Текст книги "Кот с Монмартра. История давно минувших дней"

И Верро, облокотившись на стол, немедленно приступил к изложению темы. Он начал рассказ о поездке в омнибусе с самого начала, со станции омнибусов, и не опуская ни одной детали. Все было в этом повествовании… и эпизод с переуступкой места в салоне, и остальные подробности вплоть до трагедии по прибытии. Он описал в ярких красках три персонажа этой драмы, обоих сообщников и их жертву, и немую сцену, которая произошла при спуске с Нового моста, и оцепенение служащих транспортной компании, когда констатировали, что пассажирка умерла во время пути.

Верро ничего не упустил в своём эмоциональном выступлении, в нем даже была трогательная картина, когда он встал и как актёр на сцене сыграл картинку, как он буквально рыдал при виде мёртвой девушки. Все было изображено доподлинно, кроме того, что вместо своего друга Поля в этом действе он подставил на его место себя и представил все так, как будто это произошло с ним. Он решительно приписал себе роль, которую сыграл на самом деле Поль Амьен. Это льстило его самолюбию, и к тому же он считал бесполезным компрометировать товарища, который не хотел фигурировать в деле такого рода.

Месье Фурнье выслушал его с напряжённым вниманием и явным интересом. Он позволил себе, между тем, два или три раза улыбнуться, и в конце концов воскликнул:

– Вот так приключение! Но какого черта вы оказались в полночь в квартале винного Рынка?

– Я… провёл вечер в поисках женщины, живущей в окрестностях… модели, – пробормотал Верро, не ожидавший этого вопроса.

– Ах! Хорошо! Это очень интересно… история этой внезапной смерти… но о чем вы хотели со мной проконсультироваться?

– Я хотел бы узнать, что вы думаете об этом странном несчастном случае.

– Но, – ответил Фурнье, пожимая плечами, – я об этом случае вообще ничего не думаю. Я не врач.

– Я также. И, однако, я уверен, что эта бедная девушка была убита в омнибусе.

– Хорошо, пусть так! Тогда, кем и как, скажите мне пожалуйста?

После этого вопроса Верро приступил ко второй части своего рассказа, который он готовил вот уже три дня. Он рассказал, как ему удалось раскрыть тайну отравленного наконечника булавки и фрагмента письма, об опыте, который стоил жизни кошке, затем о своих неоднократных визитах в Морг, его сомнениях и выводах, на которых он остановился, размышляя зрело об этом происшествии. Он закончил свою речь, умоляя Фурнье ему помочь своим советом и приступить к делу вместе с ним, чтобы обнаружить отвратительную пару злодеев, которая сотворила это преступное произведение искусства.

Фурнье стал серьёзен. Он качал головой с умным видом при каждой ремарке, которую формулировал Верро, и поглотил подряд три рюмки коньяку, прежде чем ответить.

– Мой Бог! – наконец сказал он, – я тоже начинаю думать, что эта смерть не была естественной. Изложили ли вы эти факты комиссару полиции?

– Я остерёгся делать это, так как намереваюсь обойтись без него. Я обязательно проинформирую полицию, но лишь тогда, когда буду знать, где можно будет арестовать женщину, которая сделала своё грязное дело, и её сообщника.

– Вы совершенно правы. Полицейские комиссары охотно усложняют вопрос, и первое, что они сделали бы… это стали бы вас подозревать. Но, скажите мне… вы, я предполагаю, сохранили булавку и порванное письмо?

– Ах! Конечно! Я их храню возле моего сердца. Взгляните на них поскорее.

Говоря это, Верро вытянул из кармана своей блузы футляр, где он обычно держал свою любимую трубку. Открыв его, он извлёк на свет божий оба вещественных доказательства, которые ему вручил Амьен. Булавка играла в этом футляре роль мундштука отсутствующей трубки, а письмо роль чаши.

– Гениальный тайник, – сказал, смеясь, Фурнье.

– Вы ведь понимаете, что я боюсь потерять эти объекты и, главным образом, сам уколоться о них, – воскликнул мазила, которого многие называли художником.– Но я вам не мешаю их рассмотреть, и даже прошу вас об этом. Только, держите булавку в руках очень осторожно.

– Я не собираюсь брать эту булавку в руки, абсолютно не сомневаясь, что вы правы в отношении её предназначения. Я довольствуюсь тем, что попробую расшифровать, если вы позволите, то, что написано на этом клочке бумаги.

– Как! Как это… если я это позволю! Да мне просто не терпится узнать то, что вы об этом думаете. Я лично нахожу доказательство совершенного ими преступления в конце каждой строчки этого письма.

В то время как Фурнье разворачивал измятую бумагу, Верро, поднимая голову, заметил, что отец Морель хитро улыбается.

Аптекаря не отвлёк от чтения газеты их разговор, который его глухота мешала ему услышать, но он неплохо видел, а потому явление на свет божий булавки, казалось, его бесконечно обрадовало.

– Ах! Мой славный малый, – сказал он, указывая на неё пальцем, – вы коллекционируете реликвии, позаимствованные у ваших прекрасных подруг! Вот что значит… быть молодым. Она красива! Прекрасная девушка прикалывала свою шляпу этой булавкой?

– Не прикасайтесь к ней! Вы можете уколоться, – закричал ему Верро.

– И для большей безопасности, он вновь закрыл футляр.

– Хорошо! Хорошо! Не будь так ревнив, мой мальчик, – продолжил глухой старик. – В моем возрасте уже нет места таким глупостям.

– Тогда читай свою колонку происшествий в газете и оставь нас в отдыхе, глупый старик, – пробормотал Верро.

– Вы сказали, что я хорошо сохранился… вы мне льстите, молодой человек, но я не виню вас в этом, – серьёзно ответил Морель, вновь склоняясь над своей газетой, которую он всегда изучал до последней строчки.

– Решительно, мы не нуждаемся в том, чтобы нам мешали, мой друг. Но аптекарь ещё более глух, чем я думал, а отец Пуавро вновь начал храпеть на своей стойке, так что вы смело можете высказать мне ваше мнение о письме, мой дорогой.

– Письмо ничего не доказывает, – прошептал Фурнье.– Нет ни одной фразы, которая была бы закончена и имела смысл.

– Да, в этом вы правы, но мы можем прочитать кое-что, что называется, между строк. Послушайте: «Она прибыла уже месяц тому назад…» она-это, очевидно, имеется в виду умершая в омнибусе малышка. Читаем дальше… «Я возвращаюсь к моему первому плану…» вполне очевидно, что это план убить её булавкой. Дальше… «она выходит очень редко, но каждый день по вечерам…» Негодяй, который это написал, не знал, куда она ходит, но он знал, что куда-то в квартал Винного рынка, черт возьми! И он её поджидал на обратном пути.

– Дорогой друг, вы очень искусны в чтении зашифрованных посланий… искуснее меня, так как я никогда не нашел бы в этом тексте всего того, о чем вы мне сказали только что. Но, что касается булавки, то я могу, если вы этого пожелаете, узнать, в какой яд было погружено её острие. Я знаю одного первостатейного в этих делах химика. Он проведёт опыты, сделает анализы… и установит правду.

– Меня это устраивает! – воскликнул Верро.

– Только, надо было бы вам вручить мне этот предмет, – добавил Фурнье.

– Вам поручить булавку! – воскликнул Верро.– Конечно. Я уверен, что вы не используете её ненадлежащим образом, и в ваших руках она будет также надёжна сохранена, как и в моих.

– Я бы вам предложил, конечно, поприсутствовать на опытах с этой булавкой, – продолжил Фурнье, – но это могло бы помешать моему химику… потому что… Вы понимаете, это – профессиональный судебный эксперт, а здесь речь не идёт об официальной экспертизе. Если я ему расскажу об истории в омнибусе, он стал бы опасаться, возможно, скомпрометировать себя, поставив на службу свою науку частному лицу, которого он не знает, в то время как у меня, его друга, он не попросит никакого объяснения или удовлетворится той историей, что я придумаю.

– Это справедливо… отнесите ему булавку, мой дорогой, но при одном условии, однако…

– Каком?

– При условии, что вы мне в дальнейшем пообещаете работать по этому делу вместе со мной. Я поклялся, что разоблачу злодеев… но без вас я ничего хорошего не добьюсь.

– Откуда вам в голову пришла идея, что я обладаю талантом следователя? – смеясь спросил его Фурнье.

– Мой Бог! В той ситуации, что мы сейчас оказались, я могу вам признаться в этом, – воскликнул Верро.– Мне кажется… нет, я уверен… что вы прежде работали в этой сфере.

– Это очень лестное для меня предположение… особенно учитывая то, как много сейчас в обществе людей с предубеждениями против полиции и всего, что связано с её работой.

– О! Что касается меня, то если бы я не был художником, то хотел бы быть секретным агентом, то есть… давайте уточним… не стукачом-доносчиком… я хотел бы охотиться на убийц, как частный сыщик… для пользы моих друзей, как месье Лекок в романах великого Габорио.

– Месье Лекок, если я не ошибаюсь, сделал это своей профессией.

– Я… пока ещё нет. К сожалению, я упустил карьеру в этой области. Но вы в ней работали и поэтому я хочу, чтобы вы мне помогли.

– Как бы там ни было, – произнёс Фурнье со скромной улыбкой, – я вас прошу поверить, что теперь я не работаю в этой сфере… куда вы так стремитесь.

– Вот ещё одна причина, чтобы вам заняться моим делом. Если бы вы были привязаны к префектуре, это вас затруднило бы… тратить своё время на меня, в то время как вы, свободный от своих прежних обязанностей, можете без всяких ограничений принять участие в моем расследовании.

– Действительно, мне ничего не мешает, но если мы достигнем благоприятного результата, в чем наш интерес?

– Сладостное удовлетворение от мести за смерть бедной девушки, убитой злодеями.

– Это – кое что… меня это устраивает. Вопрос лишь в том, есть ли у нас шанс на успех. Вы мне сказали, как мне показалось, что жертва не была опознана в Морге?

– К несчастью, нет… и её похоронят этим вечером.

– Чёрт побери! Нельзя терять ни минуты! Если мы не узнаем, кто она, то и не сможем установить, кто её убил. И я, признаюсь, пока даже не представляю, как мы можем узнать её имя.

– Есть только один способ установить её адрес.

– Значит вы полагаете, что это легко сделать…

– Нет… это не так… но и не невозможно. У нас есть указание на место её жительства. Перечитайте ещё раз разорванное письмо. На третьей строчке… там упомянута улица и её название во множественном, а не в единственном числе…

– Действительно, это так… и множественное число – точка отсчёта наших поисков.

– Прекрасно… и я бы уже и сам обошёл все эти парижские улицы с названием во множественном числе, если не провел здесь три дня в надежде встретить вас. Я здесь, в Гранд Бок, буквально жил. Пуавро, если бы не был пьян, вам бы это подтвердил… и я мог бы обратиться к свидетельству отца Мореля, если бы это животное не было глухим.

– Что вы хотите! Я был занят своими делами… связанными с наследством. Эта задержка досадна, но не фатальна, тем не менее, ничего не потеряно, и можно попытаться наверстать время. Обратившись к альманаху Боттана мы получим полный список улиц Парижа, которые нас интересуют, и когда он будет у нас на руках, мы сможем поделить между собой поровну нашу работу по их обследованию. Вы посетили бы половину этих улиц, в то время как я обойду другую. Впрочем, есть один способ значительно сузить район поиска. Эта несчастная девушка села, как вы мне сказали, на последний омнибус у винного Рынка?

– Да… на тот, который прибывает на конечную станцию уже после полуночи.

– Следовательно, она возвращалась к себе домой, чтобы лечь спать. Таким образом, девушка должна жить где-то в окрестностях пляс Пигаль, и таким образом было бы разумно начать поиски с этого квартала. Вы там знаете какие-нибудь улицы с названием на…?

– Я знаю много таких: улица Мучеников, улица Аббатисс…

– Отлично, тогда давайте осмотрим для начала именно эти две.

– Хм! Улица Мучеников ужасно длинна. Она начинается у церкви Нотр-Дам де Лоретт и поднимается до холма Монмартр.

– Как! – воскликнул Фурнье, смеясь, – вы уже устали от работы!

– Нет, но я боюсь попусту потерять время.

– Тогда давайте вначале атакуем улицу Аббатисс.

– Это совсем близко отсюда, эта улица Аббатисс, – сказал Верро, – и она не так длинна, как улица Аббатисс. Ничто не противится тому, чтобы мы начали именно с неё. Я говорю… мы, потому что мне показалось, что вы расположены меня сопровождать в этих поисках. Это бы меня чрезвычайно устроило. Без вас я ничего хорошего не добьюсь. Я ещё не умею разговаривать с этими портье… выведывать нужные сведения. Я не знаю, какие им задавать вопросы. Вы мне преподадите, я надеюсь, азы профессии, и когда я буду обладать первоначальным набором знаний, вы сами увидите, что из меня может получиться неплохой сыщик.

– Я в этом убеждён, – серьёзно произнёс Фурнье.– И вы, впрочем, увидите, что это не очень трудно. Речь идёт лишь о том, что нужно иметь дерзость и некоторую проницательность. Но если вы хотите, чтобы ваше обучение было успешным, вам нужно, чтобы вы добывали сведения сами. А я буду рядом и помогу вам.

– Идеально! Мне нравится ваш план, так что, давайте приступим сразу же к делу.

– Ах, на сколь я люблю этот благородный жар, объявший вашу душу, так что я вашем распоряжении. И ещё раз уточним… Вы действительно не против, чтобы я забрал отравленную булавку?

– Булавку и письмо, если вы хотите. Мне будет намного спокойнее, когда они будут находиться в ваших руках, потому что в моем жилище нет шкафа, который закрывается на ключ, а все мои карманы дырявы как один… без исключения.

– Черт побери! Было бы неприятно потерять столь ценные вещественные доказательства, так что будьте уверены, я сохраню все в наилучшем виде и, разумеется, верну вам эти объекты при первом же вашем запросе, – сказал Фурнье, вновь укладывая порванное письмо в футляр, в котором его уже поджидала булавка.

Отец Морель, который наконец закончил чтение своей газеты, бессмысленно и глупо улыбаясь, смотрел на его манипуляции.

– Это вас удивляет, папаша, что я прячу в своих карманах эти безделушки, – закричал ему Фурнье. – У вас для этого нет причины. Это попросту доказывает, что мой друг Верро доверяет мне.

– Чего-чего? – спросил мужчина, вытягивая в его сторону ухо.

– Что-то он совсем оглох, этот старый олух, – усмехнулся Верро, который уже поднялся и стоял возле стола.

Фурнье пошёл трясти хозяина заведения, пытаясь его разбудить, чтобы оплатить выпивку, и рассчитавшись, вышел. Верро последовал за ним на бульвар, и они направились бок о бок на площадь Святого Петра, которая лежит у подножия холма Монмартр. Оттуда легко попасть на улицу Аббатисс, и без сомнения, у Фурнье были причины, чтобы выбрать этот путь.

Фурнье всегда был одет очень опрятно, аккуратно, и поэтому он, возможно, постарался выбрать менее оживлённые улицы, пребывая в компании горе-художника, одетого в очень грязную блузу и увенчанного шляпой с экстравагантными полями.

– Мой дорогой– произнёс Фурнье, когда они вошли на улицу Дорсель, – я представляю себе, что эта бедная девушка могла жить в меблированных домах… моё мнение об этом сложилось из описания, которое вы мне дали, обрисовав её костюм.

– Это правда… туалет её не был блестящим, – прошептал Верро. – Одета как домработница. Она должна была жить в мансарде какого-нибудь доходного дома.

– Да, и в меблированной. Я вам говорю об этом, потому что считаю, что нам пора начинать нашу инспекцию с доходных меблированных домов.

– Хорошая мысль! Просто превосходная идея! Ах! У вас нюх, как у хорошей ищейки! Мне в голову даже не пришла такая идея. И раз вы так резонно рассуждаете, не могли бы вы, между делом, меня немного просвятить… почему убили малышку… ведь не для того же, чтобы её обворовать… при ней нашли только четырнадцать су.

– Как! Вы до сих пор не догадались? Это – женская месть, черт возьми! Она похитила любовника или мужа у дамы, которая ей отомстила.

– Это вполне возможно… но между тем, у нее не был облик женщины, способной отбивать чужих мужчин.

– Прошу прощения! Но ведь вы сами мне сказали, что она была замечательно красива.

– Да, но её лицо… скромное и честное… лицо девушки, которая никогда не покидала свою мать.

– Ба! Первое правило сыщика – никогда не доверяться внешности. Честные и разумные девушки не циркулируют в одиночку в полночь по Парижу на омнибусах. Впрочем, мы не можем узнать это за четверть часа. Когда мы выясним, кто она, настанет время выяснить, почему её убили.

– Бригадир, вы правы, – сказал Верро, который всегда соглашался с мнением Фурнье.

Они шли быстрым шагом, и вскоре достигли театра Монмартра. Чуть выше начиналась улица Аббатисс, которая тянулась вверх до улицы Лепик. Это была одна из лучших улиц этого квартала, и меблированные комнаты, которые изобилуют на внешнем бульваре, здесь довольно редки. Дома имеют буржуазную и респектабельную внешность, здесь находятся мэрия и почтовое отделение восемнадцатого округа. Она, впрочем, довольно мало посещаемая, и гулять по ней одно удовольствие, так как никто не затрудняет ваше движение. Вскоре, Фурнье остановился посреди мостовой, и показал на маленькую дверь, увенчанную в верхней части небольшим витражом:

– Мой дорогой, – сказал он, – вот так называемая «буи-буи», забегаловка, ниже которой пасть уже некуда, но которая, тем не менее стоит нашего пристального внимания и того, чтобы вы потрудились войти туда.

– С вами? – добавил Верро.

– Ну нет, без меня.

– Как! Вы хотите, чтобы я один вошёл в этот вертеп…! И как я без вас смогу там расспрашивать людей, которые я там застану! Чёрт меня побери, если я знаю, о чем с ними говорить! Добывать сведения об арендаторе, имя которого мне ничуть не известно… это не совсем удобно.

– Вы смущаетесь из-за такой малости. Есть три или четыре общеизвестных способа приступить к делу.

– А какой применили бы вы?

– Самый простой. Я вытащил бы из моего кармана красивую банкноту стоимостью сто су и позволил бы её увидеть хозяину заведения… а если вы имеете дело с простым портье, то двух франковой банкноты будет вполне достаточно… и затем я бы его вежливо попросил мне сказать, не поселил ли он в своём доме девушку, выглядевшую так и этак. Могу уверенно сказать… держу пари, что он не откажется от того, чтобы ответить на ваши вопросы… эти люди всегда дадут вам нужную информацию в обмен на некоторое количество денег.

– Мне кажется, что вы гораздо лучше меня сыграете эту комедию.

– Нет, так как я никогда не видел девушку, имя которой вы хотите узнать, и я бы неважно её описал. В то время как вы… тот, кто её так хорошо рассмотрел на досуге… к тому же профессиональный художник… вы обрисуете её портрет столь похоже, что её сразу же узнают.

– Дело в том, что я действительно мог бы нарисовать её портрет по памяти… и даже подумывал об этом… представляете… картина… красавица, лежащая на холодной плите Морга… вполне достойная и реалистичная тема для Художественного Салона будущего года.

– Итак, тогда идите. Что вас сдерживает?

– Мой Бог! Мне стыдно признаться. То, что меня задерживает… у меня нет ни пяти франковой банкноты, ни даже одного франка. Я забыл моё портмоне дома.

– И это всё? Возьмите моё, – сказал Фурнье, вытаскивая из своего кармана красивый кожаный кошелёк. – Внутри него достаточно аргументов, чтобы развязать язык хозяев всех квартир на Монмартре, и я вас прошу не стесняться в средствах.

Верро для вида поколебался на мгновение, но принял дар, говоря:

– Это не просто аванс с вашей стороны, мой дорогой друг… и этот кредит я вам возмещу в один из ближайших дней, и кроме того… я собираюсь с толком использовать ваши финансы… может быть я сумею достать нужную информацию только за тридцать су… Но, я думаю… что скорее всего мне просто так скажут… без всяких денег, что разыскиваемая мной персона… скажем, жила там, но что она исчезла вот уже три дня как… и что я должен буду сделать, услышав такое?

– Тогда вы искусно осведомитесь о её привычках, как она жила, чем занималась, каких людей она принимала… вы спросите, не оставила ли она в своей комнате багаж или какие-нибудь документы… Под каким именем она проживала… и когда вы узнаете все это, вы бегом отправитесь в Морг и выступите с вашим заявлением перед секретарём, который предупредит полицию. Хозяин квартиры будет вызван в это учреждение, и он опознает своего арендатора, которого повременят хоронить, а у вас появится операционная база, и вы сможете начать серьёзное расследование.

– С вами, я надеюсь?

– Со мной, если вы на этом настаиваете. Я бы не хотел чересчур явно вмешиваться в это дело, но я вам всегда выскажу своё мнение, не торгуясь, если вы решите, что нуждаетесь в нем… или в моем совете.

– Фурнье, мой старый добрый малый, мы будем вместе и в жизни и в смерти, – воскликнул панибратски Верро в приступе энтузиазма.– Я собираюсь преодолеть порог этого помещения, которое совсем не походит на дворец и дебютировать под вашим руководством в практике частного сыска и дипломатии. Затем я сделаю доклад о проделанной работе для вас, так как я полагаю, что вы меня собираетесь подождать.

– Весьма охотно. Я буду наверху, на площади перед мэрией. И не спешите. У меня есть время. Если мы уж добрались сюда, проведите толковый допрос, основательно справьтесь обо всем, не забывайте, главным образом, расспросить, не остались ли у пропавшего арендатора в комнате какие-нибудь документы… это очень важно для вашего дальнейшего расследования… ведь успех дела складывается по кусочкам.

– Это понятно, мой дорогой друг. А теперь пора в Нельскую башню! – разглагольствовал бездарный мазила и начинающий сыщик, устремляясь к двери, на которую ему указал проницательный Фурнье, который в это время принялся вновь медленно подниматься по улице Аббатисс.

Дверь не была заперта, и Верро её без труда решительно открыл.

– Что за человек! – прошептал он. – Если окажется, что малышка действительно здесь жила, Фурнье окажется величайшим полицейским сыщиком нашего времени, потому что это он привёл меня прямо в нужное место. Слово чести, у меня даже появился соблазн подумать, что он знал, где жила несчастная девушка.

Путь был не широк, вернее сказать… узок. Двое мужчин разошлись бы с трудом в этом коридоре. Он был скудно освещён, и Верро пришлось продвигаться вперёд с большой осторожностью, и ощупывать с двух сторон стены, чтобы не упасть. В конце концов, когда у него уже появилось ощущение бесконечности этих стен и коридора, послышался тихий окрик:

– Что вам нужно?

– Я хочу поговорить с консьержем, – ответил Верро.

– Здесь нет консьержа, – произнёс голос, который показался ему женским.

– Тогда с хозяином.

– Я хозяин. Что вам нужно? Вы пришли снять помещение в аренду?

– Нет. Я пришел к одной из ваших арендаторш.

– Не знаю такой. Я сдаю комнаты только мужчинам.

– Но мне сказали…

– Что… Объяснитесь… и пройдите вперёд, чтобы я могла видеть вас.

Верро ничего не оставалось, как попытаться сделать несколько шагов вперёд, и он чуть не упал, пока наощупь не добрался до ещё одной, чуть приоткрытой двери. Он толкнул её и вошёл в комнатушку, освещённую не намного лучше, чем коридор. Свет в неё проникал только со двора через сомнительной чистоты матовое окно. И Верро с немалым трудом рассмотрел старуху, которая грелась у почти потухшей печурки.

– Хорошо! Теперь говорите, – закричала она ему, – я знаю, с кем имею дело.

Верро и хотелось бы начать разговор… но он не знал, с чего. Приём, оказанный ему, не укладывался ни в одно русло предполагаемого допроса, о которых ему рассказывал Фурнье. Он ничего не понимал, был выбит из седла, и спрашивал себя, с чего ему начинать. Невозможно использовать способ, рекомендованный ему Фурнье. Демонстрация пяти франковой банкноты не произвела бы никакого впечатления по той простой причине, что старуха, которую он должен был задобрить, попросту не могла увидеть в этом сумраке сверкающий металл между пальцами странного посетителя, собирающегося её расспросить о постояльцах. Но Верро никогда в своей жизни не пребывал в состоянии длительного затруднения. И если дипломатия не была его сильной стороной, то застенчивость тоже обошла его стороной, и он, опомнившись после некоторого ступора, как всегда, сразу же, как говорится, брал быка за рога, а ноги клал на стол.

– Вы утверждаете, что знаете, с кем вы имеете дело, – начал он отважно. – А я держу пари, что нет.

– Если бы я держала пари с тобой, – ты потерял бы свою ставку, мой малыш, – возразила ему хозяйка дома, фиксируя на нем два серых глаза, которые сверкали в темноте, как зрачки кошки.– Я тебя знаю, как свои пять пальцев.

– Ах! Ба! Скажите тогда, как меня зовут?

– Я не знаю твоего имени, но я знаю, что ты перебиваешься по жизни, размазывая по хорошим холстам плохие краски. Ты художник, мой мальчик, но вывесками не занимаешься. Я тебя встречала раз пятьдесят на бульваре Клиши с коробкой для красок.

– Тогда я признаю свою поражение, мамаша, и готов сделать ваш портрет в любое время, когда вы захотите.

– Мне не нужен мой портрет. Уже пятьдесят лет я вижу своё изображение в зеркале, и мне этого достаточно. И затем, я тебе запрещаю называть меня «матерью», так как у меня нет детей, ни мужа… и Слава богу!

– Хорошо! Тогда я скажу: мадемуазель.

– И никаких расходов на мастерскую, проказник. Я их не люблю. Что ты хочешь?

– Знать, не жила ли у вас одна молодая особа, которая меня интересует.

– Итак, вот ты и здесь, приятель! Я догадалась, что ты пришел от нее.

– От кого? – спросил Верро растерянно.

– От итальянки, черт возьми! От Бьянки.

– Ах! Если вы догадались… мне не стоит вам противоречить, – прошептал Верро, резонно решивший, что самое умное в этой ситуации будет позволить старухе беспрепятственно говорить.

– Так это значит ты её совратил, гадкая жаба? Я подозревала, что эта дурочка дала холстомарателю. У неё был скверный вкус, и ты этим пользовался, но все равно поступил подло. У малышки даже на лиард не было порока в душе, и я могу руку засунуть в огонь, поклявшись, что у неё хватало разума в голове, но на своё несчастье она встретила тебя на своём пути. Где ты её подкараулил, чудовище? На рынке Сент-Пьер, где она покупала каждое утро травы для своего обеда… или вечером, на пляс Пигаль, когда она возвращалась с урока пения?

– Я клянусь вашей головой, что никого не соблазнял.

– Замолчи, змей. Три дня тому назад она не вернулась домой… Она… девушка, которая никогда не ночевала вне дома… Рискни своей головой и скажи мне, что ты не утащил её в свою лачугу.

– Рискну и скажу, что никогда не осмелился бы это сделать! – воскликнул Верро, который ликовал в душе, услышав эти незаслуженные упрёки, и осознав, что попал точно в цель.

Эта итальянка, которая исчезла три дня тому назад, могла быть только девушкой, умершей в омнибусе. И Верро за пару минут сумел узнать, что её звали Бьянкой, и ему хотелось только одного– узнать о ней побольше.

– Это хорошо! Ты напрасно будешь пытаться хитрить со мной, все равно это не пройдёт. Пусть малышка живёт, где она захочет, мне все равно. Но ты пришел ведь ко мне, чтобы потребовать её пожитки и узелки, не правда ли? Хорошо, ты можешь ей передать от меня, что если она хочет это иметь… чтобы она сама потрудилась прийти сюда… Она, возможно, стесняется, – продолжила старуха, – ведь она не стала принцессой, как хотела, раз связалась с тобой.

– Прошу прощения! – пробормотал Верро, запинаясь, – я вам уже сказал, что…

– О! Я подозреваю, что она боится меня снова увидеть, зная, что я не жалею слов, когда говорю правду. Я могла бы, конечно, решить, что она просто сбежала, не желая заплатить мне за аренду, а это было бы позорно для нее, и если бы я знала, что все закончится таким образом, я бы никогда не поселила её у себя.

– Но, моя прекрасная дама…

– Нет здесь прекрасных дам для тебя. Когда я об этом подумаю, у меня кровь в жилах закипает. Ах! Недотрога! Она тебе не рассказала, как попала ко мне? Послушай! Это случилось однажды вечером, и шёл такой ливень, что хороший хозяин в такую погоду не оставит собаку спать под открытым небом. Она заявилась в мою комнатку вместе с мальчишкой, который тащил её дорожный сундучок… белый, деревянный… в который могло уместиться не больше, чем пара платьев и пол-дюжины рубашек. «Мадам, – спросила она меня со странным, даже забавным акцентом, – вы не могли бы мне сдать недорогую комнату? У меня не очень много денег, но я буду платить каждый день.» Я, в то время, как она мне говорила об этом, провела инспекцию её мордашки, и увидела с первого раза, что это не потаскушка, которых с избытком хватает в нашем квартале. Тогда я её спросила, есть ли у нее документы, и она мне вытащила итальянский паспорт на фамилию Романо… Бьянка, оперная певица, в возрасте восемнадцати лет… певица… немного смешно, не правда ли! Оперная певица, бедная дьяволица, которая прибыла пешком с Лионского вокзала, чтобы сэкономить на фиакре! Это как если бы ты сказал, что ты – художник… ты, существо, способное только чистить палитры и вытирать кисти настоящим художникам.

– Спасибо!

– Может ты хочешь меня уверить, что сейчас пишешь картину, которую собираешься представить на весенней Выставке! Такие сказки ты мог рассказывать Бьянке, раз она польстилась на тебя, но со мной… нет, такие шутки не пройдут. Я знаю, чего ты стоишь, холстомаратель, и я уверена, что это именно ты развратил малышку. Когда я подумаю, что за тот месяц, что она жила здесь, к ней, в её комнату не вошёл ни один мужчина, ни одна женщина, и она выходила из дома только для того, чтобы отправиться к учителю пения, уроженцу её страны, как она говорила… После этого невозможно представить, что на самом деле она ходила все это время наслаждаться любовью в твоём чердаке.

– Никогда в жизни! Я её не знал…

– Возможно, но ты с ней познакомился… И я, например, понимаю, почему она влюбилась в твою физиономию! Должно быть ты её обольстил, напевая: Я – художник, Вы тоже… артистическая натура… Мы рождены друг для друга, две творческие натуры… И она верила этой дурости! Господи! Почему девушки так глупы!

Верро вяло протестовал жестами, но не прерывал старуху, а наоборот подстрекал её к продолжению болтовни, и этот метод имел успех, так как за пять минут её монолога он узнал почти все то, что хотел знать, и это даже практически без единого вопроса с его стороны.

– Но я теряю моё время, – продолжала раздражённая хозяйка меблированных квартир, – и у меня достаточно других дел, кроме как болтать с такой птицей, как ты. Я нахожу, что уже заболталась с тобой. Убирайся!

– Не раньше, чем вы мне скажете…

– Что? Что тебе ещё нужно? Ты поселил девушку в свою халабуду, и теперь собираешься притащить туда барахло малышки? Не будь столь глуп. Я не кредитую больше, чем на шесть франков, которые она мне должна за три дня аренды, но это не имеет значения. У меня её дорожный сундук, и я на него отвечаю. Скажи ей, что если она хочет прийти ко мне и потребовать его, я ей его отдам, не требуя мои шесть франков. У неё не слишком много денег… а теперь, когда несчастная должна ещё и тебя прокормить…