Текст книги "Полис, логос, космос. Мир глазами эллина"

* * *

Во II тысячелетии до н. э., как и позже, Эллада не представляла собой политического единства. Она делилась на отдельные «дворцовые царства», которые вели вполне независимое существование, часто вступая друг с другом в конфликты и войны. Микены были лишь самым сильным из этих царств, но все-таки недостаточно могущественным, чтобы диктовать свою волю остальным.

Таким образом, ахейская государственность, как и критская, концентрировалась вокруг дворцов. Остатки этих крупных построек были раскопаны археологами в Микенах, Тиринфе, Пилосе и ряде других раннегреческих центров.

Однако ахейские дворцы по ряду ключевых параметров существенно отличались от критских. Они были значительно меньше по своим размерам. Кроме того, их планировка была более упорядоченной и симметричной, не столь хаотичной, как на Крите. Помещения ахейского дворца обычно группировались вокруг мегарона – обширного прямоугольного зала. В центре мегарона находился большой очаг, дым от которого выходил через отверстие в потолке; вокруг очага стояли четыре деревянные колонны, поддерживавшие крышу. Мегарон являлся центром дворца, тронным залом. Здесь царь пировал со своими приближенными, устраивал официальные приемы и т. п.

Наконец, важнейшим отличием ахейских дворцов от критских были их мощные укрепления. Эти дворцы – настоящие неприступные цитадели. Так, толщина стен дворца-крепости в Тиринфе (согласно мифам – «городе Геракла») достигала 17 метров. Они были сложены из огромных необработанных каменных глыб. Внутри стен были устроены сводчатые галереи со складами оружия и провианта. Из крепости наружу вел потайной подземный ход. Вся система оборонительных сооружений была тщательно продумана.

Здесь перед нами, конечно, резкий контраст с мирной безмятежностью критян. Очевидно, ахейским владыкам было кого бояться: и не менее воинственных соседей, правителей сопредельных греческих царств, и, возможно, собственного народа.

Во главе каждого «дворцового царства» стоял монарх, носивший титул анакт («повелитель, владыка»). Второе место в системе государственного управления занималлавагет («военачальник») – командующий вооруженными силами. Кроме них, в круг высшей дворцовой знати входили, насколько можно судить, жрецы главных храмов и высокие военные чины.

Следующую ступень после военно-жреческой аристократии занимало многочисленное чиновничество. В ахейских царствах существовала целая разветвленная бюрократическая армия, ведавшая исправным функционированием дворцового хозяйства. Территория государства была разбита на округа во главе с наместниками (коретерами). Наместникам подчинялись чиновники низшего ранга – басилеи, управлявшие отдельными деревнями. В состав бюрократии входили также писцы, курьеры, ревизоры, с помощью которых центральная администрация контролировала положение дел на местах.

Основанием этой хорошо организованной пирамиды власти было рядовое население – крестьяне и ремесленники. Формально они считались свободными (не рабами), но фактически находились в зависимости от дворца. Они облагались натуральными податями, должны были нести повинности, выполнять различные работы для безбедного существования высших слоев. Собственно, именно для контроля над их трудом и был создан развитый бюрократический аппарат.

Имелись в ахейских царствах и рабы, возможно, в довольно большом количестве. Источником их поступления были, скорее всего, войны. Во дворцах активно применялся рабский труд. Руками рабов, по большей части женщин и детей, выполнялись домашние работы: они мололи зерно, пряли, шили одежду и т. п. Рабов-мужчин было очень немного: иметь с ними дело было небезопасно. Поскольку оружие бронзового века было довольно примитивным, даже небольшой отряд рабов мог легко выйти из-под контроля надсмотрщиков.

Все эти данные о структуре ахейского общества, об основных социальных статусах – от анакта и лавагета до рабов – стали достоверно известны ученым после прочтения записей слоговой письменностью на глиняных табличках, найденных в большом количестве в Пилосе. Судя по всему, был открыт настоящий дворцовый архив, где хранились документы хозяйственной отчетности. Писцы скрупулезно фиксировали, какие продукты и изделия поступили на склады дворца, какие и кому были выданы, сколько рабов выполняло ту или иную работу и т. д.

Свидетельства документов однозначно показывают, что в ахейских царствах сложилась система централизованной государственной экономики. Конечно, вряд ли дворцовое хозяйство охватывало полностью всю экономическую жизнь: крестьяне должны были иметь собственные небольшие участки. Тем не менее в целом первая греческая цивилизация существовала, безусловно, еще в рамках древневосточного пути развития. Ничего специфически античного, практически никаких намеков на будущий полис, на коллектив граждан мы в Элладе II тысячелетия до н. э. еще не встречаем.

Рядовые подданные не принимали никакого участия в управлении государством и были к нему, в общем, безразличны, воспринимая дворцовые структуры как грубую внешнюю силу. В сущности, дворцы и были именно такой силой. Они как бы тянули соки из собственной сельской округи, ничего не давая ей взамен. Достаточно высокое развитие ахейской цивилизации во многом основывалось именно на этом паразитизме. Разрыв между экономическим и культурным уровнем знати и народа наверняка был огромен.

Разумеется, не следует считать, что дворцовые структуры были совсем уж бесполезными для масс населения. Во всяком случае, на первых порах они должны были выполнять определенные перераспределительные функции: накапливавшиеся в них припасы в неурожайные годы могли служить для поддержки крестьян. Однако создается впечатление, что со временем ахейская верхушка приобрела гораздо более эксплуататорский характер, чем, например, критская. Уже мощные укрепления дворцов говорят о том, что отношения между знатью и народом в Микенах или Пилосе были отнюдь не такими идиллическими, как в минойском Кноссе.

* * *

Необходимо сказать несколько слов о культуре и мировоззрении греков-ахейцев II тысячелетия до н. э. Их религиозные воззрения сложились под значительным влиянием критской минойской цивилизации. Главным божеством, насколько можно судить, была, как и на Крите, Богиня-Владычица. Впрочем, в религии микенской эпохи обнаруживаются уже и черты, сближающие ее с позднейшей религией классической Греции. В частности, в ахейских надписях упоминаются Зевс, Посейдон, Гермес, Дионис и другие боги, почитавшиеся в Элладе в последующие эпохи.

Слоговая письменность греков-ахейцев, созданная на основе критской, называется в науке «линейным письмом Б». Эта письменность была расшифрована в 1953 г. английским ученым Майклом Вентрисом, что позволило гораздо лучше понять многие стороны жизни ахейской цивилизации. Правда, письменность в то время использовалась еще исключительно в хозяйственных целях. Литература еще не сложилась. Однако существовало устное народное творчество. Именно во II тысячелетии до н. э. возникли многие греческие мифы, начали складываться эпические песни о деяниях героев, в особенности о Троянской войне, потрясшей воображение современников.

Высокий уровень зодчества и инженерного искусства виден в монументальных сооружениях ахейских дворцов-крепостей. Не менее грандиозными были порой гробницы царей. Крупнейшая из таких гробниц, находящаяся близ Микен и датируемая XIII в. до н. э., известна как «гробница Атрея». Это впечатляющее сооружение скрыто под искусственным курганом. Ведущий в него дверной проем высотой более 5 метров перекрыт сверху громадным каменным блоком (вес около 120 тонн). Внутри гробница представляет собой круглое помещение с высоким (13,5 метра) куполом, выложенным из великолепно отесанных плит и украшенным бронзовыми позолоченными розетками.

Настенная фресковая живопись ахейских дворцов имеет немало общего с критской. Но есть и существенные отличия. Насколько весело, миролюбиво и жизнерадостно минойское искусство, настолько воинственно, сурово и даже жестоко ахейское. Обращает на себя внимание обилие кровавых сцен войны и охоты. Именно военная тематика, пожалуй, была главной для греков микенской эпохи. Изображаются сборы на войну, парадные выезды на колесницах, сражения ахейских воинов с какими-то варварами, одетыми в звериные шкуры. Кроме того, ахейским мастерам недостает критского динамизма и многокрасочности. Их живопись более суха, строга, статично-монументальна.

Очень высокого уровня достигла в Греции II тысячелетия до н. э. торевтика (художественная обработка металла). Неслучайно в мифах Микены часто называются «златообильными». Археологи извлекли из микенских гробниц множество драгоценных изделий. Не исключено, правда, что часть этих предметов не была изготовлена на месте, а попала к микенским владыкам как военная добыча. Были найдены массивные золотые перстни, украшенные резьбой, диадемы, серьги, браслеты, золотая и серебряная посуда, великолепно украшенное оружие из дорогих металлов (мечи, кинжалы, даже панцири, целиком сделанные из листового золота), наконец, уникальные золотые маски, покрывавшие лица погребенных царей и довольно реалистично передававшие их индивидуальные черты.

С одной из этих масок связана занятная история. Уже известный нам Шлиман после своих открытий в Трое обратился к раскопкам Микен, став основоположником археологического изучения также и этого города. Верный своему правилу, он и здесь искал прежде всего драгоценности. Обнаружив в одной из царских могил золотую маску, он почему-то решил, что она принадлежала не кому иному, как легендарному Агамемнону, и широко объявил об этом. Сенсация облетела мир. Это изделие и по сей день фигурирует в литературе под условным названием «маски Агамемнона». Однако на самом деле Шлиман и на этот раз допустил грубую хронологическую ошибку. В действительности маска была изготовлена для погребения какого-то царя, жившего на несколько столетий раньше Агамемнона, который, по преданию, правил на рубеже XIII–XII вв. до н. э.

В целом даже при беглом сравнении двух цивилизаций, созданных на одной и той же земле одним и тем же народом, – ахейской и возникшей позже классической греческой, полисной, – не может не броситься в глаза: они совершенно разные! Не только пути социально-политического развития не совпадали; очень непохожими друг на друга были и основные черты культуры. Во II тысячелетии до н. э. мы не встречаем еще тех особенностей, которые столь отличали впоследствии культурную жизнь античной Эллады, – пластичности, гармоничности, эстетически окрашенного рационализма… Словом, всего того, о чем еще пойдет речь на дальнейших страницах этой книги.

* * *

Ахейская цивилизация, в отличие от минойской, пала не в результате природной катастрофы, а под воздействием чисто «человеческих» причин. Племена, жившие к северу от основных очагов ахейской культуры, в Македонии и Эпире, стояли на более низком уровне развития, не шагнув еще на стадию цивилизации и государственности. Однако они уже были знакомы с употреблением металла, и их оружие не уступало микенскому. В этническом отношении эти племена были неоднородны: наряду с иллирийцами, фракийцами и др., важное место среди них занимала греческая племенная группа дорийцев.

В XII в. до н. э. весь мир этих племен по неясным науке причинам пришел в движение. Началось настоящее «великое переселение народов». Обитатели Северных Балкан снялись с насиженных мест и устремились на юг и восток, в соседние богатые и процветающие области, оставляя за собой развалины и пожарища. В результате этих передвижений пало могущественное Хеттское царство в Малой Азии; еще более сильный Египет едва смог отбить нападения на свои границы северных племен («народов моря»).

Ахейская Греция оказалась лишь слегка затронута этим грандиозным переселением. Но и это стало для нее смертельным ударом. Почти все дворцы, по археологическим данным, серьезно пострадали, некоторые были сожжены. Погибло множество людей; непоправимый ущерб был нанесен экономике. Затем пришельцы отхлынули из опустошенной страны обратно на север. В Греции остались только дорийцы и родственные им племена – греки, но непричастные к крито-микенской культуре. Они заселили почти весь Пелопоннес, часть Средней Греции. Побежденные ахейцы частью были оттеснены в суровые горные области, например в Аркадию (в центральной части Пелопоннеса), частью порабощены завоевателями, частью бежали из страны.

На территории Эллады вновь пресеклись традиции государственности и цивилизации. Заглохла городская жизнь. Были утрачены даже многие основные производственные навыки: забыты секреты каменного строительства, фресковой живописи, исчезла письменность. Прервались связи со странами Востока. В обстановке хаоса и разрухи кое-где еще доживали свой век последние островки ахейской культуры, но и они к концу XII в. до н. э. пришли в окончательный упадок.

Неизбежен вопрос: в чем же причина столь быстрого крушения блестящей ахейской цивилизации? Какими-то полудикими племенами были разгромлены мощнейшие цитадели. Это давно уже удивляло ученых, и неслучайно наряду с традиционной концепцией «дорийского вторжения» стали предлагаться и иные причины упадка.

Указывали, прежде всего, что нужно учитывать внутреннюю непрочность ахейских дворцовых царств. Дворцы были только центрами потребления, расточавшими ресурсы страны. Основная масса населения не ощущала практически никакой общности с собственной государственностью и, соответственно, в трудную минуту не оказала ей никакой поддержки. Вполне можно представить себе даже ситуации, когда рядовые ахейские крестьяне помогали дорийским пришельцам разрушать ненавистные дворцы.

Способствовать непрочности ахейских государств должны были и постоянные междоусобные конфликты между ними, ослаблявшие всех участников, что было только на руку завоевателям. Некоторые ученые считают, что положение усугубили также какие-то стихийные бедствия, обрушившиеся на страну, например засухи и неурожаи, продолжавшиеся несколько лет подряд. Все чаще высказывается точка зрения, согласно которой «дворцовые царства» стали жертвами системного кризиса: они рухнули под тяжестью собственных социально-экономических и социально-политических структур, чрезмерно усложнившихся по меркам бронзового века.

Причины данного «цивилизационного краха», таким образом, могли быть многообразными, действовавшими в сочетании. Во всяком случае, ясно одно: микенская цивилизация оказалась в какой-то степени эфемерной. Стоило уничтожить правящую верхушку ахейских государств, и вся стройная пирамида власти развалилась, как карточный домик. «Дворцовые царства» прекратили существование: на их месте остался раздробленный мир сельских общин, из которых впоследствии выросли полисы.

Рождение нового мира

Но все-таки – как и почему это произошло? Можно ли ответить на вопрос, каковы причины того, что именно в Элладе восточный путь развития оказался тупиковым и впервые в мире реализовался совершенно особый, уникальный вариант организации общества?

Иными словами: как и почему возник феномен полиса, какие факторы при этом действовали? Проблема, о которой теперь пойдет речь, – одна из самых сложных в истории Античности. Она издавна привлекает пристальное внимание ученых, но и поныне нельзя сказать, что эта проблема решена. В условиях острого дефицита информации о ранних этапах развития греческой цивилизации вообще можно скорее выдвигать более или менее вероятные гипотезы, чем претендовать на окончательную и безоговорочную истину. Часто мы можем ответить только на вопрос «как?», а вопрос «почему?» просто неразрешим.

Решающую роль сыграла, несомненно, специфика исторического развития. Чтобы понять, как сложился полисный мир, нужно обратиться к конкретным обстоятельствам и предпосылкам его формирования. Для того-то нам и пришлось вначале сделать «шаг назад» и поговорить о том, как выглядела Греция до появления полисов.

Напомним, что во II тысячелетии до н. э. полисы еще не существовали, основной политической формой было так называемое дворцовое царство. Этот тип государства был более крупным, чем позднейший полис. Более крупным не столько в территориальном, сколько в структурном плане: полис – одна отдельная община, а дворцовое царство было объединением ряда сельских общин под верховной властью монарха.

Монарх – анакт – управлял государством, опираясь на разветвленный бюрократический аппарат. В этом аппарате для нас особенно интересна должность, именовавшаяся «басилей». Этимология этого термина неясна ученым; возможно, слово имеет догреческое происхождение. Басилей не был высокопоставленным сановником. Он являлся главой отдельной сельской общины, подчинялся верховной власти анакта и занимал место одного из низших звеньев административной цепочки. Говоря современным языком, басилей в ахейском государстве – это что-то вроде деревенского старосты. Под контролем одного анакта могли находиться несколько десятков басилеев.

А впоследствии, в классической греческой цивилизации, ситуация резко изменилась. Титул «анакт» уже, как правило, не применялся к людям, а лишь к богам, да еще к мифологическим героям самого высокого ранга. Обычным словом для обозначения царя стало, как ни парадоксально, именно «басилей». Как же это получилось? Ответив на этот вопрос, мы тем самым раскроем (хотя бы отчасти) и загадку перехода от дворцового царства к полису.

В результате так называемого дорийского нашествия дворцовые царства рухнули. Однако мир сельских общин, входивший в состав этих государств, естественно, никуда не делся. Он продолжал существовать, жить своей жизнью. Если можно так выразиться, анакты исчезли, но басилеи остались. Они-то и стали теперь высшей, ни от кого не зависящей властью, «последней инстанцией».

С социума (общества) как бы сняли самый верхний этаж. И этот социум дворцового царства распался, расчленился, превратился в конгломерат мелких сельских общин, пестрый и в то же время единообразный. Каждая такая община представляла собой деревню или в лучшем случае поселок, окруженный сельскохозяйственными угодьями. Тем не менее эти селения гордо называли себя «полисами» (городами), хотя в стадиальном плане они были, если пользоваться современным определением, скорее протополисами. Однако каждое из них пользовалось полной независимостью, и в этом смысле они являлись зачатками будущих классических полисов. Дальнейшее их развитие было уже вполне естественным и закономерным развертыванием потенций, изначально заложенных в самом феномене. Развитие это заключалось прежде всего в том, что в ходе процесса интенсивной урбанизации, проходившего в течение архаической эпохи, деревни и поселки превращались в города. Следовательно, сельские общины перерастали в городские; тем самым из протополиса рождался полис, ведь выше полис как раз был определен как городская гражданская община.

Полис и даже протополис буквально с первых шагов своего существования замыкался на себя, «окукливался», превращался в самодовлеющий мирок, опирающийся по возможности только на собственные силы и противопоставленный остальному миру. Отношения с соседними такими же полисами были напряженными, враждебными и вообще сводились к минимуму, ведь от соседей всегда можно было ждать недоброго. В подобных условиях сложились идеалы автаркии и автономии – экономической и политической самостоятельности.

Главой протополиса оказывался басилей. Но, как бы этот правитель ни пытался уподобиться былому ахейскому анакту, в его распоряжении уже не было мощных властных механизмов: ни бюрократии, ни профессионального войска. Поэтому власть басилеев являлась весьма рыхлой и примитивной; иной она и не могла быть.

Басилея окружали аристократы. Вопрос о генезисе этого социального слоя в греческих полисах до сих пор неясен ученым. Аристократы противопоставляли себя низшим слоям населения, демосу, прежде всего своим происхождением. Они возводили свои родословные к легендарным героям ахейской эпохи, упоминавшимся в эпических поэмах: кто к Гераклу, кто к Аяксу, кто к Нелею… Достоверность этих генеалогий ныне, конечно, уже нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Впрочем, известно, что в архаичных, традиционных обществах люди очень трепетно относятся к своим генеалогическим преданиям, помнят наизусть длинные перечни предков – десятки имен, сменяющих друг друга из поколения в поколение. Вносить в эти перечни произвольные изменения, приписывать себе чужих предков или придумывать несуществующих – кощунственно, недопустимо. Это чревато божественным наказанием. Вряд ли такие фальсификации родословных часто предпринимались, ведь атеистов на этой ранней стадии развития греческой цивилизации еще не было, все верили в богов и в возможность кары с их стороны. Так что в основном аристократические генеалогии греков заслуживают того, чтобы к ним относились серьезно.

Аристократия в полисе могла формироваться различными путями. Например, за несколько веков разрастается царский род. Отпрыски его боковых ветвей, так сказать, «принцы крови», уже не имеют законного права на престол, но знатного происхождения у них никто отнять не может, и им они гордятся. Другой вариант: в результате синойкизма (объединения) сливаются в единый полис несколько общин – каждая во главе со своим басилеем. Один из этих басилеев, самый сильный, становится главой нового государства, а другие превращаются в обычных аристократов.

Возможно было, наконец, и внедрение аристократии извне – путем иммиграции. Так, в Афины на рубеже II–I тысячелетий до н. э. переселились многие беженцы-аристократы из Пелопоннеса, спасавшиеся от нашествия дорийцев. Афиняне радушно их принимали, и эти высокородные изгнанники сразу занимали высокое положение в общине. Один из иммигрантских знатных родов – Медонтиды из мессенского Пилоса – стал даже правящей династией афинских царей-басилеев.

Чем больше становилось в полисе аристократов, тем больше их сословие усиливалось. А усиливаясь, стремилось к власти и постепенно ограничивало полномочия царей, отнимало у них одну за другой важнейшие функции. Слабые басилеи при всем желании не могли противиться этому массированному натиску и поневоле шли на уступки. Заканчивалось это практически всегда полным их отстранением от управления государством. Примитивная монархия превращалась в республику, вначале – с олигархическим устройством, где правил более или менее узкий круг знати.

Приведем пример такого перехода, который стал известен (точнее, реконструирован нами) совсем недавно. Археологами открыт на острове Эвбея, в районе современной деревушки Левканди, какой-то очень крупный раннегреческий город, впоследствии погибший. К сожалению, неизвестно его античное именование, из-за чего в научной литературе этот центр обычно так и именуют – Левканди.

Значение этого поселения в особенной степени выясняется по итогам раскопок его некрополей (кладбищ), на которых обнаружены почти две сотни могил и более сотни погребальных кострищ. Все они датируются XI–IX вв. до н. э., и, что чрезвычайно примечательно, ни одно не было разграблено в древности. В результате богатейший материал предстает во всей своей изначальной полноте.

На одном из левкандийских некрополей были обнаружены остатки постройки середины X в. до н. э. – здания размером 45х10 м, с рядом деревянных колонн вокруг и апсидой с одной стороны. Этот сенсационный памятник перечеркивает многие элементы устоявшихся воззрений на историю эволюции античной архитектуры и побуждает к серьезной ревизии всех этих взглядов. Еще недавно никому и в голову не могло прийти, что в столь раннюю эпоху возводились такие монументальные сооружения. Левкандийское здание сопоставимо по размерам со средним дворцом микенской эпохи, а с другой стороны уже приближается к среднему храму эпохи классической (хотя пропорции еще иные – более узкие и вытянутые).

В центральной части постройки открыты два очень пышных захоронения, мужское и женское. Труп мужчины был кремирован, а прах помещен в кипрскую бронзовую амфору середины XI в. до н. э., тело же женщины подверглось ингумации. Столь близкое соседство двух разных погребальных обрядов, кстати, само по себе наводит на далеко идущие размышления, но однозначного ответа пока нет.

Несомненно, похороненные лица – царь и царица. Здание же было, согласно двум основным точкам зрения, либо их дворцом, либо (это мнение ныне, кажется, преобладает) святилищем, специально возведенным над их могилами для почитания героизированной после смерти царственной четы. Впрочем, последний тезис имеет, как нам представляется, существенное слабое место: по археологическим данным, вскоре после погребения здание было разобрано. Довольно странной выглядит ситуация, когда столь монументальное сооружение, не имеющее сколько-нибудь близких аналогий в Греции этого времени (по крайней мере, пока такие аналогии неизвестны), вначале строится, а затем, чуть ли не сразу, ликвидируется, поэтому значительно более вероятным видится нам иной ход событий. Правитель Левканди, беспрецедентно возвысившись, возвел себе подобающий своему величию дворец. Затем он скончался – кстати, не была ли его смерть насильственной, происшедшей в результате государственного переворота? На эту мысль наводит тот факт, что царь и царица одновременно умерли и были погребены, а естественная смерть сразу мужа и жены случается редко. Владетельных особ похоронили в их же прежней резиденции, а после этого саму эту резиденцию разрушили, а весь прилегающий регион обратили в кладбище. Мотивы подобного поступка могли быть разными и, не исключено, действовавшими в комплексе. С одной стороны, если действительно имело место убийство, то неизбежным последствием для убийц становился страх ритуального осквернения и, несомненно, мести со стороны духа погибшего монарха. Неудивительно в подобных условиях, что дворец, в котором этот последний жил и был, вероятно, умерщвлен, а затем там же (прямо на месте умерщвления?) похоронен, уже никак не мог выполнять свою прежнюю функцию, становился в этом плане табуированным.

Во-вторых, разрушение царского дворца могло в политической сфере маркировать ликвидацию монархии и переход к иной форме государственного устройства. Таким устройством, скорее всего, была самая ранняя форма олигархии, при которой власть находится в руках бывшего царского рода.

Интересен в качестве исторической параллели тот факт, что примерно в то же самое время аналогичным образом (разве что без кровавых эксцессов, да и это нельзя утверждать с полной определенностью) развивались события в Афинах – государстве, соседнем с Эвбеей и конкурировавшем в эту пору с Левканди за положение важнейшего экономического и политического центра Эллады. Эти афинские события, в отличие от левкандийских, получили некоторое отражение в письменных источниках. Там происходил переход от царской власти к выборной коллегии архонтов, но участие в политическом процессе вплоть до конца VIII в. до н. э. принимали только члены царского рода Медонтидов. В целом этот процесс (как в Афинах, так и в Левканди) может быть охарактеризован как начальный шаг в становлении полиса. В любом случае характерно, что этот шаг был совершен примерно одновременно в двух самых развитых поселениях тогдашнего греческого мира.

Кажется, в пользу нашей интерпретации памятника говорит тот факт, что, по археологическим данным, у входа в разрушенный «героон» возникла группа необычайно богатых могил – особый сектор некрополя, функционировавший около 130 лет. В нем справедливо видят кладбище царского рода. Того самого царского рода, добавим мы, который, судя по всему, после смерти «правителя-героя» правил в Левканди.

Итак, происходила децентрализация власти, придание ей коллективного характера. Как в свое время на смену анактам пришли басилеи, так теперь их место у кормила полисов заняли аристократы. Эта тенденция продолжалась и в дальнейшем: в конце концов в ряде полисов (хотя отнюдь не во всех) появилось демократическое устройство. Аристократы, оттеснившие басилеев, в свою очередь были оттеснены демосом.

Небольшие размеры полиса, его обозримость и относительная простота государственного устройства делали возможным руководство им и для группы аристократов, и даже для собрания всей общины. Не было потребности в централизованной власти, решавшей сложные вопросы управления в огромном обществе. Позже, когда некоторые полисы разрослись, а общественная жизнь в Элладе усложнилась, усложнились и задачи управления. Но к этому времени граждане полисов уже приобрели значительные навыки совместного решения общественно значимых вопросов. Так формировался феномен греческого полиса, постепенно обретая присущие ему черты.

* * *

Время складывания и развития греческого полиса, пришедшееся на архаический и классический периоды, было одновременно временем рождения и становления личности – впервые в европейской истории. Это выражалось в параллельном существовании двух тенденций во всем общественном бытии античной Эллады: индивидуалистической и коллективистской.

Первая из них проявлялась в ярко выраженном стремлении формирующейся личности заявить о себе в полный голос на всех поприщах социально-политической жизни, в стремлении во всем быть первым. Характерным симптомом нарастания личностного начала уже на заре архаической эпохи стала почти повсеместно свершившаяся в Греции замена примитивных монархий во главе с басилеями на аристократические режимы. Это, в свою очередь, немедленно повело к острой борьбе за власть между знатными лидерами. Борьба, которую вели друг с другом яркие личности, зачастую имела результатом многолетнее состояние непрекращающейся междоусобной смуты. А в ряде развитых полисов выделилась и восторжествовала над остальными «сверхличность» – тиран.

Феномен греческой тирании был, без сомнения, порождением именно индивидуалистической тенденции в политической жизни. Как справедливо писал уже знакомый нам выдающийся историк Античности Ю.В. Андреев, «в тираническом государстве могущество и значимость отдельной, правда, одной-единственной личности намного превышали все допустимые, по греческим понятиям, нормы»[46]46
  Андреев Ю.В. Цена свободы… С. 142.


[Закрыть]. Тирания являлась отклонением, но отклонением вполне органичным и естественным, следствием одностороннего и чрезмерного развития одной тенденции в ущерб другой.

Что же касается этой второй тенденции, коллективистской, то она тоже вызвала к жизни целый ряд явлений. Среди них – появление гоплитской фаланги, сплоченного коллектива воинов, согласованно действующего на поле боя. Коллективистские начала заметны в деятельности греческих законодателей. Изданные ими первые в Элладе своды письменных законов вводили единые, обязательные для всех нормы поведения в рамках гражданской общины. Яркое проявление полисного коллективизма – такой своеобразный институт, как остракизм, временное (до 10 лет) изгнание с территории полиса политиков, казавшихся «опасными»[47]47
  Об остракизме см. наиболее подробно: Суриков И.Е. Остракизм в Афинах. М., 2006.


[Закрыть]. С его помощью община избавлялась от «чрезмерно» ярких и влиятельных личностей.