из смородины и аристократически бледное повидло из яблок с грушей. Их очередь еще впереди.

Теперь можно унять истерику и откинуться на спинку дивана, чтобы перевести дух и почувствовать блаженство внутри себя.

Далее уже без суеты. Убираем водку, тем более она уже утратила свою морозную привлекательность и истекла быстрыми весенними слезами. Настала очередь кедровочки. Ее надо кушать под картошку с селедкой. Селедочку укладываем на хлеб, умащенный зернистой горчицей, сверьху для хрусткости лучок – его не жалеем.

Теперь очередь первача-вырвиглаз. Для него режем сало. Оно охотно подставляет ножу свои нежные бока. Отхватываем пласт толстый, чтобы во всей мере ощутить его вкус и ароматы чеснока с перцем. Вначале отправляем в рот самогон, за ним стремительно идет сало и, когда они занимают все пространство, только после этого именно отламываем хлеб, сдабриваем его русской горчицей и унимаем произошедший внутри гастрономический разврат.

Отдышавшись, можно переходить к клюковке. Она нежная, она и закуски то не очень требует. Так, чуток одного, малость другого и уж совсем на зубок третьего.

А тебе очень хорошо. И ты уже всех простил.

И тебя все простили. Даже плов, который, благодаря трудам Светки, еще только набирает солидности на кухонной плите.