Текст книги "Русский – среди евреев, еврей – среди русских"

IV

После пятого курса физтехи проходили военные сборы на учебном ракетном полигоне под Волоколамском. Я и Вадим находились в одном расчёте, состоявшем из двух человек. В процессе сборов им читали лекции, где, в частности, объяснялись задачи каждого расчёта. Зачёт по военной подготовке должен был быть осенью, так что они с Вадиком не утруждали себя слушанием лекций, а всё больше поигрывали в морской бой. И вдруг за день до окончания сборов всех студентов поднимают ночью по тревоги, и начинается учебная подготовка ракеты к запуску.

Ночь. Мы с Вадимом находимся в блиндаже и стараемся выяснить, что должен делать наш расчёт. Никто ничего толком не знает. Звучит команда, по которой их расчёт должен прикрепить к подготавливаемой ракете какие-то мостки. Мы подбегаем ещё к лежащей ракете и кое-как (главное – быстро) заворачиваем болты на указанных мостиках, Вадик с одной стороны, а я – с другой. Ну вот, теперь мы свою работу сделали и можем спокойно отсидеться в блиндаже. Команды звучат одна за другой, все выбегают что-то делают и возвращаются в бдиндаж, а мы спокойно сидим и рассуждаем, как нам повезло с этим расчётом. И вдруг, мы слышим команду: наш расчёт должен провести проверку радиоцепей.

Мы выбегаем и видимт, что теперь уже ракета стоит на запускающем столе и поддерживается она опорной стрелой, которая одновременно служит и лестницей. Командир запускающего расчёта объясняет, что мы должны подняться каждый на свой мостик, открыть соответствующие люки на корпусе ракеты и протестировать радиоцепи. Пару минут и мы оказываемся на своих мостиках. Высота примерно пятого этажа. Я не люблю высоты и стараюсь не смотреть вниз. Хорошо бы увидеть Вадика, но он с противоположной стороны ракеты, и только слышно его учащённое дыхание.

– Вадик, – уточняю я, – ты хорошо прикрутил болты, когда устанавливал свой мостик?

– Не прикрутил, а чуть-чуть наживил, – отвечает Вадик, но я держусь за стрелу и советую тебе сделать тоже.

И буквально в эту же минуту раздаётся команда: «Проверить отделение стрелы» – и стрела начала медленно удаляться от ракеты. Ночь, внизу мерцают огни, бегают одетые в солдатскую форму студенты. Я и Вадим висим между небом и землёй, и дрожа от страха, рассуждаем о том, как глупо устроен мир, ибо из-за какой-то стрелы и что особенно обидно, вовсе не вражеской, можно так бездарно его покинуть. Но не успели мы обсудить все детали глупого мирового устройства, как стрела вернулась на место и мы мгновенно спустились на землю.

V

Тема дипломной работы, а затем и кандидатской диссертации Вадима, как и у Сергея, касались лазерной локации. Их руководителями были соответственно к.т.н. А.А. Курикша и к.т.н. П.А. Бакут.

Занимаясь со своими студентами, а потом продолжив работу с ними как с аспирантами, Курикша и Бакут увидели, что в лазерной локации достаточно много своих особенностей, исследование которых может вылиться в неплохую докторскую диссертацию. Однако в одну, но не больше. Им также казалось, что докторская может получиться, если результаты исследований не будут распылены по кандидатским диссертациям. В результате зародилась и начала постепенно вызревать серьёзная конфликтная ситуация как между двумя научными руководителями (Курикшей и Бакутом) так и между каждым научным руководителем и его аспирантом.

По жизни так сложилось, что Курикша и Бакут были давнишними приятелями: учились в одной физтеховской группе, рано женились, снимали соседние квартиры, их дети одногодки дружили между собой. Очень возможно, что эта близость только накаляла градус приближающегося соперничества. А в том, что оно начиналось, все убедились очень скоро по начавшим публиковаться их научным статьям.

Кульминационным моментом стал семинар, на котором обсуждались полученные результаты в исследованиях, проведённых по лазерной локации. Доклад делал Бакут. Критические замечания Курикши и ответы на них Бакута скоро перешли границы корректной дискуссии и практически превратились в банальную брань. Репин, как мог, сглаживал ситуацию, но после семинара бывшие приятели долгое время не замечали друг друга. Для усиления своих позиций Бакут сразу после семинара подал заявление на вступление в ряды КПСС.

Конфликтная ситуация между Курикшей и Вадимом развивалась по мягкому сценарию. Курикша не препятствовал Вадиму в его исследованиях, но последний, почувствовав изменение отношения его руководителя к данной тематике, стал работать самостоятельно, практически не обращаясь за помощью к Курикше. Бакут действовал более жёстко. Он предложил Сергею сменить тему, т. е. начать всё с чистого листа. Но главное было непонятно, какой именно новой темой Сергею следует заниматься. Вместо того, чтобы помочь своему аспиранту, Бакут стал часто посылать его на подмосковный полигон, что было абсолютным нонсенсом для теоретической лаборатории.

VI

Однажды по пути на полигон Сергей вышел из метро и направился к возникавшему тогда Новому Арбату. Здесь он поднялся на одно из ещё недостроенных многоэтажных зданий и бросился вниз с его верхнего этажа. Сразу же началось расследование. Единственно, что беспокоило чекистов, возглавивших следствие, было выявление возможного следа вражеской разведки. Такого следа не обнаружили, а всё остальное для следователей уже было неважно. Так, великолепная пятёрка превратилась в обычную четвёрку.

Вся лаборатория находилась в состоянии потерянности. В школе учили, что самоубийство – это поступок слабого человека и почти преступление. Но назвать Сергея преступником язык ни у кого не поворачивался. Никто из физтехов не знал, как надо реагировать на произошедшее. Чувства отступили перед незнанием. Никто не ощущал своей вины или хотя бы вины кого-то другого. Никакой настоящей боли утраты, глубокой печали, истинного сожаления. Усвоенное знание – так поступать нельзя – побеждало. С похорон Сергея кто-то отправился в кино, кто-то – в лабораторию, кто-то – в библиотеку. «Отряд не заметил потери бойца и яблочко-песню допел до конца» – это было про всех его бывших сокурсников. Их время продолжало свой бег и почти никто не вспоминал Сергея.

Лишь однажды, через несколько дней после случившегося я и Вадим решились затронуть тему самоубийства Сергея и то в самых общих чертах. Вадим утверждал, что человек имеет право на самоубийство, а я возражал, аргументируя свою позицию тем, что, лишая себя жизни, человек, возможно, прерывает целый мир, мир его детей, его внуков, правнуков… а на это ни у кого нет права. Дополнительным моим аргументом было известное изречение из «Поучения Отцов»: «поневоле ты родился, поневоле ты живёшь, поневоле и умрёшь». Помолчав Вадим вымолвил:

– Ну, уж это к нашему спору никак не относится.

VII

Прошло три года и Курикша защитил докторскую диссертацию по лазерной локации, а через год по этой же теме защитился и Бакут. Из оставшейся четвёрки по окончании аспирантуры кандидатскую диссертацию не защитил только Вадим. Но причина крылась не только в научном руководителе. Скорее это был некий протест, порождённый разочарованием в реальной действительности. Романтика науки, как и романтика первой любви, рассеялась, а на смену пришла тусклая повседневность, никак не привлекавшая Вадима.

Он поступил на Физтех, но вместо своей мечты заниматься физикой, попал в отдел Тартаковского. Правда, первые его впечатления были вполне положительными: в лазерной локации, которой ему предложили заниматься, было много квантовой физики. Но с течением времени интерес к этим исследованиям у него начал пропадать. Он мечтал о «настоящей» физике. А тут и физика не очень «настоящая» да плюс ещё какие-то около научные козни.

Пытаясь притушить появившуюся неудовлетворённость, Вадим решил сделать шаг в сторону и заняться общественно-полезной деятельностью. Под влияниям своих партийных родителей Вадим усвоил три, как ему казалось, основополагающих тезиса: первый, советская конституция построена на справедливых принципах, второй, партия – общественный гарант выполнения конституции, третий, партия может эффективно функционировать только при наличии в ней честных, порядочных членов. Из перечисленного следовало, что задача сегодняшнего дня – это увеличение в партии честных членов. Себя Вадим причислял к таковым, а потому и подал заявление о вступлении в партию.

Партийное собрание, где обсуждалась его кандидатура, состоялось через несколько дней после ввода Советских войск в Чехословакию. Естественно, Вадиму был задан вопрос: как он относится к этой правительственной акции. Вадим ответил отрицательно и попытался обосновать своё мнение. Результат был очевиден – его кандидатуру отклонили единогласно. Так неудачно закончилась попытка Вадика освежить ряды компартии, а с нею и его желание заняться общественной деятельностью.

VIII

Вскоре Вадим покинул отдел Тартаковского и перешел в фирму, занимавшуюся разработкой лазерного локатора. Через год и я последовал за ним. Здесь мы возглавили лаборатории в одном теоретическом отделе.

За работу в своих новых лабораториях и я, и Вадим принялись с большим рвением, но если у меня энтузиазм только увеличивался, то у Вадима постепенно уменьшался. В значительной степени это было связано с тем, что Вадим занимался тематикой, которая уже детально была проанализирована Курикшей и Бакутом в их докторских диссертациях, и нащупать там что-то новое ему никак не удавалось. Тематика моей лаборатории формулировалась как распознавание маломощных оптических изображений, а также разработка методов голографирования удалённых объектов. Подобные проблемы не исследовалась ни Курикшей, ни Бакутом, так что трудности, с которыми столкнулся Вадим, я удачно избежал.

В это время в горах недалеко от станицы Зеленчукская, рядом с уникальной обсерваторией Академии Наук, «Астрофизика» начинала монтировать экспериментальный лазерный локатор, и Вадиму предложили возглавить этот проект. Какое-то время он сомневался, но свалившаяся на его голову неожиданная «работёнка», связанная с докторской диссертацией Матвеева, решила дело. Вадим выполнил поручение и сразу же после этого подал заявление о переводе в подразделение, ответственное за работы в Зеленчуке.

IX

Вот уже несколько месяцев, как Вадим безвыездно торчал на горе, и я решил навестить его. Прежде я бывал в Бюраканской обсерватории. Яркая восточная архитектура её коттеджей, утопающих в зелени, и еле слышный плеск воды миниатюрных фонтанов напоминали сказки из «Тысячи и одной ночи». Здесь же в Зеленчуке, на вершине горы, где монтировался лазерный локатор, всё было совсем иначе. Суровые горные вершины, украшенные причудливыми снежными шапками, создавали ощущение потусторонности, подготавливающей наблюдателя к выходу в другие, чужие миры. Казалось, что где-то здесь и должен был витать дух Лермонтовского «Демона».

Вначале Вадим продемонстрировал мне работу локатора, а затем выключил активный канал, и на экране появились яркие звёзды.

– Смотри, узнаёшь? Это Большая Медведица – Вадим говорил тихо, как будто бы эта Медведица была живая и невзначай могла выпрыгнуть из телескопа и предложить сообразить на троих.

Медведица не выпрыгнула, но, как по мановению волшебной палочки, на столе появилась бутылка водки и царская закуска. Мы выпили за встречу, за ясное звёздное небо, за созвездие Андромеды, затем после этой дочери царя Кефея и царицы Кассиопеи, отданной в жертву морскому чудовищу и спасённую Персеем, Вадим произнёс тост за созвездие Ориона, охотника-великана, вслед за Орионом, последовали Близнецы и Козерог, после чего у меня уже не было сомнения, что хозяин планирует отметить все существующие созвездия, число которых, как я ещё помнил из школьного курса астрономии, было тогда равно восьмидесяти восьми. Созвездие Девы было последнее, выпив за которое, я, сильно покачиваясь, отправился спать, а Вадим, обозвав меня «слабаком», остался один на один со всеми созвездиями и только что начатой очередной бутылкой водки.

В следующие дни Вадим со своими сотрудниками проводил экспериментальные работы по наблюдению за спутниками, а вечером по их окончании садился за телескоп и казалось, что именно про него и написал Пастернак: «Он смотрит на планету, – Как будто небосвод – Относится к предмету – Его ночных забот.»

Возвращаясь в Москву, я, подрёмывая в кресле самолёта, вспомнил, как Вадим на первом курсе по ночам штудировал Спинозу. Теперь мне казалось, что тогда Вадима не столько увлекали аксиомы и доказательства существования истины, сколько ощущение и сопричастность к бесконечному бегу времени, так искусно скрывающему эту истину. Разве неудивительно видеть те же самые созвездия, на которые тысячи лет назад смотрели твои предки, и пытаться открыть те же самые извечные тайны, не раскрытые и поныне. В этом есть что-то над человеческое.

«Да, но ведь это всё изо дня в день, из ночи – в ночь, как это выдержать?» – удивлялся я. «Ну и что!» – убеждал я себя, – «Ведь всё повторяется и возможно именно в повторении кроется самая важная особенность жизни и её тайна. Если бы человек поел один раз и был бы сыт всю жизнь, то, возможно, жизнь перестала бы быть жизнью.» Свалившись столь «элегантным» образом с мыслей возвышенных на обыденную реальность, я улыбнулся и умиротворённый заснул.

За столом никто у нас не Лившиц

Зимние каникулы будучи студентом пятого курса я проводил в доме отдыха «Руза» и за преферансом я познакомился с Сергеем Вишняковым, молодым журналистом из газеты «Московский Комсомолец».

Обычно к вечеру отдыхающие собирались в просторном зале. Две стены этого зала представляли собой огромные застеклённые рамы, а в его деревянном полу были проделаны большие отверстия, через которые росли традиционные российские деревья (берёзки, ёлочки). Около этих милых деревцев размещались четырёхместные столики. У входа располагался бар. В противоположном от бара дальнем углу стоял рояль, свободное место около которого предназначалось для танцев. В баре помимо традиционных напитков выдавался небольшой электрический самовар. Это определило название зала: «Уголёк». Каждый столик имел розетку, благодаря чему самовар в любую минуту был готов служить своим хозяевам.

В один из вечеров в «Угольке» я и Сергей расписывали пульку с двумя студентами из Щукинского театрального училища. К нашему столу подошел молодой человек, известный среди отдыхавших под прозвищем Монгол, и начал подсказывать студентам, игравшим, честно говоря, весьма неважно. Сергей вежливо попросил его отойти и не мешать играть. Однако Монгол, не обращая внимания на просьбу, продолжал подсказывать. Тогда Вишняков поднялся и громко так, чтобы слышали все присутствовавшие в «Угольке», сказал:

– Дорогой товарищ, для вас карты – это работа, для меня – отдых. Уголёк – место отдыха, а не рабочая площадка. Прошу не мешать мне отдыхать.

Звук шагов выходившего из «Уголька» Монгола нарушил воцарившуюся тишину.

Внешне Монгол полностью соответствовал своему прозвищу, но при этом был весьма симпатичным, модно одетым молодым человеком. Его известность, как профессионального карточного шулера, гуляла далеко за пределами Москвы. В «Рузе» Монгол отдыхал со своим приятелем, который, по слухам, исполнял роль его телохранителя. Эти двое молодых людей ни с кем не общались. После обеда они заходили в «Уголёк», занимали столик около окна и играли в карты. У отдыхающих это называлось: «Монгол тренируется».

Смелый монолог Сергея сразу разошёлся по всему дому отдыха и, как полагается, суждения разделились: большинство считало поступок Сергея безрассудным, меньшинство – полагало, что Сергей – молодец и сказал именно то, что и должен сказать всякий уважающий себя мужчина. Всех же объединяло великое любопытство, что же будет дальше. На следующий день Монгол не появился ни в столовой, ни в «Угольке», а через день, когда я и Сергей уже в другой компании после обеда расписывали пульку, он подошёл и, обращаясь к Сергею, громко сказал:

– Мы с вами незнакомы, но я узнал, что вас зовут Сергей Аркадьевич. Я (Монгол произнес свое имя и отчество) – зубной врач, кандидат медицинских наук, и карты – это не моя профессия. Правда, говорят, что я неплохо играю, так что если желаете, мы можем сразиться. Например, после ужина, в моём номере. Дополнительных партнёров можете пригласить сами.

Ход, сделанный Монголом, был стопроцентно выигрышный: откажись – Сергей проявил бы трусость, а принимая предложение, образно говоря, рисковал остаться без штанов. Ответ прозвучал практически мгновенно:

– Спасибо, с большим интересом и удовольствием.

Перед ужином Сергей остановил меня и попросил быть партнёром в предстоящей пульке.

– Договариваться о какой-нибудь совместной игре – бессмысленно: Монгол – профессионал и его не проведёшь. О выигрыше речи быть не может, а проигрыш и твой, и свой я беру на себя. Я уже позвонил отцу, и завтра утром он привезет ровно столько, сколько мы проиграем. Ну как, согласен? – закончил Сергей.

И я согласился.

Единственно, чего опасался Сергей, так это непомерно большой ставки за вист. Мы играли по цене 3 – 5 копеек, а профессионалы по 3 – 5 рублей и даже больше. Какую ставку предложит Монгол и удастся ли её понизить – только эти вопросы и тревожили Сергея.

Монгол встретил нас радушно, предложил вина, фрукты и, не утруждая никакими светскими разговорами, достал несколько нераспечатанных новеньких колод. Договорились о потолке игры и последовал вопрос о ставке за вист. Сергей спросил по какой минимальной цене играет Монгол.

– Не меньше рубля, – последовал ответ.

Услышав крайне нежелательную цифру, Сергей сказал:

– Предлагаю играть по средней, т. е. сложим минимальные ставки каждого из присутствующих и разделим на число партнёров. Получается, если я не ошибаюсь, 35 копеек за вист. Идёт?

Монгол снисходительно улыбнулся и после слов, что по такой ставке он играл только в детстве, согласился. Игра прошла в высшей степени корректно. В минусе и то небольшом оказался только Сергей. Расплатившись, Сергей спросил Монгола сможет ли он сдать десятерную игру без трёх взяток.

– Вообще-то, я умею многое, – ответил Монгол, – но я не фокусник, а игрок. Давайте сыграем ещё одну партию хотя бы по пять рублей за вист, и я обещаю, что вы не столько увидите, сколько почувствуете мои способности.

– Большое спасибо за предложение, но мы спешим, – ответил Сергей, и мы вежливо откланялись. Через несколько дней Монгол снялся с отдыха, и наши жизненные пути более никогда не пересекались.

IV

Я познакомил Сергея с Борисом, и мы стали часто встречаться и расписывать пульки. Однажды я и Сергей, направляясь к Кауфману, по пути решили обзавестись бутылкой водки. В то время Горбачев начал бороться с пьянством, и во многих магазинах водка пропала, а там, где появлялась, сразу же вырастали огромные очереди. Сергей хорошо ориентировался в создавшейся ситуации и, пообещав легкое решение возникшей проблемы, привёл меня в крошечный полуподвальный магазинчик в одном из кривеньких арбатских переулков. Здесь действительно была водка, и, как ни странно, очередь за ней была небольшая. Однако помимо обычной очереди работала и ещё одна, которую следовало бы назвать «очередью за второй бутылкой», ибо в неё выстраивались клиенты, ранее купившие и уже успевшие в ближайшей подворотне употребить купленное. Последние держали в руках пустые бутылки, которые, как всем казалось, давали им неоспоримое преимущество.

Быстро оценив ситуацию, Сергей поставил меня в «очередь за первой бутылкой», а сам встал в ту, где толпились жаждавшие повторения. Когда Вишняков подошел к прилавку и продавщица по инерции протянула руку за пустой бутылкой, Сергей сказал:

– Следующий – он, – и указал на первого покупателя из основной очереди.

Продавщица послушалась, и очередь, в которой я стоял, начала быстро двигаться. Стоявшие за Сергеем не сразу сориентировались в происходящем, а сообразив, замахали пустыми бутылками с недвусмысленными матерными угрозами. Сергей, рослый, много килограммовый молодой человек, наклонился к ближайшему низенькому, хиленькому пьянчужке и громко сказал:

– Ну, ударишь ты, думаешь, мне это понравится? А вот, как тебе это? – и показал свой большой кулак. Все затихли, и очень скоро мы с парой бутылок «Столичной» продолжили свой путь к Кауфману.

Вошедшим Борис представил Владимира Ивашкова, которого пригласил в качестве четвёртого игрока. С новым партнёром, Борис познакомился совсем недавно, в процессе подготовки репортажа о новых методах хранения крови. Ивашков, сотрудник Института Переливания Крови, понравился Кауфману и, выяснив попутно, что Владимир хорошо играет в карты, пригласил расписать пульку.

Профессионально Ивашков оказался игроком нашего класса и вскоре стал одним из активных участников домашних преферансных баталий. Пожалуй, самым очевидным его недостатком было отношение к игре, как к дополнительному способу пополнения весьма скудного бюджета младшего научного сотрудника. Но Ивашков был сильный, честный и спокойный игрок, и это отчасти нивелировало его столь чётко выраженный утилитарный подход.

Что касается фамилии, то «Ивашковым» Владимир стал в результате женитьбы, а до этого был нормальным Лившицем. Иногда, усаживаясь расписывать пульку вместе с Ивашковым Вишняков запевал популярную советскую песню, обыгрывая слова «лишний» и «Лившиц», так что вместо: «За столом никто у нас не лишний», звучало: «За столом никто у нас не Лившиц». Вовочка спокойно (по крайней мере внешне) слушал Вишняковское завывание, а я каждый раз поёживался от этой Вишняковской некорректности.

Позже я узнал, что у Ивашкова, как и у Сергея, отец – еврей, а мать – русская. Причём мама при регистрации брака поменяла свою девичью фамилию и стала Лифшиц. Об этом я рассказал Сергею, а в ответ услышал:

– Да, я это всё знаю. Любопытно, что брат нашего Вовочки тоже женился на русской, но фамилию отца сохранил. Кстати, у меня девичья фамилия матери, которую она сохранила при замужестве. А фамилия моего отца – тоже Лившиц. Так что, запевая известную советскую песню, я напоминаю не только нашему Вовочке, но и себе о своей настоящей фамилии, или точнее о том, что мы её потеряли.