Текст книги "Кот с Монмартра. История давно минувших дней"

Часть III

У Поля Амьена были свои причины не продолжать чересчур долго разговор с Верро, который и не закончился бы никогда, если бы только Поль предпринял хоть малейшую попытку вникнуть в смелые и фантастические идеи этого горе-художника-сыщика.

Верро не просил для себя большего, кроме как желания привлечь его к охоте на преступников, о которой он уже давно мечтал, но у Поля Амьена было меньше воображения и больше здравого смысла, чем у его товарища. Сейчас он соглашался с тем, что девушка из омнибуса могла быть убита, а не умерла естественной смертью. Эксперимент, который стоил жизни Улиссу, стал для него решающим… и определяющим. Но он был далёк от мысли, что с помощью имевшихся у них на руках улик возможно обнаружить преступников, и Амьена не прельщала возможность сесть на судно, отправляющееся в плавание с неясным результатом, и которое нарушило бы его душевный покой и равновесие, в котором он так нуждался для своей основной работы.

Не будучи честолюбив, Амьен, тем не менее, имел твёрдое желание завоёвывать независимое положение в обществе, и он был на верном пути к этой цели. Он уже обладал той известностью, которая ведёт к доброму имени, реноме, а иногда даже к славе. В парижском обществе считалось, что он уже перерос определение «талантливый художник», и вскоре станет большим художником и, соответственно, станет зарабатывать большие деньги.

Поль должен был, впрочем, благодарить за свои успехи только самого себя. Единственный сын негоцианта, который мог бы оставить ему большое наследство, Поль Амьен оказался в девятнадцать лет без поддержки родителей и без средств к существованию. Полностью разорённый одним из тех экономических кризисов, которые разрушают даже самые крепкие торговые дома, его отец умер от горя, оставив ему в наследство лишь доброе имя, так как он всем пожертвовал всеми своими средствами, пытаясь исполнить свои обязательства перед клиентами. Поль, потерявший свою мать при собственных родах, остался в этом мире совершенно одиноким, без единого близкого родственника, кроме троюродного кузена, который жил в провинции и внезапно помог ему, предоставив в его распоряжение сумму в тысячу франков, позволившую ему отправиться в поисках счастья за границу.

Поль Амьен, у которого не было никакого вкуса к профессии золотоискателя в Австралии, чувствовал в себе большую тягу к прекрасному, и решив стать художником, он использовал эту милостыню кузена для переезда в Рим, где задержался на пять лет, подрабатывая на жизнь в овощных лавках, чтобы было на что жить и, главным образом, учиться. Уехав из Парижа эвентуальным студентом, он вернулся художником… молодым, конечно, художником, но уже ценимым среди коллег и, главное, публики, которая покупает картины.

Благосклонно к нему отнеслись и парижские критики и, возможно, удачным для Поля обстоятельством стало то, что признание и деньги пришли к нему одновременно.

Амьен, конечно же, намного больше дорожил славой, но никогда при этом не забывал, что в этом мире именно деньги дают свободу, и творчества в том числе, и потому пытался примирить в себе принципы художественной свободы и потребности публики, которая якобы разбиралась в искусстве.

– Когда я буду богат и независим, – говорил Поль сам себе, – я смогу целиком отдаться творчеству, которое я ставлю превыше всего. Состояние не является целью, но это – средство достижения этой цели.

И чтобы быстрее добиться независимости, к которой он так стремился, Поль Амьен думал иногда о том, что было бы неплохо жениться… и сделать это максимально эффективно.

У него было, разумеется, все то, что было нужно, дабы нравиться девушкам. Он был высок, тонок и хорошо сложен, черты его лица были немного неправильными, но у него была в целом выразительная и приветливая физиономия. Любезный и умный собеседник, без тени претензии на высокомерие, Поль обладал ещё многими другими превосходными качествами: доброе сердце, весёлый и открытый характер.

Можно было без труда предположить, что стремление примерить Поля в качестве жениха для завидных невест Парижа не проявляло невнимательность к нему. Уже два или три года, главным образом зимой, не проходило и дня без того, чтобы он не получил несколько интересных приглашений: балы и ужины, где Амьен был представлен девушкам, которых хотели выдать замуж. Поль охотно ходил на эти мероприятия, и играл там свою роль вполне достойно. Он проявил себя на этих смотринах самым положительным образом, и у него сложилась репутация завидного жениха, но до сих пор он ещё не нашел того, чего искал.

Амьен вбил себе в голову, что он женится только на девушке, которую полюбит, и он не хотел влюбиться сознательно, умом, а полюбить бессознательно, чувственно. И, тем не менее, претендентка все равно должна была обладать целым набором духовных и моральных качеств и, более того, она должна была обладать художественным вкусом, который бы вдохновлял его, как художника, и заставлял бы непременно и постоянно совершенствоваться.

На открытии нынешнего зимнего сезона Поль, однако, обратил серьёзное внимание на дочь господина, который был прежде в деловых связях с месье Амьеном-отцом, и стал радушно принимать сына своего бывшего партнёра, ровно с тех самых пор, как этот сын в перспективе собрался стать богатым и знаменитым.

И, конечно, мадемуазель Аврора Дюбуа заслуживала того, чтобы на нее обратили внимание. Для начала заметим, она была чудесно красива, также очаровательна, как и Пия, хотя походила на неё не более, чем день походит на ночь.

Пия была бледной и темноволосой, а мадемуазель Дюбуа была светловолосой и с нежной розовой кожей. Пия была невысокой, и её деликатные формы были ещё скорее обещающими, чем свершившимися, а мадемуазель Дюбуа была высокой, и, хотя ей было едва двадцать лет, её обильная красота уже завершила своё развитие.

Пия походила на деву Рафаэля… мадемуазель Дюбуа походила на фламандку кисти Рубенса.

И Поль Амьен, который любил мэтров всех стилей и направлений, всех школ и мастерских, в глубине души все-таки предпочитал итальянцев. Но, несмотря на это, Поль в последнее время был восхищён привлекательностью блестящей наследницы большого состоянии, которая ему оказала честь, предоставив свою руку на множество туров танца с начала зимнего сезона.

Как мы говорили, мадемуазель Аврора была наследницей изрядного состояния. «Ворочая делами» – это общеупотребительное выражение для обозначения вида деятельности капиталиста, обогатившегося спекуляцией, месье Дюбуа нажил значительное состояние, почётно приобретённое, благодаря удаче, как говорили его друзья, и у него не было других детей, кроме мадемуазель Авроры. Её мать умерла, оставив ей двести тысяч франков, во владение которыми она должна была вступить, достигнув оговорённого в завещании срока-двадцати пяти лет.

Господин Дюбуа, владеющий тремя домами в Париже, имел не меньше семидесяти тысяч фунтов ренты, и должен был оставить после себя дочери ещё больше, так как он делал каждый год неплохие сбережения, хотя и жил на очень респектабельную ногу.

Его дочь любила светскую жизнь, и не только часто принимала гостей в своём доме, но и любила получать приглашения на светские салоны и балы в лучших домах Парижа. И когда Аврора у себя устраивала свои чудесные званые ужины, то всегда отправляла приглашения Полю Амьену, который их с удовольствием принимал, менее из любви к превосходной кухне, а более из предпочтения к красоте мадемуазель Авроры.

И Поль так часто бывал у неё этой зимой, что, не имея возможности в качестве ответного жеста пригласить их к себе, поскольку жил в холостяцкой квартире, уже давно искал случай сделать месье и мадемуазель Дюбуа то, что в обществе называется знаком вежливости.

Итак, во время последнего ужина мадемуазель Дюбуа, которая сидела за столом рядом с месье Амьеном, выразила желание увидеть Рыцарей тумана, драму, постановка которая была только что возобновлена в театре Порт-Сен-Мартен и пользовалась большим успехом.

И Поль Амьен, который знал, что даже самые богатые парижские буржуа не пренебрегут возможностью бесплатно сходить в театр, подумал сразу же о том, что следует снять ложу на это представление. Он проявил хладнокровие и воздержался от того, чтобы сразу же предложить мадемуазель Авроре сходить на спектакль, но искусно справился у нее о занятости в ближайшие вечера, и выяснив, что на послезавтра у нее не было ни одного приглашения на светские рауты, он тут же зарезервировал прекрасную ложу в хорошем месте театра, не оплачивая её сам, чтобы не задеть деликатные чувства месье Дюбуа, попросив это сделать одного своего друга журналиста, после чего отправил бесплатные билеты господину Дюбуа.

И сегодня вечером, в день смерти несчастного Улисса, в то время, когда Верро, его убийца, выходил с его телом из дома художника, Амьен получил милостивое уведомление от месье Дюбуа, который его благодарил за билеты, и просил настоятельно присоединиться к нему в ложе на представлении, куда он намеревался привести свою дочь.

Правда, в этот момент художник уже не был очень уж расположен получать удовольствие от пребывания в течении нескольких часов в прелестной компании мадемуазель Авроры, учитывая множество неприятных происшествий, приключившихся с ним в последние дни.

Трагедия в омнибусе его расстроила, а проекты Верро обеспокоили. Поль уже упрекал себя за то, что пообещал ему молчать об обнаруженной им в салоне омнибуса отравленной булавке, которую он должен был бы, как порядочный гражданин, вручить комиссару полиции вместе со своими объяснениями. Он начинал даже опасаться, что может быть рано или поздно скомпрометирован некоторой нескромностью или неосторожностью поступков своего безрассудного товарища.

Между тем, боясь прослыть невоспитанным грубияном, Амьен не мог уклониться от похода в театр, чтобы поприветствовать отца и дочь, которые выражали желание увидеть его на модной постановке.

И впрочем, это был превосходный случай заглушить захлестнувшую его сознание тоску.

Поль решился, следовательно, одеться в вечерний костюм, и к шести часам, как он обычно это делал в хорошую погоду, Амьен вышел на улицу, чтобы пешком отправиться на ужин на Большие бульвары, в один клуб, членом которого он был, но где его видели довольно редко.

Присутствующие в клубе клубмены, к счастью, не скучали, и их весёлое настроение вскоре разгладило сумрачные морщинки в уголках рта Поля, у которого, в сущности, не было причин для серьёзных печалей. Он оживлённо беседовал с сотрапезниками на темы, которые ему были интересны, и когда настал момент отправиться в театр, он уже полностью забыл все свои заботы. Поль больше не думал ни о чем, кроме как о мадемуазель Дюбуа, и готовился к тому, чтобы весь вечер любезно уделять ей все своё внимание.

Но так видно было предначертано ему его судьбой, чтобы случайная встреча напомнила ему о неприятном приключении накануне.

Подходя к ступенькам театра, Поль остановился на мгновение, чтобы докурить свою превосходную кубинскую сигару, коибу, которую ему доставляли прямо из Гаваны, и был немало удивлён тем, что внезапно услышал обращение к своей персоне в таких выражениях:

– Конечно, я не ошибаюсь. Это – действительно вы.

Персона, которая обращалась к Амьену, была крупной женщиной в платке, опоясанная лотком с апельсинами.

Амьен не узнал её поначалу, но она не предоставила ему времени на воспоминания.

– Вы меня не помните, – продолжила она охрипшим голосом. – А я то вас сразу признала. Это вы сидели лицом к лицу передо мной вчера вечером в омнибусе, следующем на винный Рынок.

– Ах! Да, теперь я вас припоминаю, – пробормотал изумлённый художник.

По обыкновению люди, которых случай вам даёт в качестве попутчиков в общественном транспорте, не останавливаются, чтобы обратиться к вам с речью, когда они вас случайно встречают следующим днём на улице.

Очевидно, что это слухи, распространившиеся по городу, как морская волна, заставили торговку окликнуть Амьена у тротуара бульвара Сен-Мартен, и она, вероятно, хотела поговорить о печальном событии, которое произошло в омнибусе во время пути на Монмартр.

И между тем, её не было в омнибусе, когда заметили, что девушка умерла. Каким образом тогда произошло, что толстуха была столь оперативно проинформирована о случившемся? Торговка, между тем, не замедлила объясниться.

– Скажите, – начала она, – что там за история приключилась в дороге? Это кто бы мог подумать? Я готова положить руку в огонь, что девица спала. Это должно было на вас произвести странное впечатление… положить себе на плечо голову покойницы… её голова на вашем плече.

– Как! Откуда вам это известно…

– Об этом мне рассказали в бюро на станции омнибусов на Пляс Пигаль этим утром. Я встречаю там каждый день карету оптовика, чтобы купить мои апельсины, и все контролёры станции меня знают и любят, потому что я им всегда подкидываю апельсинчик на завтрак… и когда они мне рассказали, что высокий смуглый мужчина помог вынести тело мёртвой девушки из омнибуса, я сразу же догадалась, что это могли быть только вы… Признаюсь, что это было не слишком умно с моей стороны, так как во время поездки не было другого такого мужчины, схожего с вами по этим приметам, так что догадаться было нетрудно.

– Это довольно необычно, что вы вспомнили моё лицо, – прошептал Амьен.

– О! Если я хоть раз увижу человека, я его не забуду никогда. Так что, например, господин, который сидел рядом с малышкой и уступил своё место… вы, возможно полагаете, что я не обратила на него внимания, ведь он сидел рядом со мной не больше пяти минут. Но нет, если я вновь повстречаю этого месье на своём пути, я не нуждаюсь в том, чтобы долго рассматривать его и сказать затем: «Да, это – он.»

– Если бы Верро был на моем месте, – сказал сам себе Амьен, – он бы непременно подружился с этой торговкой апельсинами, и ходил бы каждый день с ней по улицам в надежде использовать её феноменальную память на лица. Я не хочу делать то же самое, но мне любопытно было бы узнать, что толстуха думает о вчерашнем приключении.

И он произнёс вслух:

– Тогда вы узнаете также и даму, которая воспользовалась любезностью этого господина?

– Ах! А вот и нет. Она умудрилась не показать мне даже кончика своего носа. С вуалью, которые дамы нынче взяли моду носить, лицо ещё труднее рассмотреть, чем если бы оно было совсем закрыто тряпкой. Нужно запретить скрываться таким образом, потому что если предположить… что женщина совершила какой-нибудь ужасный поступок, например воровство или даже смертоубийство… и скрылась… её просто нельзя будет найти! Это мне напоминает о том, что если бы малышку убили в дороге до того времени как вы, а мне об этом сказал служащий компании, поместили её голову себе на плечо, то эту женщину невозможно найти. Хотя… ведь её не убили… на ней не было даже царапины, как мне сказали.

– Да… но эта смерть мне показалась столь необычной, что я…

– Это правда, что она не произвела много шума. Что вы хотите! В этом возрасте умирают легко.

– Тогда, вы не думаете, что её соседка…

– Дама, на чью мордашку никто не пялил глаза? Хорошо, пораскинем мозгами! Если бы она ей причинила зло, мы бы это увидели. И затем, это ещё не все. Врачи рассмотрели тело малышки, и ничего странного не нашли. И меня не удивляет… что эта девица так закончила свою жизнь. Её бледное лицо, как будто сделанное из папье-маше буквально рассказывало всем окружающим, что она была больна.

– Её лицо… вы его, значит, рассмотрели? А ведь на нём также была вуаль.

– Это правда, но ведь я вам ещё не рассказала, что ходила сегодня в Морг… я знала, что она должна была быть там… в поскольку продавала неподалёку апельсины, то и зашла ненароком посмотреть… а ведь мне пришлось даже постоять в очереди! Когда там выставляют утопленников, то это ужасно… это не красиво… эти утопленники, брр… в то время, как эта малышка была прекрасна, как день, и смерть её совсем не изменила… она, казалось, всего лишь спит. И я её признала, и очень быстро.

– Так вы её знали? – воскликнул Амьен.

– Я считаю, что знала! – сказала толстая торговка. – Ведь мне приходилось её встречать раз десять на рынке на площади Сен-Пьер, на Монмартре. Надо вам сказать, что я там тоже частенько торгую.

– Тогда вы знаете, кто она?

– А вот и нет, потому что я никогда не разговаривала с ней. Вы понимаете, что в моем возрасте не станешь сплетничать с молодёжью, особенно когда не знаешь, с кем имеешь дело. Но, что касается того, что я её видела раньше, то это да! И если бы я прожила на свете аж сто лет, я всё равно никогда бы не забыла её физиономию. У нее были черные глаза, которые сверкали, как два бриллианта… да так, что вам, наверное, захотелось бы об них зажечь свою сигару… и бархатистая кожа, как белый атлас… совершенно бесцветная… как будто у нее не было ни капли крови в жилах…

Амьена охватило волнение. Он не был, как его друг Верро, поклонником профессии следователя, но тайна омнибуса его волновала, как оказалось, намного больше, чем он сам себе в этом признавался, и Поль уже стал надеяться, что продавщица апельсинов его просветит относительно происшествия в омнибусе. Но справка, на которую он надеялся, не пришла.

И всё-таки Поль себе сказал, что из этой толстухи, пожалуй, ещё можно извлечь кое-какую полезную информацию, и продолжил:

– Но если девушка приходила часто на этот рынок на Монмартре, то это значит, что она жила в этом квартале.

– О! Это, конечно, – ответила сплетница.

– И тогда вполне возможно, что среди продавцов, которые отпускали ей съестное, найдутся такие, которые могли бы сказать, на какой улице и, даже, в каком доме она жила.

– Это вполне возможно, но лично меня, однако, это бы удивило. Они не должны были обратить внимание на нее, так как она ничего особенного и много у них не покупала. Яйца, овощи, салат. Она не расходовала больше тридцати су в день. И несмотря на это, вела себя, как маленькая принцесса, ходила по рынку с гордым видом. Она не разговаривала с продавцами, а лишь спрашивала их: «Сколько?» И когда она находила, что это было слишком дорого, она не торговалась, а просто поворачивалась и уходила прочь, не сказав ни слова.

– Между тем, она не была, по всей видимости, богатой?

– Богатой? О! Нет. Я всегда видела её в одной и той же протёртой до дыр карако, в этой кофтёнке-неглиже и таком же истлевшем от старости платье из чёрной шерсти.

– И она всегда была одна? – спросил Амьен, который, несмотря на то, что ему пора было идти в театр, продолжал расспросы, как его товарищ простак Верро.

– Всегда. Горничные, которые приходили на рынок со своими кавалерами, насмехались над нею, потому что у нее не было возлюбленного.

– Красивая и целомудренная… это редкость… и случается, главным образом тогда, когда у девушки нет ни состояния, ни родителей, и которая должна работать, чтобы заработать себе на жизнь. Смешно, право говоря.

– Родителей, я думаю, у неё действительно не было, но мне кажется, что работницей она тоже не была.

– Чем же она, как вы полагаете, могла заниматься?

– Она должна была давать уроки по двадцать пять су за занятие… больше почти никто не даёт за это.

– Тогда ей, должно быть, приходилось посещать многих людей, и возможно кто-то опознает её тело.

– Как знать! – ответила толстуха, пожимая плечами.– Не все ходят в Морг, а экспозиция с её телом продлится только три дня.

– Но вы то туда сходили, и вы, без сомнения, сказали секретарю обо всем том, о чем вы мне рассказали только что.

– Я! Ах! Нет… но ничего страшного. У меня совершенно нет времени. Мне нужно торговать, а не ходить по судам. Подумайте, у меня на шее мой муж, который не встаёт с постели уже четыре месяца, с ревматизмом, который он поймал, работая грузчиком на вокзале. Если я его не накормлю, то кто это сделает? И если бы мне пришлось рассказывать всё, что знаю, в морге, у меня на это ушло бы два дня, и на завтра я все равно была бы обязана снова идти к этому собаке… полицейскому комиссару, и по второму разу беседовать с ним о том же самом. Спасибо! И для чего? Я не знаю ни имени малышки, ни её адреса.

Амьен был вынужден признать, что торговка не ошибалась. Она действовала так же, как и он, предпочитая оставаться в стороне, хотя и много знала об этом зловещем приключении.

– Но это не значит, что если вы будете нуждаться во мне, я вам не помогу, – продолжила толстуха, – я всегда к вашим услугам… Извольте, всем в округе известна Вирджиния Пилу, живущая на углу улицы Мюллер, и вам стоит спросить только внизу у зеленщика, чтобы он вас проводит ко мне. Я вижу, что история этой бедной девушки вас заинтересовала, и я попытаюсь достать вам сведения о ней не позже, чем завтра утром… я расспрошу о ней во всем квартале. Но теперь, извините, мой принц, ведь в то время, что я болтаю с вами, я не продаю свои апельсины. Ведь вы их у меня не купите, не правда ли? Мой товар не для таких господ, как вы.

И оставив Амьена, торговка вновь начала кричать:

– По три су, прекрасные валенсианские апельсины! Только три су!

Поль счёл, что было бесполезно настаивать на продолжении разговора. Мамаша Пилу ему больше ничего не скажет по той простой причине, что больше ничего не знала. И впрочем, было самое время зайти в театр. Первый акт был уже сыгран, и Амьен старался успеть попасть в ложу до начала второго. В подобном случае поспешность – почти невежливость. Итак, антракт близился к концу, и Амьен находил приемлемым представиться в ложе господина Дюбуа прежде, чем занавес будет поднят.

Поэтому Поль последовал за зрителями, которые возвращались на свои места после выкуренной в антракте сигареты. Он назвал контролёру номер ложи, и медленно поднялся по лестнице, которая ведёт к коридору лож первого яруса.

Поль вышел из своего клуба в превосходном настроении, готов был всё увиденное воспринимать позитивно и провести прекрасный вечер в обществе красивой девушки и её отца. Но встреча с этой продавщицей апельсинов изменила расположение его духа. Она поставила Амьена лицом к лицу перед проблемами, которые прежде очаровывали только сыщика-любителя Верро, а его совершенно не привлекали. Казалось, что эта плачевная история с омнибусом будет настигать его везде, где бы он не появился. Поль хотел бы никогда больше об этом ничего не слышать, а ему все время эту историю напоминали, даже люди, которых он не знал.

И то, что его раздражало больше всего, состояло в том, что он и сам, несмотря ни на что, не мог отделаться от воспоминаний о произошедшем. Поль напрасно старался говорить себе, что смерть этой девушки его никак не касается, и что у рассуждений его дорогого товарища по поводу насильственной смерти девушки не было здравомыслия… все равно он невольно прислушивался к словам торговки, получал удовольствие от расспросов, которые он ей учинил, и сведения, которые она ему предоставляла без разбора, пронзали его любопытство.

– Решительно, это слишком глупо, – шептал он, заставляя себя смешаться с толпой, которая повторно вливалась в театр.– Я сам себе создаю все новые неприятности, когда мне вполне достаточно позволить себе просто жить, чтобы быть вполне счастливым. Я сумел сделать себе имя и заработать гораздо больше денег, чем мне необходимо для жизни. Меня везде с радостью принимают, во всех домах, и мне нужно дорожить возможностью удачно жениться, сочетаясь браком с девушкой, которая мне нравится. Что я выиграю от того, что буду разбираться в мрачных последствиях события, на котором я случайно присутствовал? Что хорошо для Верро, бездельника и экстравагантного типа, разыскивающего, убивая своё никчёмное время скрывающихся от правосудия преступников, вряд ли будет полезно мне. Я же в состоянии гораздо продуктивней использовать моё время. К черту продавщиц апельсинов и отравленные булавки! Этим вечером идёт речь лишь о том, чтобы нравиться этому восхитительному созданию, имя которому Аврора Дюбуа. Если только я получу от нее и её отца разрешение сделать её портрет для художественного салона будущего года, этот успех меня успокоил бы и я бы забыл навсегда о поисках мужчины и женщины, которые замыслили это сумрачное преступление.

Держа сам для себе эту очень разумную речь, Амьен старался рассечь окружавший его человеческий поток, но не преуспел в этом начинании. Прямо перед ним маячила фигура какого-то большого и мускулистого господина, чья широкая спина преграждала ему проход, и который, казалось, нарочно не спешил, чтобы позабавить себя, выводя из терпения остальных зрителей, которые шли за ним, спеша занять свои места в зале.

После нескольких безуспешных попыток прокрасться вперёд между стеной и этим персонажем, Амьен дошёл до того, что в несвойственной ему манере попробовал немного подтолкнуть этого нахала, чтобы убедить его передвигаться немного быстрее.

Мужчина обернулся, бормоча достаточно отчётливо невежливые слова, и показал, таким образом, своё лицо художнику, который испытал странное ощущение, увидев его. Полю показалось, что этот любитель театральных драм премного походил на пассажира омнибуса. Это были те же черты, будто обрезанные ударами топора, те же седеющие усы, те же бакенбарды, по-военному подбритые, то же тяжёлое выражение физиономии. Только его костюм кардинально отличался о персоны, которую он видел поднимающейся в империал омнибуса: вместо мешковатого пальто и фетровой шляпы этот господин был одет в чёрный редингот из тонкого сукна и совсем новую шёлковую шляпу.

Его глаза быстро осмотрели… буквально ощупали Амьена… очень живые, черные глаза в тени густых бровей, и без сомнения он решил, что Амьен не достоин его гнева, так как, вместо того, чтобы грубо его окликнуть, он тотчас же принял прежнее положении, и ускорил свой темп, да настолько, что Поль почти сразу потерял его из виду в коридоре, который вёл в направлении оркестра.

«Поклялся бы, что он меня узнал и сбежал, – подумал Амьен.– Если бы Верро был здесь, и если бы я с ним поделился своими впечатлениями, он бы преследовал этого индивида по пятам. Но я не Верро, и я не собираюсь развлекаться беготней и погоней за мифическим незнакомцем.»

После этой мудрой мысли Поль продолжил свой путь на первый ярус театра. Он искал ложу, которая располагалась прямо напротив сцены, и когда нашел её, позвал билетёршу, не думая больше о встрече, которая только что с ним приключилась.

Гардеробщица прибежала на звук его хорошо поставленного голоса и ввела в ложу, занятую отцом и дочерью Дюбуа.

Амьен с удовольствием наблюдал, как щеки мадемуазель Авроры окрашиваются густой пунцовой краснотой, которая, как ему показалась, была ей к лицу, а господин Дюбуа его принял наиболее учтивым образом. Он потрудился встать, чтобы протянуть Полю обе руки, и сам подвинул стул вновь прибывшему, и Амьен сел на него только после того, как оплатил за столь лестный приём развёрнутым комплиментом в адрес семейства Дюбуа, на который девушка ответила любезной улыбкой.

– Я был уверен, что вы не откажетесь составить нам компанию, – воскликнул господин Дюбуа, – и я вас благодарю за то, что вы посвятили нам ваш вечер.

Этот домовладелец-капиталист был маленьким аккуратным старичком, приятного аспекта и модно одетый. У него были быстрые жесты, правильная и лёгкая речь, привлекательные манеры, и его физиономию можно было бы назвать симпатичной, если бы она была откровеннее. Глаза немного портили её-они почти никогда не смотрели в глаза собеседника, и в них была тревожная подвижность. И затем, губы чересчур сильно расплывались в улыбке, но она была банальна и не искренна. Хотя, в совокупности его физиономия была скорее приятной, и у господина Поля вполне вырисовывался на горизонте очень презентабельный тесть.

Мадемуазель Аврора, к счастью для нее, ничуть не походила на своего отца. Она, без сомнения, именно от своей матери унаследовала свою фигуру, цвет волос и некоторую милую беспечность, которая придавала всему её облику особенную привлекательность. У нее была, как говорится, стать и порода, а господин Дюбуа, в отличие от неё был простоват, и отличался не самым лучшим воспитанием. Но он был без ума от своей дочери, и поэтому ему многое прощалось от бомонда, воспринимавшим его таким, как он есть, в угоду его наследницы.

Амьен смог ему понравиться своей обходительностью и уважительностью, качествами, которые не свойственны большинству художников по отношению к мещанам. Поль простёр своё снисхождение к этому буржуа до такой степени, что позволял ему давать свои оценки той или иной картине. Он выслушивал его комментарии о картинах мастеров старых школ и современных признанных мэтров, и не пренебрегал комплиментами в отношении этих реплик.

Мадемуазель Аврора разбиралась в искусстве, возможно, не намного лучше, чем её отец, но у неё был такт, и она испытывала благодарность к Амьену за то, что он не насмехался над её отцом.

– Дорогой, – сразу же сказал ему месье Дюбуа, – вы прибыли очень вовремя, чтобы нас примирить в споре по вопросу, связанному с искусством.

– Я заранее уклоняюсь от этой роли, – скромно сказал Амьен, – и я убеждён, что вы правы… но и мадемуазель не ошибается.

– О! Не пытайтесь отделаться вежливым поражением. Вы очень компетентны для того, чтобы разрешить наш спор, и абсолютно необходимо, чтобы вы нам высказали ваше мнение.

– Я очень горд узнав, что вы и мадемуазель были так любезны и вспомнили обо мне.

– Я вас прошу полагать, дорогой месье Амьен, что с нами это будет случаться часто. Вы не из тех, о ком забывают, и особенно теми, кто знает вас так, как знаем мы, а вас мы узнали ещё до очной встречи по вашим произведениям, которые стоят того, чтобы на них посмотреть и приобрести. Ваше имя у всех на устах, да и не сходит со страниц всех парижских и не только газет. Везде только и говорят о картине, которую вы собираетесь показать в этом году, это будет большой успех Салона, как мне сказали, и я этому верю. Итак, – именно эта картина была точкой отсчёта нашего разногласия с дочерью…

– Но, – робко возразил художник, – я сожалею, что вы мне до сих пор не оказали чести прийти ко мне и посмотреть на нее… вы могли бы судить непосредственно…

– Мне известно, о чём она… речь идёт о классическом искусстве… молодая пастушка из римской провинции, сидящая у подножия могилы… Метеллы… нет, Цецилии… нет, не могилы даже, а гробницы… но, между нами, вы могли бы выбрать более весёлую тему, потому что могилы, видите ли, на мой взгляд, хороши для больших любителей живописи, но мне бы лично не очень бы хотелось видеть это в моей гостиной или кабинете… могилу… и возможно, это может повредить продаже вашего будущего шедевра…

– О! Это было так давно… те самые времена, когда Цецилия Метелла умерла! – серьёзно сказал Амьен, которому на самом деле страшно хотелось рассмеяться прямо в лицо месье Дюбуа.