Текст книги "Хочу верить…"

8

Прилетев в Москву, я сразу отправился к Чернышу, но не застал его. На мой звонок никто не отозвался. Мне не хотелось встречаться с Василием Федоровичем, и я не пошел в редакцию. Субботу и воскресенье я провел дома с родными. Рано утром мы поехали в Домодедово кататься на лыжах. Мама осталась дома, пообещав приготовить вкусный ужин. Пробыли мы за городом до вечера. На обратном пути хохотали до самой Москвы, вспоминая, как Виталий сломал обе палки, Катюша заблудилась буквально в трех соснах, а я свалился в ручей и вымок до нитки… Все эти злоключения, однако, ничуть не испортили нам настроения. Давио я не проводил время так весело и беззаботно!

Мы так устали, что слышать не хотели об ужине, – зря мама старалась и напекла какие-то необыкновенные пироги. Мы с трудом добрались до кроватей и уснули мертвым сном.

В понедельник, охая и прихрамывая, я побрел в редакцию. Василий Федорович восседал за редакторским столом. Я сухо доложил ему о результатах поездки и положил перед ним листок с вопросами и пожеланиями читателей. Он отодвинул мою записку в груду бумаг, вздохнул и печально сказал:

– Все очень хорошо, но что мне делать с этим письмом? Не могу же я на него не реагировать, сам должен понимать?

– А вы реагируйте, – посоветовал я.

– Ты брось эти свои шуточки! – разозлился он. – Над собой ведь смеешься. Ты понимаешь, что подвел газету?

– Нет, не понимаю, – спокойно ответил я. – У вас, Василий Федорович, неполные сведения, вот и все. Если бы вы потрудились разобраться в этой истории, вместо того чтобы со скандалом отзывать меня в Москву, то, без сомнения, узнали бы, что я беседовал с первым секретарем Прибельского областного комитета партии товарищем Зененко и он не придал письму Тимчук такого значения, как вы. Напротив, он меня поддержал и разрешил обратиться через газету к людям, знавшим Зайковскую. Дело обстоит не так уж плохо, как вам представляется.

– Что ж, я очень рад, – тотчас же ответил Василий Федорович. – Ты бы сразу так и сказал, а то, понимаешь, явился и морочишь мне голову. Если бы ты знал, как я за тебя волновался, не стоял бы и не скалил зубы!

Но я не поддался на его дружеский тон. Я непримиримо сказал:

– Я не морочу голову. И в шутку превращать всю эту историю не собираюсь. Как только вернется Бочаров, я расскажу ему, как вы аннулировали мою командировку.

Он что-то ответил, но я уже вышел. Щеки у меня горели. Я был рад, что отплатил ему за те несколько неприятных минут, которые по его милости пережил в Прибельске, но радость моя была отравлена разочарованием. Мне было горько, что я не смогу теперь уважать Василия Федоровича. А ведь он был моим учителем…

В отделе сообщили, что меня спрашивала по телефону какая-то девушка. Я подумал о Маше, но отбросил эту мысль: «Наверно, какая-нибудь читательница…»

Но это была все-таки Маша. Она позвонила в тот же день. Узнав ее голос, я растерялся и долго молчал, а она с тревогой спрашивала:

– Это редакция? Что же вы молчите? Это редакция?

– Здравствуйте, Маша, – ответил я наконец.

– Это вы, Алеша? – обрадовалась она. – Как хорошо, что вы приехали! Извините, что опять беспокою вас… Я опять насчет того дела… Оно вас, наверно, давно не интересует?

– Нет, Маша, оно по-прежнему меня интересует.

– Если вас по-прежнему интересует то дело, не могли бы вы встретиться со мной сегодня? Недавно я случайно нашла одну записку… Я покажу ее вам…

– Хорошо Маша, – ответил я. – Давайте встретимся, когда вам угодно: Давайте сегодня в шесть часов возле магазина.

– Я приду. – Она повесила трубку, не попрощавшись.

Я очень мало думал о записке, которую она хотела мне показать. Я вспоминал ее сухой тон и не мог понять, какая кошка пробежала между нами. А может, все это мне просто показалось? Сперва я выдумал, что Маша относится ко мне как-то особенно, а потом, когда выяснилось, что это чепуха, вдруг счел себя обиженным…

Я пришел к магазину ровно в шесть. Маша в своей белой шубке уже ждала меня.

– Это, собственно, не документ, то есть не имеет значения как официальный документ, – сказала Маша деловито. – Просто я думаю, это сможет вас натолкнуть на какую-нибудь догадку…

Она достала из сумочки и протянула мне листок бумаги, вырванный из блокнота, обтрепанный по краям, по-видимому, оттого, что его долго таскали в кармане. На этом листке было написано несколько строк торопливым, размашистым почерком. От сильного нажима химический карандаш сломался, и последние слова были нацарапаны острым осколком графита.

Это был чей-то адрес, записанный Дмитрием Алексеевичем, Машиным отцом, видимо, наспех, на ходу… Я прочел: «Пролетарская, 8, Манкевич Ксения Владимировна. Говорит, что видела Люсю в декабре 1942 года в машине немецкого офицера. Утверждает, что не могла ошибиться. Они вместе учились на курсах радистов. Если бы Люся была по заданию, Манкевич знала бы об этом. Значит, сама с немцем… Ложь! Но еще жива!» Последнее слово было жирно подчеркнуто два раза.

– Я нашла записку в кармане его старого пиджака, – сказала Маша. – Он не носил этот пиджак, наверно, лет десять. Что вы думаете о записке и вообще обо всем?

– А вы?

– Не знаю… По рассказу Майбороды выходит, что мама умерла двадцать восьмого сентября, а Манкевич ее видела в декабре… Папа, наверно, сам пытался выяснить что-нибудь, но у него не получилось, иначе он рассказал бы мне…

– Да, это не документ, – усмехнулся я. – Во всяком случае, Варваре Борисовне его лучше не показывать.

– Варваре Борисовне?

– Есть там такая, в Прибельске… Вдова подпольщика… Она заявила бы, что немцы выполнили обещание, освободили Людмилу из тюрьмы и она уехала со своим приятелем-немцем…

– Варвара Борисовна ни при чем, вы сами так думаете, – тихо сказала Маша.

– Нет, я так не думаю, – ответил я. – Если бы я так думал, не пришел бы сюда…

Повалил снег. Маша подняла капюшон шубки и медленно пошла к станции метро. Поколебавшись, я взял ее под руку. Она не отстранилась.

– Как вы съездили? – спросила Маша, помолчав.

– Все хорошо, – ответил я. – Мне ведь удалось и с тетей Дусей повидаться. Помните, про нее Майборода говорил?

Маша слушала и изредка поглядывала на меня из-под капюшона. Когда я умолк, она сказала грустно:

– Вот видите, сколько у вас было из-за меня неприятностей в обкоме и на работе… А толку все равно «ет… Представляю, что вы думаете, когда меня видите… Ведь это я во всем виновата.

– Что вы, Маша! – воскликнул я. – Так вот почему вы не звонили? Неужели вы подумали… Эх, Маша!

– Поговорим лучше о записке, – смущенно перебила она.

– Я оставлю ее у себя. Может, пригодится… Свяжусь с этой Манкевич… Первым-то у меня на очереди Игорь Черныш, благо, он живет в Москве. Хотите, я зайду к вам после того, как с ним встречусь!

Маша вдруг поскучнела.

– Как хотите… Лучше сперва позвоните, хорошо? Остановившись, я взял ее за руку. Она удивленно подняла глаза.

Послушайте, Маша, – сказал я, собравшись с духом. – Больше так нельзя! Давайте откровенно! Можно?

– Можно…

– Вы потому не звонили, что вам жених не велел?

– И да и нет. – Маша покраснела. – Вы правы, и все же все по-другому… Я давно о нем не знаю… Я очень несчастлива, Алексей! – вдруг вырвалось у нее. Закусив губы, она отвернулась.

Молча дошли до ее дома.

– Спокойной ночи, Маша, – сказал я, но она не ответила, не обернулась и продолжала идти.

Мы очутились на лестнице, поднялись на третий этаж. Маша открыла дверь и, не сказав мне ни слова, по-прежнему не оборачиваясь, вошла в квартиру. Я последовал за ней.

В комнате она зажгла свет и устало присела на диван прямо в шубе. Я стоял у дверей, не зная, как себя вести.

– Хотите чаю? – спросила она тихо, не глядя в мою сторону.

– С удовольствием, если вы разрешите снять пальто, – рискнул я пошутить.

– Конечно, раздевайтесь.

Она улыбнулась, мне стало немного полегче. Маша тоже сняла шубку и осталась в синем платье из шерстяного трикотажа, с белым поясом, белым воротничком и белыми кармашками на груди. Она была похожа в нем на спортсменку.

После того как мы выпили чай, Маша убрала со стола и включила телевизор. Она уютно устроилась в углу дивана, свернувшись в комок и закутав ноги платком. Я сидел рядом так близко, что ее волосы прикасались к моей щеке. Я смотрел на экран, где что-то происходило, но ничего не видел. У меня кружилась голова.

Маша погасила верхний свет, горела только настольная лампа. Комната тонула в полумраке.

– Мне нравится у вас, Маша, – шепнул я. – Я бы приходил к вам в гости каждый день…

– Каждый день я не могу принимать гостей. Я часто дежурю по вечерам в поликлинике, выезжаю по вызовам к больным…

– Я поеду вместе с вами…

– Не мешайте, Алеша. Смотрите, там на экране сейчас будут драться!

– Что делать, такая мода, это называется неореализм!

– Какой вы смешной, Алеша!

– Смешной?

– Так и есть, дерутся… А из-за чего? Могли бы договориться.

– Бывает, что договориться нельзя. Например, если между двумя мужчинами стоит женщина.

– Глупо смотреть на женщину как на предмет, из-за которого можно драться или спорить.

– Иногда не глупо.

– Я не думала, что вы такой…

– А вы вообще обо мне думали?

Маша повернулась ко мне, коснувшись щекой моего лица, и тихо ответила:

– Думала… Очень часто…

…Не знаю, как получилось, что я ее поцеловал. Я не ожидал, что такое может произойти. Я вдруг потерял над собой власть. Конечно, это было свинством. Маша не успела меня оттолкнуть и на секунду замерла, ошеломленная, затем вскочила и отбежала к окну. Я опустил голову. Трудно было дышать,

– Уходите! – сказала Маша.

Боясь поднять глаза, я встал, надел пальто. Я ждал, что она меня остановит, но нет, не остановила… Перед тем, как выйти, я взглянул на нее. Она стояла у окна, спиной ко мне.

– Простите меня, – пробормотал я. – Пожалуйста, простите…

Маша не ответила. Я тихонько закрыл дверь.

По-прежнему крупными хлопьями валил мокрый снег. Медленно ехали машины, плохо различимые в туманной пелене. Все вокруг казалось нереальным. Я побрел по улице. Я ненавидел и презирал себя. Как мог я так поступить с Машей! Она доверилась мне, позвала в свой дом как друга, как брата, а я…

Что я наделал?!

Возле моего подъезда стояла залепленная снегом будка телефона-автомата. Я вошел в нее и опустил в прорезь монету.

– Это вы, Маша? – сказал я. – Маша, простите меня, ради бога! Не сердитесь.

– Я не сержусь, – ответила она, помолчав.

– Правда, не сердитесь?

– Спокойной ночи, Алеша… Лучше не будем говорить больше об этом…

– Спокойной ночи.

Я постоял, слушая короткие гудки. В будке было темно и сыро.

…На другой день вечером прямо из редакции я снова поехал на Кутузовский проспект. На душе у меня было смутно. Я думал о Маше и видел ее изумленные, растерянные глаза. Я ощущал губами ее твердые, неподатливые губы. Мне было горько, что все это произошло вот так – нерадостно и внезапно… О встрече с Чернышом я не думал. Я потерял интерес к Гале Наливайко. Мне вдруг показалось, что я ухожу все дальше и дальше от цели. Нет никакой связи между Галей и Людмилой, сбила меня с толку тетя Дуся…

…Игорь Черныш на этот раз оказался дома. Он был заядлым автомобилистом. Я сразу догадался об этом, войдя в квартиру. В передней стояло запасное колесо, на полу валялся брезентовый мешок с инструментами. На деревянной полке я увидел бутыли с антифризом и тормозной жидкостью, банки с краской и полировочной пастой. Пахло бензином.

Дверь открыл коренастый мужчина лет сорока пяти, с пышной, совершенно седой шевелюрой, лохматыми седыми бровями и румяным, веселым, молодым лицом, на котором почти не было морщин. Его большие карие умные глаза с любопытством уставились на меня.

– Вспомнил: вы насчет «Волги», – сказал он оживленно. – Вы мне звонили утром, да? Знаете, я передумал. Решил подождать с обменом. Мой «Москвичок» мне еще не надоел…

На нем были синие полотняные брюки с косыми «молниями» сзади на карманах и замшевая коричневая куртка, также с множеством карманов, пуговиц и застежек.

– Я не насчет «Волги». Я из газеты.

– Из газеты? – удивился Черныш. – Гм… Странно… Впрочем, извините, что же вы стоите? Раздевайтесь. Вешалки в этом доме нет, кладите прямо на стул.

В комнате царил невообразимый хаос. На стене висел большой лист ватмана, иа нем была нарисована непонятная схема. Какие-то трубки, спирали, кольца… Письменный стол был завален книгами и рукописями. Посреди пола валялся рюкзак, из которого торчало пластмассовое удилище. Стулья были заняты бумажными пакетами с крупой и концентратами, консервными банками и металлической посудой. У стены косо стояла раскладушка. Простыня свесилась на пол.

– Простите за беспорядок, – виновато сказал Черныш. – Со вчерашнего дня я в отпуске, собираюсь совершить путешествие в Мещерские леса. Пока будет дорога, поеду на машине, а дальше – на лыжах. Вы так не пробовали? Но, прошу прощения, вы ведь по делу…

Смахнув со стула пакет с сухарями, он предложил мне сесть.

Мне уже надоело рассказывать все с самого начала, и я сказал лишь, что интересуюсь судьбой Гали Наливайко, так как пишу очерк о подпольщиках Прибельска.

– Меня послал к вам Валерий Егорович Кораблев. Он просил передать вам привет.

Черныш сел на раскладушку, задумался.

– Ситуация получается сложная, – ответил он озадаченно. – Понимаете, дело в том, что я тоже пишу кое-что… Конечно, какой из меня писатель!.. Просто так, воспоминания… Там Гале Наливайко посвящено немало страниц. Мы ведь с нею довольно долго пробыли вместе… Собственно, я уже написал. Рукопись находится в издательстве. Выйдет теперь, что о Гале два раза будет написано, причем примерно одно и то же. Это вас не смущает?

– Это меня не смущает, – ответил я. – Я еще не знаю, буду ли писать именно о Гале, но даже если буду, У вас книга, а я собираю материал для газеты. Кроме того, я могу сослаться на вас…

– Нет, вы уж, пожалуйста, не ссылайтесь, дело ведь не в этом… Но как мы с вами поступим? Если хотите, я просто расскажу вам все, что знаю о Гале, а могу дать почитать главы из книги. У меня есть второй экземпляр. Можете использовать эти главы по своему усмотрению.

– Пожалуй, так будет лучше.

– Я согласен… Тогда подождите минутку.

Черныш достал из письменного стола толстую рукопись в картонной папке, развязал тесемки, отобрал страниц пятьдесят, завернул тв газету и протянул мне

– Когда вы едете? – опросил я.

– Думаю, послезавтра утром.

– Завтра я верну рукопись.

– Буду ждать вас.

Черныш проводил меня до дверей, и мы простились.

Всю ночь я читал главы из его книги. Игорь Яковлевич писал о себе в третьем лице, и мне трудно было освоиться с мыслью, что герой повести не выдуман автором, что он живой человек, которого я видел несколько часов назад…

Книга Черныша скоро будет издана. С разрешения автора привожу из нее несколько глав. Я не изменил в них ни слова.

10

«Глава вторая

Мать Игорь Черныш помнил плохо, помнил только, что жили в полуподвале, в каморке дворника. Отец – красавец мужчина, монтер из домоуправления – приходил не часто. Мать встречала его с поклонами. Они были не расписаны… Потом отец перестал удостаивать их посещениями. Однажды мать вышла убирать снег с улицы, и ее сшиб грузовик.

Отец – у него была красивая фамилия Веледницкий – не явился на похороны и как в воду канул.

Игорь полтора года скитался по стране, побывал в Туркестане, в Крыму, навидался всякого. Когда ему исполнилось тринадцать лет, он стал задумываться о своей жизии и пришел к выводу, что так можно кончить тюрьмой. Приехал в Прибельск и попросился в только что открывшееся училище при химзаводе.

…За три года до войны Игорь вернулся на свой завод, туда, где начинал трудовую деятельность. Многие еще помнили его подростком-ремесленником. Он поработал мастером, быстро был выдвинут на должность начальника цеха. В 1939 году вместе с группой советских инженеров его послали в заграничную командировку в Германию и Англию. За границей Игорь пробыл восемь месяцев. Он познакомился с зарубежными химическими предприятиями и овладел двумя языками: немецким и английским.

В начале 1940 года, почти сразу же после возвращения домой, Игорь был утвержден главным инженером завода.

В первый день войны он отправился в военкомат и попросил послать его на фронт. Ему вежливо посоветовали вернуться на завод и заниматься своим делом. Тогда он пошел в горком партии. Секретарь горкома долго беседовал с ним.

Через месяц Игорю сообщили, что он вместе с другими коммунистами в случае оккупации Прибельска останется в городе и перейдет на нелегальное положение.

По вечерам будущие подпольщики – мирные люди: врачи, рабочие, бухгалтеры – собирались в горкоме и учились обращению с оружием, с минами.

Двадцать восьмого августа 1941 года Прибельск был оставлен нашими войсками. Черныш переселился на окраину города, в комнатку, специально приготовленную для него. Над дверями повесил вывеску: «Чиню галоши и прочие резиновые вещи, а также ремонт автомобильных шин». Здесь он должен был дождаться прихода связного подпольного горкома партии. Месяц прожил в своей мастерской Игорь, но связной так и не явился. Окольными путями Игорь узнал, что подпольная организация провалилась, не успев даже приступить к работе. Сказались неопытность некоторых товарищей, их неумение реально оценить силу и хитрость противника.

Позже в городе появился бежавший из плена политрук Красной Армии Георгий Лагугенко, который вновь создал организацию, возглавил ее и был назначен секретарем подпольного горкома. Но это произошло уже в 1942 году, а в сентябре 1941 года Черныш был обречен на бездеятельность. Понимая это, он решил прорваться за линию фронта к своим.

Перейдя реку, в прибельских лесах он случайно набрел на базу партизанского отряда, которым командовал Ефим Сушков…»

… Во второй главе вслед за приведенными страницами дается подробный анализ причин, повлекших за собой разгром организации. Затем автор описывает знакомство Черныша с Сушковым.

В третьей, четвертой и пятой главах рассказывается об операциях партизанского отряда, в которых участвовал Черныш. Сами по себе эти главы увлекательны, но они не имеют отношения к Гале Наливайко, поэтому я опускаю их и начинаю сразу с шестой главы. События, описанные в ней и следующих главах, произошли осенью и зимой 1942 года.

Вот эти главы.

«Глава шестая

Ефим Сушков вызвал Черныша в землянку и сказал:

– Нужно вывезти из города в лес одну храбрую девушку, подпольщицу Галю Наливайко. Выследили ее. Сейчас она в больнице. Скажешь врачам, что ты ее муж и приехал, чтобы забрать ее домой, Галя предупреждена. Действуй.

Через несколько часов Игорь добрался до берега реки. Лодочник за краюху хлеба перевез его на Комсомольский остров, а оттуда, как только стемнело, доставил в Прибельск.

Галя уже оделась и ждала его в приемном покое.

– Я ваш муж, – шепнул он, подойдя к ней. – Меня зовут Игорь.

В руке у него был букет поздних осенних астр, купленный на базаре по дороге в больницу. Он подарил цветы дежурному врачу, а санитарке преподнес туесок с медом.

На улице ждал возчик, нанятый на базаре за сто марок. Игорь поднял Галю на руки, отнес в телегу и сказал:

– Трогай.

На берегу реки возчик пожелал им счастливого пути и уехал. На базу пришли под утро. Игорь проводил Галю к Сушкову, а сам забрался в землянку и уснул. В полдень посыльный разбудил его и велел срочно зайти к Сушкову. В землянке у Сушкова Игорь увидел Галю. Она отдохнула, лицо ее порозовело, светлые волосы были гладко причесаны.

– Садись, – сказал Ефим Матвеевич. – Хорошо ли поспал? Вижу, что неплохо… Вон, даже опух. Ну, ладно, ладно, ишь, нахмурился… Законной жены стесняться нечего. Сказано, муж и жена – одна сатана. Тем более вам еще долго придется быть примерными супругами. На задание пойдете вместе… Дорожка у вас не ближняя – в Реченск. Разыщите там кинотеатр «Феникс». В этом кинотеатре художником работает некий Мотовилов. У него получите дальнейшие инструкции.

– Непонятно, – сказал Игорь. – Почему именно нас в Реченск?

– Чего не знаю, того не знаю. Пока ты спал, получил я радиограмму из нашего подпольного центра с приказом немедля послать вас туда.

Сушков проводил их до дверей. Галя вышла, а Игорь задержался на пороге. Ефим Матвеевич вполголоса сказал:

– Знаю одно, друг: дело будет сложное. Иначе не забирали бы тебя из отряда. А на Галю не косись. Дивчина молодая, но крепкая и уже себя показала…

Утром двинулись в путь. Через шесть дней на горизонте показались городские строения. Весь центр города был разрушен. Осталось лишь несколько нетронутых каменных домов. Там размещались канцелярия бургомистра, комендатура, гестапо и штаб войск городского гарнизона.

Кинотеатр «Феникс» находился у входа в большой пустынный парк. На мокрых аллеях не было ни души. На афише красовалась обнаженная женщина, держащая в руке бокал. Поперек ее тела была выведена надпись: «Вальпургиева ночь. Современный боевик с прологом и эпилогом».

У старичка контролера спросили, как найти Мотовилова. Поднялись по скрипучей лестнице на антресоли. Здесь помещались аппаратная и небольшая каморка, заставленная старыми рекламными щитами. Дверь открыл паренек в немецких сапогах и комбинезоне. Когда вошли в комнату, разглядели, что паренек был на самом деле пожилым мужчиной. Небольшой рост и крайняя худоба делали его похожим на подростка.

– Возьметесь ли вы нарисовать портрет моей супруги? – произнес Игорь пароль.

– Портретов не рисую.

– Я хорошо заплачу.

– У меня нет приличной бумаги… Здравствуйте, товарищи. Как добрались?

– Нормально.

– Подождите меня внизу.

Художник жил возле парка в ветхом флигельке с покосившейся крышей. Он провел гостей в комнату и сказал:

– Здесь сможете переночевать.

Мотовилов достал из шкафа чистую простыню и постелил постель.

– Вы вправду муж и жена, удобно вам будет? – спросил он. – Другой-то кровати у меня нет…

– Это не имеет значения, – ответила Галя. – Поговорим о деле.

– Что ж, если вы не устали…

Художник прикрутил фитиль коптилки, завесил окно одеялом. В комнате было тепло. Пахло столярным клеем и красками.

– Товарищ из центра, по приказу которого вы прибыли сюда, поручил передать вам следующее, – сказал Мотовилов. – Секретаря подпольного горкома партии Прибельска Георгия Лагутенко должны на днях перевезти в Реченск.

– С какой целью? – спросил Игорь.

– По имеющимся у нас сведениям, шеф полиции штандартенфюрер Герд решил разыграть с участием Лагутенко пропагандистский спектакль. Из Берлина должны прибыть корреспонденты фашистских газет и кинооператоры. Герд рассчитывает склонить Лагутенко «добровольно» перейти на сторону немцев. Этот шаг секретаря подпольного горкома он надеется широко разрекламировать… Нами перехвачена и расшифрована радиограмма Герда, адресованная гаулейтеру Эриху Коху в его ставку. В радиограмме подробно докладывается об этом плане, который называется «планом К»…

– Ничего у них не выйдет, не такой Лагутенко человек, – сказала Галя.

– Сейчас не об этом речь, – ответил Мотовилов. – Есть решение воспользоваться приездом Лагутенко в Реченск и попытаться его освободить. На вас возложена задача выяснить, возможна ли такая операция, и если возможна, наметить путь к ее осуществлению.

– Сложная задача, – покачал головой Игорь.

– Сейчас поймете, почему ее поручили выполнить именно вам. Скажите, Галя, знакома вам девушка по имени Валентина Азарова?

– Что-то припоминаю, – после долгой паузы ответила Наливайко. – Если не ошибаюсь, мы учились с ней в одной школе. Азарова была на два класса старше. Я была в седьмом, а она – в девятом. Да, верно. Ее действительно звали Валентина… Она выступала в школьном драмкружке… Кажется, играла роль Катерины в «Грозе».

– У вас хорошая память, – сказал художник. – Так вот, эта Азарова изменила Родине. Она опозорила память своего мужа, погибшего на границе. Она живет в доме шефа полиции Герда и является там хозяйкой.

– Я вспомнила ее лицо, – прошептала Галя. – Красивая была девочка… Вокруг нее всегда мальчишки увивались…

– Герд поселил ее в двухэтажном особняке на улице Коцюбинского. По его приказу в комнаты натащили награбленные мебель, ковры, картины. Герд имеет почти неограниченную власть в городе, и Валентина пользуется влиянием. Ей ничего не стоит кого угодно устроить на работу или освободить от отправки в Германию. Но ее друзья – такие же изменники, как она. Честных патриотов Азарова безжалостно предает… По ее доносу была арестована группа комсомольцев. Эту женщину ненавидят все советские люди. Не без оснований она боится, что ее убьют. Из дома одна не выходит, с незнакомыми не общается. Пробовали установить с ней контакт, но безрезультатно. Она очень труслива и подозрительна. Постарайтесь встретиться с Валентиной и расположить ее к себе. Можете сказать ей, что тоже «вышли замуж» за немецкого офицера. Этот офицер будет, если необходимо, сопровождать вас. То, что вы учились в одной школе, должно помочь вам завоевать ее доверие.

– Боюсь, что это не будет иметь никакого значения, – покачала головой Галя. – Валентина меня совершенно не знает. Я-то ее помню, потому что она выступала на школьных концертах, она была заметной фигурой в школе, чего никак нельзя сказать обо мне…

– Вот как! Это хуже, – нахмурился Мотовилов. – Я полагал, что вы по крайней мере знакомы…

– Какое там! Она меня в лицо никогда не видела, а если видела, то не запомнила.

– Плохо! – сказал художник.

– Ничего… Быть может, это и к лучшему, – задумчиво ответила Галя. – У нас найдутся общие знакомые. Я вспомню, какие роли она исполняла. Поговорим об учителях. Все это нужно хорошенько взвесить. Но продолжайте.

– Предполагалось, что через Валентину вы попытаетесь узнать точную дату прибытия Лагугенко в город и решите с помощью Азаровой задачу освобождения секретаря горкома. Герд ей доверяет, разрешает ей посещать тюрьму и присутствовать при допросах. Словом, сблизиться с ней было бы очень полезно… Но это еще не все… Мало вырвать Лагутенко из рук гестаповцев, необходимо заранее приготовить надежное убежище, где он мог бы отсидеться, пока его будут искать. На Левобережной улице есть деревянный дом, стоящий в глубине двора. За домом – садовый участок, примыкающий к реке. Завтра отпразднуете новоселье. Там вы оборудуете убежище для Лагутенко на случай его побега. Вот все, что я должен был вам сообщить. А теперь отдыхайте. Время позднее.

– Придется по очереди спать, – смущенно сказал Игорь, когда они остались вдвоем. – Давайте вы первая, а часа в четыре я вас разбужу.

– Разве нам грозит какая-нибудь опасность? – удивилась Галя.

– Нет, но…

– Ах, вот вы о чем… – Голос ее стал сухим и неприязненным. – Знаете что, товарищ Черныш, если мы будем думать о такой чепухе, это причинит нам массу неудобств. Ведь мы муж и жена, нам придется жить вместе. Условимся раз и навсегда: мы товарищи по работе, отношения между нами должны установиться товарищеские. Иначе будет очень тяжело… И давайте называть друг друга на «ты»: это проще… Согласны?

– Конечно, – виновато ответил Игорь. – Ложись-ка, Галя, спать… А я пока выйду, чтобы тебе не мешать…

Через несколько минут, потушив коптилку, Игорь снял сапоги и лег рядом с Галей. Она заботливо придвинула ему подушку.

– Спокойной ночи, – сказал он. Он хотел прибавить: «Спокойной ночи, сестренка». Но не успел. Уснул…

Глава седьмая

В пятницу вечером на улице Коцюбинского появилась парочка, которая, несомненно, привлекла бы внимание прохожих, если бы таковые имелись. Но улица была совершенно пустынной. Никто не видел стройного, одетого в новенькое обмундирование, молодого обер-лейтенаята и его спутницу – красивую даму с черно-бурой лисой на воротнике. Губы у дамы были густо накрашены, брови подведены. Она ничем не отличалась бы от женщин определенного толка, если бы не ее глаза, строгие и серьезные.

Обер-лейтенант и дама подошли к двухэтажному каменному особняку и поднялись на крыльцо. Им открыл мрачный мужчина с недобрым взглядом, одетый в поношенную солдатскую форму.

– Доложи фрау Азаровой, что ее желает видеть Галя Наливайко, школьная подруга, – по-немецки сказал офицер.

Подозрительно покосившись на гостей, телехранитель захлопнул дверь.

– Напрасно ты назвал фамилию. Она моей фамилии не знает и может нас не впустить, – прошептала Галя.

Дверь снова открылась. Обер-лейтенант и его спутница поднялись на второй этаж. Здесь их встретила горничная, девочка лет шестнадцати, с испуганным лицом, и помогла им раздеться. Затем Игорь и Галя вошли в гостиную – большую комнату с портьерами на окнах. Все здесь было дорого, безвкусно и не по-домашнему казенно. Мебель в чехлах казалась вывезенной только что из канцелярии, зеркала, ковры и картины были явно нахватаны в разных местах.

С дивана поднялась высокая, смуглая, черноволосая женщина с гибкой фигурой и стройными ногами, видными сквозь прорезь халата. У нее были узкие глаза и пухлые губы, придававшие ее не очень красивому, но своеобразному лицу тупое и капризное выражение.

Она пристально поглядела на Галю, перевела взгляд на обер-лейтенанта и ледяным тоном спросила:

– С кем имею честь?

– Мы с тобой учились в одной школе, Валюша, – непринужденно ответила Галя, решив сразу дать понять Валентине, что она считает себя во всем равной ей. – Ты, возможно, меня не знаешь, я была в седьмом «Б», а ты – в девятом, но я-то тебя отлично помню…

– Что вам угодно? – перебила Азарова.

– Да просто зашла навестить, мы же с тобой из одного города, вместе учились, а здесь, признаться, такая скука, не с кем словом перемолвиться… Когда мой Генрих проговорился, что жену господина Герда зовут Валентина Азарова, я была ужасно обрадована…

Галя нарочно назвала Валю «женой» штандартенфюрера, зная, что той будет это приятно. Она хорошо продумала разговор, который сейчас вела.

– Кстати, познакомься, пожалуйста, – продолжала она. – Мой муж – Генрих фон Ратенау. Мы познакомились в Прибельске, а недавно переехали сюда. Пока еще не венчаны, но скоро Генрих уедет во Францию и увезет меня…

Игорь щелкнул каблуками и поцеловал руку, которую Валентина неохотно ему протянула.

– Присядьте, – все еще натянуто сказала она.

– У тебя чудесно! – оживленно болтала Галя, не желая замечать испытующего, неприветливого взгляда хозяйки. – Конечно, нельзя сравнить с нашей квартиркой, хотя и у нас тоже очень уютно… Генрих недавно вернулся из командировки, он ездил в Париж и привез уйму всяких модных тряпок и редких антикварных вещичек. Они очень украшают дом… А этот чудесный сервиз ты, конечно, купила в комиссионке?

– Тебя зовут Галя Наливайко? Не помню такую фамилию, – бесцеремонно сказала Валя. – Из седьмого «Б» я многих помню, девчонки там увлекались сценой и участвовали в спектаклях… Например, Надя Коврова… И Дуся Михаленко…