Текст книги "Падение Берлинской стены. Из записок советника-посланника посольства СССР в Берлине"

Вместо эпилога: Храм российской дипломатии в Берлине

При всем разнообразии связей между странами ведущее место среди них, бесспорно, принадлежит внешней политике, осуществляемой через дипломатию. По этой причине уровень дипломатических отношений является показателем состояния взаимоотношений стран, а дипломатические представительства играют роль прямых участников формирования их климата. За истекшие столетия значение деятельности посольств и их сотрудников постоянно возрастало. Пренебрежение мнением специалистов всякий раз приводило к провалам. России, в том числе и Советской России, в основном везло в плане кадрового обеспечения германского направления ее политики. Имя Ф.И. Тютчева может служить показателем наивысшего профессионализма российских дипломатов-германистов дореволюционного периода. Добрую память о себе оставил полпред СССР в Германии 20-х годов Н.Н. Крестинский. После войны на авансцену вышел В.С. Семенов, первый посол СССР в ГДР, ставший на рубеже 80-х годов послом СССР в Бонне. Нынешнее поколение российских германистов соответствует впечатляющему уровню своих предшественников.

Роскошному зданию российского посольства в ФРГ может позавидовать любая другая страна. Быть приглашенным в него всегда было большой честью. Дипломатический дворец Российской Федерации находится в центре германской столицы, на всемирно известной аллее Унтер-ден-Линден («Под липами»), рядом с Бранденбургскими воротами. До первого объединения Германии в 1871 году на этом месте находилось дипломатическое представительство России в Пруссии. Существует красивая легенда, будто земля, на которой стоит здание, была привезена по указанию Екатерины II из России на запряженных волами телегах, чтобы российские посланники не отрывались от родной почвы даже на службе за рубежом. Вариантом этой легенды является рассказ о том, что внутренний дворик посольства уложен черноземом, привезенным все с той же целью из России на 149 повозках в середине XIX века. Однако история дома, в котором до 1941 года размещалась российская миссия, а затем посольство России, позже СССР, носит менее романтический характер, хотя и не лишена неожиданных поворотов.

Построенный в 1750 году городской дворец принадлежал первоначально принцессе Амалии, младшей сестре короля Пруссии Фридриха II («Великого»). В 1765 году здание было перестроено в стиле барокко и получило фасад в 13 больших окон, выходящих на Унтер-ден-Линден. С 1805 года оно принадлежало герцогине курляндской Доротее, у которой и было приобретено российской казной в январе 1837 года для императора Николая I, который часто приезжал в Берлин в гости к прусскому королю Фридриху-Вильгельму III, на чьей дочери был женат. Однако по тогдашним законам домовладельцем в Берлине мог быть только подданный прусского короля. Это препятствие было преодолено в октябре 1837 года путем присвоения Николаю I звания почетного гражданина Берлина, в благодарность за что российский император пожаловал городским властям пять тысяч золотых дукатов, на которые была построена и долго существовала «Николаевская гражданская больница» на Гроссе-Франкфуртер-штрассе, ныне Карл-Маркс-аллее (здание не сохранилось).

На первом этаже императорского дома размещался российский посланник при прусском дворе[211]211
  Первоначально существовало строгое различие между рангами дипломатических представителей в зависимости от статуса государства, где они аккредитовывались. Послы назначались в наиболее важные зарубежные государства: в германском регионе у Петербурга был только один посол – в Вене, при дворе кайзера Священной Римской империи германской нации. В государствах менее значительных (например, при дворах прусского и баварского королей) Российскую империю представляли посланники. После провозглашения в 1871 году Германской империи в Берлин был назначен посол.


[Закрыть] с небольшим штатом сотрудников. В 1840 году здание было еще раз реконструировано под руководством знаменитого берлинского архитектора Эдуарда Кноблауха. В этом виде оно просуществовало до 1942 года, когда было разрушено в результате бомбардировок Берлина английской авиацией. В 40-х годах XIX века здесь работал выдающийся российский дипломат и государственный деятель князь А.М. Горчаков.

С 1871 и до 1914 года дом по Унтер-ден-Линден был резиденцией посла России в Германии. Во время Первой мировой войны здание пустовало. Несколько месяцев в 1918 году и после апреля 1922 года здесь размещалось полномочное представительство РСФСР, а с момента образования СССР – советское полпредство в Германии. После нападения гитлеровской Германии на СССР в июне 1941 года сотрудники полпредства и другие советские граждане были интернированы в большом палаточном лагере во внутреннем дворе здания (обмен сотрудниками посольств обеих стран состоялся в том же году в Турции). На год в освободившиеся помещения вселился штаб рейхсминистра по делам оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга. Окончательно здание было сровнено с землей в ходе штурма Красной Армией правительственного квартала в Берлине в апреле 1945 года. После окончания боев за Берлин на всем прилегающем к Бранденбургским воротам участке Унтер-ден-Линден и даже поблизости от него не оставалось ни одного целого дома.

Новое здание посольства СССР, неизмеримо более грандиозное, чем старое, но не чуждое ему по стилю, было сооружено в 1949–1953 годах (главный архитектор А. Стрижевский, инженеры А. Сирин, В. Бушковский, Н. Воробьев, им помогали немецкие специалисты Ф. Борнеман, проф. Зихерт, инженер Скужин). Официальное открытие состоялось 7 ноября 1951 года торжественным приемом в честь годовщины Октябрьской революции, однако работы продолжались и после этой даты. В 1954 году в уже окончательно отстроенных помещениях посольства состоялась конференция министров иностранных дел четырех держав, в очередной раз пытавшихся выработать основы мирного договора с Германией. В 1963 году к посольству было пристроено здание попроще, в котором разместились рабочие помещения торгового представительства СССР, а также бюро Интуриста и «Аэрофлота».

Берлинское посольство – единственное построенное при жизни Сталина здание загранпредставительства СССР – выдержано строго в стиле «советского ампира». Если верить рассказам современников, Сталин лично утверждал архитектурные планы и контролировал ход строительства. Беспримерная роскошь внутренней отделки подтверждает эту версию (утверждают, что для нее были использованы стройматериалы, заготовленные нацистами для запланированного нового здания рейхсканцелярии). Форпост Советского Союза в сердце поверженной Германии должен был соответствовать и соответствовал величию одержанной Победы. Еще летом 1956 года посольство было единственным функционирующим комплексом зданий в радиусе нескольких сот метров вокруг него. С довоенных времен по соседству сохранились лишь чудом уцелевшие Бранденбургские ворота и сильно поврежденное здание рейхстага, которое находилось уже в Западном Берлине (секторальная граница проходила в 300 метрах от посольства СССР). Окружающая посольство территория еще только расчищалась от развалин и подготавливалась под застройку. Движение по улице Унтер-ден-Линден было уже восстановлено, хотя сами липы отсутствовали. Строительство новых зданий в районе посольства завершилось в основном в 1966 году. Тогда же появились и деревья.

Со старым зданием посольства связан исторический эпизод, не лишенный символического значения. Вечером 30 января 1933 года – дня, когда тогдашний президент Германии генерал-фельдмаршал Пауль фон Бенкендорф унд фон Гинденбург назначил рейхсканцлером Адольфа Гитлера – мимо советского полпредства пролегал маршрут следования факельного шествия штурмовиков, двигавшихся от Бранденбургских ворот к гостинице «Кайзерхоф», где перед переселением в рейхсканцелярию квартировал нацистский фюрер. Штурмовики молча продефилировали перед «большевистским гнездом», представлявшим, как их учила нацистская пропаганда, «смертельного врага Германии». Кровавые отблески факелов как будто наполнили кабинеты сотрудников заревом надвигающегося пожара. Казалось, пламя нарастает, охватывая всю Германию, нависая огненным смерчем над Европой. Из берлинского полпредства в Москву шли все более тревожные сообщения. Советская дипломатия своевременно призвала все страны континента объединиться для предотвращения нацистской агрессии. К сожалению, предостережения не были услышаны вовремя.

В истории вновь отстроенного здания тоже хватает драматических моментов. 8 июня 1987 года на Унтер-ден-Линден, как раз напротив посольства, состоялась демонстрация граждан ГДР с требованиями открыть Берлинскую стену. Подобное массовое выступление оппозиционного характера случилось впервые после волнений 17 июня 1953 года. События вечера и ночи 9 ноября 1989 года, когда пала Берлинская стена, обошли здание посольства стороной. Мимо него по обычно пустынной в вечернее и ночное время Унтер-ден-Линден толпы людей направлялись к Бранденбургским воротам и там разделялись на два потока, двигавшихся к ближайшим контрольно-пропускным пунктам справа и слева от них. Зато открытие Бранденбургских ворот для свободного прохода в Западный Берлин и из него 22 декабря 1989 года стало поводом для организации народного празднества практически у стен посольства. Гельмут Коль хотел пригласить на эту церемонию Джорджа Буша-старшего и М.С. Горбачева, однако президент США не смог (или не захотел) приехать в Берлин, и советский руководитель последовал его примеру. Первыми через ворота прошли канцлер Гельмут Коль, председатель Совета министров ГДР Ханс Модров, правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер и обер-бургомистр Восточного Берлина Эрхард Крак.

Всенародными торжествами в Берлине сопровождалась встреча нового 1990 года. Центр торжеств находился снова в районе Бранденбургских ворот. Гремели десятки оркестров, собралась необозримая толпа, под тяжестью любопытствующих зрителей рухнули некоторые из временных мачт для прожекторов и телевизионных установок. Были даже покалеченные. Но этого никто не заметил, как не заметили и предприимчивых «скалолазов», забравшихся на Бранденбургские ворота и демонтировавших части венчающей их квадриги для изготовления сувениров из «подлинного материала» (у меня до сих пор сохранилась подаренная кем-то из немцев маленькая модель ворот из позеленевшей бронзы квадриги). Группа молодых парней и девушек оказалась после полуночи на карнизах выходивших на Унтер-ден-Линден окон жилого крыла посольства. Они взобрались на второй этаж в поисках лучшей точки обзора по веткам хилого деревца, стоявшего перед домом, и вежливо попросили у нас с женой попить воды. Никаких дурных мыслей у них не было: они и не заметили, что нарушили экстерриториальность иностранного дипломатического представительства. Гуляния закончились лишь к утру. На следующий день оказалось, что вся территория между Бранденбургскими воротами и посольством была покрыта толстым слоем пустых бутылок и алюминиевых банок. Ходить по тротуарам и самой аллее было невозможно до тех пор, пока городские службы не произвели уборку.

На всех этапах эволюции российско-германских отношений посольство в Берлине оставалось надежным наблюдательным пунктом и эффективным генератором идей в сфере их развития. Работавшие в нем дипломаты заслужили, чтобы к их рекомендациям относились более уважительно, чем это, к сожалению, имело место. И сейчас, в сложных условиях начала XXI века, посольство на Унтер-ден-Линден с полной отдачей сил работает над тем, чтобы реализовать остающиеся немалые возможности создания подлинно партнерских отношений между Германией и Россией, между немцами и русскими. Российское посольство стало одним из наиболее примечательных центров культурной жизни столицы ФРГ. В его великолепном концертном зале проходят выступления ведущих деятелей искусств России. В торжественных залах устраиваются художественные выставки. В замечательном по планировке летнем саду посольства отмечаются шумные праздники по «красным дням» календаря. От приглашения на обед или даже просто на чашку кофе «к русским» не отказывается никто.

Анализируя появившиеся в последние годы новые формы межгосударственного общения (в частности, встречи на высшем уровне в галстуках и без них), Максим Соколов призывает не отказываться от преимуществ «старой» дипломатии, «когда посол – действительно ключевая фигура в отношениях между государствами. Когда от его ума, такта, влияния, способности находить общий язык с разными политиками страны пребывания зависит состояние отношений между странами»[212]212
  Соколов М. Забытая профессия // «Известия», 20 августа 2009.


[Закрыть]. Надо сказать, что в области развития германо-российских связей послы и их ближайшие сотрудники продолжают играть именно такую роль.

Многотрудная деятельность наших дипломатов отнюдь не исчерпывается приемами и празднествами (хотя и на них работники посольства остаются при исполнении обязанностей). Именно сложность работы дипломата стала на определенном этапе отпугивающим моментом для подрастающей смены, которая часто считала предпочтительной банковскую сферу. Радует, что сейчас молодежь снова стала тянуться к дипломатической профессии. Без дипломатии государственная политика строительства Большой Европы будет пробуксовывать. Работы здесь непочатый край – ее надолго хватит на всех.

Приложение I

В период подготовки и реализации германского единства у нас в Берлине сложилось впечатление, что «дома» нет четкого представления о том, что происходит в Германии. Это явствовало как из бесед с приезжающими из СССР людьми, так и из публикаций советских средств массовой информации, за которыми мы внимательно следили. Помимо всего прочего, бурные события внутри страны совершенно понятным образом отвлекали внимание от заграничных дел. Между тем понимание ситуации в важнейшей для нас европейской стране было совершенно необходимо для выправления проводившейся Москвой политики в отношении Германии. Поэтому я охотно откликнулся на предложение главного редактора журнала «Международная жизнь» Б.Д. Пядышева (кстати, моего однокурсника) подготовить несколько статей о значении для нас германских событий. В течение 1990–1992 гг. в этом журнале была опубликована серия моих материалов по Германии. Воспроизводимая ниже дословно статья, появившаяся в августе 1991 года, представляется мне показательной с точки зрения начавшегося процесса осмысления произошедшего. Ее обличительный пафос был, однако, избирательным. Мой тогдашний официальный статус не позволял указывать пальцем на действующих руководителей, но я рассчитывал, что читатель поймет сарказм моих рассуждений о «триумфах» и «чудесах» в применении к череде капитуляций, сопровождавших деятельность адептов «нового мышления». Я надеялся способствовать формированию такой политики, которая учитывала бы национальные интересы нашей страны. Иллюзии были характерной чертой того времени.

* * *

«Международная жизнь» № 8, август 1991 г. И.Максимычев, советник-посланник посольства СССР в ФРГ, отделение в Берлине, кандидат исторических наук

Германия и мы

В период мирной революции в ГДР, да и после нее, самым цитируемым – в политическом контексте – поэтом страны опять стал Генрих Гейне. Чаще других приводились известные строчки его поэмы «Германия. Зимняя сказка»: «Только вспомню ночью о Германии – тотчас, как рукой, снимает сон». Ни для кого, в самом деле, не секрет, что воссоздание немецкого гиганта в сердце европейского континента вызывало и продолжает вызывать отнюдь не однозначные эмоции – от надежды на то, что Европа сможет употребить во благо своим интересам возросшую энергию немцев, вплоть до панического страха перед новой гегемонией Германии.

Буквально в каждом повороте событий на немецкой земле, в каждом политическом решении германских руководителей многие ищут потаенный смысл – знак того, куда пойдут немцы в дальнейшем, с кем они будут сближаться, от кого отдаляться, кому германское объединение принесет выгоды, а кому – ущерб. Подобно генералам, «полностью готовым к минувшей войне», политологи ничтоже сумняшеся также готовы проецировать в будущее реалии прошлых лет. Между тем новый этап развития потому и новый, что отличается от прежнего по ряду существенных моментов.

* * *

Ход истории подтвердил правильность стратегического решения Советского Союза в пользу скорейшего преодоления глобальной конфронтации. Вместе с тем в начале движения невозможно предвидеть все его зигзаги и повороты. И поэтому нельзя согласиться с теми, кто по каким бы то ни было причинам теперь утверждает, будто исчезновение ГДР с самого начала входило в расчеты инициаторов политики нового мышления. Это абсурд. Ликвидация ГДР никогда не входила и не могла входить в нашу внешнеполитическую стратегию.

Просто немыслимо себе представить, чтобы кому-то из внешнеполитических лидеров Советского Союза пришло в голову способствовать упразднению социалистического содружества – одной из несущих опор формировавшейся в Европе коллективной системы безопасности, которой мы так долго добивались. Ведь ГДР наряду с СССР была краеугольным камнем содружества. Новое мышление дало нашей политике необходимый запас гибкости, чтобы она была в состоянии признавать существующие реальности и мириться с тем, что является неизбежным. Мы стали подходить к тому, чтобы по достоинству оценить всю значимость фактора времени при принятии и проведении в жизнь внешнеполитических решений. Но по собственной воле подрывать свои позиции – к этому новое мышление не звало и никоим образом не могло звать.

Если и можно в чем-то упрекнуть нашу прошлую «германскую политику» (то есть политику в отношении германских дел), то скорее в неподвижности, заскорузлом консерватизме, чем в стремлении к каким-либо коренным переменам в центре Европы. Разумеется, мы хотели развития мирного, добрососедского и взаимовыгодного сотрудничества с ФРГ, но никто и не помышлял идти к этой цели за счет наших отношений с ГДР. Наша политика и на германском направлении состояла главным образом в том, чтобы добавлять к уже имевшейся основе (весьма пестрой по своим исторически сложившимся составным частям) все новые политические слои в соответствии с новейшими веяниями.

Притом никого, казалось, не заботило, а не вступают ли в непримиримое противоречие друг с другом отдельные элементы получившегося слоеного пирога и не может ли привести это к неожиданному эффекту. В прошлом из-за такой манеры вести дело получалось, что при искреннем желании руководства страны жить в условиях мира, спокойствия и разрядки мы посылали танки в Прагу в августе 1968-го и в Кабул в декабре 1979 года. Хотя катастрофические итоги этого общеизвестны, с концом застоя вовсе не исчезли укоренившиеся при нем методы формирования политики.

В сфере германских дел создавалось такое впечатление, будто советская внешняя политика всерьез уверовала в то, что историческое развитие в центре Европы завершилось на веки вечные. После экономического спасения восточной зоны оккупации Германии в 1948–1949 годах в результате «берлинской блокады», после военного спасения ГДР в ходе народных волнений в июне 1953 года, после политического спасения республики ценой возведения злополучной «стены» в августе 1961 года Советский Союз словно утратил интерес к возможности активно воздействовать на обстановку в германском регионе.

Последний всплеск творческих усилий в этом направлении относился к началу 70-х годов и был связан с инициативами правительства В. Брандта – В. Шееля, энергично избавлявшегося от груза аденауэровских клише, чтобы вывести ФРГ в свободное плавание в политическом мировом океане. После заключения Московского договора с ФРГ и Четырехстороннего соглашения по Западному Берлину германская политика СССР впала в своего рода «зимнюю спячку», что впрочем полностью соответствовало общей атмосфере застоя у нас в стране.

Вместо необходимой целеустремленной линии с расстановкой конкретных задач в кратко-, средне– и долгосрочном плане и адаптацией к изменяющейся обстановке в мире все поглотила трясина рутинных действий, реагирование (более или менее адекватное, но всегда запоздалое) на внешние раздражители. Одновременное и параллельное проведение нескольких политических линий никогда не способствовало выработке единой политики. Тесное сотрудничество с ГДР (не исключавшее подчас острых внутренних разногласий в толковании марксистских догм, по части которых руководство СЕПГ считало себя большим докой), сближение с ФРГ наряду с обличением ее реваншизма и тайных посягательств на ГДР, предложения по углублению разрядки и наращивание своего военного потенциала «на всякий случай» – все это существовало бок о бок, мешало друг другу, вызывало за рубежом представление о «коварности» распланированной на целую эпоху внешнеполитической стратегии распространения советской системы на весь земной шар. На самом деле такой стратегии и даже просто единой тактики не было. Система, несостоятельная внутри страны, не могла быть надолго эффективной и вовне.

На германском направлении советской внешней политики особенно тяжело сказывался дуализм в разработке и принятии решений, когда МИД и аппарат ЦК нередко вступали в обоюдные межведомственные распри по многим существенным вопросам. Если в отношении ФРГ как капиталистического государства «головной» инстанцией считался все же МИД, то для СЕПГ, а, следовательно, и для ГДР в целом моменты принципиального порядка должны были регулироваться в первую очередь ЦК. На практике это, как правило, выливалось в иммобилизм, поскольку либо одно ведомство, либо другое, а иногда и оба вместе выступали в защиту популярного еще со времен Аденауэра принципа: «Никаких экспериментов!»

В обстановке недоверия ко всему, что хоть немного выходило за рамки привычного, как правило, брала верх сторона, остававшаяся в таких рамках. Если же какая-то свежая идея и попадала «наверх», то ее тут же прихлопывало неукоснительно соблюдавшееся правило единогласия. Известно, что морской конвой движется со скоростью самого тихоходного из входящих в него судов. А поскольку быстромыслие и вольнодумство не были в большом почете в рассматриваемую эпоху, то чаще всего побеждала самая консервативная точка зрения.

Но этот обзор причин бесплодности нашей германской политики в последние десятилетия был бы неполным, если бы мы обошли молчанием косность наших партнеров из ГДР. Она впечатляла даже на нашем достаточно внушительном фоне. Принцип единогласия распространялся и на согласование намечавшихся внешнеполитических шагов с руководством соответствующих братских стран. (При этом наша точка зрения навязывалась исключительно редко, практически никогда; зато случалось, что партнеры сами подхватывали идеи, исходившие из Москвы, если такие идеи появлялись). Иллюзии по поводу прочности и популярности режима СЕПГ, закрепившиеся в Москве, были взращены и взлелеяны Берлином.

Одним из самых важных элементов, вконец парализовавших и без того не слишком энергично бившуюся творческую жилку наших внешнеполитических плановиков, было явное стремление руководства ГДР отстранить нас от контроля над отношениями ГДР и ФРГ – наиболее динамичной составляющей развития германских дел. Проводившиеся время от времени двусторонние консультации по общим моментам обстановки в Европе не могли заменить отсутствия общей стратегии и устранить растущую взаимную подозрительность. До нас иногда доходили отрывочные сведения о том, что, по мнению Э.Хонеккера или его ближайшего окружения, Москва, стремясь-де добиться разрядки в Европе, будет все в большей степени жертвовать интересами ГДР, в частности в отношении Западного Берлина (хотя как раз по этому пункту между нами не было и не могло быть никаких расхождений просто в силу объективных обстоятельств). С величайшим недоверием относились в руководстве ГДР к выработке в рамках СБСЕ документов в области обеспечения прав человека, усматривая в них прямую угрозу существованию республики.

С другой стороны, Москву настораживала явная неохота ГДР делиться сведениями о планах дальнейшего сотрудничества с ФРГ, в частности о находившихся на грани законности гешефтах статс-секретаря в министерстве экономики А. Шальк-Голодковского, которому Хонеккер просто-напросто запретил всякие контакты с советскими представителями. Впрочем, как выяснилось уже после октября 1989 года, о делах Голодковского полной информации не имел никто, даже, видимо, и сам Хонеккер. Судя по тому, как бережно обошлась с ним западногерманская Фемида после его бегства в ФРГ через два месяца после начала революции, Голодковский выполнял задания не только Хонеккера и МГБ ГДР.

* * *

Тем не менее по сравнению с другими странами и направлениями внешней политики СССР в наших отношениях с обоими германскими государствами сохранялась достаточно благополучная обстановка. У нас были очень неплохие отношения с ФРГ, особенно в экономической области (по объему связей она стояла на первом месте среди наших западных контрагентов). ГДР оставалась нашим самым близким партнером почти по всем параметрам (на нее приходилось 10–12 процентов нашего общего товарооборота в середине 80-х годов), причем отношения с ней не отягощались острыми внутренними проблемами, характерными для тогдашнего положения, скажем, в Польше или Румынии. Скорее всего по этой причине начавшаяся перестройка международных отношений СССР в известной степени как бы обошла стороной германское направление.

Разумеется, принципы нового мышления действовали и применительно к немцам, будь то на Западе или на Востоке. Отношения с немецкими государствами неизбежно трансформировались под воздействием наших инициатив в мировых и европейских рамках, в области разоружения и углубления хельсинкского процесса. Но специфика германского региона, обусловленная разделением некогда единой нации на государства с противоположными общественно-политическими системами (причем одно из них явно проигрывало соревнование), оказалась не в фокусе, вернее – в одном из фокусов новой политики СССР, ибо, как и внутри страны, приходилось делать все одновременно.

Германская специфика не покрывалась полностью ни одной из концепций, выдвинутых внешнеполитической перестройкой. Возможно, тезис о приоритетном характере наших отношений с социалистическими странами, выдвинутый на XXVII съезде КПСС, мог бы в случае реализации изменить ход событий в ГДР или, по крайней мере, смягчить его. Но этот тезис так и не получил конкретного наполнения, и на практике всегда находились проблемы и направления (отношения с США, вопросы разоружения), вытеснявшие социалистические страны, в том числе и ГДР, на периферию забот советского руководства.

Да и что мог означать в реальной жизни лозунг приоритетности кроме того, чтобы взвалить на и без того расшатанный хозяйственный механизм СССР дополнительное бремя заполнения все более многочисленных прорех в экономике наших союзников? Вряд ли мы с этим справились бы. Структурная же перестройка в МИД СССР, выделившая социалистические страны Европы и Азии в отдельные управления, скорее осложнила, чем упростила формирование нашей политики на германском направлении, так как отныне ФРГ и ГДР входили в компетенцию различных подразделений министерства, что на деле еще больше усложнило попытки разработать единую стратегию в германских делах.

Возникший вакуум стали заполнять кликуши с учеными званиями и без оных, всерьез доказывавшие во «внутренних дискуссиях», будто существование ГДР является непреодолимым препятствием на пути новой внешней политики Советского Союза. Утверждалось, в частности: пока существует ГДР, ФРГ будет, мол, саботировать строительство общеевропейского дома, сохранятся военное присутствие США в Европе и НАТО, не затихнут раздоры в социалистическом содружестве. Подобные тезисы не только не облегчали неотложную задачу определиться по германским делам, но и затрудняли ее, вызывая естественные обеспокоенность и недоверие в ГДР. Здоровым зерном здесь было, пожалуй, лишь то, что надолго сохранить статус-кво действительно было невозможно и потому усилия в этом направлении в конечном счете неминуемо оказались бы контрпродуктивными.

Однако рационально и морально приемлемой программы действий не предлагалось: принесение в жертву своих союзников – цена абсолютно безнравственная и недостойная великой державы, принявшей на себя груз спасения человечества от неминуемой при старом мышлении ядерной катастрофы. Таким путем, естественно, мы не могли пойти. Но ведь были и другие пути. И наиболее логичным из них были бы внутренние преобразования в ГДР в направлении, которое подсказывалось советской перестройкой. Именно на это рассчитывали левые, прогрессивные, социалистические силы страны, для которых лозунги «Горби, помоги нам!» и «Долой стену!» сливались в единый лозунг спасения социалистического отечества.

Невмешательство во внутренние дела – принцип священный и обязательный к исполнению. Однако высказывать свое мнение – не только с глазу на глаз, но и во всеуслышание – отнюдь не значит нарушать этот принцип. Из чрезмерных опасений быть неправильно понятыми мы не решились даже членораздельно осудить решение Э. Хонеккера о запрещении распространения в ГДР советского дайджеста «Спутник» и блокировании других наших изданий на немецком языке.

Спору нет, в этой утрированной сдержанности был свой политический резон. Партийно-государственное руководство ГДР постоянно уверяло нас, что только оно в состоянии сохранить положение в республике под контролем и что любые «эксперименты» в духе советской перестройки положат начало таким процессам, которые неминуемо приведут к гибели социализма (понимаемого только как «реальный социализм») на немецкой земле и, следовательно, к исчезновению ГДР как государства. Руководители ГДР категорически отказывались понять, что завершение периода конфронтации требует по-новому обосновать целесообразность самостоятельного существования республики. Их главной заботой было убедить всех, что без них исчезнет и ГДР.

Официальную поддержку получила доктрина «системной обусловленности немецкой двугосударственности», согласно которой изменения в общественно-политическом строе любого из двух государств Германии вызовут их объединение. Безальтернативная, лишенная нюансов, исполненная самолюбования и не способная к учету реальностей линия политического руководства ГДР, построенная на принципе «или пан, или пропал», вела к тому, что любой совет немецким товарищам неизбежно воспринимался бы ими как попытка подорвать их позиции и тем самым вызвать внутриполитический кризис в республике.

Вот почему приходилось постоянно обращать внимание даже искренних сторонников нашей перестройки на то, что судьба социализма как модели общественного устройства решается главным образом в Советском Союзе и что основной вклад, какой ГДР может внести в успешный исход преобразований в нашей стране – это сохранять устойчивость и стабильность республики хотя бы на переходный период, в который мы вступили в 1985 году. В принципе так оно и было. Проблемы начинались лишь там, где надо было определять, какие способы в наибольшей степени могли обеспечить стабильность обстановки в республике. Впоследствии оказалось, что иммобилизм руководства способствовал расшатыванию устоев ГДР.