Текст книги "Генезис и развитие метафизической мысли в России"

2. Философская мысль в XVIII веке

XVIII век в России характеризуется также вольнодумством, которое исходило прежде всего от «русских вольтерианцев». Как отмечал Ключевский, «потеряв своего Бога, заурядный русский вольтерианец не просто уходил из Его храма как человек, ставший в нем лишним, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать». Новые идеи стали нравиться своей скандальностью, освобождали от всяческих государственных и моральных законов. Как и античные софисты, русские вольтерианцы открыли свободу, но не знали, что с ней делать, поэтому их взгляды полны скептицизма и нигилизма, что способствовало возникновению радикализма – как политического, так и идейного, не знающего никаких авторитетов, склонного к крайностям. В этом течении был популярен не только Вольтер, но и Дидро, другие энциклопедисты, материалисты и атеисты.

Достоевский дал следующую характеристику XVIII веку:

«Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться… Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим…», которое «все более и более возрастало…» (XXV, 21).

Однако не все так было безнадежно. В отличие от вольтерианцев, В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, М.В. Ломоносов вдохновлялись национальным самосознанием, искавшим для себя обоснование вне прежней церковной идеологии. Опираясь на идеи естественного права, примыкая к современным им философским течениям на Западе, они, как отмечает В.В. Зеньковский, строили «новое сознание» секуляризованного человека XVIII века.

Василий Никитич Татищев (1686–1750) был первым русским историком и очень образованным человеком, но вдохновлялся больше всего Гоббсом и его учением о государстве и «естественном праве». Вместе с тем он считал, что автономия личности должна быть нерушимой, то есть ни Церковь, ни государство не должны над ней довлеть. В сочинении «Разговор о пользе наук и училищ» (1787), написанном в форме вопросов и ответов, он дает апологию мирской жизни, настаивает на том, что «желание к благополучию в человеке беспрекословно от Бога вкоренено есть». Он впервые в русской культуре развивает идеи утилитаризма и «разумного эгоизма». Критикуя Церковь, он по-просвещенчески противопоставляет ее вере и подчиняет государству.

Паисий Величковский

Серафим Саровский

Василий Никитич Татищев

Михаил Васильевич Ломоносов

У первых значительных русских поэтов XVIII века – Ломоносова и Державина – можно найти секуляризованный патриотизм, соединенный с гуманизмом. Воспевая величие России, они всецело относят его к эмпирическому бытию, не давая историософского обоснования. Здесь уже присутствует тем не менее реакция против слепого поклонения Западу и пренебрежительного отношения ко всему русскому, что было таким вызывающим у русских вольтерианцев.

Религиозно-философскую мысль развивал замечательный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765). Именно по его предложению и плану был открыт в 1755 году Московский университет. Ломоносов верил, что:

 
Может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
 

Природа для Ломоносова – одушевленное проявление Божьего могущества, а Россия – богохранимая страна. Более всех в истории он превозносит Петра, который, по его мнению, извлек Россию из мрака невежества и внедрял в ней божественные науки. С его именем связывают «первый русский теоретический опыт объединения принципов науки и религии» (В. Зеньковский). Будучи религиозным по своей натуре, Ломоносов отвергает стеснение одной сферы другой и настойчиво проводит идею мира между наукой и религией: «Неверно рассуждает математик, если хочет циркулем измерить Божью волю, но неправ и богослов, если он думает, что на Псалтыре можно научиться астрономии или химии». Ломоносову были чужды нападки на религию французских просветителей и близко понимание божественности мира Ньютона:

 
О вы, которы всё по рассужденью злому
Обыкли случаю приписывать слепому,
Уверьтесь нынешним превожделенным днем,
Что промысл вышнего господствует во всем.
 

Известна формула Ломоносова: «испытание натуры трудно, однако приятно, полезно, свято». В его отношении к природе слиты воедино эстетическое любование, научное исследование и религиозное размышление.

К наиболее ярким представителям русского гуманизма XVIII века относят Новикова и Радищева.

Борясь со слепым поклонением Западу и вместе с тем высмеивая жестокие нравы русской жизни того времени, Николай Иванович Новиков (1744–1818) с глубокой скорбью писал и о тяжком положении русских крестьян. Он был просветителем, философом, журналистом и книгоиздателем. По определению Киреевского, Новиков «создал у нас любовь к наукам и охоту к чтению». Новиков развивал нравственно-антропологическое учение, в центре которого – концепция добродетели и морального достоинства человека. Отталкивался он во многом от Паскаля. Новиков также был критиком абсолютистского режима, за что попал в Шлиссельбургскую крепость и просидел там четыре года, до смерти императрицы.

Александр Николаевич Радищев (1749–1802) получил образование в Лейпциге. За книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) был приговорен к смертной казни, замененной десятилетней ссылкой, которая была отменена лишь после смерти Екатерины II. В дальнейшем, преследуемый противниками и завистниками, Радищев покончил жизнь самоубийством.

Радищев больше всего пленялся учением французских просветителей (Гельвеция), а также любил Гердера и Лейбница. Вбирая в себя радикальные выводы «естественного права», он стал продолжателем революционных идей Руссо. Екатерина II, прочитав его «Путешествие», назвала автора «бунтовщиком хуже Пугачева», ибо он в унисон веку выступал за народовластие, республиканизм, свободу слова и вероисповедания. Екатерина могла терпеть это в устах французских просветителей, но не в Российском государстве. Запрет на издание книги просуществовал в России до 1905 года.

В одном из сочинений Радищев назвал самодержавие «наипротивнейшим человеческому естеству состоянием», а в оде «Вольность» (1783) открыто прославлял народное восстание против самовластия, однако призывал ли он действительно к крестьянскому восстанию в России – до сих пор однозначного ответа нет, но что у него было к крестьянам искреннее сочувствие – это действительно так. «Путешествие» начинается с фразы: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала».

Державин так высказался об авторе:

 
Езда твоя в Москву со истиною сходна,
Некстати лишь дерзка, смела и сумасбродна…
 

Пушкин же написал следующее: «Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а “Путешествие в Москву” – весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостью».

В ссылке Радищев написал большое философское сочинение «О человеке, его смертности и бессмертии», где он склоняется к признанию бессмертия души и «естественной религии». Его материалистически-сенсуалистическая методология разбавлялась элементами деизма и пантеизма: Бог есть природа, которая всемогуща и всесильна. Радищев вместе с тем допускал возможность порождения живого из неживого в результате «напряжения вещественности».

Большую роль в развитии творческих сил России XVIII и начала XIX века сыграло русское масонство. Оно привлекало к себе людей, искавших противовеса атеистическим течениям XVIII века, уводило от поверхностного вольтерианства и было в этом смысле выражением религиозно-этических исканий того времени, возникавших из-за неудовлетворенности церковной обрядовой и внешней духовностью. Вот как писал по этому поводу в одном из писем выдающийся сотрудник Александра I Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839), в котором существовала религиозная потребность, но которого отталкивала церковность:

«Внутренний путь весьма различен от внешнего, по коему идет большая часть христиан. Я называю внешним путем сию нравственную религию, в которую стеснили мирские богословы Божественное учение; я называю внешним путем сие обезображенное христианство, покрытое всеми цветами чувственного мира, согласованное с политикой, ласкающее плоть и страсти… христианство слабое, уклончивое, самоугодливое, которое различно от языческого нравственного учения только словами»[45]45
  Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. Т. I. Ч. 1. С. 124.


[Закрыть].

Основная идея масонов – учение о сокровенной жизни внутреннего человека. Эта идея вообще не нова и составляет сердцевину христианского духовного пути, однако этот идеал в церковной жизни того времени овнешнился, утратив свою глубину. Для масонов была привлекательна идея проникновения в «эзотерическую» сторону христианства. Так, И.В. Лопухин (1756–1816) и А.Ф. Лабзин (1766–1825) учили о «внутренней церкви» и «универсальном христианстве». В связи с этим масонство еще можно определить как «христианский синкретизм», ибо оно развивалось под знаменем примирения христианских конфессий во имя «универсального христианства».

Масонство не только пробуждало интеллектуальные интересы, но и стремилось подчинить их моральному авторитету, считая, что просвещение без нравственного идеала несет в себе отраву. У масонов чувствуются отголоски социально-этических идей Руссо и морализаторство английских этиков. Масонство в своих религиозно-философских идеях сближалось с натурфилософией и пантеизмом, в целом развивая антропоцентрические взгляды (гувернер русского помещика, а позднее профессор Московского университета Шварц). Если добавить ко всему этому христианскую и оккультную мистику, нагнетание искусственной таинственности и претензии на власть, то мы и получим весь букет масонских идей.

Масоны призывали к единству веры и знания, считая, что разум без веры не в состоянии познать таинственную сторону бытия, а вера без разума впадает в суеверие. Они пытались объединить мистическое ведение и науку. Все эти черты позволяют квалифицировать масонство как во многом гностическое учение. Кроме того, делая упор на социальной практике по преображению жизни, масоны приближались к теургическому магизму, хотели построить Царство Божие на земле.

В русской культуре масонство получило особое распространение с середины XVIII века, в царствование Елизаветы, когда высшее русское общество уже окончательно отошло от родной старины, увлеклось «вольтеризмом», западным гуманизмом или научными интересами, историей. Но все эти увлечения не оставляли места для духовности, в связи с чем болезненно начала переживаться смыслоутрата. Оказалось, что ее легче заполнить мистическими западными идеями, чем углубиться в понимание народной духовной традиции. Русские масоны ждали откровений от западных «братьев» и переводили много всевозможной мистической литературы.

Вот как высказался позднее о современном ему масонстве Н. Бердяев:

«…мне представляется вредным окружать масонство ореолом. Господствующая идеология масонства, в сущности, очень плоская, это есть самая банальная вера в прогресс и в гуманность, непонимание глубокого трагизма мировой истории. Масоны не атеисты, исповедуют плоский деизм. Мистические и оккультные элементы в масонстве ослабели и остаются пережитком прошлого…»[46]46
  Бердяев Н. Жозеф де Местр и масонство // Путь. Кн. I–IV. М., 1992. С. 530.


[Закрыть]

3. Метафизика самопознания Г.С. Сковороды

Григорий Саввич Сковорода (1722–1794) родился в Полтавской губернии, учился в Киево-Могилянской академии, в которой само богословие было включено в философию. У истоков основания академии стоял Петр Могила, побывавший в годы учения в Париже, где ознакомился с западной схоластикой и философией Возрождения. В силу своего образования он был западником. Сковорода не мог выносить схоластического скучного обучения и стал вести сократический образ жизни. Останавливаясь у друзей и почитателей, он писал свои сочинения (диалоги «Кольцо» и «Алфавит, или Букварь мира»). XVIII век, с его всецелой обращенностью к исторической эмпирии, верой в прогресс и науку, представлялся Сковороде мелким и ничтожным: «Что ни день, то новые опыты и дивные изобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем! Но то горе, что при всем том чего-то великого недостает». У себя на надгробии он велел написать своему верному ученику М. Коваленскому: «Мир ловил меня и не поймал».

Философия Сковороды выражалась первоначально в поэтических произведениях. Вольнолюбивый характер увел его в сторону от монашеской жизни и церковной карьеры; он выбрал идеал нищенствующего странствующего философа:

 
Не хочу я наук новых, кроме здравого ума,
кроме умностей Христовых, в коих сладостна душа…
О, свобода! В тебе я начал мудреть…
 

В. Зеньковский называет его «первым философом на Руси в точном смысле этого слова». Шпет же, наоборот, находил в сочинениях Сковороды «предельно минимальное количество философии». Сковорода был глубоко верующим человеком и вместе с тем обладал необычайной для своего времени внутренней свободой, которая доводила его зачастую до оппозиции к традиционным церковным учениям. Он был вдохновленным мистиком, а Библию подвергал аллегорической интерпретации: «О, Боже сердца моего! Часть моя всесладчайшая! Ты еси тайна моя. Вся плоть есть сень и закров Твой».

В сфере познания Сковорода говорит о двойственности: умозрительном ведении веры и эмпирико-сенсуалистическом восприятии вещей. Умозрительное познание есть прежде всего самопознание, что тесно связано с богопознанием. Сковорода развивает библейское представление о сердце как сущности человека. Эмпирический человек есть «тень» и «сон» истинного человека. Этот истинный человек «один во всех нас и в каждом целый». Однако как соотносится истинный человек с феноменальным, Бог – с человеком, это он не уточняет, что иногда позволяет обвинять его в пантеизме. Об этом свидетельствует близость его взглядов космологическому витализму наподобие стоического.

Николай Иванович Новиков

Александр Николаевич Радищев

Михаил Михайлович Сперанский

Григорий Саввич Сковорода

«Весь мир, – пишет Сковорода, – состоит из двух натур: одна – видимая – тварь, другая – невидимая – Бог; Бог всю тварь проницает и содержит»; «Бог есть бытие всему: в дереве Он есть истинное дерево, в траве – трава… в теле нашем перстном есть новое тело… Он есть все во всем…». Бог есть «основание и вечный план нашей плоти»; «есть две натуры во всем – божественная и телесная», поэтому «ничто погибнуть не может, но все является вечным в своем начале и пребывает невредимо». В некоторых местах Сковорода, следуя Платону, склоняется к мысли о вечности материи, что ведет его к устранению идеи творения.

«Познай самого себя» – истинная основа философствования Сковороды. Как мир, другой человек, так же и Бог – открываются через самопознание. Цель жизни состоит в том, чтобы «вернуться в отчий дом», к своему истинному божественному я. Счастье состоит в следовании собственной природе, в тонкой восприимчивости велений духа. А.Ф. Лосев отмечает, что в XVIII веке только Сковорода был, «сам того не зная, провозвестником своеобразной русской философии; все остальное в России XVIII века было привозным и неорганичным»[47]47
  Лосев А.Ф. Русская философия // Философия. Мифология. Культура. М., 1991. C. 222.


[Закрыть].

Вместе с тем уже Эрн отмечал, что Сковорода философствовал исходя как из «индивидуализма Библии, в которой личность человеческая занимает первостепенное место», так и из «несколько отвлеченного универсализма Платона. Метафизические свойства платоновской идеи – вечность, божественность, ноуменальность, красоту и благость – Сковорода переносит на неповторимую личность человека, взятую в ее умопостигаемой глубине…»[48]48
  Эрн В.Г. С. Сковорода. М., 1912. С. 253.


[Закрыть]. Отсюда противоречивость в его антропологической концепции.

Мораль у Сковороды вытекает из его метафизики. Она есть следствие самопознания, вскрывающего премудрость, живущую в нас. Зло, как и добро, также заключены в человеке. «Не вините мира – невинен сей мертвец», – восклицает Сковорода. Корень греховности лежит в самом человеке и в сатане. Моральное возрастание в связи с этим есть борьба сердца человеческого за благо. В глубине каждого человека есть тайный закон его возрастания, поэтому прежде всего надо «найти самого себя». Все же страдания и муки проистекают только от того, что человек живет противно тому, к чему он создан: «Какое мучение трудиться в несродном деле». Природа же и сродность означают «врожденное Божие благословление, тайный Его закон, всю тварь управляющий».

Но далее Сковорода доходит до сближения добра и зла, говоря, что змий «он же и Бог есть». Зло, считал он, существует лишь в эмпирической сфере, преодолевая которую, сознание преодолевает и моральный дуализм. Здесь чувствуется гностицизм, преодоленный христианством еще в первые века нашей эры. В целом Сковорода, как считает В. Зеньковский, все же придерживается христианской метафизики, пытается в символизме и мистицизме преодолеть эмпиризм, вскрывая неполноту и незавершенность его картины мира. Сковорода явился первым представителем религиозной философии в России, идущим по пути «внутрицерковной секуляризации мысли»[49]49
  Зеньковский В.В. История русской философии. Т. I. Ч. 1. С. 81.


[Закрыть].

В России XVIII века происходило становление системы образования. Но оно сводилось к школьному преподаванию по учебникам западного образца, которое велось преимущественно на латинском языке. Развитие философии в духовных школах определялось как зависимостью от западных течений, так и церковной задачей, которая стесняла философскую и даже философско-религиозную мысль, почему Сковорода и вынужден был уклониться от преподавательской деятельности. В Московском университете преподавание философии часто совмещалось с другими науками, что говорит о неосознанности еще ее специфики и самостоятельности. Как выразился Шпет, «университетские профессора XVIII века лишь забавлялись около философии», им был свойственен эклектизм. Кроме того, за преподаванием профессоров постоянно наблюдали и не давали им выходить в учебных программах за границы официально дозволенного. Однако и это предуготовляло пути философского и духовного возрождения XIX века, приучая к философской терминологии, сообщая определенный материал. Общее развитие самосознания российского общества влекло к философии. Поэтому можно сказать, что «XVIII век в России окончательно отвоевал для философии ее особое место, окончательно закрепил ее секулярный характер» (Зеньковский). Появилось внецерковное философствование.

Часть 4. Западничество и славянофильство

1. Деятельность философских кружков

Герцен признавался, что «в России образованная часть среднего сословия примыкает к дворянству, которое состоит из всего того, что перестало быть народом», и что «вся история России со времен Петра I есть только история дворянства и влияний просвещения на него»:

«Мыслящий русский – самый независимый человек в свете. Что может его остановить? Уважение к прошлому?.. Но что служит исходной точкой новой России, если не отрицание народности и предания?.. Не обвиняйте нас в безнравственности, потому что мы не уважаем того, что вы уважаете. Можно ли упрекать найденыша за то, что он не уважает своих родителей? Мы независимы, потому что начинаем жизнь сызнова. У нас нет ничего законного, кроме нашего организма… мы независимы потому, что ничего не имеем. Нам почти нечего любить… какое же нам дело до наших заветных обязанностей, нам, младшим братьям, лишенным наследства?»[50]50
  Герцен А.И. Русский народ и социализм // Соч. В 2 т. М., 1986. Т. 2. С. 175–177.


[Закрыть]

То, что сказал Герцен, в полной мере относится уже к революционным деятелям последующих десятилетий, декабристы же были более благородны, честны и чисты, в них еще не было революционной подлости, оправдывающей любые средства ради достижения романтического идеала. Считается, что с декабристов начинается история революционного движения в России, прошедшего три этапа: 1) дворянский (декабристы); 2) разночинский (народнический) и 3) марксистский. Декабристы были в основном участниками Отечественной войны 1812 года и надеялись на обновление России: освобождение крестьян, реформирование монархии, конституционные свободы и т. д. Успехи французской гражданственности и немецкой философии заставили их переосмыслить жизнь в России.

Декабристы потерпели поражение, так как об их замыслах было неведомо народу, который к тому же был настроен промонархически. Хотя сами декабристы стремились выступать с общенациональных позиций и за суверенитет народа, мыслящие современники декабристов, Чаадаев и Хомяков, отрицательно отнеслись как к теоретическим положениям, так и к практическим действиям декабристов.

Брожение шло не только в общественной, но и интеллектуальной жизни. Киреевский следующим образом охарактеризовал духовную атмосферу в начале XIX века: «Слово “философия” имело в себе что-то магическое». Философия возбуждала надежды, далеко выходящие за пределы ее возможностей, – от нее ожидали не столько ответа на теоретические запросы ума, сколько указаний на то, как разрешить вопросы жизни. Была потребность в целостном синтезе, аналогичном тому, какой дает религия. Философия становилась главным проводником творческих исканий, она воспринималась как секулярная религия.

Общество любомудров возникло в 1823 году в Москве. В него вошли В.Ф. Одоевский – председатель, Д.В. Веневитинов – секретарь, Александр Иванович Кошелев (1806–1883), Степан Петрович Шевырев (1806–1864) и Михаил Петрович Погодин (1800–1875). Последние двое позднее стали профессорами Московского университета. Все они были очень молоды (Одоевскому было двадцать лет, Веневитинову – восемнадцать) и познакомились первоначально на службе в архиве министерства иностранных дел, где они работали, поэтому их еще называли «архивными юношами». Все они получили прекрасное домашнее образование и были людьми выдающихся дарований. Хотя кружок просуществовал всего два года, так как вынужден был приостановить свою деятельность после мятежа декабристов, его последующее воздействие на русское философское сообщество было огромным.

Члены кружка называли себя «любомудрами», чтобы отметить отличие своих взглядов от французской философии XVIII века. В Европе на смену ей пришла немецкая философия, которую любомудры рассматривали как мощный толчок к «философскому пробуждению» России. Они искали цельного знания о мире. Особенно близок им был Шеллинг. Вот как отзывался об этом А.И. Кошелев:

«Тут господствовала немецкая философия… Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров».

Дмитрий Владимирович Веневúтинов (1805–1827) был человеком исключительно даровитым и сделал бы много, если бы не смерть в 22 года. Он тем не менее оказал огромное влияние на своих друзей. Вслед за немецкими романтиками Веневитинов считал, что «истинные поэты были всегда глубокими мыслителями, были философами». Он настойчиво выдвигал мысль о необходимости построения самостоятельной русской философии, был убежден, что «Россия найдет свое основание, свой залог самобытности и своей нравственной свободы в философии».

Владимир Федорович Одоевский (1803–1869) прожил долгую жизнь и имел сложную философскую эволюцию: от шеллингианства он перешел позднее, имея рационалистический склад ума и увлекаясь естественными науками, к элементам позитивизма и сенсуализма.

Любомудры видели свою задачу в построении мировоззренческой основы русской культуры. Они самозабвенно верили в создание абсолютной теории, посредством которой можно было бы удовлетворить все духовные потребности человека, выработать проект наиболее совершенного общества. Любомудры впервые подняли вопрос о цельности знания, отметили моральный упадок европейской цивилизации, осудили эгоизм, индивидуализм, способствовали утверждению идеи национальной литературы и искусства. Это Одоевский пророчески сказал: «В святом триединстве веры, науки и искусства ты найдешь то спокойствие, о котором молились твои отцы. Девятнадцатый век принадлежит России». И не ошибся!

Николай Владимирович Станкевич (1813–1840) умер в 27 лет, не став знаменитым профессором. Но образ молодого философа остался в памяти его великих современников, с которыми он вел переписку (Кольцов, Тургенев, Белинский, Бакунин, Грановский и др.), и потомков. Дружеские сходки на квартире Станкевича были лабораторией мысли становящегося XIX века, они оказали колоссальное внутреннее воздействие на всех, кто их посещал. И это происходило благодаря личности молодого философа, который мог всех увлечь чистыми идеями и высокими идеалами. «Поэзия и философия – вот душа сущего, – писал Станкевич Грановскому. – Это жизнь, любовь; вне их все мертво». Среди друзей Станкевича современность воспринималась как безвременье, как разрыв связи времен. В восстановлении этой связи они видели смысл своей жизни.

Герцен пишет, что Станкевич не сделал ничего конкретного, чтобы вписать его в историю, однако было бы неблагодарностью обойти его молчанием, когда речь заходит об умственном развитии России.

Александр Иванович Кошелев

Степан Петрович Шевырев

Михаил Петрович Погодин

Дмитрий Владимирович Веневитинов

«Станкевич принадлежал к тем широким и привлекательным натурам, самое существование которых оказывает большое влияние на все, что их окружает. Он способствовал распространению среди московской молодежи любви к немецкой философии… он первый распознал философские способности Бакунина и натолкнул его на изучение Гегеля…»[51]51
  Герцен А.И. О развитии революционных идей в России // Соч. В 2 т. М., 1986. Т. 2. С. 142.


[Закрыть]

Именно Станкевич прозвал Белинского «неистовым Виссарионом».

Станкевич увлекался прежде всего немецкой философией, которая претендовала на объяснение смысла всего существующего. Он наивно считал, что этот смысл можно познать из данной философии и далее останется только сообщить его другим и совместно изменить жизнь к лучшему. Вслед за философией Станкевич советовал заниматься историей, дабы перейти от теоретических изысканий к познанию конкретной жизни человечества и уже затем, соприкоснувшись с опытом прошлых поколений, начать практическую деятельность на благо общества. Он стремился реализовать этот план поэтапно, ратовал за отмену крепостного права и просвещение среди народа: «Кто любит Россию, тот прежде всего должен желать распространения в ней образования». Перед молодым ученым раскрывалась блестящая перспектива, но силы его неожиданно начали убывать. Это была чахотка (туберкулез легких).