Текст книги "Погреб. Мистическая быль"

Бегство

Вышло, что он не спал. …Нет, как бы и спал, но – чутко. Слышалось: кто-то движется. Грохнулся табурет с преграды, им возведённой. Шарканье ожило… и затихло. Дима открыл глаза. В окна брезжило. Он лежал на полу у печки. Рядом с ним, в джемпере и в расстёгнутых шортах, – Лена, сжавшись от холода. Вилы были под ней… И он вспомнил всё.

У дверей был не Влас: Хо лил струю вниз под стол; кончив, двинул к лежанке, свесивши голову.

– Хо! – бросил Дима.

– Ноги не держат, – был хрип. – Ангина… Я обмочил тут… Дверь-то завалена, а сил нету… Вы там зачем, Дим…

– После, Хо.

Дима глянул часы. Четыре. Скоро рассвет… Страх сгинул. Он посмотрел вбок. Лена была с ним. Но… Он привстал… Что, запах?!

Да, пахло Власом. Власовым пóтом, резким и грубым. И – пахло Максом, крепким парфюмом… Может, от Лены? Дима склонился. Пахла собою и… им ещё… Обоняние – бич для Димы… Может, он понял, дело не нюхе. Все игнорируют обоняние, вещь третейную. А ему оно – первое… ну, второе за зрением. Как вчера пахло Максом (и он надеялся, что Макс прячется), нынче пахнет вдруг Власом, и очень явно. С подпола, он подумал, с щéли меж половиц. Уверенность, что там прячутся оба – Макс и Влас, – возбудилась. Дима поднялся и разобрал заслон перед дверью, а из сеней прошагал на двор.

Дымка кралась в сирени, дальше – туман стеной… Морось сеяла. Было стыло. Он взял к калитке, к выкосу над лощиной, полной тумана. Там, внизу, – глухо, точно мир кончился.

Двинув тропкой, Дима скользнул в ров, где тужилась Лена с Хо выехать накануне. Джип стоял грязный, косо. Он заглянул в салон, с ожиданием, что там Влас… Будь так, он понял, – и станет прежнее статус кво, сносное. Будет, то есть, не стук виной, – непонятный стук, – а нормальность гипотезы, что, мол, Макс пропал сам собой, Влас же вышел, мол, прогуляться – и лёг спать в джипе… Как же иначе? Лена дала понять, что они пусть хорошие и им всем миль пардон, ей – Макса. И, выйдет, Влас, дуб Влас с малым опытом чувств, смятых Леной, кою любил, бросил их под предлогом, что-де стучат, чтоб маяться в одиночестве от несчастной любви… Приемлемо.

Он всмотрелся внутрь. Пусто.

Джип влез в склон рва (от вчерашних скольжений) передом. Колеи вели вверх, в туманы. Там плыло жуткое… Ужас тронул испариной, но, скорей всего, Дима вымок. Он поспешил из рва. Мысль вертелась… Он не хотел разъять, препарировать и подать её как законченный вывод. Ибо тогда, знал, будет безумие.

Он брёл к выкосу над лощиной – глянуть на нечто, что там заметил… Плюс с чердака вчера он увидел в лощине странность. Надо проверить.

Вот, как бы ход вниз… Будто ход. Травы, рослые и густые, мечены вмятостью вроде прореди, но невнятной… Может, лиса прошла? Люди так не прошли б легко. Стебли – красные. Все соцветия – сложные, одинарные, парные и иных форм – красных оттенков: алые, розовые, багровые. И – сухие. Пахнут парфюмом.

Глядя на проредь, что шла в туман вниз, он цепенел. Встряхнувшись, он отвёл взгляд на обувь, на свою обувь, мокшую в дурно срезанных Максом травах. След – и большой – вёл к прореди. Если б Влас пропёр своим центнером, была б тропка, а не примятость, чуть лишь приметная. Пару-тройку крапив берцы Власа сломали б. Разум знал: Влас не мог пройти. Но и Макс не мог. Если шёл – то ребёнок. Либо лисица (заяц, собака). Можно проверить, да…

Но идти книзу глупо.

Страшно, верней.

Трус? Нет.

Макс, Хо, Влас – ни один не пошёл в лощину, чтоб выйти к речке. А ведь все маялись от смертельного зноя. Но не пошли. Причины? Это не важно. Главное, не пошли, факт. Разум звал: надо. А подсознание отвращало. Местный косарь в бейсболке, тот, кто родился здесь, тоже ведь струсил. Он сказал:

«Погреб»…

Это тогда был пустяк тот «погреб». Днесь значит большее. Мужичок, когда Дима насмешничал, хмыкнул: «Завтре посмотрим, как запоёшь…» Им слушать бы, а они посмеялись. И только Влас просил объясниться. А мужичок им: «Погреб»…

Дима допятился до калитки. Двор был в тумане. Видимость ноль. Мир вымер. Морось…

И вспоминалось, как Макс язвил мужичку в бейсболке: вот, они «здесь» уже – а бед нет. Мужичок в ответ: «Так не ночь». Без понтов сказал, по-житейски. «Ночью…» Макс ему водку с глупою фразой: «Не поминай лихом», – будто на смерть идёт… Что, спроста Макс шутил так?

Дима помчал к избе. Там, закрыв дверь, ставши спиной к ней, он припал к мысли, жаждавшей формы. Ибо мысль знала, как им быть дальше. Он в хлеву взял топорик, коим рубил Влас хворост, и побежал в избу. Он был мокр от испарины. Близ проёма был стол, ночью им пододвинутый. Свет сочил вовнутрь через окна. Локоны – на полу, за печкой… Лена спала, как Хо? притворялась? Дима и сам бы спал. Он боялся проснуться. Но он проснулся; Хо разбудил его, собиравшийся выйти, да не сумевший и обмочивший стол-баррикаду… Пахло мочой. Дима, сдвинувши стол к окну, подтащил табурет, сел (рядом топорик).

Быстро светало…

Дима ник с мыслью, что леденила.

Мысль была, что их Макс не сбежал, а сгинул в Ведьмином Куте.

Здесь же и Влас пропал. Не ушёл – а пропал здесь, в Ведьмином Куте.

Всё это значило: здесь опасно. Но лишь в том случае, коль не спрятались шутки ради. Это он вздумал, так как запахло Власом и Максом. Власом – сильней, чем Максом, запах которого ослабел вдруг. Спрятались – шанс из ста. Глупый Макс мог сыграть в игры сходного типа – Влас же не мог.

Что значит: их скорей нет, чем есть.

Завтра быть – третьему?

Ночь!!

Всё дело в ночи! Как мужичок сказал: «ведь не ночью»…

Всё дело в ночи. В полночь что? Стуки. Выйдут – и нет их.

Можно не выйти? Кто его знает? Опыт есть, что выходят. Макс вышел, Влас вышел… Как знать, что будет, если не выйти?

Стук повторится и будет ночь стучать?

Стук к ним сам войдёт? Пропадут тогда не один – а все?

Дима взмок вдруг от страхов. Волосы на ногах, руках шевельнулись.

Также быть может (всплыло жутчайшее), что на стук и нельзя не выйти…

Вывод сковал его. Вывод значил: все здесь под властью, что им не даст уйти.

А как власть их уже ведёт? Сильных сшибла, слабые ждут покамест?

Ждут то есть полночи…

Тело стыло, сердце же ускоряло темп.

Нужно встать и – бежать…

Бежать!!!

Всем троим бежать, пока зло ещё дремлет!

Он так внушал себе, пусть в нём что-то твердило, что всё напрасно.

НЕ УБЕГУТ.

Он встал было, чувствуя, как дрожат ноги, словно их отсидел. Не мог отсидеть их – но отсидел-таки… Снова знак, что здесь всё не по физике, не естественно?

Неестественно.

– Встаньте!! – он хотел крикнуть, но вместо этого сел на пол, чтоб принюхаться. Пахнет Власом… Макс вонял парфюмерией, Влас же пах агрессивно, точно кабан какой. Дима ползал. Пахло – везде… То есть мог быть подвал, где прятались? ну, могли то есть прятаться?

Дима встал (ноги чуть отошли) и брёл, согнут, руки в колени, вглядываясь, ища вырез либо кольцо – знак подпола. Он ходил, не заметив, что, не вставая, с пола от печки Лена следит за ним. Выйдя в сени, он взял там лом в углу, древний, ржавый; после в избе ткнул с размаху лом в щель и, плюнувши, что всех будит, стал ломать доски.

– Боже! Что делаешь?! – Лена крикнула. – Ты с ума сошёл?!

– Они там… – бормотал он. – Макс, Влас, эти их шутки… Я не могу так…

Лена подвинулась, когда он стал ломать вблизи. Хо очнулся.

Вскрыв полы, Дима выкрикнул: – Свету!! Где этот свет, блин?!

Лена дала ему свой фонарик. Луч вырвал землю, пару блестяшек. Царские золотые монеты?.. Чёрт, он не их искал! Он светил в глубь, под доски… Подпола не было; Макс и Влас здесь не прятались. Но несло ими сильно. Где ж гады?

– Чувствуешь? – он шепнул.

– Что?

Он, остыв, сел к столу, как вчера сидел Влас, бок к окнам. Как только Лена, взяв воду, вышла, он сказал:

– Влас пропал.

Хо ник в спальном мешке понурый и наблюдал пол. Хо без очков он был жалким.

– Влас пропал?

Он, спросив, кашлял яростно, так что Дима не мог сказать без того двоим ясное: – Стук был… Хо, мы уходим.

Хо снова кашлянул. – Не дойду я… В хвори негодный… Цвет в поле, а люди в воле, – ляпнул он, не понять зачем.

Вошла Лена. Мылась, Дима подумал. После него.

– Уходим, – бросил он.

Она складывать стала вещи. Он смотрел с чувством, что спал не с нею. Он её жаждал, таял и млел по ней. Но… их близость не сблизила. Если сблизила, то не так, как мнилось, – как меж влюблёнными. Он не смел подойти к ней, как к своей девушке. У них был секс от ужаса, и не более. Он не с ней спал, а с женщиной вообще… Только, пусть и не Лена, вник Дима, но эта «женщина вообще» неволит, ибо случился не акт любви, а родства. Впредь, он вник, пусть она любит Макса и кого хочет, – в ней чувство связи с ним, вещь сильнейшая, чем Любовь, – что, понял он, неестественна, что б ни врали. Или бы не было христиан с учением о любви как с чувством, что нужно правильно понимать, усваивать. Любви учатся – родству нет. Оно вечно.

Диме пришла и другая мысль: её секс, как знать, подсознателен. Лезла к Власу – так вот и с ним была, дабы он был обязан и, случись что, помог бы, как вчера Влас… Вдруг стук для Лены? – впала мысль неожиданно. Может, Влас её спас, как вот Макс вчера? Получается, Лена их обрекает?! Дима скосил взгляд: Лена с накрашенными губами, в джемпере, в алом джемпере, что так шёл ей, в джинсах, жуть сексуальная, сдобная, грудь торчком… Страх с тревогою обозначились синевой у глаз, их отчаяньем…

Хо привстал с рюкзаком под локтем.

– На фиг ты… – бросил он, глядя в пол, вскрытый Димой.

– Я думал, в подполе. Пахнет Максом и Власом. Я думал, спрятались ради хохмы…

– Правильно, – вёл Хо, – это, чтоб смыться. Но не дойду…

– Хо, надо.

– Влас пропал после стука?

– Да. – Дима вспомнил, что не собрал рюкзак, но решил не грузиться, чтобы поддерживать Хо в пути. – Странно… – он вдруг добавил.

– Что? – Лена бросила от лежанки, где собиралась. – Что странно?

– Эти пропажи. Где враг, не знаешь.

– Враг, он внутри нас… – вёл Хо. – Стук тот реальный. Всё, Дим, от стука. Стук начинает. Это система. Всё дело в стуке.

– Стук… – начал Дима, но перебил себя: – Лена, трогай.

Та быстро вышла. Хо двинул следом, шатко и кашляя.

– Как? – бросил Дима.

Хо только хмыкнул.

Вышли на тропку, что вдоль сирени. Брызнул вдруг дождь, усилившись. Пухла облачность. Был взмельк избы в тумане. Дима следил за Хо, отстававшим, тщившимся не упасть, хрипевшим.

Вышли ко рву.

– Туда нам… – он кивнул на дорогу, что шла вдоль поля в клубах тумана.

Лена спускалась в ров.

– Медленней! – Дима крикнул.

Но она шлёпнулась и исчезла с глаз. Подбежав, он увидел, как Лена, морщась, тянет лодыжку. Джинсы и обувь сделались грязные; пальцы, грязные, трогали отворот носка, затемнённого из сияюще белого в мутно-серое.

– Вывих! – Лена твердила.

Он ей помог встать, вёл и поддерживал. Но она оттолкнулась, чтобы самой идти… и вдруг села в грязь.

– Блин, как больно!

Дима взглянул на Хо, скатывавшего в ров скользом. План их срывался в самом начале.

– Может, машиной? – Лена спросила.

Джип стоял поперёк рва; выехать он не смог бы.

Хо сел на корточки, вытер руки. Дождь на них лил. Хо кашлял.

– Нет, я встану, – некала Лена.

– Ты, Хо? – Дима спросил с тоской.

Он терял настрой. Он был бодр до полудня, но, когда солнце сваливалось с зенита, что-то в нём рушилось. Штрих органики, – как у некоторых штрих спать утром и шустрить к вечеру. Он сейчас был на пике слабых возможностей, сокращённых ненастьем, дёрганным сном и стрессами. Если медлить, знал он, – вскоре не будет сил вообще.

– В путь, – звал он, – в путь…

– Безногой, да? – ныла Лена. – Я бы уехала, но тот дождь вчера… Здесь вообще, блин! – Смолкнув, она извлекла смартфон и вздохнула: – Мой не берёт… А твой?.. Дим, ты в «скорую», в эМЧеэС, звони! Что у них тут? Что, не Россия? Пусть быстро едут!

Он набрал номер. Был писк «вне доступа».

Лена плакала. – Связь, блин! То она есть, то нет… Хо, а твой берёт?

Тот дал «Нокиа» древней древности. Стало ясно, что нет надежды.

– Всё не так! – ныла Лена, сидя средь выбоин от вчерашних тщет выехать.

А Хо тупо давил 03, слушая писк «вне доступа», – то одно, что умелый, знавший жизнь Хо нынче мог заболевши. Кашляя, он в конце концов трубку спрятал.

Выдохлись, были мокрые. Дима, горбясь спиной к дождю, остывал и гадал, как быть. Он не смел шевелиться, только бы влага согретых мест не остыла. Бодрость иссякла. Он хотел сесть на корточки и сидеть, чтоб не двигаться и не думать. Дождь давил, мгла давила. Память о крыше тёмной соломы, о развороченных досках пола, о стуке в полночь и о пропаже Власа и Макса тоже давила.

– Что же, в избу? – предложил он. С лохм его капало.

– Здесь нельзя? – Лена трусила. – В джипе, Хо, посидим давай.

– Через пару дней подымусь, – вёл тот.

И Дима понял: Хо извиняется, что не смог помочь.

– Я тогда… – Дима медлил, глядя на Лену. – Я схожу в Ивицы. И оттуда… я дозвонюсь, – он кончил.

Он не сказал, куда. Не хотел сказать, что поймает попутку и…

Он шагнул прочь, глядя на вымоины от ливня, и вновь представил, как ров возник. Столетия транспорт рыл колеи по склону, и их ровняли. Так ров возник. Путь бросили, и ров зарос тотчас.

Джип умял бурьян в предыдущих ездках. Дима шёл гатью давленных трав.

– Вернёшься? – Лена кричала.

В ней интуиция. Чует, чтó он замыслил… Хоть, он знал, в нём пока только воля, а не решение.

– Вы б в избу шли! – громко он брякнул. Надо б помочь больным…

Но, страшась избы под соломенной кровлей, он шаг ускорил. Если б вернулся, то ужас утра, как только понял, что сгинули не случайно, – не по своей то есть воле, а волей тайны, – ужас от этого в нём разросся бы, ведя к мысли, что в Куте всем пропасть. Хоть ужас – в полночь, но возврат значит, что, чая скрыться, он ещё – в девять – в Куте; стало быть, он и в десять (кто его знает?) будет там, и в пятнадцать… и, может, в двадцать. А вдруг и в полночь?!.. Гнало прочь также то, что хотевшие уйти Хо и Лена это не могут. Дима почувствовал: возвратясь, он окажется в объективной-де ситуации, что не даст уйти.

О! он чувствовал, что реальные немощи Хо и Лены вызваны нечто. Он также вспомнил: как в Кут приехали – страх томил его и казалось, он пропадёт здесь… Правда, есть шанс, всё – розыгрыш, Влас и Макс смылись шуточно, за компанию, и ужасного нет. А местные – они шутят… пусть убивают – но это легче, чем верить в нечто.

Он оглянулся: дождь и туман.

След вёл его – колеи в траве… Гавшин… Скрылся до ливня. Если б остался, что бы случилось? А ничего, скорей. Хрена он бы помог им. Он трусил ливня – тем паче стука. Этим и спасся…

И Дима понял: чёрт, ведь он сам удрал! Он хотел крикнуть: «Боже, я спасся! Скрылся от окон, где эти стуки!»

Он стал гадать: действительно будь там нечто, что его, – знавшего, чтó случается в Куте ночью, – может вернуть в Кут?

А ничего, он твердил себе.

Стало легче.

Это не значит, что он их бросит… Он их не бросит, а, вызвав «скорую» либо Гавшина, будет в Ивицах дожидаться. Он не поедет в Кут даже с СОБРом. Он будет ждать их. После – в больницу, где он останется, пока двух их не выпишут. И пусть в окна избы под гнилой тёмной крышей стучат… Ужасно: ночь в избе, ни души, и – стуки…

Дима шёл в ливне. Вниз от дороги – брошенный дом, вверх – поле.

Он сильно вымок. В обуви тёрло. Брюки вязали шаг. Он сутулился, чтоб не лило в нос… И он думал: в Ивицах – проводная связь, не мобильная, что молчит, когда надо, чтоб не молчала. Провод есть провод. В Ивицах, думал он, был колхоз, а в колхоз ведь звонили? И сельсовет был. Был телефон… Он шлёпнулся, поскользнувшись, и вскочил в страхе, что это нечто хочет вмешаться.

Он прошёл километр, считай… Может, больше?.. Чёртов туман! Будь ясно, он контролировал б путь… Тоскливо, как в детском лагере, где всё чуждое и где дождь с утра, кампус тёмен и пахнет плесенью, да притом скоро в школу… Что же так тошно? Вот вчера: ехал с Леной, солнце светило и он был с нею… Радость? Да, была б радость, если б любила. Но… В жизни всё не так. Что он хочет – то в отдалении, точно призрак. Что же он хочет? Хочет он, чтобы Лена любила, только… Нет, врёт: хотел, верней. С этим стуком в нём язва, жрущая силы, чувства и мысли и наделяющая усталостью, смутой, страхом, отчаяньем.

Он прошёл до моста почти. Травяная дорога спала к бестравной чёрного цвета, шедшей в поля вверх – и вниз к мосту по рву. Спасшись с Кута – здесь бы застряли: сверглись бы в здешний ров, где сливались дожди со склона.

Ноги разъехались; он скользил и брёл грязный в рваном тумане… Ров привёл к колеям с водой, обозначившим низ дороги. Перед мостом – грязь с щебнем. Дима шагнул на мост, слыша речку. Дальше – асфальт в провалах… Тут и там куры, и бродят козы; лает собака. Но ни души спросить. Он взял сотовый, – связи не было… Постоявши, вспомнил ларёк вверху, где был с Максом и, позже, с Леной. Он поспешил туда.

Вымыв руки с древней колонки, он постучал в ларёк, в его стёкла. Под навес дома вышел старик в халате, ставшем ещё грязней.

– А, ты, малый?

Дима прошёл во двор под навес.

Дед, скребя подбородок, сильно обросший, стал балаболить: – Был тут инспектор: что без халата, – мне? И носи халат… Для чего? Только б взятки брать… Ведьмин Кут?

– Да.

– Ну, помню. Ты приезжал тут, с кралей… Этот, в очках, ваш?

– В тёмных? – Дима спросил. – Кореец?

– Он не снимал очки. – И, взглянув на дождь, продавец отмахнулся. – В первый день, как приехали, он гулял тут.

Дима кивнул.

– Поднялся – и снова к речке. Тут таких не было. А чтоб точно… Я видел кралю да двух верзил ещё этих ваших… Впрямь он кореец? Он далеко был – тут ведь дорога, глянь, вон где! Не рассмотрел я.

– Мне телефон бы.

– Этот? – ткнул старик в трубку, висшую на сыром ремне Димы. – У моей дочери есть такой. Это дочери ведь ларёк тут; бизнес в райцентре; тут и расширилась.

– Сотовый это. Он не берёт сейчас… – Дима обнял себя, озябнув. Капли стекали в пол. – Мне простой телефон бы…

– Малый, туда подь! – ткнул старик ногтем. – Там… До дороги, вниз ряд домов минуй – и налево, как бы ко мне… Дом белого кирпича, не как мой шлакоблочный. Он там красивый дом. По туману не видно, а сухо – видел бы. Там наш староста, Зоя Марковна. Телефон у ней.

– Всё, спасибо. – Дима шагнул под дождь.

– Только нет связи, – вёл дед.

И Дима замер.

– Свет прекратился и телефон твой. Марья пошла звонить – нету… Ивицы остров. В дождь не поедут, чтобы наладить. После дождя жди. В дождь кто поедет? Тут, малый, туки! Я был электрик. Коли бы власть… А тут что? Тут власти нет. Старьё да ворьё, как Галкин. С бабки своей снял пенсию, пьёт, девок портит. Где и сворует… А девки спустят всё – и на трассу. Девки тут две, шалавы… А им куда, слышь? Где тут работать? Раньше порядок был, всё для общества. А теперь ради личности, но – для денежной. А тут в Ивицах нет таких. Был герой, так в его здешний памятник грязью. Он, на войне герой, тут был вор.

– Нет пророков в родных местах, – выдал Дима.

– Точно, – кивал старик.

Дима мок и не знал, как быть. Всё. План рушился. Он хотел, позвонив, ждать помощи здесь у деда. Кранчи взять – и ждать здесь… Да, здесь ждать! Он не хотел в Кут. Впрочем, и пользы нет: джип не вытянуть… Но и здесь нет подмоги, разве что Галкина с хорьковатым лицом? Плюс жлоб тот, с красным загаром… Дима услышал, чтó старик спрашивает:

– Как в Куте?

– Как? – Дима понял, что сказать нечего.

Что сказать? Двое сгинули? Ведь про стук-то не скажешь. Нету ни фактов, чтоб подтвердить рассказ, и ни трупов, чтобы сказать: два трупа.

– Этот ваш Апалон, – дед скрёб подбородок, – он как, вернулся?

И Дима вспомнил: он вчера спрашивал продавца про Макса. – Нет. С тех пор не было, – он сказал из-под ливня.

– Предупреждал вас… Местные знают, вот и не ходют. Вы на рожон пошли. А зачем так?

– Двое пропали, – Дима изрёк вдруг.

Дед, из халата вытащив пачку, взял сигарету, мял её в пальцах. – Эк!.. И что делать?

– Я ведь полицию звать хотел. Был у нас этот, Гавшин… Но ничего, блин.

– Что ему? – произнёс старик. – Что он мог, этот Гавшин? Пусто ведь? И следов нет?

Дима кивнул под ливнем.

– Правда… – дед повздыхал. – Я сказывал, помнишь? Но это так давно, что себе я не верил. А оно правда…

– Транспорт здесь ходит?

– Что ходить? – обронил старик, сев на корточки и дымя. – Кто ездит? Тут есть автобус. Но в дождь не ездют.

– Кто заболеет?

– Это приедут. Скорая.

– В Куте девушка и мой друг больны.

– Эк вас… Был тут с кобылкой. Но он уехал, лошадь-то продал… Малый, накладно! Сено коси-суши, надрывайся, стащат цыгане либо шпана, взять Галкин. Стены, ишь, разбирают, камни на глине, и скот воруют. Водки накупят, жрут сидят… Где закон? Меня б грабили, да мой зять ведь и сам бандит, свертит… Тоже ведь без закона, хоть и мой зять… Жди суха, чтобы джип вылез. Джип ведь застрял, нет? Так бы примчали?

Дима кивнул. – Да.

– Был у вас Гавшин, ты говоришь? – На корточках дед дымил сигаретой.

– Был Гавшин… Пень он! – Дима взорвался, чувствуя холод, вымокши до костей под ливнем. Он винил сыщика, что вчера ещё мог их вызволить. Лучше бы заподозрил их, чем умчать под дождь. – Пень этот Гавшин ваш!

– Зря ты. Он честный. Как он там вам, нам – честный. Ты, малый… Главное в жизни – честность. Кто бы к вам прибыл, коли нет трупа? Что, человек пропал? и не местный, а из заезжих? Он, тебе скажут, сбёг, привет. До Москвы сбёг. Вы, скажут, ехайте, мол, ищите, план не ломайте нам по району. Вот ведь какие тут есть полиции. А он съездил к вам. Было?

– Гавшин врал, что пропавший в Москву сбежал! – крикнул Дима.

– Нет, Гавшин честный, – гнул старик. – Он узнал бы, что и второй пропал, – сделал бы.

– Что сделал?

– Розыск… Малый, по правде, если б не Гавшин – тут бы ворьё цвело. Был шалман малолеток тут. Влезут ночью к любому, из-за рубля убьют… Гавшин всех их оформил. Кто-то пульнул. Что думаешь? Гавшин в лоб ему, без затей…

– Ну, и где же он, Гавшин ваш? – Дима стряхивал со своих лохм воду, точно собака. – Галкин нас убивает. К нам он с ножом был.

– Галкин-то? – вёл старик. – Худо с ним, с Галкиным. Шантрапа он. Хуже и хуже.

Дима взглянул на дождь. – Как связь будет – Гавшину звякните, что второй пропал.

– Сделаю… А ты в Кут сам?

Так спросил, точно Дима мог не вернуться. То есть, считал дед, нужно вернуться в страшное место из-за друзей?

– Да! – бросил он, злясь на ливень.

– Ты… – продолжал старик, перестав курить. – Кол осиновый. В гроб. Поможет…

– В чей? – Дима чувствовал, как его облил холод.

– Кладбище. Ведьма там похоронена… Кол осиновый, он поможет. Я сам не знаю – так говорили… Ведьма жила там. Кто и когда – не знают. Может, сто лет назад, может, триста. Кто и когда – забыли. А что была – все помнят.

– Там буквы: ведьма? – Дима скривился.

– Нет, не написано… – встал старик и приблизился, но до струй лишь, льющих с навеса старой веранды в плиты дорожки. – Коль посейчас дела – значит, кол тот не вбили… Также и кто вобьёт? Кто пропал – не вобьёт, а? – И он ушёл в дом, будто и не был.

Дима поплёлся прочь до дороги. В доме направо тронулась штора; кто-то следил за ним. В дождь, без света, только подглядывать за прохожим.

Выйдя на битый асфальт, он медлил. Было туманно, но ларёк виден, дед мог заметить… Он не хотел в Кут. Он сожалел, что старик не позвал его в дом согреться, чай попить. В доме что-нибудь бы придумалось. Время б тикало – и, глядишь, связь наладилась бы, позвонили бы…

Он изгой, чёрт! Местные знали, что он из Кута и там друзья его. Смойся он, – поверни, скажем, к трассе, – после расскажут: был долговязый, спрашивал телефон, автобус… И, пропади Хо с Леной, скажут: он, мол, пришиб друзей и сбежал.

Да, скажут…

Ведьма, мол?

Россказни! Гавшин, – с виду сенатор, розовый Гавшин, Гавшин, решительный, коль кого-то убил… решительный? нет, тупой, не вдающийся в психику и в нюансы! – этот вот Гавшин Диму «закроет». Он ведь единственный уцелеет, если все сгинут, а он вдруг смоется.

Он стоял, глядя вверх, где асфальт петлял к трассе – и сразу вниз потом, где судьба вела к Куту. Он зашагал туда, свесив голову, не решив пока… Может, он повернёт ещё? Мост как грань. За мостом он пропащий, до – он свободный. Главное, скрыться с поля обзора. Дед, коль следит за ним, успокоится, видя, как он взял к речке… Мост встал из дымки. Мост был с фигурами…

Местные?!

Ливень сёк их; пили с бутылок, с резкими матами. Девки дрыгались, будто фурии… Дима пукнул от ужаса. Паренёк с хорьковатым лицом – тот Галкин – затарахтел:

– Чмо? Валим!!

И к Диме кинулись. Здоровяк, о перила стукнув бутылку, выставил «розочку». Чувствуя, как страх ширится, Дима стыл… Вдруг помчал к ларьку и в дверь старого продавца бил бешено. Дед не слышал… Он порскнул улицей, банда – следом в полном молчании. Видя: гонят в поля, в безлюдье, – Дима почувствовал пущий страх. Он, хоть знал: надо драться в селе, публично, – мчался. Жизнь, он знал, лишь в ногах, при всём том, что он драться не мог. В нём комплекс: он никого не мог бить вообще. Трус? Может быть. Но, однако же, превозмочь запрет в самоё себе он не смел.

Последний дом был с копной над оврагом, что стремил в кущи. Он и попёр сквозь них, точно зверь. Нёсся вопль: «Нахрен режь его!!» Что-то врезалось в голень, выдрало клок из брюк. Он сполз в речку и перешёл её… выбираясь, хватал траву, чтоб поднять себя, слыша, как ломят местные. Пойма – узкая, а вдоль луга дорога. Он, устремясь по ней, заприметил руины выше на взгорке и туда – пулей. Видя, что и охотники мчат к нему, вполз в бурьян… Вскоре понял: трое отстали. Водка дала запал, но и силы лишала. Сник здоровяк с той «розочкой»…

Дима сверзился в лог, пропоровший склон. Метил выбраться, но всё зря. Ливень лил в него; сердце прыгало. Лог, сужаясь, вывел в туманы – травы по пояс, брюки свистели в них.

Дима нёсся… Нёсся стремглав. Он понял: здесь всё решалось; здесь, коль нагонят, – кончат. В пустошах век лежи, прежде чем сыщут труп либо кости, коль не растащат волки да лисы… Он осмотрелся. Справа – шумящие в дождь деревья. Он в них залёг. Гон близился… отдалился…

Дима лежал; дождь сёк его. Лес вокруг был не лес – лесополосы, годные сдерживать снеготаянье и беречь поля от коррозии. Две колонны дубов, меж них дёрены, березняк и осина, что трясла листьями… «Кол осиновый…» – вспомнил он продавца и думал, сколь колов выйдет. Вроде, шесть-семь… взять ветки – то и все двадцать. Что, двадцать кольев в двадцать могил? Вот именно. Ибо где она, ведьмина?

Мысль ожгла его: суеверит?! Нет ведьмы!! Ведьма – подонки, что его гнали. Их злобы хватит, чтобы убить всех без колдовства. Как было? Спрятались в Куте, стукнули в окна ночью в двенадцать, да и пошло… Он встал. Нет, не ведьма гнала его до осины (что ей опасна, коль верить россказням), а гнала его пьянь, нажравшись. Круто прикончить парочку пришлых, сжарить их, да и съесть, как знать… Дима сам бы здесь спятил, в детище «ельцилюции». Ни работы, ни радости, ни мечты: пьянки, драки по случаю, свальный секс… Кстати, в глушь влезли сами. Не паренёк с хорьковатым лицом их звал – сами прибыли.

Банда кончила сильных, Дима вдруг понял, и убьёт Хо, хворого. Лену трахнут…

Так что нет ведьмы. Урки, стучащие ночью в окна, вот кто есть.

Он поднялся. Он ниже Кута, в смысле по речке. Нужно – по ливню, чтоб секло спину, так как сюда он мчал против… Дима пошёл… Шёл смело. Мысль, что не ведьма, ширилась. Он, взяв сотовый, сделал вызов… Связь!! Она есть!! Нет мистики, он решил окончательно, слыша громкие боевые гудки.

– Полиция?

«Ну».

– Мне Гавшина.

«Кто звонит?»

– Ведьмин Кут… Человек пропал, новый. Ваш Гавшин знает. Едет пусть.

«Труп, что ли?»

– Вроде! – Дима спешил. – Всё местные. Галкин… Он убил. Передайте…

Связь прервалась. Проклятье! То она есть, то нет её… Трубка сломана? Пусть, впрочем. Он дозвонился; главное – это… Вовсе нет! А уверенность, что не ведьма, – главное. Дело местных.

Лена с Хо… Банда может пойти в Кут и их прибить. Хо болен, он не спасётся. Хо…

Дима стал вдруг как вкопанный.

Хо?

Чёрт…

Именно!!!

Дима думал: может, прав Гавшин, ляпнувший, что, мол, местные не со зла дерзят? Может, те забавлялись, мча за ним, как за зайцем? Трусов преследуют. А вот если б он встал, как Влас, – как скала! – вдруг они бы ушли, как знать? Гавшин что сказал? Что, мол, Галкин играл в блатного… Хо же в очках всегда. Он в очках, чтоб не видели, на чтó смотрит… И заболел вдруг… То хохотал, как псих, – вдруг скопытился? Не прошёл бы три мили? Главное… Диме вспомнился факт. Факт странный.

Съехали с трассы ведь из-за Хо.

Смысл «родины» обсуждался суммарно – в принципе. Дима вёл про «советский штамп» – в отпуск ездить на море. Все тогда затрещали про «родину» и любовь к ней, думая о другом (о Лене?). Хо же подначивал. Он сказал, Дима вспомнил: «Можем проверить, кто самый русский…» После: «Свернём в дыру?» Смысл не в том, чтó болтал тогда Хо. Смысл в том, что спор Хо не касался; мог помолчать, кореец. Хо же стал резюмировать… И ещё, Дима вспомнил, в Ведьмином Куте Хо в первый день вдруг гулять пошёл. И куда пошёл? Хо был в Ивицах, где его заприметил тот продавец в ларьке. Поля мало?

О, Хо не зря гулял!

Дима топал под ливнем скованно, – так теплей, чтоб не чувствовать холод.

Хо заключил пакт с местными? Сговорился, чтоб их убрали? Макс исчез, Влас… Чья очередь: Димы? Чем им Хо платит? Чем? Может, джипом? Что он получит? Видимо, Лену? Вдруг Хо сквозь линзы лишь на неё смотрел? Вдруг маньяк? Лена, значит, в его руках?! Дима врал, что готов умереть для Лены, – Хо это сделал. День с Леной Хо предпочёл дальнейшему. Насладится – и зона…

Дима взял выше, чтоб минуть Ивицы. Он озлился. Лена была с ним ночью, и он спасёт её… Он потащит её из Кута! Если Хо против – он будет драться… Да, будет драка!! Мысль повторялись: в красках и вариациях… Наконец, он устал. Казалось, он миновал и Ивицы, и сам Кут и теперь чешет в пустошь… Ливень лупил в бурьян… Взмыли птицы. Он двинул вниз.

Там – тёмное…

Куст?

Он замер. Вновь шагнул… Показались кресты… Что, кладбище? Это значило, вышел к месту: кладбище видел он с чердака за садом… Свежие из могил – все к полю, внутрь же – старинные. Ближний крест имел дату 1900 – 1965, без имени, имя стёрлось… По колеям в траве он взял вправо… вышел дороге. Там он признал свой след, стёртый ливнем, и вдохновился… Вот, чёрт, и ров, в нём джип… Дима прибыл… Лены с Хо не было. Очевидно, в избе… Пройдя грязь, взбитую джипом в тщаниях выехать, вдоль плетня под сиренью, тропкой в бурьяне, он добрёл до калитки. Там он застыл.

Что делать? Лена убита… или как раз её Хо насилует… А оружия нет. Лом, вилы да туристический их топорик утром он внёс в избу… Может, Хо его видит и ладит вилы?

Дима побрёл к избе.