Текст книги "Русский – среди евреев, еврей – среди русских"

X

Я всё больше находился в Штатах и друзья сравнительно часто навещали меня.

Летом будучи в Москве, я договорился с Сергеем и Борисом расписать пульку. Местом встречи был выбран загородный дом Кауфмана, купленный им недавно после продажи старой московской квартиры. Я приехал заранее. Закончив экскурсию по новому дому, Борис спросил:

– Как там в твоих Штатах поживает наш Вовочка? Давненько о нём ничего не слышал.

– По моему, не очень хорошо. Недавно приезжал в Лас-Вегас. Остановился в прекрасном «Белладжио», а выезжал уже из бедненького «Сансета». По-видимому, прилично проиграл. Его контакты с Норильском давно прерваны, так что доживает старые крохи.

– Не только Норильск бортанул нашего Вовочку, – сказал Борис. – Ещё в самый разгар Перестройки Вовочка с Максом (может быть помнишь, пару раз мы с ним играли) открыл на Якиманке нечто вроде клуба с девочками и разными играми: бильярд, нарды, карты… Пока наш друг делал деньги в Америке, Макс оформил Якиманку на себя. Несколько лет назад Вовочка появился в моей редакции весь в соплях и слезах и стал умолять меня, чтобы мои друзья чеченцы помогли ему.

– Не понял, – прервал я Бориса, – причём здесь ты и твои друзья чеченцы?

– Друзья – это сильно сказано. Во время эвакуации мы с мамой жили в Грозном. Там у мамы появились приятели, которые помогали нам. В свою очередь, когда после войны у чеченцев возникли большие проблемы, она помогала им. Кое-кто из детей этих старых знакомых находится в Москве, и Вовочка как-то видел их у меня дома.

– Ни и что?

– Ну, ты совсем потерял связь с Родиной, – пробурчал Кауфман, – всё тебе объяснять надо.

– Ладно, не объясняй. Догадался.

– Я связал Вовочку с нужными людьми и попросил помочь. Примерно через неделю, утром, когда я вышел из подъезда, ко мне подошли двое в штатском, показали свои удостоверения и попросили следовать за ними. И сейчас при одном воспоминании, как я «следовал», меня в дрожь бросает, – в доказательство Борис протянул руку, по которой я легонько шлёпнул, и Кауфман продолжал. – В машине я сказал, что должен к часу дня быть на планёрке. Мне пояснили, что я не задержан, а лишь приглашён на дружескую беседу, и пообещали, что я не опоздаю. Допрашивал майор. Он показал заявление, по его словам, очень уважаемого бизнесмена, утверждавшего, что Б. М. Кауфман является одним из главарей чеченской мафии. В процессе дружеской (т. е. без участия адвоката) беседы, когда я уже почти сознался, что чеченцы действовали по моей просьбе, открылась дверь, и вошёл генерал. Увидев меня, он, радостно воскликнул:

– Дядя Боря, какими судьбами? – и мы обнялись.

Генералом оказался Гриша Гринберг, которого в давние – давние времена я вместе с его отцом, моим школьным другом, встречал из роддома. Выяснив, в чем дело, Гриша грозно сказал:

– Вы просто с этими кавказцами с ума посходили. Всех чеченцев, которых знает Борис Матвеевич, знаю и я, – и уже, смеясь, обращается непосредственно ко мне. – Извините, гражданин Кауфман. Никто более вас не задерживает.

Только я открыл рот, чтобы уточнить кое-какие детали, как появился Сергей и мы поспешили ему навстречу.

В процессе игры Сергей, только что вернувшийся из Германии, где врачи разбирались с его желудком, и Борис, недавно перенёсший операцию на сердце в Израиле, грустно шутили над своим пребыванием на чужих операционных столах.

За ужином мы выпили за первую пулю, пол века назад расписанную в подмосковной Рузе, и поблагодарили её за то, что, украшая нашу жизнь, она всё время летела где-то рядом. А на посошок, Сергей пожелал:

– Пусть наша пуля летит как можно дольше, а вместе с ней и мы не будем торопиться попасть в ту единственную цель, промахнуться мимо которой ещё никому и никогда не удавалось.

Увы, к сожалению, не всем пожеланиям, даже тем, за которые выпивают не закусывая, суждено исполниться. Пуля, расписанная в загородном доме Кауфмана, оказалась последней и для Сергея, и для Бориса.

Отец – русский, мать – еврейка, и оба – чекисты

I

О Петре Зарубине я впервые услышал, когда он возглавил восьмое главное управление Министерства Оборонной Промышленности, которое курировало научно-производственное объединение (НПО «Астрофизика»), разрабатывавшее комплексы лазерного оружия и лазерной локации. В разговоре с П. А. Баутом, начальником отдела этого НПО, я высказал удивление, как это обычный кандидат технических наук, старший научный сотрудник, специалист по полупроводникам, превратился в одного из руководителей, ответственных за создание военной лазерной техники. И Бакут объяснил:

– Относительно «обычности» ты ошибаешься. Я учился на Физтехе одновременно с Петей и с самого первого курса (1957 г.) мы все знали, что он сын знаменитых чекистов Василия и Елизаветы Зарубиных. Во время войны отец Пети был первым секретарём нашего посольства в США и по совместительству являлся главным резидентом НКВД в этой стране, а его мать отвечала за сбор секретной информации, касающейся создания атомного оружия. Возможно, наличие таких родителей вполне достаточно, чтобы их сын стал руководителем создания любой военной техники, в том числе и лазерной. Вот Берия руководил атомным проектом, а его сын прямо со студенческой скамьи возглавил предприятие по разработке ракетной техники.

Возможно, в суждениях Бакута и содержалась правда, но раздражительный тон и неприязненная интонация говорили о не совсем доброжелательном его отношении к своему однокашнику. Выглядело это весьма странным, ибо Бакут, доктор наук, начальник теоретического отдела, был абсолютно удовлетворён своими достижениями и уж точно не стремился к дальнейшей административной карьере, так что элементарная зависть исключалась. Так что же?

II

Факт, что новый начальник нашего главка – сын знаменитых шпионов, не произвел на меня особого впечатления (разведчики – в этом есть что-то героическое, а вот шпионы – сильно попахивает нечистоплотностью, непорядочностью). Однако, с течением времени особенно после того, как мне стали известны кое-какие подробности о чете чекистов Зарубиных, мой интерес к их сыну, бывшему физтеху, несколько возрос. Оказалось, что Елизавета Зарубина, в девичестве Эстер Йойлевна Розенцвейг, стала сотрудничать с ЧЕКа предварительно получив прекрасное образование в Черновицком, Пражском и Венском университетах. В 1928 году по заданию ОГПУ она «полюбила» знаменитого чекиста и террориста Якова Блюмкина. Яша был опытный конспиратор, и Елизавете пришлось прослужить в должности любовницы почти пол года прежде, чем она узнала о его связях с Троцким. Блюмкина судила «тройка» в составе Менжинского, Ягоды и Трилиссера. Первые двое выступили за смертную казнь, Трилиссер голосовал против, но это, увы, Яшу не спасло. Его расстреляли в 1929ом, и в этом же году Елизавета стала женой Василия Зарубина, бывшего помощника кладовщика на железнодорожном складе, а в момент женитьбы сотрудника ВЧК с семилетним стажем.

Воочию я имел возможность наблюдать Петра Васильевича на заседаниях научно-технического совета (НТС), членом которого я стал после защиты докторской диссертации. Добрый, внимательный взгляд широко открытых карих глаз, симпатичные мягкие черты лица, небольшой рост – пожалуй, это и всё, из чего складывался визуальный портрет Петра Зарубина. А вот, что действительно было отличительной особенностью Зарубина – так это его голос, который достаточно было услышать один раз, чтобы потом выделить его из тысячи других. Он был не мужской и не женский. Удивительно, что сильно шепелявя, Зарубину удавалось не проглатывать части слов, а доносить их до слушателя без шумовых помех с четкой интонацией, подчёркивающей его отношение к сказанному. Прошло более тридцати лет, но ни один голос не сохранился в моей памяти так ярко, как этот.

В процессе заседаний Пётр Васильевич сидел молча, внимательно наблюдая за происходящим. Зато по окончании заседания, если тема того заслуживала, приглашал основного докладчика и тех, кто конкретно работал по данному направлению, в кабинет Генерального Конструктора, где задавал накопившиеся у него вопросы и чётко формулировал своё мнение. Его цель была разобраться в том, кто как работает, кто что может, и почему на НТС было принято именно такое решение.

Пётр Васильевич жил один с мамой, и, по слухам, в его кармане вместе с носовым платком всегда пряталась авоська, так что когда он с работы отправлялся домой, в ней болталась какая-нибудь снедь, купленная в министерском буфете.

III

Летом 1983го года меня назначили на должность начальника нового научно-исследовательского отделения (НИО), ответственного за эксперименты по воздействию мощного лазерного излучения на объекты военной техники. Работы по этой теме велись в отделах, возглавляемых бывшими физтехами Александром Бакеевым и Борисом Федюшиным, поэтому оба их отдела оказались в моём НИО. Буквально через два дня после приказа о создании нового НИО Зарубин объявил о совещании для обсуждения состояния работ по воздействию. Намечалось оно на полигоне во Владимирских лесах, где и проводились эксперименты с мощными лазерами. Бакеев находился в отпуске и я, взяв с собой Федюшина, рано утром в назначенный день на своей машине выехал на полигон.

По пути я рассчитывал узнать у Федюшина, какие конкретно эксперименты были проведены, и какие результаты получены. На мою просьбу Федюшин ответил:

– Игорь Николаевич, я всё подробно доложу на совещании, так что зачем вам слушать одно и тоже дважды, – а после короткой паузы добавил, – не волнуйтесь, я хорошо знаю Петю. В давние студенческие времена мы были добрыми приятелями. Он – классный мужик, так что всё будет в порядке.

– «Классный мужик», – засомневался я, – тут, как-то Бакут высказал мне догадки о том, почему именно Зарубин возглавил главк, и по тому, как он излагал свои соображения, я не почувствовал особой симпатии и уважения к вашему однокашнику.

– Думаю, Бакут просто не может забыть, как Петя посмеялся над его «открытием». Бакут, подобно Пете, большой турист. Как-то ему пришла идея определить место нахождения центра Советского Союза и в этом месте проводить ежегодно всесоюзный слет туристов. Этот центр он рассчитал как центр тяжести геометрической фигуры, имеющей границы Союза, и определил, что он находится в бескрайних Сибирских болотах между Уралом и Обью. Бакут собрал ребят, с кем обычно путешествовал, «доложил результаты своих расчётов», и они заказали специальный монумент с соответствующей надписью, дабы установить его в найденном центре. С этим монументом вся гопкомпания прилетела в Свердловск, где Обком партии устроил им грандиозный прием (еще бы теперь всем будет известно, что центр Советского Союза находится не где-нибудь, а в Свердловской области). К всеобщему удивлению на обратном пути вместо ожидаемой праздничной встречи их прямо с вертолета пересадили в самолет, и отправили в Москву. На следующий день Бакута пригласили в ЦК КПСС, где его, как члена партии, ждали большие неприятности. Оказалось, что вражеские голоса («Голос Америки» и радиостанция «Свобода») объявили: русские установили центр Советского Союза и этим фактом стремятся закрепить за собой спорные приграничные территории. Выражалась уверенность, что соседние страны обратятся в ООН, и международная общественность заставит СССР уважать суверенитет других стран. Пришлось руководству «Астрофизики» спасать своего «первооткрывателя». Ещё до этого громкого финала Бакут о своей идее рассказал Петру, а тот об этой идее поведал другим физтехам, которые они ехидно подсмеивались над Бакутовским «центром тяжести Советского Союза». Так что сами понимаете, – закончил Федюшин свой затянувшийся рассказ.

К полигону вели две автомобильные дороги: основная уходила с трассы Владимир – Муром, другая просёлочная – была на пути из Москвы во Владимир и, не доезжая до города километров семьдесят, ответвлялась вправо. Я выбрал вторую и более часа маневрировал между здоровыми колдобинами, пока не выехал на еле заметную просёлочную дорогу, покрытую мягким травяным настилом. Грибы (белые, подосиновики, подберёзовики) стояли толпами вдоль дороги, и никаких следов присутствия человека. Мы остановились, побродили между кустиками, собрали пару пакетов отборных белых и продолжили свой путь.

– А что Зарубин тоже заядлый турист, – спросил я Федюшина после нашего короткого отдыха.

– Сейчас нет, а был – да ещё какой! Туризмом он занялся на старших курсах и руководил одной из первых экспедиций спортивного общества «Буревестник», объединявшего студентов разных ВУЗов. После окончания Физтеха Петя уехал зимовать в Антарктиду, а в конце 60-х увлёкся высотным альпинизм. Он спасал на пике Коммунизма ректора МГУ Рема Хохлова и еле выжил со своей командой на пике Красина в тот самый ураган, в котором погибла команда Шатаевой.

– Интересно, а как его мама относится к столь опасному увлечению своего сына? – поинтересовался я.

– Петя уверял, что именно она была инициатором многих его походов. И только сравнительно недавно после трагической гибели Хохлова и Шатаевой, а возможно и по причине свалившейся большой должности Петя прекратил свои альпинистские восхождения.

Уж если еврейская женщина уникальна, так – во всём, – подумал я, – невозможно представить, чтобы «а идише» мама без боя отпустила своего единственного сына в какие-то там горы… а тут ещё и «инициатор». Наверное, ей очень хотелось сделать из своего мальчика настоящего мужчину.

Примерно через час ласковая лесная дорога соединилась с основной, приведшей к контрольно-пропускному пункту, миновав который, мы оказались около комендатуры, где и должно было проходить совещание.

IV

Мы устроились на лавочке в ожидании, когда нас пригласят. День был солнечный, тихий, но мне было тревожно и как-то очень не по себе. Впервые меня ожидало обсуждение с большим начальником таких вопросов, к которым я был абсолютно не подготовлен. О лазерном воздействии я имел лишь общие физические представления при полном отсутствии знания специфики подлежащих исследованию объектов. Я сидел и не мог простить себе, что попал в такую глупую ситуацию.

Невдалеке передо мной начиналась деревенская улица с традиционными бревенчатыми избами, а поодаль, справа возвышались панельные трёхэтажки военного городка. Из крайней избы вышел человек в залепленных грязью кирзовых сапогах и в широком, мятом, заплатанном пиджаке. Я посмотрел на появившегося мужика и почти бессознательно ему позавидовал.

– Расхаживает себе, – думал я, – и никакой Зарубин ему не страшен. Был бы я вот таким же мужиком, и всякое там «воздействие» было бы мне по барабану. Впрочем, спокойствия всё равно бы, наверное, не было. Посмотрел бы вдаль, увидел панельные трёхэтажки военного городка и позавидовал бы тем, кто живёт в них, моется в душе, не возится с дровами. И сделал бы всё для того, чтобы жить в одном из этих домов. А как только добился этого, захотел бы переехать в город Владимир. А оказался бы во Владимире – мечтал бы о Москве, где можно ходить в Большой театр, ну и ещё там куда-то. А превратился бы в москвича, то забыл бы о Большом, а стремился стать начальником с большой зарплатой. А стал бы большим начальником, приехал на «Радугу» и в ожидании разноса от ещё большего начальника завидовал мужику, но только стать им, увы, уже не смог – промчавшийся временной поток уже унёс бы совсем в иное измерение.

Подобные несуразные мысли промелькнули быстро, и теперь я пытался представить, что может чувствовать и каким может вырасти тот, у кого мать, предала своего возлюбленного, после чего, отец, зная об этом предательстве, взял её в жёны, и они счастливо прожили, успешно обманывая других, пребывая в постоянном страхе и от врагов, и от своего родного ЧК, которое одной рукой награждало, а другой грозило и готово было придушить.

Мне зримо представилась современная троица двадцатого века: Лев Троцкий – Яков Блюмкин – Лиза Розенцвейг. Только теперь первым выступал Дьявол (кажется, по Ветхому завету Лев ассоциируется с Сатаной), вторым – поджигатель войны, убивший Мирбаха, немецкого посла и нашедший свою смерть не на кресте, а в застенках ЧК, а третьей была блудница, но не по призванию, а по идейным пристрастиям, став вначале доносчицей, а затем переквалифицировавшаяся в шпионку. Столь фантастические, но вместе с тем весьма «поучительные» размышления, не получив своего завершения, были прерваны приглашением на совещание, и я направился на ожидавшую меня Голгофу – на встречу с сыном девы Елизаветы.

V

За столом сидели командир войсковой части, два его заместителя и Зарубин. Федюшин доложил о проведённых экспериментах, после чего Пётр Васильевич открыл список боевых объектов, которые планировалось подвергнуть воздействию, и, зачитывая его, стал спрашивать о работе по каждому. Когда звучало наименование неисследованного объекта, Федюшин отвечал, что он записан за отделом Бакеева, и объяснить причину его отсутствия может только сам Бакеев. Зарубин не комментировал ответы Федюшина, а только иногда выразительно посматривал в мою сторону. Дочитав список до конца и констатировав, что работа фактически не началась, Пётр Васильевич попрощался и со словами: «Будем разбираться в „Астрофизике“», сел в ожидавшую его министерскую машину и отбыл в Москву.

Вслед за Зарубиным уехал я с Федюшиным. Возвращались мы молча. Я понял, что неслучайно Зарубин собрал совещание на полигоне. Фактически это было «интеллигентное» личное представление нового начальника НИО руководству полигона и демонстрация этому руководству (и, конечно, мне) важность данных работ.

VI

Эксперименты по воздействию проводились на площадках, расположенных в дремучем лесу. Каждая площадка представляла собой здание, в котором размещался лазер и прорубленную в лесу трассу для лазерного луч.

Одним из опасных экспериментов было облучение взлетающего вертолёта с находившимся в нём пилотом. При попадании мощного лазерного излучения в воздухозаборник происходил помпаж двигателя и вертолёт падал. Для предотвращения возможных повреждений машины и пилота взлётная площадка покрывалась специальными матами. В момент, когда я вместе с другими своими сотрудниками тащил очередной мат, появился Зарубин, приехавший проконтролировать состояние проводимых испытаний. Он дождался, когда потные учёные закончили свою «важную» работу, уточнил некоторые детали предстоящего эксперимента и пожелал успешной работы. Была пятница, и перед тем, как покинуть площадку Зарубин спросил не могу ли я захватить его с собой в Москву, пояснив, что своего шофёра он хочет отпустить на выходные к родителям в Муром. Я, конечно, согласился.

Эксперимент с вертолётом завершал серию запланированных экспериментов, и то, что Зарубин попросился в мою машину, я воспринял не только как его доброе отношение к своему шофёру, но и как хорошую оценку проведённой нами работы.

Погода была прескверная: мелкий мокрый снег превращал дорогу в сплошной каток. Мы еле тащились, и чтобы как-то скрасить нашу поездку, я стал рассказывал о своему пассажиру о Суздале, в котором к моему изумлению он никогда не бывал.

– Мне кажется, – не выдержал Зарубин, – церкви и монастыри – это попытка людей убежать от обыденности, а я же скрываюсь от той же обыденности в горах. Все общепринятые представления о том, что именно тянет сильного, мужественного, человека в горы – это не про меня. Просто, добравшись до мало доступных вершин, я как бы оказываюсь в другом Мире, свободном от ограничений трехмерного пространства и убегающего времени. А рядом нет ничего обыденного, Земного.

После столь нетривиального замечания я отстал от Зарубина со своим Суздалем, и какое-то время мы ехали молча.

Примерно на пол пути между Москвой и Владимиром на берегу речки «Пехорка» находился новый придорожный ресторан «Сказка», в котором Зарубин предложил поужинать. Полупустой зал освещался матовыми светильниками, по форме напоминавшими старые керосиновые лампы. На столах горели свечи.

После маринованных грибочков, селёдочки с картошкой и суточных щей тягостное воспоминание о гадкой дороге рассеялось, и разговор принял если не доверительный характер, то, по крайней мере, перестал быть дипломатически холодным. После шашлыков нам принесли самовар с сушками и горячими пирожками.

«Смеркалось; на столе, блистая, Шипел вечерний самовар, Китайский чайник нагревая….» – процитировал Пётр Васильевич строки из «Евгения Онегина», и мы ещё часа полтора пили чай, хрустели сушками и уминали пирожки с ябоками.

Зарубин окольными вопросами вывел меня на воспоминания о детстве и, рассказывая о бабушке, маме, смешных проказах, я почувствовал, что вот именно это (а не какой-то там Суздаль) ему действительно интересно. В какой-то момент Пётр Васильевич, тяжело вздохнув, сказал:

– Я вот слушаю вас и завидую. У меня был Париж, Швейцария, Германия, Америка, но вот что-то похожего на ваш Салтыковский дом – не было. Я был лишён воздуха мальчишеской свободы. И главное, (что я понял именно сейчас) – не было своего дома. Ничто не создаёт ощущения безопасности и бессознательной ребяческой веры в будущее, как твой дом. Не семья (она, конечно, важна), но нужен ещё и дом – принципиально материальное, не перемещаемое, постоянное. Когда мы окружным путём переплывали в Америку через Тихий океан, японцы бомбили Пёрл-Харбор. На корабле была дикая паника, а я всё повторял: «хочу домой». Что я тогда понимал под словом дом, до сих пор не могу себе представить.

В дальнейшем мне больше не представлялся случай посидеть у самовара один на один с Зарубиным, так что наш задушевный разговор оказался первым и последним.