Текст книги "Русский – среди евреев, еврей – среди русских"

Быть недожидком – некрасиво…

К Вадиму я отправился на дачу. Почти шестьдесят лет назад, мы столкнувшись около списка поступивших на Физтех и потом в одной комнате общежития радиотехнического факультета прожили в течение шести лет. Как-то в электричке какой-то случайный пассажир, лет тридцати, в телогрейке, грязных кирзовых сапогах, подсел к нам и, минут через пять, не громко, но очень отчётливо, обозвал Вадима жидом и посоветовал ему валить отсюда. Вадим ничего не ответил и на следующей остановке сей пассажир вышел. Своё поведение Вадим объяснил тем, что такого антисемита ничему не научишь: его только могила исправит.

Было ли это неким оправданием трусости или реальная позиция? – этот вопрос и по сей день занимал меня, и сегодня я надеялся, наконец, получить на него ответ.

Несколько традиционных тостов за дачным столом, после чего жена Вадима со словами: «Не буду мешать старым друзьям», – оставила нас одних. Я достал экземпляр «Недожидка» и протянул его хозяину.

– Что ж я держал в руках твои книги по всяческим статистическим исследованиям, и вот, наконец, «Статистическая теория недожидка». Какое издательство? «Наука»? – съязвил Вадим, быстро пролистав несколько страниц.

– Нет, самиздат, – не подыгрывая шутливому тону друга, ответил я.

Вадим ещё полистал книгу и со словами: «Быть недожидком – некрасиво. Не это поднимает в высь. Не надо…», сделав ударение на «Не надо», вернул её мне.

По-видимому, он почувствовал реальную опасность вспоминать прошлое в изложении своего друга. И в то же время, демонстрируя своё безразличие к изложенному, он как бы позволял мне писать всё, что моей душе угодно.

Книга, которую ты только что держал в руках, – сказал я, – это не исповедь, а скорее «судебное» разбирательство некоего обвиняемого, прошедшего по жизни не русским и не евреем, а всего лишь недожидком. Но обвиняемому нужны свидетели и адвокаты, и мне бы хотелось, чтобы ты стал одним из них.

– Игорь, поверь, мне не доставляет никакого удовольствия вспоминать прошлое. Оно, как постаревшая женщина: когда-то волновала, ты был в неё влюблён, а со временем всё это сменилось тривиальной привычкой существования рядом. Как будто несёшь старый, испещрённый морщинами кожаный чемодан, но ни он, ни то, что в нём, тебе не нужно, а бросить жалко – другого уже не купишь. Так и с прошлым.

То, что Вадим – человек занятой (всё ещё трудится заместителем по науке руководителя крупного предприятия), и потому день сегодняшний не даёт пробиться дню вчерашнему, мне было понятно, но отступать не хотелось.

– И всё же категорический отказ не принимается.

– Ну уж если ты так настаиваешь, то я готов вместе с рюмкой чуть-чуть покапаться в прошом. Только одно условие: отставим эту полусладкую иностранщину и хлебнём нашей родимой, горькой водочки, – и Вадим потянулся за «Столичной». – Помнишь, как в электричке один хмырь стал обзывать тебя жидом, а ты на это никак не отреагировал. Почему? – спросил я.

– И ты, конечно, решил, что я струсил? Так, ты ошибся. У меня было много поводов (я дважды сдавал экзамены в МИФИ, и оба раза меня не приняли) и имел достаточно времени поразгадывать природу нашего «дворового» антисемитизма. Тогда я пришёл к выводу, что если меня именуют жидом, то хотят подчеркнуть некоторые особенности моего еврейского происхождения. Какие именно: первая, я не свой, т. е. не такой, как большинство меня окружающих – и это правда; вторая, мои предки без приглашения пришли и поселились на земле чужих предков – и это тоже правда; третья, я – некрещённый, а значит согласно их православию – нечистый, и это – тоже правда; четвёртое, мои предки наблюдали и не спасли от распятия одного из недожидков по имени Иисус, и это тоже смахивает на правду. Ну, а какой бы горькой правда ни была, обижаться на неё – глупо.

– А теперь твои возрения изменились?

– Со временем я понял, что здесь дело не в логике, а в эмоциональной окраске. Обзывая меня жидом, мужик прежде всего хотел унизить меня, не просто сказать, что я не свой, а я ниже, ничтожнее, некая мразь. Заявляя это мне прямо в лицо, он фактически проверял: если я не среагирую, то он прав, а если двину ему по мордасам, то значит он ошибся. Увы, он не ошибся!

Махнув очередную рюмку волочки и похрустев солёным огурчиком, Вадим сказал:

– Могу спорить, что следующий вопрос, который ты хочешь задать звучит так: чувствую я себя евреем или русским?

– Вадик, тебе бы так прикуп отгадывать, когда ты объявлял мизер, – поощрил я сообразительность друга.

– Меня воспитывали интернационалисты. И отец и мама были истинными коммунистами. И соответствуя их «вере» я пытался быть вне национальности, ну а как это получилось, – ухмыльнулся Вадим, – со стороны виднее.

Решив, более не приставать к Вадиму со своим «Недожидком», я сказал:

– Не далее как позавчера Гена Осипов за чашкой кофе рассказал мне, как застукал тебя за сдачей вступительного экзамена по физике в МАДИ. И это действительно был ты?

– Да, в моём классе учился Марик Залман. Так, хорошист, не лучше и не хуже многих других. Он несколько раз безуспешно пытался поступить в институт. Обычно его срезали на физике. И вот я решил ему помочь.

– Но ведь это чертовски рискованно, с возможно ужасными для тебя последствиями! – воскликнул я.

– Что ж, риск – благородное дело!

– Как-то я не замечал, чтобы ты особо рисковал за картами.

– Карты – это игра, а здесь – жизнь, и человеку нужна была помощь.

Когда Вадим провожал меня, и уже вдали показалась электричка, он спросил:

– Так, что ты вынес из работы над своим трактатом?

– Главное, я переформулировал занимавший меня вопрос: кто я – руский или еврей? – на вопрос: чей я? И сегодня я на него отвечаю так: я ничей – ни тех, ни других.

Недожидок-для еврея-русский, а для русского-еврей

– Почитал? – спросил я своего старого знакомого Бориса Мандруса, когда мы приступили к десерту в кафе на Тверской. Несколько дней назад я отослал ему электронную версию «Недожидка», и вот обед уже заканчивался, а Борис всё никак не вспоминал о моём послании.

– Не только прочитал, а внимательно, можно сказать, проштудировал – ответил Борис. – Вцелом, не плохо, но название – ужасное!

– Чем же это оно тебе так не угодило?!

– Я вырос в удалённом от центра Московы районе, известным как Соколиная Гора. В царские времена там устраивали соколиную охоту на разных мелких зверюшек, а в моё время – на еврейских мальчиков. В отличие от тебя я не какой-то «недо», а целенький, так что шлёпая из школы домой мне практически никогда не удавалось избежать контакта с подрастающими русскими соколами. Клевали они меня редко, но зато громко чирикали: жид, жид, жид. С тех пор это слово в любом словосочетании вызывает во мне сильное отторжение.

Несмотря на действительно яркую еврейскую внешность, Бориса взяли на наше предприятие и, согласовав со мной, определили в мою лабораторию. Чтобы попасть в столь «элитное» учреждение, за ним без сомнения стоял очень серьёзный покровитель.

– А что, неужели это название всем нравится? – спросил Борис.

– Странно, но есть и другие мои приятели, которым оно тоже не приглянулось, хотя их мотивации и отличаются от твоей. Например, хорошо известный тебе Вячеслав увидел в этом названии некое моё самоунижение или некую жалобу на происхождение. Он ещё не читал книгу. Когда же я пообещал, что, прочитав, увидит не самоунижение, а наоборот, благодарность судьбе за случившееся, он был вначале крайне удивлён, но, поразмыслив, сказал, что если я не преукрашиваю, то такое название имеет право на своё существование.

– Так за что же ты благодаришь судьбу: за то, что не родился евреем или русским? – уточнил Борис.

– И за то, и за другое, – ответил я. Недожидство дало мне возможность прочувствовать и еврейство, и русскость.

– Смею предположить, что наиболее ярко ты прочувствовал еврейство, когда тебя дразнили, – засмеялся Борис.

– Нет, ты ошибаешься, как раз наоборот, когда перестали дразнить. Однажды, вскоре после объединения мужских и женских школ я оказался на переменке между уроками в компании девочек и мальчиков, которые обсуждали братьев Скундиных. Ребята удивлялись, что эти два близнеца такие типичные евреи и в тоже время совершенно непохожи друг на друга. И тут яркая молния пронзила моё сознание: мои одноклассники обсуждают при мне евреев, явно не причисляя меня к последним, иными словами, принимая меня за своего. Первое радостное ощущение, порождённое чувством освобождения от того груза, который я невольно нёс прежде, вечером, дома сменилась осознанием унизительной несправедливости: я то свободен, а вот братья Скундины пронесут груз «второсортности» через всю жизнь. И я понял, что не имею права радоваться своему освобождению, а о своём еврействе должен помнить всегда.

– Надеюсь про русскость ты тоже не забывал? – улыбаясь, спросил Борис.

– Про свою «русскость» я узнал не сразу, а когда узнал, то стал ею очень даже интересоваться. Но почувствовал я себя в единстве с русской действительностью, впервые, когда отправился на Волгу, в Плёс. Там в доме отдыха ВТО пребывала вместе со своей мамой моя любимая девушка. Не предупреждая её и сказав дома, что еду со студенческим отрядом в колхоз, я отправился в Плёс. С учётом своей версии о колхозе, я нарядился в телогрейку, на ноги надел резиновые сапоги, а на голову напялил старую кепку. Денег у меня особых не было, так что до Ярославля я ехал в плацкартном вагоне, а далее по Волге на палубе старой грузовой баржи. В Плёсе я поселился в Доме Колхозника. Мои соседи и в поезде, и на барже, и в Доме Колхозника знали, что ехал я к своей девушке, и в их отношении ко мне и главное то, о чём и как они говорили, чем жили, я вдруг почувствовал, что перешёл некую границу: я не стремился стать таким, как они, я реально был таким, как они.

– Ну, хорошо. В телогрейке ты почувствовал себя таким, «как они», а вот, когда ты пришёл в этой своей одежёнке к отдыхающим ВТОшкикам, ты продолжал чувствовать себя так же, «как они»? – спросил Борис.

– Конечно, нет. Но это уже и неважно. Принципиально не то, когда и как я чувствовал себя евреем, а когда русским. Более важно то, как я прожил жизнь: евреем – или русским. Мне кажется, что начал я строить свою жизнь, как еврей, но первоначальная моя активность всё время боролась с пассивной созерцательностью.

Мы помолчали и потом я спросил:

– А вот интересно, как бы ты ответил на вопросы, подобные заданным мне тобою. Бог с ним, с детством, а вот сегодня ты каждое мгновение осознаёшь себя евреем или только тогда, когда у тебя появляются карьерные проблемы?

– «Осознаёшь» – не совсем подходящий глагол, более правильно сказать: я никогда не забываю о своей национальности, как говорится, всегда начеку.

– А вот, лично ты, еврей, как относишься к недожидкам?

– По-правде, для меня всё равно, папа – еврей или мама-еврейка. Недожидок – для еврея – русский, а для русского – еврей. Хотя по Галахе при еврейской маме его и следовало бы считать евреем, но настораживает не то, что его отец не еврей, а то, что он – русский. Попробуй, не громко, а так к слову, скажи кому-нибудь в трамвае, что мать Иисуса была еврейкой, а её сын по Галахе – еврей, и что Иисус, как еврей, на восьмой день после рождения был подвергнут обрезанию. Не возможно представить, как оскорбятся и обидятся все русские пассажиры!

– Не фантазируй, – прервал я Бориса, – а лучше представь, какой большой должна быть любовь этого пассажира к еврейке, чтобы он сделал себе с ней сына. Да, что там твой пассажир, даже Сам не устоял от такого соблазна. Подумай только. Он знал всё: как тяжело будет жить Его недожидку, и как этот недожидок трагически закончит свою жизнь. И всё равно не устоял. А ведь мог бы выбрать любую, не обязательно еврейку. Возможно и жизнь своему Сыну сохранил, да и евреям в последующие пару тысяч лет было бы жить полегче.

– Вполне возможно, – глубокомысленно заметил Борис и, подумав, сказал, – если вдруг решишься опубликовать своего «Недожидка», то получишь оплеухи и по обеим щекам. Русского возмутит то, что ты сомневался быть ли тебе русским, а еврея – то, что будучи по Галахе евреем, ты думал о своей русскости. Первый увидит в этом твою русофобию, а второй сочтёт тебя антисемитом. Вообще, обычный читатель, так или иначе ставит себя на место героя. А как русский или еврей поставит себя на место недожидка. Редкий читатель стремится в книге найти что-то новенькое, никак не связанное с ним лично.

После столь «глобальных умозаключений» мы заговорили о нашей нынешней стариковской жизни. И вдруг Борис стал спешно собираться.

– Извини, Игорь, нужно бежать, через двадцать минут я должен быть в офисе жены, – пояснил он и, сунув деньги подошедшему официанту, поспешил к двери.

«Хорошо, что моя жена не большая „бизнесвумен“, и мне не надо торопиться к ней в офис», – подумал я и, убедившись, что Борис расплатился сполна, тоже направился к выходу.

Недожидство – это явление короткоживущее…

I

После Бориса я отправился в гости к Виктору и Кате. Это была единственная знакомая мне пара недожидков, так что и их дети тоже были недожидками. Свой труд я послал им заранее по интернету, и практически сразу, как только вошёл, завязалась оживлённая дискуссия. Как интеллигентные люди, они похвалили мои «литературные способности» и отметили, что все мои друзья – «как живые», но в один голос стали убеждать, что тема – не тема, а «дикий ужас». Случайность украшает всякую жизнь и связывать её со своей национальностью – это, нежно говоря, не разумно.

– Ты, столько занимавшийся случайностями, и вдруг их «национализировал». А что касается детских дразнилок, то неужели «жид» звучит более оскорбительно, чем, скажем, «осёл лопоухий». То же мне трагедия – «жид»! – убеждал меня Виктор.

– А проблемка: «свой – не свой». Какая это проблема? – вторила ему Катя. – Живи, как свой, и будешь своим. А то, того и гляди, маханёшь куда-нибудь. Ладно ещё в Израиль. Не жалко. Там одни евреи. А то вот ещё, чего доброго, в Америку улетишь. Хочешь хорошей жизни – строй её в своей стране. Вот тогда ты – наш, – вторила ему Катя.

По началу я вообще решил, что они шутят и решил им подыграть:

– Конечно, вопрос о том, чего во мне больше: еврейского или русского – я мог решить без напсания своего очередного «высоко – научного» труда. Просто можно было отправиться в первую попавшуюся гинетическую лабораторию, выдавить из себя личную уникальную макромолекулу ДНК (не жалко, у меня их много) и назавтра получить ответ. Но в данном случае мне был интересен не «научный» ответ, а свой «эмоционадьно-смысловой» анализ.

Однако после непродолжительной дискуссии я понял, что мои оппоненты не сильно шутили, а выражали определённую позицию, сформулированную Виктором:

– Игорь, я согласен с тобой, что недожидок – это не недостаток, а преимущество, но оно не в том, что ты, неся в себе и еврейство, и русскость, можешь познавать и то и другое, а в том, что ты можешь выбрать, кем ты хочешь быть: евреем или русским. И главное, ты можешь сделать этот выбор сознательно. А раскачиваться сразу на двух качелях, двигающихся навстречу друг другу – это опасно и глупо.

Уразумев сказанное и собразив, какие качели выбрали мои знакомые, я перешёл на традиционную болтавню о новых московских спектаклях, книгах… В какой-то момент мы случайно заговорили о Быковском «Оправдании», и у меня зачесался язык связать проблему Быков – Рогов с проблемой: еврей и русский, но во время удержался.

II

Ещё одна дискуссия по проблеме недожидства состоялась у меня в процессе расписания пульки. Одним моим партнёром был Аркадий, чистокровный еврей, а другой – Виктор, стопроцентно русский. И тот и другой уже успели полистать моего «Недожидка», и явно решив меня подколоть, во время очередной моей сдачи стали рассуждать. Обращаясь к Аркадию, Виктор спросил:

– Аркаша, а вот как бы ты описал, кто для тебя есть недожидок?

– Недожидок – это тот, кто когда хочет (или когда ему выгодно) считает себя евреем, а когда хочет (или точнее, выгодно) – русским. А для тебя Витенька?

– Для меня недожидство – это явление короткоживущее, потомству никак не угрожающее.

После чего они в один голос задали тот же вопрос мне.

– Недожидок это тот, кто знает, что чувствует еврей к русскому и что чувствует русский к еврею, а иногда и что чувствует еврей к еврею и русский к русскому. Может быть не очень точно, но достатовно близко.

Подарок на Рош ха-Шана

Один двух оставшихся у меня экземпляров я решил подарить директору московского еврейского издательства «Книжники», Боруху Горину, которого несколько раз видел в телевизионной передаче под названием: «Трудно быть с Богом». Борух мне понравился своей чёткой логикой, и я подумал, что такая подарочная акция может быть хорошим поводом побеседовать с умным евреем.

Я не сразу нашёл «Книжники», оказавшимися маленьким не солидным издательством. Узкий, тесный, коридор, заставленный всяким барахлом, среди которого проглядывала полка с книгами. Вход в кабинет директора охраняла секретарша, неопределённой национальности. Выяснив, что я не имею предварительной договорённости, она постановила: «нет». И как я ни обещал, что ничего у Боруха просить не буду, а просто хочу подарить книгу, сломать «нет» мне не удалось. В конце концов я оставил подписанную книгу и направился к выходу.

Около полок с книгами я увидел двух маленьких сгорбленных старушек и услышал, как одна спросила проходившую мимо служащую: «нет ли у них уценённых книг». Оказалось что самые дешёвые книги стоят по пятьдесят рублей и находятся в углу за дверью. Старушки переместились по указанному адресу. Я пошёл за ними и, просматривая уценённые книги, в пол глаза наблюдал за незнакомками. Покопавшись, одна из старушек обратила внимание своей подруги на тоненькую брошюрку с интригующим названием: «Как стать правоверным евреем». Я улыбнулся и заметил:

– Думаю, что правоверными нам стать уже поздновато.

Обе одновременно задрали свои головки кверху, посмотрели на меня и согласно закивали. Они оказались настолько похожими друг на друга, что я даже принял их за сестёр, но потом засомневался, вспомнив слова бабушки, что старость без всякого родства делает людей очень похожими. Ещё ранее, наблюдая за старушками, я думал, как бы купить и подарить им по книжке. И хотя повод был (завтра евреи праздновали Рош ха-Шана), тем не менее подарок незнакомым женщинам мог подчеркнуть их бедность и обидеть.

И вдруг меня осенило. Я достал из рюкзачка последний экземпляр и со словами:

– Пожалуйста, возьмите. Это моя книга. Она не учит тому, как стать правоверным. Она просто рассказывает о тех, кто по воле судьбы оказался всего лишь евреем наполовину, – протянул его одной из оторопевших старушек и быстро направился к двери.

– Это ли не чудо: моя книга стала подарком на Рош ха-Шана двум чудным мечтательницам! – подумал я, исчезая за дверью.

Шум открывавшейся двери привёл в чувство слегка ошалевших старушек, и я услышал догнавшее на пороге: «Спасибо». Благодарность прозвучала слившимися во едино обоими женскими голосами со знакомым с детства, таким родным и милым моему уху еврейским акцентом.

В самолёте, возвращаясь в Лас-Вегас, я из своего посещения Москвы сделал два вывода. Первый, молодец, что написала «Недожидка» – пол у чился какой – ника кой, а подарок, неожиданный и своевременный, таким славным еврейским бабушкам. И второй – не берись за решение проблем, в которых ты – дилетант.

Ответ же на вопрос: а может быть именно «недожидство» и привело меня, москвича, в Лас-Вегас – оказался тривиальным, состоящим из двух «не»: в Америку я попал не как еврей, а живу там не как русский. А будь я русским, то не продал бы бабушкин подмосковный дом и не летел сейчас в Лас-Вегас, а гулял бы по липовым аллеям Салтыковского парка вокруг старинных прудов, парился бы в своей русской баньке, сидел у самовара между белых берёзок и, попивая чай с клубничным вареньем, похрустывал сушками с маком… А был бы еврей…. Да, во истину, «пути Господни не исповедимы!»