Текст книги "Кот с Монмартра. История давно минувших дней"

– Между тем, вы встречались с ним довольно-таки часто.

– В свете, на приёмах, да… но там не демонстрируют свои недостатки.

– Нет, без сомнения. И между тем браки не делаются иначе. Нужно полагаться и на свою интуицию и доверять немного внешности. Я тебе об этом говорю, потому что женился на твоей матери, поверив своим чувствам, и не ошибся. Я до свадьбы видел её не больше десяти раз, в то время как ты…

– Я требовательнее. Я хотела бы узнать о моем предполагаемом муже более основательно… и о жизни, которую он ведёт.

– Чёрт возьми! Если ты полагаешь, что это легко сделать!

– Существует очень простое средство.

– Расскажи мне о нём… ты мне доставишь удовольствие.

– Неужели вы забыли, что месье Амьен предложил мне сделать мой портрет?

– Нет, но я не вижу связи…

– Портрет не делается в один день. Потребуется много сеансов.

– И…?

– И если я буду ему позировать в его мастерской, я смогу узнать, что там происходит на самом деле.

– Но я предполагаю, что в мастерской Поль Амьен также будет придерживаться всех норм приличия и обойдётся без экстраординарных поступков. Если бы я думал противоположное, я давно бы закрыл дверь моего дома этому молодому человеку. Или ты узнала, что он ведёт там беспорядочную холостяцкую жизнь?

– Нет, но я знаю, что он принимает там натурщиц.

– Естественно. Кажется, что для того, чтобы писать картины, без этого не обойтись, ты не находишь.

– Сейчас, например, он заканчивает картину, которая изображает девушку.

– Пасущую коз. Он, конечно, выбрал странный сюжет. Почему бы не пастушка, который пасёт гусей…? Ладно… это шутка. И все таки у этих художников все время в голове достаточно странные идеи.. Но почему ты мне об этом говоришь?

– Итальянка, которая позирует ему для этой картины, как говорят, чудесной красоты. Месье Амьен мне также отзывался о ней с восхищением и энтузиазмом.

– Хорошо! Хочешь ли ты мне этим сказать… ты думаешь, что он влюблён в это создание?

– Я не сказала этого, но мне было бы любопытно её увидеть.

– Прости! Но ты не думаешь, я надеюсь, о том, чтобы познакомиться с ней. Эти девицы, которые прибывают в Париж, чтобы наниматься на работу и выставляться в мастерских—не очень достойные персоны, и мне хотелось бы думать, что месье Амьен, принимаясь за работу над твоим портретом, устроит все таким образом, чтобы ты не повстречалась у него с этой пастушкой.

– Я считаю, так же, как и вы, мой отец, но это не доказало бы ничего… а напротив.

– Ах так… ты, по-видимому, ревнуешь? Я не знал о наличии у тебя такой слабости.

– Дело в том, что до настоящего времени я сама ничего не знала об этом. Мне все мужчины были безразличны.

– А теперь, как я понимаю, все изменилось. Лишь один Поль тебя теперь занимает. Я не вижу смысла тебя за это порицать, так как сам думаю о том, чтобы сделать его моим зятем. Но в тоже время мне кажется, что ревность тебя посетила немного рановато. Подожди, по крайней мере, то время, когда ты выйдешь замуж.

– Одно не мешает другому, – возразила, улыбаясь, мадемуазель Дюбуа.– Чего вы хотите? Я так устроена, и не в состоянии измениться по мановению волшебной палочки. Я знаю, что так не принято, чтобы девушка беспокоилась о жизни, которую ведёт до брака тот, с кем она должна сочетаться браком. Меня же этот вопрос волнует, мне он кажется важным, я хочу в нем разобраться и узнать побольше об этой итальянке и о том, что она на самом деле делает в мастерской месье Амьена, и считаю, что не ошибаюсь, заняв такую позицию.

– В принципе, нет, но мне было бы любопытно узнать, как ты возьмёшься за дело, чтобы добиться своей цели. Нужно превратиться в маленькую птичку, чтобы следить за человеком незаметно… но маленькие птички не залетают в мастерские художников. Неужели ты думаешь, что сможешь выяснить ежедневные привычки Амьена, если я тебя приведу к нему?

– Возможно. У меня зоркий и пытливый взгляд, и я в состоянии рассмотреть много мелочей, которые ускользнули бы от вашего взгляда. Иначе говоря, например, если мы там застанем эту итальянку, я сразу же пойму… она ему только позирует для картины или же…

– На этот вопрос я тебе в состоянии ответить сам и прямо сейчас. Эти итальянские ветреницы в красных нижних юбках не могут соблазнить мальчика, у которого есть вкус. И художники позволяют себя обмануть таким девочкам гораздо реже, чем простые буржуа. Ведь они обычно уже столько повидали в своей жизни!

– Но, однако, такое случается. Разве не вы мне рассказывали, что мой дядя…

– Твой дядя никогда ничего не делал так… как делают другие нормальные люди.

– Я хотела бы быть уверенной, что месье Амьен не поступит также, как и он. И, чтобы в этом убедиться, я хочу для начала узнать, так ли хороша и красива на самом деле пастушка из Абруццо, как об этом говорят.

– Хорошо, пусть так, но ведь он наверняка воздержится от того, чтобы её вам показать, когда мы отправимся его навестить, и будет прав.

– Абсолютно точно… и именно поэтому мне хотелось бы удивить его неожиданным визитом. Месье Амьен знает, что вы потеряли только что вашего брата, и думает, что вы должны быть поглощены делами наследства, и не готовится к нашему визиту. Сегодня прекрасная погода… превосходный день, чтобы стоять у мольберта и писать картину, а месье Амьен не имеет права терять время, ведь он уже опаздывает… Художественный Салон открывается 1-ого мая. Я уверена, что его натурщица сейчас там. Сейчас время сеанса. Так что, если вы не против, мы могли бы пойти на прогулку, маршрут которой нас привёл бы, как будто случайно, к пляс Пигаль.

– И мы поднялись бы наверх и постучались, без церемоний, в дверь студии месье Амьена. Хм! Мне кажется, что это был бы немного рискованный ход. Во-первых, он может нам просто не открыть дверь, и будет прав, так как мы его заранее не предупредили о визите. Я слышал, впрочем, что художники никогда и никому не открывают двери студии во время сеанса, во время работы с натурщицей, из страха нарушить позу, в которой он ей определил находиться.

– Когда мы будем рядом с дверью, я начну говорить с вами очень громко. Месье Амьен узнает мой голос, и соизволит оставить свои кисти, чтобы встретить нас. Если он посмеет оставить нас снаружи, я ему этого никогда не прощу. Так что, решено, вы ведь согласны с моим планом, дорогой отец? Видите, я уже готова к прогулке. Мне осталось только одеть шляпку и пальто. Вам также при параде. И кроме того, вы не появлялись на улице вот уже три дня. Свежий воздух вам пойдёт на пользу.

– Послушай! – воскликнул месье Дюбуа, – а как же мой провинциальный нотариус, которого я ожидаю с минуты на минуту?

– Нотариус? – пренебрежительно повторила Аврора.

– Да, он, – сказал месье Дюбуа. – Он должен мне привезти копию завещания моего брата, и ты понимаешь, с каким нетерпением я его жду. Телеграммы, которые он мне направил, слишком лаконичны. Он развлёкся, составляя предложения, как загадку, экономя слова, чтобы сэкономить франк на миллионном деле. Эти провинциалы так глупы.

– Мне кажется, что, если бы он прибыл в Париж сегодня, то уже был бы у вас. Поезда прибывают только утром и вечером, и нотариус, если он не сошёл с утреннего поезда, уже не придёт к вам днём.

– Это справедливо по отношению к экспрессам, но я подозреваю, что он сел в пассажирский поезд… он всегда экономит. Так как провинциалам не известна английская максима: время, это деньги… Как ты это произносишь на английском языке?

– Time is money, мой отец. И чтобы осуществить на практике эту максиму, я собираюсь отправиться к себе, чтобы побыстрее закончить мой гардероб перед прогулкой. А если этот господин здесь появится в то время, как вы выйдете со мной в город, ваш камердинер может вас разыскать. Вы только должны оставить ему ваши инструкции и адрес месье Амьена.

– Это хорошая идея. Благодаря такому плану, думаю, что могу без нежелательных последствий отлучиться на часик.

– И даже на два, – произнесла совсем тихим голосом мадемуазель Дюбуа, которая намеревалась продлить визит в мастерскую художника.

– Но, – продолжил её отец, – какой повод мы собираемся предъявить месье Амьену, заявившись к нему без предупреждения?

– Для начала, отец, хочу вам сказать, что мы не нуждаемся в поводе. Он нас лично приглашал много раз зайти к нему и посмотреть его новую картину.

– Ладно, пусть так, но когда мы приглашаем людей к себе, предпочитаем заранее знать, когда они придут, для того, чтобы подготовиться к визиту и принять гостей надлежащим образом. Амьен не очень будет доволен тем, что вынужден показывать нам свою не приведённую в надлежащий порядок студию.

– Но… я как раз именно для этого и стараюсь его удивить.

– В этом случае нам все таки придётся с ним объясниться и сказать ему, почему мы так неожиданно прибыли… ты не можешь с этим не согласиться…

– Вы ему скажете, что мы пришли для того, чтобы договориться насчёт моего портрета. Он мне предложил начать работу над ним в любое время, когда я пожелаю.

– Хм, это серьёзный повод, это очень серьёзный повод… даже чересчур! – сказал месье Дюбуа, качая головой.

– А в чем его серьёзность?

– Не кажется ли тебе, что если я приму это предложение… то это почти то же самое, как если бы я взял на себя обязательство отдать тебя ему в жены.

– Почему? Это – его работа… заработок – делать портреты, так как он, между прочим – художник, и не более того. И Поль уже этим занимался. Я видела одну его работу на прошлогоднем художественном Салоне. Это был женский портрет… и это был шедевр.

– Вероятно и то, что за него ему заплатили, и очень даже может быть, что заплатили дорого. Полагаешь ли ты, что он согласится с тем, чтобы я ему заплатил за твой?

– Нет… я не думаю, что….

– Тогда… это было бы равносильно подарку ценой десятки тысяч франков… Он продаёт портреты своей работы по цене, которая мне известна… Они буквально на вес золота. И такие дорогие подарки девушка может достойно принять только от своего жениха.

– Хорошо, мы можем поступить так. Если я не выйду замуж за месье Амьена, тогда вы ему заплатите за мой портрет. И таким образом, у вас не будет обязательств перед ним.

– Он наверняка откажется мне его продать, ведь ты мне только что об этом сама сказала. И твой портрет, твоё лицо останется висеть на стене его мастерской. Это тебя устроит?

– Он не захочет меня оскорбить, я в этом уверена. Я очень надеюсь, впрочем, что не увижу у него ничего, что помешает мне…

– То, что ты имеешь ввиду, эти твои планы в отношении месье Амьена я одобряю. Я надеюсь, как и ты, что он преуспеет в своих делах… но все-таки, между тем, нам неизвестно, что может случиться, когда мы вот так запросто заявимся к нему, и нужно все предусмотреть.

– Я допускаю, что может случиться все, что угодно. Но я осознанно хочу пережить это испытание. Я хочу попытать счастья.

– Но признай, что момент для визита к Амьену выбран очень неудачный. Если он возьмётся за твой портрет, то может не успеть закончить свою картину для Выставки.

– Это – как раз то, чего я желаю.

– Это потому, – усмехнулся месье Дюбуа, – что тогда ему придётся дать отставку и отослать прочь итальянку, которая позирует ему для этой картины. Дорогая Аврора, я тебя не узнаю, ты ли это.

– Дело, в том, что действительно… я очень изменилась за последнее время, – решительно произнесла мадемуазель Дюбуа.

– Вот как! Я замечаю, что ты, кажется, обезумела от этого мальчика. Боюсь, что если я буду тебе перечить, ты способна слечь на нервной почве. Ладно, иди, собирайся, одевай свою шляпку, а я пока одену свою и дам распоряжения Франсуа.

Аврора не заставила себя просить дважды. Она знала, что все равно добилась бы своей цели, поэтому её горничная все это время ожидала свою хозяйку, чтобы немедленно помочь ей одеться.

Отец баловал её и привык ей уступать, и к тому же он пребывал в хорошем настроении с тех пор, как господин Бланшелен ему сообщил о смерти Бьянки Романо, поэтому он и принял благоприятное для дочери решение навестить месье Амьена.

Дюбуа только дал указание своему дворецкому, чтобы в случае появления в его доме нотариуса тот разместил бы его в салоне и заставил ждать возвращения месье Дюбуа, одновременно отправив слугу к художнику, чтобы предупредить о прибытии этого значительного и долгожданного персонажа.

Десять минут спустя месье Дюбуа и его дочь уже направлялись пешком, рука об руку, к пляс Пигаль.

Часть VI

После посещения спектакля «Рыцари в тумане» Поль Амьен жил как отшельник, вернувшись к своей основной профессии и призванию художника, опаздывающего к выполнению своей главной на сегодняшний день цели, завершению картины, которую ему необходимо было в ближайшие дни отправить на суд строгих экзаменаторов, дабы не пропустить открытие Салона.

В первый день Полю приходилось довольно тяжело. Он был твёрд в осуществлении своего намерения упорно трудиться, но воспоминания об охоте на криминальную парочку не выходили у него из головы. Он упрекал себя в нерасторопности, неумении… глупости… вспоминая, как ловко они обвели его вокруг пальца, и твердил себе, что если только ему вновь представится такой случай разыскать их, он уже не совершит такой глупой ошибки.

Также он намного больше, чем это требовалось для завершения его картины, думал о мадемуазель Дюбуа и, когда Поль садился перед своим мольбертом, изображение прекрасной Авроры, усиленное воображением влюблённого художника, частенько помещалось между его глазами и холстом.

Но вся эта, по большому счёту, земная накипь человеческой страсти была бесследно смыта в голове большого художника уже к концу первого сеанса, и начиная со второго страсть к искусству снова одержала верх. Воспоминания о погоне в фиакре стёрлись, призраки пропали, и он не думал больше ни о чем другом, кроме как о шедевре, который вырисовывался из под его кисти.

Момент был выбран удачно, чтобы завершить его.

Месье Дюбуа, отдавая дань трауру, не мог в течение некоторого времени осуществить свои планы и нанести визит в его мастерскую, и когда он это сделает, было довольно неясно, ведь Поль даже не получил от него никакого, хоть короткого известия.

Амьен довольствовался тем, что отправил отцу прекрасной Авроры свою карту, и был теперь спокоен, что Дюбуа его не побеспокоит и не помешает работе над картиной.

И, к тому же, на его счастье, Верро также больше не заглядывал к своему другу… Верро, который раньше, казалось, проводил всю свою жизнь в его мастерской, куря нескончаемые трубки… Верро просто бесследно испарился.

Амьен совершенно не тревожился о его судьбе. Он решил, что этот фантазёр разбил свой походный бивуак в Гранд Боке или в другом хлебосольном кабулё, если только не развлекался тем, что играл в полицейского, гоняясь за авторами преступления в омнибусе.

Амьен знал, что Верро неизбежно возвратится, как осень и зима, когда решит, что у него появились новости… или просто, когда его кредит пивной будет исчерпан, и на его честное слово ему уже нигде не будут наливать.

Но Поль не только не сожалел о его отсутствии, а был даже несказанно этому рад, так как Верро был невыносимым компаньоном для трудолюбивого художника.

Верро, пребывая в его мастерской, непрерывно двигался, все хватал руками и безостановочно болтал. Он бросался по любому поводу своими невероятными теориями, приправленные экстравагантными парадоксами, которые могли вывести из себя самого терпеливого человека, и не было никакого средства заставить его замолчать.

С тех пор, как этот буйный бездельник избавил Амьена от своего присутствия и своей критики, работа над картиной продвигалась в два раза быстрее.

Пия позировала ему теперь каждый день по пять часов. Она приходила до полудня и уходила только с наступлением темноты.

И она позировала с образцовой усидчивостью и настойчивостью. Никакого движение, ни одного слова. Пия не просила перерыва, не требовала отдыха. Амьену даже требовалось её просить, чтобы она согласилась встать со своей скамеечки, чтобы Поль мог её немного развлечь после утомительной неподвижности.

Прежде она была менее спокойна, и всегда пользовалась перерывами в сеансе, чтобы отогреть свои ноги и немного поболтать языком.

Пия получала огромное удовольствие от посещения мастерской Амьена, и обязательно совершала прогулки вдоль стен его ателье, поднимая ткань, прикрывающую прислонённые к стенам картины, и издавая радостные возгласы, когда она узнавала модель, которая была изображена на холсте, находя неожиданные аналогии, задавая умные вопросы, и щебеча, как птичка.

Но её радость понемногу погасла, и уже несколько дней бедный ребёнок, казалось, полностью изменил характер. Амьен не узнавал прежнюю Пию.

Она больше не щебетала и не порхала по комнатам. Сойдя с неудобного помоста в перерыве сеанса, Пия сидела грустно в углу на низенькой скамеечке, молчаливо и неподвижно, положив подбородок на колени.

Амьена поначалу не слишком беспокоило это изменение в поведении Пии, но на третий день он заметил, что у нее красные от слез глаза, и справился о причине её печали.

Девушка ответила, что ей очень жалко Улисса, о трагическом конце которого он только что ей рассказал, но Амьен категорически отказался поверить, что она оплакивала несчастного ангорца, убитого Верро.

Но так как у Поля совершенно не было времени отвлекаться на девичьи слезы, он не стал заниматься выяснением истинных причин её плохого настроения, обещая себе основательно расспросить девушку после того, как закончит картину.

К несчастью, на пятом сеансе после смерти кошки Поль был вынужден признать, что Пия перестала держать требуемую позу, и требовалось ей об этом сказать.

– Малышка, – вздохнул он, пристально смотря на неё, – это уже совсем не то, чего я хочу от тебя. Ты сейчас изображаешь из себя кого угодно – Деву Марию в гробнице или Мадлен в пустыне, но никак не пастушку из Субиако. Послушай, моё дитя! Когда ты пасёшь там коз, у тебя не должно быть на лице этого похоронного выражения лица, которое ты сейчас нацепила на себя.

– В Субиако, – сказала девушка так тихо, что её слова можно было едва расслышать, – меня никто не наказывал, и мне никогда не было больно.

– И кто же это тебя наказывает здесь? – воскликнул Амьен. – Или у тебя сердечная боль?

– Вы же знаете, что нет.

– Хорошо, я тебе верю, ведь ты мне говорила, что у тебя нет возлюбленного. Ты слишком разумна, чтобы влюбляться в мальчиков, которых ты встречаешь в доме Лоренцо или на пляс Пигаль. Но что тогда?

– У меня всё в порядке, месье Поль.

– Не говори мне так. Я тебя прекрасно знаю… и читаю по твоему лицу, как по открытой книге… и заявляю тебе, что ты сильно изменилась. Ты больше не смеёшься, не можешь держать голову, когда позируешь таким образом, как я тебя прошу, а руки твои свисают вниз так, как будто ты изображаешь не весёлую пастушку, а статую вечной скорби и боли. Все стало плохо до такой степени, что я больше не могу ждать ничего хорошего, и если ты продолжишь плакать, я пропущу срок сдачи моей картины. Моя пастушка оказалась сроду не пастушкой, а дочерью разбойника, которого только что застрелили. И чтобы снова поднять твоё настроение, малышка, есть только одно средство. Расскажи мне о своих печалях. Это тебя утешит, а я найду средство тебя излечить. Давай, расскажи мне все без утайки. Может быть, это Отец Лоренцо, который сдаёт тебе в аренду твою комнатку, причиняет тебе эти страдания?

– Нет. Он, можно сказать, почти что уважает меня с тех самых пор, как вы меня рекомендовали ему. Он больше никогда не поднимается в мою комнату без моего разрешения.

– Очень хорошо. Я ему дам премию, как только его увижу, и для этого даже специально срочно повидаюсь с ним.

– Но ты сама… может быть ты нуждаешься в деньгах?

– Ой…! Нет. Я зарабатываю у вас в два раза больше, чем могу израсходовать.

– Может быть ты тоскуешь по родине? Это твоя родная гора… она тебе снится по ночам?

– Что бы я там делала теперь? У меня там больше никого не осталось, – прошептала бедная девушка.

– Это правда, – сказал взволнованный её словами Амьен.– Ты ведь сирота.

– Моя мать умерла в прошлом году.

– И ты никогда не видела своего отца?

– Практически нет… я лишь едва, очень смутно, помню его…. я его видела, когда была совсем маленькой.

– Это был француз, не правда ли?

– Мне так говорили соседи. Моя мать никогда не рассказывала о нем.

– И у тебя больше не было другого отца?

– Нет, мы жили втроём… только я, мама и сестра. Я думала, что вам это известно.

– Да, я припоминаю теперь, что ты мне рассказывала, что твоя сестра оставила Субиако в двенадцать лет. Она была старше тебя.

– Мне тогда было девять лет.

– И твоя мать позволила ей уехать из дома?

– Моя мать была настоль бедна, что больше не могла её прокормить.

– Хм! Мой соотечественник повёл себя безобразно. Если ты благороден, нельзя бросать без средств к существованию свою жену и дочь.

– Я зарабатывала на жизнь, пася коз, – продолжила Пия, как будто не заметив эту строгую, но справедливую оценку поведения её отца.– Моей сестре было сложнее, чем мне. Она была старше и не могла выносить страдания нищеты. У нее был прекрасный голос, и она получила предложение от преподавателя вокала, который искал учеников. Он предложил ей брать у него уроки музыки, с тем, чтобы потом помочь ей заключить договор с оперной труппой. Она согласилась и уехала с ним.

– И ты больше не слышала о ней?

– Она писала раз в год для нас одному мужчине в Субиако, который нам пересказывал новости о ней. Моя мать не умела читать… а я научилась читать только во Франции… благодаря вам.

– Итак, что с ней стало, с твоей сестрой? Мне ни разу не пришло в голову спросить тебя об этом. Как сложилась её судьба в театре?

– Она спела в нескольких больших городах Италии. Прошлой осенью она была в Милане и пела в Ла Скала.

– Как примадонна?

– Нет, в хоре.

– Дьявол! Тогда, должно быть, она не стала миллионершей. Но как ты обо всем этом узнала, ведь ты уехала из Субиако?

– Мне написали оттуда, что наша мать умерла… там знали, что старый Лоренцо меня увёз в Париж. У нас ведь там каждая собака знает Лоренцо, и знают, где он живёт. А шесть недель тому назад я получила письмо от моей сестры, адресованное на мой адрес на улицу де Фос-Сент-Бернар. Впервые в моей жизни мне кто-то написал письмо.

– Но, надеюсь, оно не будет последним. И ты ответила твоей сестре, я думаю?

– Да, один раз, а затем пришло второе письмо от неё, в котором она сообщала, что собирается приехать в Париж.

– Ах! Ба! И она приехала?

– Да, месяц тому назад.

– Как, малышка… и ты это скрыла от меня?

– Моя сестра мне строжайше запретила говорить о ней. Она хотела, чтобы никто не знал, что она появилась в Париже.

– Но ты то с ней свиделась, я надеюсь?

– Именно потому, что я больше её не вижу, я и плачу, – воскликнула Пия, вновь разражаясь слезами.

– Как! Что значит… ты её больше не видишь? – воскликнул Амьен.– Уж не поссорились ли Вы?

– Поссорились! О! Нет, – вздохнула итальянка. – Мы нежно любим друг друга, как только могут любить две сестры, которые остались совсем одни в этом мире.

– Итак… тогда почему вы перестали встречаться?

– Потому что она больше не пришла ко мне.

– Кто тогда тебе мешал пойти к ней?

– Я никогда не знала, где она живёт.

– Ни чего себе! Ах! Это сильно! Что! Твоя сестра приехала в Париж для того, чтобы разыскать тебя… и не сообщила свой адрес! И потом, было бы естественно, как мне кажется, чтобы она жила вместе с тобой.

– Нет… дом отца Лоренсо ей не подходил… Меня там уважают… хотя бы потому, что я ещё ребёнок… но моей сестре восемнадцать лет, и она очень красива.

– Ты думаешь, что ты некрасивая?… Ладно, речь не об этом. Я понимаю, по крайней мере, что она имела право не захотеть найти пристанище в этом караван-сарае на улице де Фос-Сент-Бернар. Но это не причина не сообщить тебе, где она поселилась.

– У неё была причина не делать этого… причина, о которой она мне не сказала, а я не настаивала. Я только знаю, что она не хотела никого видеть и ни с кем не встречаться.

– Но с тобой-то она виделась?…

– Да, каждый вечер.

– Почему вечером?

– Потому что она знала, что днём я ходила позировать к вам.

– О! Ты рассказала сестре обо мне?

– Да! Я ей очень часто рассказывала о вас.

– А она, о чём она рассказывала тебе?

– О нашей матери, нашем детстве, нашей родине…

– И она тосковала по вашей родине, по Субиако?

– Да… она мне говорила, что её самое горячее желание состоит в том, чтобы жить там вместе со мной.

– Значит, твоя сестра была готова отказаться от театра?

– Без сожаления. Профессия певицы ей не нравилась.

– А ты… ты тоже хочешь отказаться от профессии натурщицы?

– Я не знаю, – прошептала девушка, опуская глаза.

– Тебе все равно рано или поздно придётся отказаться от этого занятия. Ты не можешь провести всю свою жизнь в мастерских художников… Ты выйдешь замуж и бросишь эту работу.

– Я не хочу замуж, – громко выдохнула Пия.

– Хорошо… не хочешь… так не хочешь! Но уверен… ты изменишь своё мнение. Давайте возвратимся к твоей сестре. Она должна была по крайней мере тебя сказать, почему и зачем она приехала в Париж. Ведь не для того же, чтобы завоевать Парижскую сцену… я предполагаю, что она не собиралась получить ангажемент в театре.

– О! Нет.

– Зачем, тогда?

– Она меня заставила поклясться, что я никому не скажу об этом.

– Чёрт! Неужели ли это такая большая тайна? И она тебя запретила открыть её и конкретно мне?

– Сестра не говорила конкретно о вас. Ведь она не предполагала, что вы мне позволите говорить во время сеанса.

– Она не знала также, что я – твой друг. Если бы ей это было известно, то твоя сестра непременно бы сделала исключение для меня. Она не хотела, чтобы отец Лоренцо узнал что-либо о её делах. Я понимаю это. Но я не Лоренцо, я даже не итальянец… и я уверен, что она бы сочла меня достойным выслушать её признания. Ты должна была привести свою сестру ко мне.

– Я не осмелилась.

– Хорошо! Но теперь, когда ты беспокоишься о сестре и не знаешь, что с ней произошло, ты вполне могла бы мне рассказать о том, зачем она приехала во Францию и что собиралась здесь делать. Это бы мне помогло, возможно, её разыскать.

– Если бы я могла надеяться на это…

– Ты можешь мне верить… и ты не опасаешься меня, я надеюсь!

– О! Нет, как вы могли так подумать.

– Тогда, говори. Я и так почти разгадал эту её тайну. Твоя сестра искала кого-то, не правда ли?

– Это правда.

– Когда я буду знать, кого, я смогу искать целенаправленно, а не наугад… наудачу. Я знаю кучу народу, и если твоя сестра обратится ко мне, я ей, вероятно, мог бы дать полезные указания.

– Вы мне обещаете сохранить в тайне все, о чем я вам собираюсь рассказать?

– Кому, черт возьми, ты хочешь, чтобы я это повторил? Из всех моих друзей только Верро знаком с тобой, но я поостерегусь брать его в доверенные лица в этом деле. Он слишком болтлив, чтобы делать из него компаньона. Этот юноша проводит свою жизнь в кафе, и я думаю, что это не то место, где мы можем найти твою сестру и персону, которую она разыскивала.

– Нет, месье Поль, это совершенно не то, о чём вы думаете… моя сестра искала нашего отца.

– Вашего отца! – повторил эхом Амьен, который был совершенно не готов к её словам. – Ах! Конечно, ведь он был французом. Я об этом даже не подумал. Но ты мне только что сказала, что вряд ли узнаешь его, если увидишь.

– Зато моя сестра его вполне хорошо запомнила, – сказала Пия. – Она была старше меня на три года, и когда отец оставил нашу мать, сестра была уже в состоянии все понимать.

– Тогда она должна была тебе сказать о том, что произошло между ними, и почему ваш отец бросил вас таким образом… оставил в нищете своих детей. Между нами говоря, он повёл себя очень недостойно, так как, в конце концов, он никогда не отрицал своего отцовства, и было время, когда он вас называл своими дочерями.

– Я сохранила об этом времени только очень неясные воспоминания. Я помню, что мы жили в Риме, и что мы каждый день проводили в старом доме, на немного менее широкой площади, чем площадь Пигаль, и лицом к лицу перед огромной лестницей, ведущей к церкви с башнями.

– Отлично… это уже кое-что! Я знаю это место… Испанская площадь, и испанская лестница у подножия церкви Тринита-деи-Монти. И внезапно ваш отец перестал у вас появляться?

– Да. Он неожиданно уехал… возвратился во Францию, и тогда мы были вынуждены возвратились в Субиако. Моя мать могла бы продолжать зарабатывать на жизнь, позируя в мастерских художников… ведь она была очень красива! Но она больше не захотела заниматься этим ремеслом и увезла нас в горы…

– На что же вы там жили?

– Моя мать собрала немного денег в те времена, когда работала натурщицей…

– Как! Твой отец ей ничего не оставил?

– Ничего.

– Это отвратительно.

– Моя сестра думает, что он не смог обеспечить нашу жизнь потому, что сам был беден.

– Прекрасный повод не содержать свою семью! Хотя у него хватило средств, чтобы отправиться обучаться живописи из Франции в Италию. Если он был не в состоянии обеспечить вам достойную ренту, то не имел права бросить вас в крайней нищете. Он был обязан остаться и работать ради семьи. И Бог знает то, что вы испытали! У вас был хоть какой-нибудь кров, по крайней мере?

– Моя мать сняла за околицей деревни сарай, брошенный пастухами и стала прачкой, обстирывая белье в двух или трёх богатых домах. А моя сестра и я пасли деревенский скот.

– А что же ваш отец… от него не поступало никаких новостей?

– Достаточно долго… нет. Но однажды кюре сказал моей матери, что ему написали из Франции, чтобы узнать у него, не живёт ли наша семья в Субиако. Не знаю почему, но моя мать попросила его ответить, что мы оставили страну и он не знает, куда мы уехали. Сделал ли кюре это? Это то, чего мы не знали никогда.

– Получается, что бедная женщина не хотела больше даже слышать о нём. Должно быть, твой отец её смертельно оскорбил. Она его, вероятно, проклинала до самой своей смерти.

– Нет, никогда ни одного горького слова в его адрес не вышло из её рта. Она даже никогда не произносила его имени в моем присутствии.

– Но ты его знаешь, это имя?

– Моя сестра знает.

– И она тебе его не назвала?

– Я у неё не спрашивала. Я видела, что ей будет очень трудно произнести его имя. Каждый раз, когда я делала хоть малейший намёк на цель её приезда в Париж, сестра принималась плакать.

– Всё это… что ты мне только что рассказала, моя дорогая малышка, это что-то экстраординарное. Но сейчас не время комментировать твою историю. Сейчас идёт речь только о том, чтобы найти твою сестру. Когда в последний раз она приходила к тебе?

– Должна была прийти в прошлую среду. Я её прождала весь вечер, но она не появилась.

– Но ты её видела накануне?

– Да, месье Поль. Она оставалась у меня позже, чем обычно, и сказала мне, уходя, что вернётся ко мне на следующий день.