Текст книги "Падение Берлинской стены. Из записок советника-посланника посольства СССР в Берлине"

Показателем накала бури противоречивых страстей, которую вызвал приход к власти в ГДР оппозиции, противопоставлявшей себя СЕПГ и ее политическому курсу (в том числе официальному курсу на дружбу с СССР), может служить публичная дискуссия на тему «Раздумья о Германии. Европейское измерение», состоявшаяся 2 мая 1990 года в Доме советской науки и культуры в Берлине. Для группировавшихся вокруг ДСНК сторонников сохранения тесных связей ГДР с Советским Союзом вопрос о том, как будут развиваться дела в этой сфере, носил жизненно важный характер. Для участия в дискуссии руководство ДСНК пригласило видного представителя ПДС Ханса Модрова, только что покинувшего пост председателя Совета министров, известного деятеля партии «Форум» Фридриха Шорлеммера, недавно примкнувшего к социал-демократам, и меня в качестве «модератора», тот есть ведущего дискуссию. Я принял приглашение прежде всего потому, что надо было что-то противопоставить все более четко ощущавшемуся в ГДР давлению западной пропаганды, главным (хотя и несколько завуалированным) тезисом которой было – СССР проиграл и нечего обращать на него внимание.

Модров сразу определил общее направление дискуссии, сформулировав ее тему следующим образом: «Как следует обращаться с германским вопросом, чтобы это пошло на пользу немцам и их соседям?»

Выступавший в целом за сближение с СССР Шорлеммер начал с признания, что плохо спит по ночам, и привел в качестве объяснения часто в то время использовавшуюся цитату из поэмы Генриха Гейне «Германия. Зимняя сказка»: «Только вспомню ночью о Германии – сразу, как рукой, снимает сон». Он подчеркнул, что следует быть очень внимательным к тому, что сейчас рождается из недр германского вопроса. Неизвестно, чем все это закончится. Пугает то, что делают вид, будто нет проблем. А безработица? По словам Шорлеммера, социализм не может быть «реальным» и подчиняться только одной партии. Сталинизм был попыткой загнать людей в утопию. Однако поражение социализма еще не означает, что победил капитализм, вот только средства строительства нового общества должны быть также социалистическими. Безответственно ставить национальный вопрос в центр деятельности. Советско-германскую дружбу еще предстоит обрести. Нужно ближе знакомиться с живущими рядом русскими, одетыми в униформы. Почему объединение Германии намечается в столь сжатые сроки? Германия должна быть связана с системой коллективной безопасности. Наличие блоков – это абсурд.

Модров указал на то обстоятельство, что движение к объединению происходит слишком быстро. «Когда мы были молодыми, у нас тоже были иллюзии в отношении быстрого построения социализма. Но надо было возместить тот ущерб, который Германия нанесла Советскому Союзу. Впоследствии нам следовало быть более последовательными в отношении перестройки в СССР». Но кто теперь даст молодежи перспективу? Церковь? Маркс? Ни реальный социализм, ни капитализм не в состоянии дать ответа на проблемы XXI века. Разве выход состоит в рыночном хозяйстве с социалистической основой? Впереди у нас социализм! Нужна нейтральная Германия, готовая к диалогу, настаивающая на разоружении, участвующая в создании коллективной безопасности». Европейский дом состоит из богатой западной части, центральной части среднего достатка и бедной восточной части. Именно этой проблемой должна заняться конференция «Хельсинки-2».

Пришлось и мне отвлечься от роли «только модератора» и активно включиться в дискуссию. Главный мой тезис: нет оснований говорить о «поражении» СССР, игра не проиграна, у нас есть достаточно возможностей защитить наши интересы в Европе.

В качестве иллюстрации представляет интерес посвященная этой дискуссии статья «О вере в чудо разума», опубликованная через день на второй полосе «Нойес Дойчланд», которая давно уже перестала быть «центральным органом СЕПГ». В статье говорилось:

«“Он хорошо спит по ночам, что, видимо, больше объясняется возрастом”, – заявил на днях в ДСНК посланник посольства СССР в ГДР Игорь Максимычев, отвечая на вопрос об актуальности знаменитого изречения Гейне в его “Зимней сказке“. Но озабоченности в связи с “раздумиями о Германии в европейском измерении” он вполне разделяет со своими собеседниками – Хансом Модровым, почетным председателем ПДС, и пастором Фридрихом Шорлеммером, доцентом Евангелического семинара в Виттенберге.

Шорлеммеру с его пренатальными воспоминаниями о ночных бомбардировках кажется дурным сном, когда он по дороге в Берлин видит плакаты, которые подменили слова Кете Кольвиц “Никогда больше войн!” лозунгом “Никогда больше социализма!” А Ханса Модрова одолевают сомнения, можно ли и как ответить на вопрос, заданный ему недавно в Токио: принесет ли объединение Германии одинаковую пользу немцам и европейцам? И хотя советский дипломат сначала – демонстрируя вполне оправданное великодержавное самосознание – заверил в том, что Советский Союз не испытывает страха перед [объединенной] Германией, затем он, отвечая на конкретные вопросы, упомянул о настроениях в его стране, согласно которым “Сталин выиграл войну, а Горбачев проиграл мир”. К тезису о том, что здесь ничего нельзя проигрывать и 8 мая 1945 года должно оставаться последним днем мировых войн вообще, Шорлеммер добавил следующую мысль: перед лицом экологических, а также экономических факторов, угрожающих существованию человека, было бы безответственно ставить в центр наших забот национальный вопрос. И дальше он задал вопрос: “Горбачев, этот счастливый случай истории, близок к трагическому концу, Советскому Союзу грозит развал, а мы тут спокойно обделываем свои делишки?”

В ответ на вопрос об обстоятельствах выдвижения инициативы Модрова в январе 1990 года[165]165
  Имелся в виду «план Модрова» от 1 февраля 1990 года.


[Закрыть], бывший председатель Совета министров изложил идею (подтвержденную и дополненную недавно министром иностранных дел Шеварднадзе) о том, что германский нейтралитет может послужить созданию всеобъемлющей системы безопасности в Европе. Эта система должна гарантировать необратимое разоружение, общий экономический подъем и безопасность для каждого участвующего в Хельсинкском процессе квартиросъемщика Европейского дома.

Перед лицом совпадения мнений между ним и Модровым Шорлеммер выразил опасение: “У нас не получится по-настоящему спорить друг с другом”. Как следует нашему “невротизированному западногерманской маркой народу защититься от самого себя?” (Шорлеммер). “Как можно постичь и, возможно, преодолеть темп и масштабы разрыва между 4 ноября 1989 года (идея конфедерации) и сегодняшним днем (исключительно валютная уния)?” (Модров). Оба ясно видят неспособность “реально существующего социализма” решить поставленные временем проблемы, сознавая одновременно, что у капитализма также нет на них ответа. На понимании того, что надо было раньше уяснить себе: “реально существующий социализм” не является социализмом, и на своем жизненном опыте Максимычев основывает надежду на возрождение в принципе социалистической идеи. Похожие рассуждения, а также размышления о своей (“достаточно последовательной”?) позиции в последние годы подводят почетного председателя ПДС к выводу том, что прежде всего молодежи придется искать и находить ответ, что же готовит человечеству XXI век.

Не в последнюю очередь из “прямоты ответов” Ханса Модрова на вопросы, касающиеся его деятельности на посту главы правительства (почему он еще раз пытался воссоздать службу безопасности, почему правительство не смогло предоставлять субвенции совсем без учета персоналий, каким образом г-н Райхельт[166]166
  Ханс Райхельт, член правления Демократической крестьянской партии Германии; до 1989 года неоднократно был министром сельского хозяйства ГДР; с ноября 1989 по январь 1990 г. министр по охране природы, окружающей среды и водного хозяйства; подал в отставку 9 января.


[Закрыть] вновь стал министром экологии), Шорлеммер делает вывод о “возможности согласиться совместно основательно обсудить мучающие нас главные вопросы современности”. Шорлеммер считает “важным не то, в какую партию входит тот или иной человек, а то, как он относится к возложенной на него ответственности”.

“Внимание к социальной стороне дела еще не делает человека человеком. Рыночное хозяйство с социальными компонентами еще не создает человека, о котором Горький говорил: Это звучит гордо”. Обозначенный Модровым таким образом человеческий образ Шорлеммер собирается “обязательно обсудить, причем скоро!” В восприятии виттенбержца “психологическому сверхдавлению со стороны СЕПГ мы обязаны тем, что освободившись от него, мы почувствовали себя субъектами истории”, и он уверен: “Это означает, что надо крепить прямую демократию”. Один из слушателей спросил его: “Г-н пастор, верите ли вы в чудо или в разум?” Шорлеммер: “Я верю в чудо разума”»[167]167
  «Neues Deutschland», 5./6. Mai 1990.


[Закрыть].

Нажим на правительство ГДР со стороны Бонна был усилен. К Мезьеру был срочно приставлен в качестве советника сотрудник ведомства федерального канцлера. Была предпринята попытка направить западногерманских советников и к новому министру иностранных дел ГДР Маркусу Меккелю (СДПГ), которая, правда, не удалась: Меккель отказался их принять. Впрочем, и сам де Мезьер не превратился в простой рупор Бонна. В июле 1990 года он еще продолжал требовать изменения натовской стратегии, а также вывода ядерного оружия и войск западных держав с германской территории. Министр разоружения и обороны ГДР Райнер Эппельман пошел еще дальше – он требовал равного отношения к советским и западным войскам в ходе переговоров «два плюс четыре», сохранения двух армий в Германии вплоть до момента, когда будут распущены блоки, и допускал отказ от «полного суверенитета» объединенной Германии[168]168
  См. Biermann R. Zwischen Kreml und Kanzleramt. Wie Moskau mit der deutschen Einheit rang. Paderborn – München – Wien – Zürich, 1998, S. 315–317, 512–514..


[Закрыть]. Сабина Бергман-Поль (ХДС ГДР), избранная после выборов 18 марта председателем Народной палаты и исполнявшая одновременно обязанности председателя Государственного совета ГДР, публично высказалась в пользу объединения ГДР и ФРГ на основании статьи 146 западногерманского Основного закона, согласно которой Основной закон прекращает действовать «в день вступления в силу конституции, принятой немецким народом свободным решением».

Даже в самой Западной Германии не было полного единогласия по сложнейшей проблематике присоединения ГДР. Выступая в Тутцинге близ Мюнхена 31 января 1990 года, министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер выдвинул предложения, получившие затем наименование «плана Геншера». Центральным пунктом этого плана был следующий тезис: «Дело НАТО недвусмысленно заявить: что бы ни произошло в Варшавском пакте, не будет расширения территории НАТО на Восток, то есть к границам Советского Союза. Эти гарантии безопасности имеют большое значение для Советского Союза и линии его поведения. Запад должен считаться с пониманием, что перестройка в Восточной Европе и процесс германского объединения не должны вести к ущемлению интересов советской безопасности. Для того, чтобы создать необходимые для этого предпосылки, потребуется высокая степень европейского государственного искусства. Представление о том, будто часть Германии, образующая сегодня ГДР, будет включена в военные структуры НАТО, блокировало бы германо-германское сближение»[169]169
  См. Kiessler R. Frank Elbe, Der diplomatische Weg zur deutschen Einheit. Baden-Baden, 1993. S. 80; фон Плато Александр. Объединение Германии – борьба за Европу. М., 2007, с. 268–269.


[Закрыть]. Во время переговоров в Оттаве и сразу после них Геншер склонялся к тому, чтобы принять предложение МИД СССР о создании системы европейской безопасности взамен существующих военных блоков путем формирования в рамках СБСЕ общеевропейских структур («Хельсинки-2»). Солидарную с Геншером позицию занял итальянский министр иностранных дел Джанни Де Микелес[170]170
  Görtemaker M. Geschichte der Bundesrepublik Deutschland von der Gründung bis zur Gegenwart, Frankfurt/Main, 2004, S. 758.


[Закрыть]. Мнение Геншера было энергично поддержано представителями СвДП – партии, входившей в правительственную коалицию с ХДС/ХСС, а также многими социал-демократами, остававшимися в оппозиции.

Власти Западного Берлина (там правила коалиция социал-демократов и «зеленых») были готовы поддержать представления реформаторов ГДР о продолжительном периоде сосуществования германских государств. В беседе со мной 7 марта Дитер Шредер развивал мысль о том, что решение в пользу применения статьи 23 Боннского основного закона («прием» ГДР в состав ФРГ) может оказаться неизбежным, но его возможно обставить определенными условиями: например, введением пятилетнего переходного периода, в течение которого ГДР не утратит определенной самостоятельности, хотя ФРГ должна будет финансировать бюджет ГДР. Для обсуждения деталей и в целях успокоения общественности Вальтер Момпер был бы готов посетить Москву в качестве правящего бургомистра. Момпер согласен полететь в Москву рейсом «Аэрофлота» или «Интерфлюга» (авиационная компания ГДР) из Шенефельда, не настаивает на исполнении гимна и вывешивании флага ФРГ, но ряд формальностей протокольного характера должен быть все же соблюден: в Шереметьево его встречает посол ФРГ, который затем устраивает обед в честь Момпера с участием советской стороны. Именно на этих формальностях в итоге и сошелся свет клином: мы так и не смогли перебороть себя и отказаться при в корне изменившихся условиях от концепции «особого политического образования Западный Берлин». Но скорее всего в Москве уже просто не видели смысла в том, чтобы поддерживать социал-демократов. Гельмут Коль продолжал оставаться для советского руководства единственным светом в окошке. До сих пор не понимаю, как можно было класть все яйца в одну корзину?

Кстати, МИД ФРГ был настроен на продвижение идей своего шефа. 5 февраля шеф политического отдела постпредства ФРГ в ГДР Эрнст-Йорг фон Штудниц сообщил мне в беседе, что в Бонне осознали серьезность положения в ГДР и примут 13–14 февраля (на эту дату был назначен визит Модрова в Бонн) меры по срочной помощи республике. Ослабление остроты положения в экономической сфере сделает более контролируемым развитие в политической сфере, даст «передышку» всем, кого затрагивает воссоединение Германии. Штудниц считал, что ФРГ могла бы удовлетвориться на несколько лет экономическим объединением, не торопясь с политическим. По его оценке, главной здесь является проблема безопасности – создание коллективной системы безопасности в Европе потребует нескольких лет. Видимо, до этого момента надо «оставить советские войска там, где они есть».

Таким образом, имелись реальные предпосылки для защиты интересов Советского Союза. Требовалось только грамотно воспользоваться наличными возможностями. Нужно было дипломатическое искусство. Однако ни умения, ни желания отстаивать свои позиции Москвой проявлено не было. Все моменты, которые могли смягчить удар по безопасности, международному положению и престижу СССР, были проигнорированы советским руководством. Оно упорно и безоглядно ориентировалось на нужды и потребности канцлера Гельмута Коля. ГДР была заранее выдана головой во имя химеры содействия со стороны ФРГ дальнейшему пребыванию Горбачева у власти.

Окончательные политические похороны ГДР состоялись во время встречи Горбачева с Колем в Москве и Архызе 15–16 июля 1990 года. Коль прибыл на них, уже фактически положив ГДР в карман. После 1 июля, даты вступления в силу валютной унии обоих германских государств, обратного пути быть не могло. По логике вещей добиваться реализации советских пожеланий и требований следовало до 1 июля, но этого, конечно, сделано не было. Оставалось принять условия ФРГ и задокументировать отступление по всему фронту. Премьер-министра ГДР де Мезьера не только не пригласили на встречу с Колем, но даже и не консультировались с ним[171]171
  Министр иностранных дел ГДР Маркус Меккель совершенно справедливо заявил на встрече министров иностранных дел по формуле «два плюс четыре» 17 июля в Париже протест против того, что ФРГ и СССР принимали в Архызе решения по ГДР в отсутствие ее представителя. Он тогда также потребовал запретить распространение структур НАТО на Восточную Германию и на период после вывода ЗГВ, а также зафиксировать отказ от размещения ядерного оружия на всей германской территории (См. Bruck Е., Wagner Р.М. Wege zum 2+4-Vertrag. München, 1994. S. 201). Реакцию Бонна легко себе представить. Вскоре после Парижской встречи Меккель был отправлен в отставку. Пост министра иностранных дел де Мезьер оставил за собой.


[Закрыть]. Повествуя об Архызе в своих мемуарах, Тельчик вновь впадает в восторженный тон. Он сообщает: «Совершенно спокойно и серьезно Горбачев соглашается на то, чтобы Германия и дальше оставалась членом НАТО. Коль реагирует на это поразительное заявление, не выдавая своих чувств». Далее Горбачев говорит «о заключении отдельного договора по пребыванию советских войск на территории бывшей ГДР на срок от трех до четырех лет. Канцлер еще раз повторяет эти решающие высказывания Горбачева, чтобы закрепить их не допускающим кривотолков образом». Тельчик резюмирует: «Прорыв достигнут! Мы не ожидали столь ясных обязательств Горбачева. Конечно, все предзнаменования были позитивными, однако кто мог бы предсказать подобный исход? Для федерального канцлера эта беседа является невероятным триумфом. Но он не подает вида, только раз он бросил мне многозначительный взгляд, передающий его удовлетворение. Я – свидетель исторического момента!»[172]172
  Teltschik Horst. 329 Tage. Innenansichten der Einigung. Berlin, 1991. S. 323–324.


[Закрыть]

На пресс-конференции в Бонне по возвращении из СССР Коль с чувством глубокого удовлетворения подвел итоги переговоров с Горбачевым: 1) объединенная Германия будет состоять из ФРГ, ГДР и всего Берлина (что означало, наконец, признание границ Германии 1945 года); 2) права союзников в отношении Германии в целом и Берлина теряют силу в момент объединения; 3) суверенная Германия свободно решает вопрос о своей принадлежности к военному союзу НАТО; 4) особым договором между СССР и Германией будут урегулированы условия вывода советских войск из бывшей ГДР не позже 1994 года[173]173
  Гельмут Коль обещал оказать многомиллиардную финансовую помощь в деле строительства жилья для офицерского состава выводимых из Германии частей ЗГВ, но не выполнил своего обещания. В мемуарах канцлера по этому поводу говорится: «Все было хорошо запланировано и пущено в ход, и все же ненадежность турецких субподрядчиков, которые должны были построить новые жилища, привела к возникновению неожиданных проблем. План не выполнялся, и русские стали выдвигать новые денежные претензии. В беседе с глазу на глаз с Ельциным […] я мог лишь с сожалением сообщить ему, что не в состоянии выделить больше ни пфеннига на дополнительные требования. Мы однозначно стали нарушителем договора, так как наш немецкий генеральный подрядчик жилищного строительства в России не мог ссылаться на несостоятельность субподрядчика. С пустыми руками и с четким сознанием нашего провала я мог лишь просить моего друга Бориса о снисхождении. И что же сделал этот властный человек после возбужденной дискуссии между экспертами с обеих сторон? К всеобщему изумлению, в первую очередь для своих собственных людей, Ельцин сказал: “Россия не выдвинет требований к Федеративной Республике. Я не причиню затруднений федеральному канцлеру”. Тем самым для германской стороны с этой проблемой было покончено. А ведь у России были все основания затянуть вывод войск на годы». Коль добавляет: «Как [русские] справились с ситуацией, несмотря на отсутствие жилья, я не могу себе представить. Пострадавшими были, бесспорно, солдаты…» (Kohl Helmut. Erinnerungen. 1990–1994. München, 2007. S. 717–718). Добавим – как всегда.


[Закрыть]; 5) в этот переходный период на территорию бывшей ГДР не будут распространяться структуры НАТО; 6) там могут размещаться части бундесвера, не интегрированные в НАТО; 7) войска западных союзников остаются в Берлине на время пребывания советских войск в бывшей ГДР; 8) в бывшей ГДР после вывода советских войск могут размещаться интегрированные в НАТО войска, но не иностранные войска и не атомное оружие; 9) общегерманские вооруженные силы сокращаются до уровня 370 000 человек; 10) объединенная Германия отказывается от обладания и производства атомного, бактериологического и химического оружия и остается участником договора о нераспространении этих видов оружия[174]174
  См. Lehmann H.G. Deutschland-Chronik 1945 bis 1995. Bonn, 1996. S. 430.


[Закрыть]. Если бы Советскому Союзу пришлось подписывать безоговорочную капитуляцию, она вряд ли сильно отличалась бы от итогов Архыза. Наложенные же на объединенную Германию ограничения были продиктованы не столько интересами СССР, сколько интересами западных союзников ФРГ.

Принесение в жертву интересов союзника, существование которого зависит от твоей поддержки, – вещь в принципе аморальная. Но так как политику меряют нравственными критериями лишь в назидательных романах и учебниках для начальной школы, подобное в мире случается. Недаром еще в XIX веке возникло понятие «реальной политики» (автор – первый рейхсканцлер Отто фон Бисмарк, до сих пор чтимый в Германии как наиболее успешный политик германской истории), ориентированной не на постулаты братской любви и всеобщего счастья, а на грубую действительность межгосударственного общения. Однако и для «реальной политики» подобный образ действий мыслим лишь в случае крайней нужды, когда тебе самому угрожает действительная погибель и ты можешь избежать ее, только выдав с головой своего союзника (или союзников). Отправить друга на плаху, чтобы затем самому положить голову на нее, – это в реальном мире свидетельствует о высшей степени непрофессионализма, является доказательством отсутствия всякого политического мышления, демонстрирует скандальную неспособность соотносить действия с их результатами. К сожалению, все вышеперечисленное стало итогом перестроечной внешней политики.

Оставив ГДР на произвол судьбы, Горбачев не сумел добиться решающего укрепления положения СССР. Стабильности в Европе не прибавилось. Наоборот, именно в этот момент на Востоке континента стали стремительно рушиться структуры безопасности, которые строились Советским Союзом долгие годы и за которые ему пришлось дорого заплатить. Вихрем нарастала опасность того, что процесс аннигиляции не остановится перед советскими границами. Переговоры «два плюс четыре» протекали достаточно драматично в том смысле, что Москва по инициативе МИД СССР время от времени декларировала свои интересы, но по указанию высшего руководства неизменно сдавала заявленные позиции. Настороженное отношение Великобритании и Франции к перспективе появления в Западной Европе такого мощного игрока, как объединенная Германия, чье внимание более не поглощается решением национальной проблемы, быстро увяло ввиду отсутствия реальных шансов на успех. «Покладистость» Советского Союза побудила англичан, французов, других западноевропейцев избегать ссориться с ФРГ, завтрашним хозяином центра Европы. После сделанных в Архызе фундаментальных уступок Колю нерешенными оставались лишь третьестепенные вопросы. Четырем державам не оставалось ничего другого, как придать советско-германским договоренностям обязательную юридическую форму, что и было сделано в Москве 12 сентября 1990 года, когда был подписан «Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии» (договор «два плюс четыре»). Через полтора месяца стало свершившимся фактом включение ГДР в состав ФРГ.

Помню мое тогдашнее состояние душевного опустошения. Сложную дипломатическую партию мы проиграли, не использовав ни одного из имевшихся шансов добиться хотя бы ничьей и оставив на произвол судьбы наших друзей и соратников из ГДР. Конечно, утешал тот факт, что затяжной кризис, который в любой момент мог перерасти во всеобщую катастрофу, заканчивался без взрывов и кровопролития и путь к общеевропейскому решению существующих проблем оставался хотя бы теоретически открытым. Дальнейшие осложнения, возможные и даже вероятные в восточноевропейском регионе, нас уже прямо не касались. Мы становились сторонними созерцателями, которые регистрируют «ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы», поскольку тот способ завершения кризиса ГДР, который стал реальностью, означал неизбежное снижения внешнеполитического профиля страны, которую мы по-прежнему представляли. Только несколько лет спустя стало ясно, что в тот момент мы еще не достигли низшей точки падения. Тогда мы не знали, что предстоит испить еще более горькую чашу, что грядет время развала Советского Союза и потери Россией лица. Алексей Иванов, знаток Урала и особенностей характера его жителей, напишет позже: «Уральский менталитет “дикого счастья” в 90-е годы ХХ века вообще воцарился в России, подмяв под себя ее историю. Екатеринбуржец Борис Ельцин… Первый президент РФ… Как намертво он вцепился во власть, на какие риски и жертвы шел, чтобы прорваться к русскому трону, – и зачем? Чтобы в запое “дикого счастья” спустить с привязи всех бесов нации ради безумной пляски на развалинах державы – совсем недавно еще великой и могучей. Ради чего? Семья Ельцина не попала в топ-листы журнала “Форбс”, хотя рулила богатейшим государством. Весь пыл “ушел в свисток” – в лихую плясовую “дикого счастья”»[175]175
  Иванов А. Message: Чусовая., СПб., 2007, с. 316–317.


[Закрыть]. Все это нам еще предстояло.