Текст книги "Кот с Монмартра. История давно минувших дней"

– Ах! Что вы говорите! Я – добрый парень, но я не позволю каждой персоне…

– Бросать тебе в лицо правду. Мне все равно, позволишь ты мне это делать или нет. Ты ей передашь также, что её комната уже сдана, и я никогда больше не поселю её у себя, даже если она предложит мне двадцать франков в день. Я не хочу несерьёзных личностей в моих меблированных комнатах… и бездельников, тем более… и это означает, что, если когда-нибудь тебя выставят за дверь твоей лачуги, для тебя тоже здесь не найдётся места.

– О! Черт возьми! Да я и не захочу никогда, даже под страхом смертной казни, стать вашим арендатором. Я предпочёл бы спать под открытым небом. И если бы вы мне позволили говорить, вы знали бы, что у меня нет вопросов на эту тему. Но я не смог ещё вставить ни одного слова в ваш монолог. Хотите ли Вы меня выслушать в конце концов… да или нет? Я здесь не для того, чтобы наслаждаться вашими ругательствами.

– Нет, потому что ты пришел от Бьянки.

– По поводу неё, да… но отнюдь не она меня послала. Она умерла.

– Умерла! – воскликнула старуха.– Ах! Это слишком жестокая шутка!

– Это не шутка. Девушка, которую вы называете Бьянкой, умерла, и если вы полагаете, что я лгу, вам достаточно только дойти до Морга. Она сейчас там.

– В Морге! – повторила хозяйка квартиры, внезапно вставая. – Ты смеёшься надо мной. Это не возможно.

– Давайте посмотрим, – возразил Верро.– Только поторопитесь. Она там уже три дня, и её собираются похоронить.

– Уже три дня…! С тех пор, как она не вернулась домой…! Но тогда значит, что это не ты…

– Я же вам говорил, что я её не знал… я её впервые в моей жизни увидел лежащей на мраморном столе в Морге за стеклом.

– Тогда, как ты догадался, что она жила у меня? – спросила старуха, буравя Верро сверкающими глазами.

– Я ровным счётом ни о чем не догадался. Я подумал, что она должна была жить в этом квартале, потому что у нее не должно было быть своей мебели. И я решил, что мне необходимо посетить все дома с меблированными комнатами на сдачу. Я начал с вашего, и угадал. С первого раза… и вы мне назвали имя, которого я не знал…

– Ах это… так ты, значит, из полиции? А я то приняла тебя за…

– За того, кто я есть, мамаша. Жак Верро, художник. Я был в Морге, и там увидел несчастную, которую демонстрировали на мраморной плите, и что-то во мне всколыхнулось от её красоты… и когда я узнал, что её никто не опознал, я начал собственное расследование в качестве сыщика-любителя. И хорошо поступил. По крайней мере, теперь можно будет вписать её имя в свидетельство о кончине и написать его на деревянном кресте… который я поставлю на её могиле.

– Имя! Её имя! Все равно ещё нужно доказать, что это именно моя квартирантка, Бьянка Романо, лежит там.

– Но именно вы это докажете. Необходимо, чтобы вы её опознали.

– Я! Никогда! Я из-за этого могу заболеть на нервной почве. Как только я подумаю об этом доме для утопленников, у меня мурашки пробегают по коже.

– Я понимаю это, моя дорогая дама, но нет средства для вас избегнуть этой тяжкой доли. Я тотчас же отправлюсь к комиссару полиции и выступлю с моим заявлением перед ним о полученных мной сведениях, и он незамедлительно пошлёт за вами.

– Ах! Негодяй… но если ты подшучиваешь надо мной, ты за это заплатишь.

– Я не могу скрывать то, что только что узнал. Да вы и сами не захотели бы, чтобы вашего арендатора бросили в яму для бездомных, предварительно препарировав в амфитеатре.

– Замолчи, ты меня вгоняешь в холод. Ах! Мой Бог! Бедная девушка! Как это она туда попала? Она не бросилась в воду, я надеюсь… Нет…. Тогда… она была раздавлена каретой.

– Её нашли умершей в омнибусе на станции пляс Пигаль.

– Как это могло случиться! Я видела заметку об этом случае в Пети Журналь, и там писали, что нет ничего подозрительного… но это, однако, действительно случилось вечером того дня, когда она не возвратилась домой… а я, дура, думала, что она шлялась все это время в поисках любовных приключений!

– Это всего лишь доказывает, что все мы можем ошибаться. Теперь, надеюсь, вы меня не будете больше обвинять ни весть в чём.

– Пока не увижу её, нет. Но все равно, это очень подозрительно… эта смерть. Бьянка была, конечно, худенькой девушкой, но отличалась неплохим здоровьем, ни разу не болела за все это время, что жила у меня. Возможно… её отравили.

– Вполне возможно. Но кто? Вы мне сказали, что она ни с кем не виделась, не встречалась.

– Здесь, нет. Но она уходила из дома каждый вечер, а иногда также и днём.

– А куда? Вот как раз то, что надо было бы знать.

– Но чёрт возьми, именно этого я тебе не могу сказать. Бьянка была не болтлива, а я не любознательна. Именно поэтому я ничего не знаю. Она мне рассказывала о каком то учителе пения, который ей давал уроки и жил в квартале Ботанического сада… что мне казалось странным… потому что там живут только шарманщики… если только она не училась пению во дворах и на улице. Однажды, когда Бьянка только начинала жить у меня, она мне сказала, что у неё были родители в Париже, но раз она не знала, где они жили… я подумала, что она хвасталась…

– Но она не лгала сказав, что училась в районе Ботанического сада, так как она умерла в омнибусе, который следовал с винного Рынка. То, что более всего удивительно, так это то, что её преподаватель… или её родители, если они у неё действительно были, не посетили Морг и не опознали девушку. Они должны были прочитать о случившемся в газетах. Ведь их должно было обеспокоить её исчезновение.

– О! Они почти не занимались ею. Они ни разу не появились здесь с тех пор, как она поселилась у меня… а тому уже месяц.

– Она прибыла с Лионского вокзала, – прошептал Верро про себя. – Это странно, что она поселилась на Монмартре.

– Это как раз совсем не странно. Она не знала Париж, но итальянец, которого я поселила у себя в прошлом году, дал ей адрес моего дома.

– Так значит, она приехала прямиком из Италии.

– Из Милана. Это написано в её паспорте.

– И у вас он есть, её паспорт?

– Это часть того немногого, что у меня осталось от неё, мой малыш! Он наверху, в её сундучке, вместе с другими документами и её пожитками. Она закрыла на ключ свой сундук и унесла ключ с собой.

– Ключ! Но в карманах её пальто нашли только кошелёк с несколькими су… и больше ничего.

– Чёрт возьми! Бьянка не была богата, бедная девушка. И вместе с тем, она была очень подозрительной. Когда она уходила, то всегда была озабочена тем, чтобы закрыть свой сундук. Я конечно, могла бы попросить слесаря открыть его, когда увидела, что она не возвращалась домой уже несколько дней, но я её любила, эту малышку, и затем, я думала, что она вернётся. И я не выставила бы Бьянку за дверь, если бы она возвратилась. Я довольствовалась бы тем, что прочитала ей мораль, потому что, как ты видишь мой мальчик, я отнюдь не зла. Ты можешь осведомиться в квартале, и тебе все скажут, что Софи Корню никогда не наказывала своих квартирантов.

– Я в этом убеждён… хотя вы и были сейчас суровы по отношению ко мне.

– Не вини меня в этом, мой мальчик, я тебя приняла за одного из этих бездельников, которые бродят на бульваре Клиши, чтобы обвести вокруг пальца бедных девушек, встречающихся на их пути. Это ни твоя ошибка, ни моя, но факт в том, что ты внешне мало от них отличаешься. И мне по прежнему кажется, что ты не страдаешь от частого труда.

– Каждый день… но немного, моя дорогая дама.

– Я тебе поверю, если это доставит тебе удовольствие. И так как отнюдь не ты похитил Бьянку, я больше ничего не имею против тебя. Я даже довольна тем, что встретила тебя, хотя ты и принёс мне дрянную новость. По крайней мере, я узнала, что стало с малышкой, и не допущу теперь, чтобы её положили в братскую могилу, хоть это мне и обойдётся в пятьдесят франков… купить ей место на кладбище.

– В добрый час! А я сразу догадался, что у вас доброе сердце. Итак, когда вы собираетесь пойти в Морг?

– Черт подери! Это как раз то, что меня совершенно не привлекает и не развлекает!

– Но, однако, это нужно сделать. Я хотел бы, чтобы вы избежали этой неприятности… я даже сам пошёл бы туда вместо вас, но это не одно и тоже, а потому не возможно. Я же не знал эту девушку, в то время как вы её поселили у себя и у вас все её документы…

– Да, я могла бы назвать её имя и доказать, что не ошиблась. Уверен ли ты, по крайней мере, что она ещё там?

– Я уверен, что она ещё не похоронена. Если она не выставлена больше в зале Морга, вам нужно только попросить секретаря, и он вам её покажет в другом помещении.

– Брр! От этого стынет кровь в моих жилах. И после того, как я её признаю, как все произойдёт дальше?

– Вам не придётся ничего делать. Префектура полиции пошлёт к вам полицейского забрать сундук Бьянки. Будут изучены документы покойницы, и кто знает, возможно обнаружат тех самых родителей, о которых она вам говорила.

– Меня это не волнует. Для чего? Какие-то странные родители. Они беспокоились о ней не больше, чем о бездомной собаке. Но, мой мальчик, это ещё не все. Если я выхожу в город, нужно, чтобы кто-то охранял мой дом, и комнату для стирки белья. Мне нужно умолять соседку посмотреть за моим хозяйством, так что я пойду сейчас искать её, а тебя я здесь оставить одного не могу. Так что иди к себе домой… или куда хочешь, и можешь зайти ко мне завтра, если захочешь. Я тебя встречу лучше, чем сегодня, не бойся. И, если сердце тебе подскажет, ты меня сопроводишь на похороны девушки.

– Я верю, что моё сердце мне это подскажет, но если я туда пойду с вами, то у меня будет одно условие: мы разделим расходы пополам.

– Хорошо, давай разделим! Смотри, правда, не развались от такой щедрости. Что касается меня, то я, слава Богу, в состоянии сама оплатить красивые похороны для бедняжки! Ладно, мы побеседуем об этом завтра, малыш, а сейчас тебе пора срочно убираться. У меня нет времени с тобой лясы точить.

Верро не требовалось повторного приглашения исчезнуть с глаз старухи, и если он продолжал рассыпаться в любезностях и щедрых предложениях, то лишь потому, что чувствовал необходимость примириться с хозяйкой, чтобы дать ход будущим своим проектам, в которые он благоразумно не стал её посвящать. Верро в своей первой дипломатической миссии одержал полный успех и торжествовал. Он поверил в свой талант сыщика-дипломата, так же как и все идиоты, которые выиграли в карты, потому что случайно получили при сдаче прекрасный набор карт в руки, думают, что их успех вызван их талантом и благосклонностью к ним фортуны.

Он простился с Софи Корню, и устремился прочь на улицу. Выдающийся сыщик Фурнье назначил ему встречу перед мэрией Монмартра. и он побежал туда, не чувствуя ног от радости, чтобы быстрее присоединиться там к нему, и когда заметил своего напарника, то ликующе вознёс руки над головой, чтобы ему издалека сообщить, что несёт хорошую новость. Ещё немного, и он бы подбросил бы свою шляпу в воздух в знак удачи.

– Итак? – спросил у него Фурнье, который был намного спокойнее.

– Итак, – ответил Верро, – я нашел то, что мы искали. Ваши указания были справедливы и точны, мой дорогой, и я громогласно провозглашаю, что вы – великий сыщик. Малышка жила в том самом доме с тех самых пор, как оказалась в Париже, то есть уже месяц. И сумасшедшая старуха, которая держит там меблированные комнаты, собирается нацепить на себя свой тартан, чтобы отправиться в Морг опознавать девушку. Она мне назвала имя покойницы и рассказала обо всем, что с ней связано…

– Тогда значит, у неё есть и её документы?

– Документы… пожитки… все в одном сундуке. И всё будет вручено комиссару полиции, как только тождество между трупом и её жиличкой будет констатировано.

– Прекрасно! Но сказали вы ей о том, что вы подумали об этой смерти в омнибусе? Знает ли она, что малышка была убита?

– Она этого не подозревает. Я хитрее, чем кажусь с виду, и сразу же понял, что если я ей скажу о преступлении, она начнёт фыркать от испуга скомпрометировать себя, в то время как если я ей позволю верить, что её жиличка умерла естественной смертью, я буду уверен, что она не заставит себя умолять отправиться на её опознание в Морг.

– Все мои комплименты вам, мой дорогой. Вы маневрировали, как старый парижский кучер. И я думаю, что теперь вы можете обойтись в вашем расследовании без сотрудничества со мной. Вы знаете также много, как и я.

– Ах! Ну нет, – воскликнул Верро, – без вас я наделал бы только одни глупости. Кроме того, я по прежнему не вижу, с чего я должен начать расследование… если только не решиться отправиться в полицию и рассказать о нашем деле комиссару полиции?

– Любой дурак вас в этом случае посчитает братом, – быстро ответил Фурнье.– Комиссар сочтёт вас сумасшедшим. Эти люди не обладают воображением, и у вас нет положительно ничего, чем вы можете подкрепить свой рассказ. Хозяйка квартиры вам сказала, что малышка никого у себя не принимала. Вы не можете, следовательно, никого подозревать.

– Старуха мне сказала, что у малышки были родители в Париже, и она каждый день уходила из дома, чтобы брать уроки пения.

– Родители в Париже… это очень неясное предположение. И урок пения был, возможно, только поводом уйти из дома. Где он находился, этот учитель пения?

– Старая карга этого не знает.

– Итак, прежде всего нужно узнать адрес обсуждаемого нами учителя пения.

– Кажется, что он живёт в районе Ботанического сада. И на всем белом свете не найдётся ни одного человека, кроме вас, кто был бы в состоянии его найти.

– Я попытаюсь, и, возможно, буду иметь успех, но поиск не будет быстрым. Чудо, что мы напали с первого раза на меблированную комнату, в которой жила девушка… чудо, которое обычно не повторяется.

– Чёрт! Проблема в том, что бедную малышку собираются захоронить, и как только она окажется в могиле, как смогут установить, что она была отравлена уколом отравленной иглы?

– Это как раз то, о чём мне скажет мой учёный друг, когда он проведёт исследование булавки. Если он мне заявит, что яд, которым пользовался убийца, не оставляет следов, нет ничего, что нужно и можно сделать ни сейчас, ни позже. Если, напротив, он остаётся в теле, то его всегда можно будет обнаружить и зафиксировать впоследствии. И тогда, те поучительные выводы, которые я смог уже сделать и ещё сделаю, обретут истинную ценность. Но первый вопрос, на который предстоит найти ответ, заключается в том, чтобы узнать, кто был заинтересован в том, чтобы убить эту девушку.

Верро опустил лицо, и, казалось, не был убеждён сказанными его приятелем словами.

– Дорогой, – продолжил Фурнье, – если вы не доверяете мне, не стесняйтесь, скажите об этом. Я вообще, в таком случае, не желаю вмешиваться в это дело.

– Но если вы ставите вопрос так… то да. У меня к вам неограниченное доверие.

– Тогда, позвольте мне действовать на мой манер. Я у вас прошу карт-бланш.

– О! Охотно. А я готов выполнять все ваши распоряжения, и буду вам рапортовать абсолютно о всех моих результатах.

– В добрый час! Таким образом, я смогу работать с некоторым шансом на успех. При одном условии, однако…

– Я ему подчиняюсь заранее.

– При условии, что вы никому не будете говорить обо мне… слышите, никому. Если узнают, что я ввязался в эту кампанию…

– Никто не узнает. Но кому вы не хотите, чтобы я об этом говорил?

– Вашим товарищам, черт возьми! У вас они гнездятся во всех мастерских квартала. И я их подозреваю в том, что они очень не сдержанны. По сути своей. И я подозреваю также, что вы уже проболтались им. В течении тех трёх дней, которые вы меня искали… вы ведь не хранили эту историю для себя одного… совсем одного… держу пари.

– Клянусь, Фурнье, что…

– Не клянитесь, дорогой друг. Я читаю в ваших глазах, что вы об этом говорили кому-то ещё. Скажите мне лучше, кому, я предпочитаю правду.

– Моя Бог! От вас ничего нельзя скрыть. Да, я взял доверенное лицо, но это доверенное лицо – серьёзный человек, который будет молчать, я в этом уверен, так как это приключение его ничуть не интересует, и он о нем уже не думает больше. У него есть другие дела, которыми ему необходимо заниматься и, впрочем, он не верит в это преступление. Это – Поль Амьен, художник. Его ждёт, возможно, большая медаль на ближайшем Художественном Салоне, и рента в шестьдесят тысяч франков в год.

– О! Я его знаю понаслышке и даже видел мельком. Сказали ли вы ему, что вы положитесь на меня в этом деле?

– Нет. Он не знает даже, что вы существуете, я вам даю моё слово чести, и клянусь вам, что никогда не произнесу ваше имя в его присутствии, и он будет думать, что я действую совсем один, без помощника.

Осторожный Фурнье размышлял несколько мгновений. Последние утверждения Верро разгладили тревогу в чертах его лица, поселившие на нем после нескромных признаний горе-художника, и вслед за коротким молчанием он произнёс решённым тоном:

– У меня есть ваше слово, и я считаю, что вы его сдержите. Поэтому я возьмусь за ваше дело. Ни о чем не беспокойтесь и приходите завтра в Гранд-Бок. У меня будут, возможно, новости для вас. А теперь нам пора расстаться.

– Я повинуюсь, мой выдающийся мэтр, – весело сказал Верро, пожимая руку Фурнье, тотчас же направившемуся к внешнему бульвару.

Часть V

В то время как предприимчивый Верро и проницательный Фурнье искали и находили, каждый по своему, но очень умело и удачно, адрес и имя мёртвой бедняжки, у капиталиста Дюбуа были иные заботы, чем думать о том, как разыскать авторов преступления в омнибусе, и это по нескольким причинам, первая из которых заключалась в том, что он был в полном неведении относительно этой истории.

Месье Дюбуа читал только финансовые газеты, и когда он заканчивал с политическими новостями, то, натыкаясь на колонку с происшествиями, пренебрежительно отбрасывал газету в сторону. Месье Дюбуа гордился тем, что считался серьёзным человеком и интересовался только серьёзными вещами. Он бахвалился тем, что ни разу в своей жизни не перелистывал страницы ни одного романа, и если он уже некоторое время занимался художниками, то только лишь потому, что убедился, что в нашу эпоху профессия художника – одна из наиболее доходных и успешных, если она осуществляется должным образом… или под правильным руководством.

Не без труда он сформировал в себе такое убеждение. Дюбуа провел всю свою жизнь, презирая этих пачкунов, как он называл художников. Или, в минуты вдохновения, не иначе, чем голодные мертвецы– это было определение, которое Дюбуа сам для них придумал – он считал, что они голодают всю свою жизнь, заканчивая её на соломе в приюте для бездомных. Но один из друзей Дюбуа не так давно донёс до его ушей новую информацию. Этот друг, который сделал состояние, продавая разные диковинки, древние раритеты и даже картины, доказал ему цифрами и примерами, что некоторые модные художники заработали в наше время много денег и многие из них даже стали миллионерами. Эти богатые художники всегда в курсе спроса на рынке и пишут только те картины, на которыми интересуются потенциальные покупатели, – рассказывал этот торговец художественными изделиями, – и они уверены, что никогда не обанкротятся. Этот последний аргумент поразил месье Дюбуа, который ни за что на свете не хотел бы увидеть, как состояние его дочери исчезает в коммерческой катастрофе. Итак, теперь, когда у него под рукой был художник с большим будущим, и который уже продавал свои холсты очень дорого и собирался их в самом ближайшем будущем продавать ещё дороже, трудолюбивый, экономный и хорошо воспитанный мальчик, с положением в обществе, чьё прошлое и его семью он хорошо знал, и что немаловажно, нравился Авроре, Дюбуа смотрел на него, как на потенциального зятя.

Месье Дюбуа, таким образом, остановил свой выбор среди претендентов на руку своей дочери на Поле Амьене и ожидал от него решительных действий, рассчитывая, что в ближайшее время ему представится для этого удобный случай. Такая оказия вроде бы случилась в театре, в то время, как играли Рыцарей в тумане, но беседа не приняла решающий оборот. Она была прервана инцидентом, после которого отец блондинки Авроры плохо спал.

Телеграмма, которая ему сообщала, что его брат только что умер, перед этим лишив его наследства, была составлена в обычном стиле телеграмм, то есть отправитель столь усердно экономил слова, что она была едва вразумительна. Месье Дюбуа телеграфировал тотчас же ответ, прося дополнительные разъяснения, но его корреспондент, который был нотариусом покойника, ему ответил такой вот лаконичной фразой: «Я завтра уезжаю в Париж.»

И месье Дюбуа ожидал с нетерпением этого честного нотариуса, который всегда защищал его интересы, и который, вероятно, не предпринял бы без серьёзных мотивов столь длинную поездку. Завещатель умер в Амели-ле-Бен, курортном городке, расположенном у подножия восточных Пиренеев, в двухстах пятидесяти льё от столицы. Должностное лицо, которое оформило его завещание, конечно не отправилось бы в Париж, если бы шла речь только о том, чтобы вручить лишённому наследства брату копию с акта, которую он изготовил.

Так что месье Дюбуа жил уже три дня в безуспешной борьбе между робкой надеждой на прибавление своего капитала и тягостным унынием от его потери. Он дорожил своим отдыхом почти так же, как и состоянием, и эти сомнения нарушали его отдых настолько, что у него расстроился аппетит и сон. Его дочь, намного менее расстроенная произошедшим, чем её отец, не узнавала его. Месье Дюбуа стал почти неприступным. Она пыталась ему напомнить, что Поль Амьен ждал их визит в своей мастерской, и была очень плохо принята. Отец ей ясно дал понять, что не выйдет из дома прежде, чем поговорит с нотариусом, который мог прибыть с минуты на минуту. И Аврора должна была отказаться от мысли его убедить. Она успокаивалась, примеривая траурные туалеты, которые были ей очень даже к лицу.

Месье Дюбуа не покидал свой кабинет. Он там проводил все своё время, вновь детально штудируя всю переписку со своим братом, с самых давних времён, до их окончательной ссоры. Он пытался обнаружить в этих письмах, написанных во время пребывания этого брата в Италии, какие-нибудь указания, относящиеся к браку, который, как он подозревал, брат заключил в Риме, и не мог отыскать ничего положительного, никакого намёка на это. Очень важный вопрос состоял в том, чтобы знать, были ли у покойника там законнорождённые или незаконнорождённые дети, и главным образом то, кем эти дети стали. Месье Дюбуа, в связи с этим, вновь и вновь изучал документы, и не находил ответа на интересующие его вопросы. Он и раньше проявлял вполне естественное любопытство к этой стороне жизни своего брата, а после его смерти этот интерес стал поистине маниакальным.

На четвёртый день после смерти брата, завершив меланхолический обед, на котором Аврора не появилась под предлогом мигрени, в тот самый момент, когда её лишённый наследства отец садился на стул перед своим бюро, явился один из его слуг и доложил, что какой-то господин желает с ним поговорить.

– Как его зовут, этого господина? – спросил месье Дюбуа.

И когда он узнал, что этот посетитель не пожелал представиться, произнёс:

– Я не встречаю людей, которых не знаю.

– Месье сообщил, что пришел, чтобы сообщить вам очень важные сведения по одному очень значительному делу, – тихо сказал камердинер.

– «О! О! – подумал месье Дюбуа, – А что, если это нотариус там внизу? Эти провинциалы игнорируют обычаи и правила. Он вполне мог вообразить, что ко мне в кабинет можно вот так, запросто, попасть… и считает бесполезным вручить слуге свою карту…»

– Хорошо. Пусть войдёт, – сказал он громко, и встал, чтобы встретить этот столь нетерпеливо ожидаемый им персонаж. Одной минутой спустя дверь открылась, и вошёл индивид, который не был ни нотариусом, ни провинциалом, и это было сразу же видно.

– Как! Это… вы! – Сказал ему капиталист, морща бровь. – Я же вам категорически предписал не приходить ко мне, кроме тех случаев, когда вы будете в состоянии принести мне достоверные сведения вместо неясных предположений.

– Я придерживался ваших указаний, месье, – ответил посетитель.– Вы меня не видели уже некоторое время, потому что мне нечего было вам сообщить, но сегодня у меня целый ворох новостей, заслуживающих того, чтобы вы о них узнали, я в этом уверен.

– Ну что же, посмотрим. Но, вначале, напомните мне ваше имя, которое я совершенно запамятовал, – пренебрежительно сказал месье Дюбуа.

– Бланшелен, месье… Огюст Бланшелен.

– Очень хорошо. Я припоминаю теперь. Вы претендовали на то, чтобы называться торговым агентом, и вы живете в районе рынка Сент-Онора?

– Улица Сурдиер, 74.

– Мне следует пометить ваш адрес где-нибудь, а то он у меня совершенно выскочил из головы, так как совсем недавно кто-то у меня его попросил, а я не смог его дать… вам бы следовало оставить мне вашу карту.

– У меня её нет с собой… но если вы пожелаете мне указать адрес человека, который хочет меня увидеть…

– Чуть позже… но вначале вы мне сообщите новости, которые принесли… и для начала я должен вам сказать, что тогда, вечером, вы позволили себе меня приветствовать в театре… через весь зал, а я вам не разрешал такое вольное обращение со мной.

– Но вы мне и не запрещали.

– Это возможно, но прошу вас впредь больше такого не допускать. А теперь давайте послушаем, что вы мне хотели сообщить. Как продвигается ваше расследование?

– Оно успешно завершено.

– Каким это образом так вот вдруг?

– У меня есть доказательство, что у Стеллы Романо, умершей в прошлом году в Риме, родилась в 1862 году дочь, названная Бьянкой.

– В 1862! – эхом повторил за ним месье Дюбуа, чьё лицо заметно омрачилось.

– Да, месье, 24 декабря. Я смог достать копию с акта крещения.

– Покажите мне её.

– У меня её нет с собой, но я вам вручу эту копию, когда придёт время…

– Но что, по крайней мере, содержит этот акт. Эта Стелла Романо, была ли она замужем?

– Нет, месье. Её дочь Бьянка обозначена в нём, как рождённая от неизвестного отца.

– Ах! – вздохнул с облегчением месье Дюбуа, лишившийся одного повода для беспокойства.– И что стало с этой девушкой? Она пропала… исчезла без сомнения?

– Говорят, что она оставила свою мать в десять или двенадцать лет после своего рождения. Но её мать всегда знала, где она. В начале этой зимы эта Бьянка пела хоре в театре Ла Скала, в Милане.

– И… она ещё там?

– Нет, месье. Она уехала в Париж месяц тому назад.

– В Париж! Что она собирается делать здесь?

– Искать своего отца, который был французом.

– Давайте, говорите же по делу! – воскликнул капиталист, явно расстроенный.– а то вы мне тут пересказываете какой-то слезливый роман.

– Это чистая правда, месье. Я вполне осведомлён, верьте мне, во всех деталях этого дела, и оно действительно похоже на роман, и я могу вам сообщить имя этого француза, её отца. Его зовут Франсуа Буае. Именно него жил этот ребёнок в Риме, когда этот месье находился там. Теперь месье Бойе живёт в департаменте Восточных Пиренеев.

– Это вас не касается, – внезапно резко сказал месье Дюбуа. – Я вам не поручал сбор информации об её отце.

– Нет, вы правы, но я никогда не делаю работу наполовину. Наводя справки о дочери, я желал знать, почему она оставила свою страну… и я это узнал.

– Как вы об этом узнали?

– Это, месье, мой секрет. Если бы я раскрывал перед теми, кто меня использует, механизм моей профессии, они не нуждались бы больше во мне. Итак, я все знаю, и я вам это докажу… и я знаю ещё многие другие вещи.

– Так что вы ещё знаете? – спросил месье Дюбуа, пытаясь изобразить на своём лице безразличие.

– Месье, – сказал Огюст Бланшелен, – я мог бы, поколебавшись для вида, ограничиться тем, о чем вам отчитался только что, так как я выполнил миссию, которую вы мне поручили. Я был ответственен за то, чтобы собрать сведения о ребёнке, который мог родиться приблизительно в семидесятые годы в Риме у некоей Стеллы Романо. Эти сведения я вам принёс, и я в состоянии доказать их подлинность. Так что мне не остаётся ничего другого, как потребовать от вас оплатить мне мои услуги и хлопоты.

– Я не отказываюсь от своего обязательства расплатиться с вами.

– Я в этом убеждён, но вы не оценили бы мою службу, её истинную ценность, если бы я не стоял сейчас здесь перед вами, и я полагаю, что настал момент раскинуть перед вами все карты на столе.

– Что вы подразумеваете под этими словами… раскинуть карты… что имеете ввиду?

– Я имел ввиду, что я не игнорирую тот факт, что вы чрезвычайно заинтересованы сейчас в том, чтобы узнать, что стало с девушкой, которую при рождении нарекли Бьянкой Романо, и которая позировала для художников.

– У меня есть интерес? Почему вы так решили? Меня это совершенно не интересует.

– Давайте будем серьёзны, я вас прошу. Если бы вам было это безразлично, вы бы мне не пообещали банкноту в тысячу франков против точной информации. Итак, месье, учитывая этот интерес, я позволил себе заняться её розысками, и мне не составило большого труда её обнаружить. Бьянка Романо, дочь Стеллы Романо, – ваша племянница.

– Это не правда!… У меня нет племянницы.

– О! Это не так. Она – ваша племянница, двоюродная и… более того, месье Франсуа Буае, её отец, ваш брат по матери, или сводный брат, если говорить вульгарно. Вы, тем не менее, наследник по закону той части его состояния, которое к нему перешло от вашей матери и эта доля дорогого стоит, ведь она представляет собой очень значительный капитал.

– И даже если бы это было так, – воскликнул месье Дюбуа, – существование этой девушки меня совершенно не затрагивает. Вы мне сами только что сказали, что она незаконнорождённая. Следовательно, она не имеет никакого права на наследование имущества брата.

– Никакого законного права требовать нет, конечно. Но, месье, вы не можете игнорировать тот факт, что братья не являются по закону теми наследниками, для которых резервируется обязательная доля наследства. Ничто не мешает месье Буае оставить все своё имущество на основании завещания первому встречному… или первой встречной… например, синьоре Бьянке Романо. Он даже был бы очень счастлив сделать такой подарок этой девушке, чтобы загладить свою вину за то, что он не записал её своей дочерью при рождении.

– Если бы у моего брата было намерение сделать иностранку своей единственной наследницей, он бы побеспокоился об этом человеке… он же никогда не пытался её увидеть, уже много лет.

– Возможно. Он мог потерять её на время из виду… но это не значит, что он забыл о ней.

– Он выразил бы, по крайней мере, желание её найти… Проявил бы каким-нибудь способом свои намерения…

– Но… он их проявил… и не его вина, что он снова не увидел свою дочь.

– Вы знаете, похоже, об этом больше меня, – сердито сказал месье Дюбуа.

– Ещё нет, – спокойно ответил господин Огюст Бланшелен. – Но я имел честь вам сказать, что имею обыкновение основательно выяснять обстоятельства дела, которое мне поручают. Мне, таким образом, пришлось основательно потрудиться в департаменте, где поселился месье ваш брат после своего возвращения во Францию. У меня есть помощник в Амели-ле-Бен.