Текст книги "Кот с Монмартра. История давно минувших дней"

– Держись, Поль! Внимательнее! – прошептал Амьен, – ведь это торговый агент и его подруга, уходящие в самой середине представления. Почему они столь торопятся убраться из театра? Может быть потому, что они меня заметили в ложе месье Дюбуа? Это вполне возможно, так как я, в сущности, до момента, когда отец и дочь встали, находился все время в глубине ложи, и они не имели даже малейшей возможности увидеть моё лицо. Возможно, что они боятся оказаться на выходе из театра одновременно со мной. Итак! Я нарушу их планы. Я подойду к контролю раньше, и рассмотрю их внимательней. О, Верро, если бы ты только знал, на какие глупости толкает меня мой мозг, который ты столь успешно, оказывается, напичкал своими глупостями!

И при этом упоминании холстомарателя и исследователя криминальных тропок, Амьен устремился в коридор и побежал на лестницу, даже не замедлившись ни на секунду, чтобы одеть своё пальто, которое билетёрша ему вручила только что.

Амьен бегом преодолел ступени лестницы, отделявшей ложи первого яруса от фойе, и он двигался так быстро, что сумел обогнать оба подозрительных существа, которых он надеялся увидеть вблизи.

Поль старался также сделать это незаметно. Поэтому, для того, чтобы быть эта подозрительная парочка его не увидела, он устремился наружу, вышел из театра и встал немного справа от входной двери.

Минутой спустя, мужчина и женщина появились под колоннадой. Они взялись за руки, и остановились на мгновение на пороге.

Мужчина посмотрел в одну стороны, а женщина в другую.

– Хорошо! – подумал Амьен, – они чего то опасаются… скорее всего, меня, и не осмеливаются появиться на тротуаре, прежде чем не убедятся, что я их не подстерегаю. Решительно, они боятся встретиться со мной. Ах! Дама отогнула свою вуалетку и… ошиблась, так как теперь она мне абсолютно точно напомнила путешественницу из омнибуса, и я уверен, впрочем, что она меня до сих пор ещё не заметила. Ого! Торговка апельсинами тоже их рассматривает!

Действительно, торговка подошла к этой парочке, остановилась прямо перед ними и стала мучить шумными предложениями.

– Всего по три су, прекрасные валенсианские апельсины! – кричала она им, преграждая проход своим лотком.– Купите мои апельсины, мой принц. Охладите вашу даму. Это вам обойдётся дешевле, чем другими средствами.

Это предложение не имело никакого успеха. Мужчина, не стесняясь, оттолкнул её в сторону и прошёл вперёд. Он держал за руку свою подругу, и они спустились рука об руку вниз от монументальной двери, которая дала имя театру.

Амьен оставил тотчас же свою засаду, и в три шага присоединился к продавщице, которая его встретила таким возгласом:

– Как! Вы? Пословица права, когда мы говорим, что помянёшь дьявола… ну вы понимаете… тут же его повстречаешь…

– Мужчина с омнибуса? – прервал её Амьен.– Это – действительно он, не правда ли?

– Ах! Я вам клянусь, что это – он. И та особа, которую он тащил с собой… мне кажется той самой дамой, которая села в омнибус на винном рынке. Нужно думать, что он с ней познакомился после того, как она покинула омнибус. Вы понимаете, что это именно ей он уступил своё место. Он был очень учтив тогда к даме. Мне все равно… но он мог бы быть щедрее, этот господин, и мог бы заставить попробовать свою принцессу мой апельсинчик. Она бы от этого точно не умерла.

Толстуха продолжала говорить, хотя Амьен был уже далеко.

После того, как торговка подтвердила его подозрения, он бросился в погоню за парой, которая быстро шла перед ним по улице. Поль хотел узнать, где жили эти люди, и поэтому решил проследовать до их дома, чтобы на следующий день указать этот адрес Верро, ведущему собственное расследование.

Вскоре он обнаружил, что парочка подозревала о его намерениях. Женщина часто оборачивалась назад, а мужчина маневрировал таким образом, чтобы скрываться, смешиваясь со зрителям, которые выходили в это время из театра де ля Ренессанс на воздух во время антракта. Но Амьен, у которого были зоркие глаза, не потерял их из виду.

У Поля также были хорошие ноги, и он сумел их догнать, но так как он боялся быть обнаруженным, Амьен заставил себя замедлить шаг, и стал следовать за парой из омнибуса на приемлемом расстоянии.

Без сомнения, они чувствовали, что их преследуют, так как они не оборачивались больше назад, но заметно ускорили свой шаг.

Амьен увидел, что они быстро приближаются к стоящим в ряд омнибусам на станции Порт-Сен-Мартен, и испугался, что они собираются сесть в омнибус, где он был бы сразу разоблачён, но они прошли мимо и свернув на бульвар Сен-Дени, пошли по широкому тротуару к длинной веренице стоявших вдоль него фиакров.

«Они собираются взять фиакр, это очевидно, – сказал про себя художник, – Черт. Я об этом не подумал!… Хотя, ничто мне не мешает сделать тоже самое. Я на фиакре прослежу за ними до порога их дома.»

Амьен не ошибся. Мужчина и его спутница приблизились к одному из фиакров, и вступили в переговоры с кучером, который спустился к ним с облучка. Головной фиакр стоял прямо у ворот Сен-Дени, а фиакр, который они выбрали, было пятый, начинаясь с начала очереди. Амьен подошёл к последнему фиакру, чтобы не привлекать их внимание. Он вначале положил руку на ручку двери, а потом сделал вид, что ищет сигару в своём футляре, дабы оставить подозрительной паре время, необходимое, чтобы подняться в фиакр.

– Поедем, что ли? – Спросил его кучер с высоты своего места.

– Вы видите этого господина и его даму, которые впереди беседуют с вашим товарищем? Как только они окажутся в фиакре и он тронется с места, вы за ним последуете.

– Понял. Тогда, самое время.

– Да, и будут хорошие чаевые, если вы сможете не отстать от них.

– Позволить опередить меня, Камиля, колымаге генерала! Этого нечего бояться. Поднимайтесь, месье, и садитесь с моей стороны… чтобы вы не сбежали, когда настанет время расплачиваться… знаю я такие истории, – сказал кучер в белой шляпе.

Амьен, очарованный тем, что ему попался такой умный кучер, наблюдал в пол глаза за парой, которая продолжала вести свои уже немного затянувшиеся переговоры с кучером чуть далее по улице, и удивлялся, что их коллоквиум длился так долго.

«Торговка апельсинами была права, – думал он.– Этот месье с омнибуса – скряга. Он торгуется из-за цены поездки. Ах!… Он решил оплатить поездку заранее… Он вкладывает деньги в руку кучера, открывает дверь… пропускает вперёд женщину и поднимается вслед за нею… Вот момент, чтобы сделать тоже самое… они думают, что обнаружили меня и сумеют скрыться на фиакре, но они не подозревают, что я буду их преследовать и дальше.»

– А мы, месье? – спросил его кучер.– Они уже упаковались, а мой товарищ поднялся только что на свой насест, и уже стегнул свою клячу, пытаясь сдвинуть её с места.

– Давай, трогай – сказал Амьен, – и не приближайтесь к ним чересчур близко. Не нужно, чтобы они заметили, что мы следуем за ними.

– Будьте спокойны. Они не увидят огня нашей кареты, и будут в полном недоумении в конце поездки.

Амьен прыгнул в фиакр, и, высунув голову в окно, с удовольствием констатировал, что передний фиакр лишь только что сумел выбраться из ряда других и медленно катил по мостовой бульвара.

Камиль не хвастался, его лошадь была хороша, и она не нуждалась в том, чтобы её понукать и подстёгивать, дабы сохранить расстояние до следующего впереди фиакра. Они держали расстояние между каретами в восемьдесят шагов, и поддерживали его без труда.

– Куда они едут? – спрашивал себя Амьен.– Вполне вероятно, что в мой квартал. Вчера вечером мужчина спустился из омнибуса на улице Тур Д'Овернь, а женщина сошла на улице Лаваль.

И он был довольно сильно удивлён, когда увидел, что их фиакр уклонился влево на бульвар Севастополь.

– Я ошибался, – прошептал он. – Всё совсем наоборот. Они повернули в противоположную к Монмартру сторону. Хотя этот факт не доказывает, что они живут там. Они сели в фиакр на пляс Пигаль, сделав своё грязное, мерзкое дело… и потом через мост вернулись к себе домой. Мне кажется, что они вполне могут жить на левом берегу Сены. Вечер у меня свободен, так что я могу посвятить его этим негодяям. А вот если бы я был женат…

Это последнее размышление не только ему напомнило о мадемуазель Дюбуа, о которой он немного подзабыл со времени своего выхода из театральной ложи, но и заставило его также вспомнить, что отец этой восхитительной девушки знал мужчину с усами и подбритыми бакенбардами. И даже знал совсем неплохо, используя в качестве так называемого торгового агента.

«Черт возьми! – говорит он себе, – за что же мне такое наказание. Я сам себе придумал приключение. Я ведь могу узнать имя и адрес этого персонажа в любое время, когда захочу. У месье Дюбуа его данные не сохранились в памяти, но записаны в его блокноте, и он мне обещал их дать. Пора мне заканчивать это преследование, результаты которого мне не дадут ничего нового, ведь все, что я пытаюсь с таким трудом узнать сегодня, мне завтра совершенно без всякого труда может сообщить месье Дюбуа.»

Поль поднял руку, чтобы повернуть ручку вызова кучера и остановить фиакр, но тут другая мысль пришла ему на ум.

«Да, – подумал он, – месье Дюбуа мне скажет все, что ему известно, но, вполне возможно, что этот негодяй ему представился под чужим именем и оставил ложный адрес. Человек такого калибра очень даже способен на это… как и иметь два места жительства. И интересно проверить, живёт ли вместе с ним девица, которая его сопровождает. И кроме того, когда я теперь увижу месье Дюбуа? Смерть его брата принесёт этому капиталисту много дополнительных хлопот, которые вполне могут не позволить ему встретиться со мной. Я не осмелюсь показаться у него в течение нескольких дней, и при таких обстоятельствах, в которых он оказался, я не в состоянии ему написать достойное письмо, чтобы попросить даже незначительную справку. Следовательно, я выиграю время, если доведу до конца свою охоту, которую начал, – заключил свои размышления по этому поводу Амьен.– Вопрос состоит в том, чтобы только узнать, куда эта красивая пара меня собирается привести. На другой берег реки… это становится очень даже вероятно. Ну вот, мы прибыли на площадь Шатле, и фиакр катится прямиком к мосту Шанже… все время прямо, и если он так продолжит, мы так вскоре доберёмся к шлагбауму Сен-Жака… через час, если он и дальше будет двигаться, как черепаха.»

Это была правда. Фиакр, куда поднялась эта подозрительная пара, шёл довольно медленно, обе лошади, которые его тащили, наслаждались поездкой, как будто они следовали за похоронной процессией и, кажется, стоило бы Полю удивиться, почему торговый агент выбрал для того, чтобы вернуться к себе домой один из тех огромных фиакров, в два ряда сидений и с грузовым отсеком на крыше, которые обычно служат только для того, чтобы транспортировать на вокзалы железных дорог путешественников, загруженных багажом.

Респектабельная карета шла столь медленно, что кучер Амьена произнёс все проклятия мира в адрес своего товарища по профессии, мешающего показать его лошади достойный бег, позволяющий легко превзойти мирную упряжку, которая семенила перед нею, и заслужить дополнительные чаевые.

«Вот люди, которые не торопятся, – говорил про себя художник.– Но это лишний раз доказывает, что они не знают, что я следую за ними. Интересно посмотреть, какое выражение примут их лица, когда они увидят, как я спускаюсь с фиакра одновременно с ними! Но, на самом деле, разве я буду спускаться с фиакра вместе с ними? Мне кажется, что это было бы абсолютно бесполезно, так как у меня нет никакого плана, как объясниться с этими убийцами. Мне будет достаточно узнать, где они живут, и, как только они войдут в дом, я возвращусь к себе.»

Как Поль и ожидал, фиакр за мостом Шанже принял влево, на набережную Ситэ, и вскоре прибыл к Нотр-Дам.

«Ах, значит так, они едут в Морг? – спросил себя Амьен, узнавая муниципальное здание, где выставляют неопознанных мертвецов… – Это было бы немного слишком! В этот час учреждение закрыто… да и карета не останавливается, она пересекла мост Архиепископа… решительно, парочка живёт на левом берегу Сены… и вероятно, в том же квартале, что и Пия, так как фиакр теперь катится по набережной Турней.»

Но, как выяснилось, он туда поехал лишь для того, чтобы с грехом пополам добраться до перекрёстка, которым заканчивается бульвар Сен-Жермен, возле моста Анри IV.

Там кучер немного принял лошадей вправо и остановил фиакр перед дверью дома, который образовывал угол бульвара и улицы Дефоссе Сен-Бернар.

Амьен тихо опустил окно в передней части кареты, высунулся в него и потянул за рукав Камиля, который повернувшись к нему, сказал, понизив голос:

– Если месье хочет мне позволить выбрать место, где его не будет видно, я это сделаю.

Одновременно он маневрировал таким образом, чтобы расположить свой фиакр вдоль тротуара, за первой каретой. Это было сделано очень быстро, и Амьен тотчас же прижался к двери, чтобы не пропустить ни одного движения путешественника и его попутчицы. К его большому удивлению, никто не вышел из наёмной кареты. Кучер огромного фиакра слез со своего места и разнуздав лошадей, привязал к их мордам мешки с овсом, после чего принялся не спеша разжигать свою пеньковую трубку, как человек, который знает, что у него будет много свободного времени, чтобы её и покурить и докурить.

– Что это значит? – пробормотал Амьен.– Они прибыли к месту назначения. Тогда, почему не выходят? Подозревают, что я их подстерегаю? Нет, это не так, ведь если бы они это подозревали, они бы поехали дальше и попытались избавиться от моего преследования.

Проведя пять минут в мучительных сомнениях и беспокойном ожидании, художник услышал, как кучер ему очень тихо сказал:

– У меня такая вот мысль в голове… что над нами подшутили… и в фиакре никого нет.

Эти слова стали лучом света для Амьена. Он тут же открыл дверь, прыгнул на тротуар и приблизился к грузовому фиакру, все окна которого были закрыты и наглухо зашторены, но вглядевшись в узкую щёлку, он легко убедился, что салон фиакра был пуст.

– И ваши пассажиры, – спросил он кучера грузового фиакра, пытаясь изобразить безразличие на лице, – их вы потеряли по дороге?

– Мои пассажиры? – Усмехнулся кучер, – я их как раз жду… но не думаю, что они придут. Мне все равно, так как мне оплатили пребывание здесь до половины десятого. Четверть прозвонила только что, и когда мои животные закончат поедать свой овёс, я помчусь в депо компании. Мой рабочий день закончен. И я собрал аж сотню су чаевых.

– Но господин и дама, которые поднялись к вам у ворот Сен-Мартен?…

– Ну и ну! Вы видели это, и вы… следовали за ними все это время? Ах, господи, они над вами славно посмеялись. Господа вошли в мой фиакр с одной стороны и тут же вышли с другой. Этот буржуа со мной так договорился. Он мне дал десять франков за то, чтобы я разрешил им сделать это, а потом порожняком катался по Парижу. Чтобы я вас заставил прокатиться к Рынку вина, в то время как они прогуливались на больших бульварах. Потом я должен был забрать их здесь, но теперь я вижу, что они и не собирались с вами встречаться, а потому не появятся здесь.

Амьен чувствовал всю справедливость этого суждения. Он не сказал больше ни слова, и повернулся, опустив голову, опозоренный… позволив себя высмеять, и клянясь, что больше в жизни не будет заниматься никакими погонями и расследованиями.

– Каждый должен заниматься своей профессией! – воскликнул Поль, возвращаясь в свою карету. – Я не более рождён полицейским, чем Верро создан, чтобы заниматься живописью. Но я уверен теперь, что именно эти мужчина и женщина были в омнибусе вчера вечером. Если бы они меня не узнали, они не потрудились бы предпринять столь усердную попытку ускользнуть от меня. И если они меня так опасаются, значит совесть их не чиста. К счастью, месье Дюбуа мне даст их адрес, и тогда посмотрим, кто будет смеяться последним. Пляс Пигаль, кучер, и побыстрей!

Часть IV

Бульвар Рошуа – преимущественно квартал кривых кабачков, которые, на парижском языке, называются кабулё.

Среди них попадаются и вполне респектабельные кафе и лавочки, куда честные рабочие приходят выпить свой литр вина у стойки, но скорее это исключение, чем правило.

Кабулё, впрочем, посещают не только дошедшие до полунище ты люди. Туда приходит и богема, люди, которые почти не работают, это правда, но которые и никогда не имеют проблем с полицией. Мастерские художников изобилуют в окрестностях этих мест, и праздношатающиеся горе-художники не испытывают затруднения в выборе компании и места для выпивки. Им достаточно, чтобы хозяин кабуле открыл им кредит и не был слишком требовательным в требовании долга и норм поведения в его трактире… чтобы туда можно было прийти туда в рабочей блузе, напиться и драть глотку без удержу, играть в домино в течение целого дня или вечера без обязанности делать новые заказы.

Друг Амьена Верро был из числа тех бездельников, кто уже давно стал завсегдатаем этих мест. Он жил в мансарде на улице Мирра, и кабулё под названием Гранд-Бок был расположен между улицей Клинанкур и бульваром Орнан, в двух шагах от него.

Этот кабачок имел довольно непрезентабельный снаружи вид. Его витрина была грязна, а замызганные шторы скрывали от глаз прохожих тайны зала, где в глубине его был установлен бильярдный стол с продранным до дыр сукном, и широкие деревянные скамьи, на которых пьяницы могли отсыпаться в своё удовольствие. Внутренняя часть кабулё была украшена фресками благодаря вольному, пропахшему алкогольными парами духу и кисти Верро, покрывшему стены странными и нелепыми рисунками. Эта работа, бесплатно выполненная, стоила ему неплохими милостями и благосклонностью хозяина дома, известного в квартале под именем отца Пуавро, во многом, благодаря его любви к абсенту. Он регулярно поглощал половину литра этого чудесного напитка в день, и довольно неплохо при этом держался, как молодой перец, и выглядел так вплоть до полуночи, хотя к утру лицо его было уже землистого цвета. Ведь он ложился спать пьяным почти каждый вечер.

Верро былв этом кабулё почти как дома. У него был в нём открытый счёт, и он мог там делать все, что ему заблагорассудится. В этом заведении горе-художник проводил приблизительно двенадцать из двадцати четырёх часов в сутки, и был там, как говорится, и в дождь и в солнце. Когда ему вдруг взбредало в голову порассуждать о большом искусстве, завсегдатаи харчевни, которые в этом ничего не понимали, слушали его, как оракула.

И Верро завёл там множество друзей, уверенный в том, что всегда найдёт там народ, которые его приветит, который дорожит честью его угостить, если ему захочется выпить, и с удовольствием послушают его рассуждения об искусстве. При этом Верро не искал компании красиво одетых кавалеров, штатных танцоров в Буль Нуар или Рен Бланш, которые охотно собирались у отца Пуавро, чтобы поиграть в карты. Он пренебрегал даже мелкими торговцами, хозяевами маленьких лавочек по соседству, которые приходили туда иногда лишь только для того, чтобы поставить пару су в пикет. Верро водил дружбу только с достаточно зажиточными людьми: мраморщиком с кладбища Сент-Уэн, для которого он рисовал проекты экстравагантных гробниц, рантье, которого звали месье Фурнье, и у которого был очень хороший капитал… был там ещё один отошедший от дел торговец аптекарскими товарами, который не блистал в разговоре, потому что был глух, но всегда восхищался художниками вообще и Верро в особенности.

Хотя, по правде говоря, бедный горе художник был объектом шуток месье Фурнье и всей компании, они прекрасно понимали, что с ними он экономил на расходах по содержанию собственной мастерской, но добрый рантье никогда не сердился на художника и всегда составлял ему компанию.

Верро, напротив питал к месье Фурнье искреннюю симпатию, удвоенную некоторым уважением. Его привлекали мягкие манеры месье Фурнье, а его взвешенные суждения и гладкая речь очаровывали художника. Месье Фурнье был собеседником чрезвычайно приятным. Он много повидал и пережил. Ему были знакомы дальние страны и разные люди. Он говорил обо всем на свете с видом осведомлённого человека, и был способен дать хороший совет. Но при этом он был чрезвычайно сдержан относительно своих дел и того, чем занимался в молодости.

Верро придумал поначалу себе, что Фурнье раньше служил в армии, но не был в этом окончательно уверен, а впоследствии решил, что тот занимал большой пост в политической полиции или работал в дипломатическом ведомстве. Но в конце концов Верро больше понравилось считать, что Фурнье раньше работал в полиции. И он постоянно заводил разговор с Фурнье на криминально-полицейские темы, но его собеседник находил их не интересными и обращался к ним только в крайнем случае.

Но вот уже три дня Верро бесполезно ожидал за кружкой пива в Гранд-Бок своего любимого партнёра по столу. Месье Фурнье не приходил туда больше, и это неожиданное исчезновение чрезвычайно печалило Верро, который горел желанием обратиться к нему с рассказом о таинственном деле омнибуса.

Фурнье стал недоступен, магически пропал точнёхонько на следующий день после этого трагического приключения.

Верро безутешно сожалел об этом неприятном совпадении и спрашивал о Фурнье всех забулдыг Гранд-Бока, но никто его не видел, и отец Пуавро тоже был не в состоянии сообщить никаких новостей от этого верного завсегдатая своего учреждения.

Было известно, что Фурнье жил в этом же квартале. Одни говорили, что на площади Антверпена, другие, что на улице Дюнкерка, но он никогда никого из своих знакомых по таверне не приглашал к себе домой, и Верро, наряду с остальными, тоже не знал его адреса, хотя и неоднократно пытался его выяснить у своего собеседника. Фурнье всегда ловко уклонялся от этого вопроса, и тайна, которой он окружал свою жизнь, также способствовала тому, что он сумел убедить горе художника в том, что Фурнье работал раньше в полиции.

Необъяснимое его отсутствие в последние дни лишь только утвердило Верро в этом мнении. Он был убеждён, что Фурнье наделили только что некоторой тайной миссией, и вследствие этого его нельзя будет увидеть в течении определённого времени. И он был огорчён этим, так как рассчитывал на его ум, знания, опыт и даже помощь, чтобы внести ясность в очень запутанную историю, которую Верро так поспешно и хвастливо объявил практически распутанной Полю Амьену.

Верро торжественно поклялся своему товарищу Амьену в том, что вскоре найдёт женщину, нанёсшую роковой укол булавкой бедной девушке, и её сообщника из омнибуса. Он понимал теперь, что был чересчур оптимистичен, и сам, без посторонней помощи не в состоянии ничего сделать. Несостоявшийся художник и следователь-любитель признавал сам себе своё бессилие в своём предприятии, и это признание унижало его до такой степени, что он не осмеливался больше показываться у своего друга с пляс Пигаль. А Амьен, в свою очередь, не был человеком, способным лично отправиться на поиски Верро для встречи с ним. Когда Верро приходил в его мастерскую, Амьен всегда оказывал ему хороший приём в память о бывшем между ними товариществе, которое родилось в Школе изящных искусств в уже далёкие теперь юношеские годы, но с тех пор, как они вошли в самостоятельную взрослую жизнь через одну и ту же дверь, они последовали по ней различными дорогами и маршрутами, так что узы этого товарищества потеряли былую прочность. Амьен вышел в свет и играл в нем вполне заметную роль, а Верро, своим неряшливым костюмом испачкал бы кресло на каком-нибудь светском рауте, а разболтанной походкой перепугал бы всех его участников, если бы, конечно, сумел туда пробраться. Амьен испытывал отвращение к кабачкам, а Верро из них не вылезал. Из чего вполне логично вытекало, что они никак не могли встретиться вот уже три дня.

Верро все это время постоянно располагался в кабулё Гранд-Бок. Он лишь изредка прогуливался в Морг, и то только лишь для того, чтобы поинтересоваться, выставлено ли там ещё тело девушки из омнибуса и не опознал ли кто-нибудь его. И всякий раз он возвращался с этой экскурсии мрачнее тучи, не узнав ничего нового. Никто не опознал покойницу до конца установленного законом трёхдневного срока, и уже собирались приступить к её захоронению, сказал ему секретарь этого учреждения. Бедное тело будет брошено в братскую могилу, и тайна преступления будет похоронена вместе с жертвой на больничном кладбище.

Уверенность в неумолимом приближении такой нелепой развязки его расследования поразила Верро, и он был чрезвычайно расстроен этим своим фиаско. Следовало уже спросить себя, не стоит ли заставить свою персону попросту отнести в комиссариат полиции отравленную булавку и рассказать комиссару все, что ему известно о происшествии в омнибусе, независимо от высказанного его другом Амьеном отвращения к нему, нежелания быть замешанным в этом деле. Но все таки Верро, в глубине души, до последнего рассчитывал на сотрудничество с этим Фурнье, который, по его оценке, был более умным и умелым детективом, чем все полицейские в мире вместе взятые.

В то время, как опрометчивый сыщик и прирождённый маляр томился в кабулё в ожидании этого персонажа, Поль Амьен, который мог бы предоставить Верро важные сведения по этому делу, тихо проводил время у себя дома и не испытывал ни малейшего желания увидеть его. Поль Амьен, поразмыслив, решил не предпринимать больше никаких действий до нового уведомления, то есть, до тех пор, пока месье Дюбуа ему не даст адрес этого торгового агента, который столь изящно скрылся от него в вечер представления постановки Рыцарей тумана. Поль Амьен упорно работал над картиной и думал намного больше о мадемуазель Авроре, чем о подозрительной паре, которую он недавно преследовал.

Итак, на третий день после спектакля, около полудня, позавтракав блюдом из кислой капусты, обильно сдобренной несколькими кружками пива, Верро меланхолически прогуливался по периметру первого зала своего любимого кабулё. С озабоченным выражением лица и трубкой во рту, он периодически приклеивал своё лицо к окошку в двери, продолжая надеяться, что заметит Фурнье, приближающегося по бульвару к их любимому заведению. Это был час, когда он обычно приходил, чтобы поиграть в бильярд или в домино. Но Фурнье не появлялся.

Отец Пуавро дремал за стойкой, положив свою голову точнёхонько между бутылкой абсента и пустым стаканом, а отставной торговец аптекарскими товарами, отзывавшийся на имя Морель, читал газету в углу, и принимал, без сомнения, большое участие в этом изучении типографского шрифта, так как молчал и был недвижим, как монумент на кладбище, хотя Верро ему уже подбросил в тарелку несколько ломтиков бекона, до которых он даже не дотронулся… потому что был глух, как пробка. Верро, сильно раздражённый бесполезным ожиданием, уже был готов совершить свою очередную неудачную шутку, подпалив газету Мореля спичкой, когда дверь кабачка внезапно открылась.

– Добрый день, товарищи! Привет, отец Пуавро! – произнёс зычный голос, который немедля разбудил хозяина учреждения и даже заставил поднять голову аптекаря, погруженного в чтение газеты.

– Фурнье! – воскликнул Верро.– Наконец-то, вот и вы! Разве это не счастье. Вот уже три дня я о вас расспрашиваю всех и вся… и не могу разыскать.

– Держу пари, что это для того, чтобы предложить мне рюмку отменного коньяка, – смеясь, воскликнул Фурнье, изливаясь прекрасным настроением.

– Конечно… и потом ещё одну. Ах, что с вами случилось? Вы были больны?

– Я… болен! Никогда! Посмотрите на меня, на этот торс! Разве я похож на призывника, освобождённого от армии по причине слабой конституции?

– Нет, чёрт возьми! Но иногда мы совершенно напрасно стараемся казаться крепкими и сильными, хотя не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать, что невозможно скрыться от недомогания. Я сам часто страдаю от похмелья. И когда я увидел, что игнорируете мою кампанию три дня подряд, я стал беспокоиться. Если бы я знал ваш адрес, я конечно навестил бы вас, чтобы узнать, не случилось ли чего-нибудь с вами.

– О! В этом не было никакой необходимости. Меня не было дома в эти дни! Я отправился в путешествие во вторник вечером, и я возвратился только этим утром.

– Это объясняет все. Вы уезжали далеко?

– Нет, я был всего лишь в пятнадцати льё от Парижа ради маленького наследства, которое неожиданно только что свалилось мне на голову.

– Это лучше, чем черепица с крыши или булыжник с мостовой… мои комплименты… это то… тот самый случай, который меня никогда не настигнет.

– Ба! Кто его знает? Но, раз уж так случилось, именно я угощаю этим утром. Отец Пуавро, графинчик и стаканы!… Вы согласны на коньяк постарее?… Смотри-ка!… Он догадался, чего я хочу, старый шельмец… и уже приготовил пару бутылочек коньяку… и даже поставил поднос на стол рядом с уважаемым месье Морелем. Это для того, как я могу без труда догадаться, чтобы я пригласил этого доброго старика за наш столик! Я не против ещё одного страждущего выпить. Сегодня для меня хороший коньяк всего лишь пустяк.

– Чёрт возьми! Если бы я получил наследство, я бы приглашал к столу всех прохожих на бульваре. Но, признаюсь, я не стремлюсь пить коньяк по соседству с отцом Морелем.

– Почему это? Чем вам не угодил бедный старичок?

– О! Абсолютно ничем. Только у меня для вас есть одна история, которую мне хотелось уже не один день вам рассказать… и попросить консультацию для меня… и только для меня одного.

– Хорошо, я не против… и не волнуйтесь насчёт месье Мореля, он нас не услышит… потому что глух, как горшок.

– Это правда. Я об этом даже не подумал. Говоря тихо, я могу не опасаться, что он услышит хоть одно слово. Так что мы вполне можем присесть возле этого аптекаря.

– Ах… эти интимные признания! Тайны! Секреты… о чем, например! Вы что-то замышляете против правительства? Черт возьми! Со мной это не пройдёт.

– Ну, нет! Я это прекрасно понимаю, – сказал Верро, – который принял эту шутливую речь Фурнье за признание в работе на государство.– Я понимаю, что вы не можете вмешиваться в такие дела. Но об этом нет и речи, разговор пойдёт о частном деле.

– Частном! Тогда меня это устраивает. Объясните мне всё… со всеми подробностями, но вначале давайте чокнемся, – сказал Фурнье, который наполнил только что три стакана напитком, заставившем непроизвольно вздрогнуть ноздри Верро, и занял место бок о бок с месье Морелем. За ваше здоровье, папаша, – продолжил он, ударив по плечу своего соседа.

– Неплохо, а вы? – ответил старик с ошеломлённым выражением лица.

– Он полагает, что я у него спросил, как он себя чувствует, – усмехнулся Фурнье.– совсем оглох старик! Давайте оставим его в покое и расскажите мне вашу историю. А если аптекарь не будет пить с нами, мы высушим этот графинчик на двоих.