Текст книги "Цветы над адом"

14

Лючия проснулась от странного шума над головой.

Кто-то скребся когтями по черепице, передвигая черепки с места на место.

Это были вороны. Они кружили над домом в поисках добычи или пытались расколоть орехи, барабаня ими о крышу. Так ей объяснили Матиас и Диего, которым она рассказала о пугавших ее таинственных звуках, возникавших в предрассветные часы, когда за окном было холодно даже летом.

С недавних пор два друга вместе с Оливером стали средоточием ее маленького мирка. Лючия им полностью доверяла. Поэтому ее так тревожили и печалили недавние события. Отца Диего убили. Его нашли в лесу после того, как он два дня не возвращался домой.

У Лючии кусок стал поперек горла, когда папа заговорил об этом за ужином. Ей пока не удалось встретиться со своим другом, но она приготовила ему послание, которое намеревалась передать, оставив в их тайном месте. Пока что записка ждала своего часа в темном углу за вазой с боярышником. На листке, вырванном из тетрадки, она написала только: «Ты наш брат по крови».

Так Диего поймет, что семья – та, которую он выбрал, – всегда рядом и готова разделить с ним горе и нести этот крест, как Христос. Лючия всегда с удовольствием слушала истории дона Леандро на уроках катехизиса о жертвах, прощении и рае. После таких историй жизнь казалась не такой невыносимой. Собственная жизнь в том числе.

Лючия прикоснулась губами к запястью: шрам почти исчез, но воспоминание о клятве оставалось ярким и волнующим.

Все еще сонная, девочка протерла глаза. Казалось, этим утром в комнате стало светлее. Она зарылась с головой под одеяло, и ледяной кончик носа оттаял от горячего дыхания. Занятия в школе отменили из-за траура, и можно было вдоволь поваляться в кровати. Ночью ее мучили кошмары. Ей снился отец Диего – без глаз. Кто-то их ему вырвал, как святой Лючии, чье имя она носила. Папа рассказал об этом за ужином, жуя кусок бифштекса. При виде розового сока, капавшего в тарелку, Лючию чуть не стошнило.

Шум на крыше усилился. Птицы в яростной эйфории разошлись не на шутку. Вынырнув из-под одеяла, Лючия поняла, отчего в комнате так светло: ставни были распахнуты, хотя она помнила, как закрывала их перед сном. Откинув одеяло, она поставила ноги на холодный пол. Натянула шерстяные носки и оправила фланелевую ночную рубашку, которая за ночь сбилась, задравшись до талии.

За окном над заснеженной лужайкой в неистовой пляске кружили вороны. Описав круг-другой, с пронзительным карканьем они пикировали вниз. Лючия подошла к окну и оторопела: к дому слетелись полчища черных птиц. Одна из них бросилась прямо на девочку и упала, ударившись о стекло. Лючия вскрикнула от испуга. Она видела, как ворона, оправившись от удара, снова взмыла вверх. На стекле осталось алое пятнышко и клочок пуха, трепетавший на ветру.

Лючия прижалась к стеклу и взглянула на мир сквозь алую кляксу: снег казался розовой мастикой с темной полоской посредине. Это был кровавый след, тянувшийся прямо по центру. Проследив за ним взглядом, Лючия поняла, что он ведет прямиком к ее окну, к пустой миске. За одной из ставен виднелась тень.

Вглядевшись повнимательнее, Лючия в ужасе закричала.

15

Архив располагался в подвальном помещении с неоновым освещением и занимал весь этаж. Тут не было ничего, кроме пыли и бесконечных рядов стальных стеллажей.

Спуститься туда на лифте было невозможно, словно подвал не был частью здания и принадлежал другому миру. Попасть в архив можно было только спустившись по лестнице, погруженной во тьму: иногда лампы все-таки горели слабым мигающим светом, но чаще всего там стоял такой мрак, хоть глаз выколи. Электрик говорил, что лампы приходят в негодность из-за высокой влажности. Однако кое-кто в открытую утверждал, что виной тому потусторонние силы, которым не по нраву полицейский архив.

Поскольку сюда было принято отправлять проштрафившихся сотрудников, в участке это место именовали Чистилищем.

Тереза послала сюда Массимо Марини, чтобы тот поискал аналогичные случаи среди папок и цифровых материалов.

Молодого инспектора следовало держать в узде, но прежде всего Терезе хотелось убрать его с глаз долой хотя бы на пару часов. Она уловила в нем признаки беспокойства, а в какой-то момент он посмотрел на нее так, словно догадывался о тревожащих ее страхах.

Но то, что с ней случилось, было всего лишь сиюминутным недомоганием. Ничего страшного.

Прошлой ночью она ненадолго утратила способность узнавать привычные предметы и даже через несколько часов, уже оправившись, чувствовала себя потерянной, будто выбралась из эпицентра торнадо. Такого с ней прежде не случалось, и она боялась, что за первым приступом последуют и другие.

Тереза никому не сказала об этом. Изливать душу было не в ее характере. И все же одна вещь не давала ей покоя – как долго она сможет себя обслуживать? Это было для нее сущим кошмаром – зависеть от кого бы то ни было.

Прогнав тревожные мысли, она спустилась по темным ступенькам в Чистилище. Марини, сидевший в дальнем углу за письменным столом, потрепанным временем, был единственным обитателем этого невеселого места. Его освещал лишь свет мерцающего монитора.

– Так ты только зрение себе испортишь, – произнесла Тереза.

Марини не отрываясь смотрел на экран. Тереза положила рядом с ним распечатанный отчет, который он отправил ей на рассвете, со своими исправлениями.

Мельком пробежав по нему глазами, Марини удивленно спросил:

– Как? Вы не спустили его в унитаз?

Тереза присела напротив инспектора.

– Отчет никуда не годится. Неужели я должна была врать? – ответила она вопросом на вопрос.

Марини скривился.

– Да нет, липовые похвалы мне ни к чему.

– Тогда зачем ты сюда приехал?

Ответа не последовало.

Тереза не оставляла попыток его разговорить.

– Я думала, ты бежишь от проблем на личном фронте, – продолжила она. – Но это не так, верно? Стремление к совершенству и твои попытки завоевать мое расположение наводят на мысли о властном родителе, который не дает тебе жизни даже теперь, когда ты стал взрослым. Дело в твоем отце?

– Я не знал, что вы еще и психолог.

– Не нужно быть психологом, чтобы это понять.

Наконец он поднял на нее глаза. Его щеки пылали от злости, и незащищенность, промелькнувшая во взгляде, тронула Терезу.

– Только не надо делать из этого трагедии, – подбодрила его Тереза.

– Только не надо говорить, что бывают проблемы и посерьезнее, не то я в вас разочаруюсь. Слишком банально.

– Конечно, бывают проблемы и посерьезнее, но это мало кого волнует. Ты правильно сделал, что уехал.

– Я должен сказать вам спасибо?

– Не стоит, – парировала Тереза.

Он указал на ряды папок:

– Вы не спросите, что я нашел?

– Полагаю, ничего.

– Вы это знали заранее.

Тереза только пожала плечами:

– Если бы там что-то было, я бы вспомнила.

Она знала, что инспектор не обнаружит ничего похожего. Она помнила содержание архива так же хорошо, как ее дедушка помнил записи в блокноте, куда заносил результаты партий в покер. Сотни записей с датами и количеством очков. Ребенком Тереза забиралась к нему на колени и засыпала вопросами: дедушка Пьетро никогда не ошибался. Вот уже сорок лет архив был ее хлебом насущным, ее жизненным кредо. Не было такой страницы в этих папках, из которой бы она не извлекла пользы. Марини озабоченно сдвинул брови:

– Вот уж не ожидал, что моим начальником будет профайлер.

Тереза рассмеялась.

– Только давай без иронии. Если говорить по существу, – продолжила она, подмигнув, – работаю тут я, а ты только воду мутишь.

Марини перевел взгляд на экран монитора, прокручивая файлы колесиком мышки. Перед его глазами замелькали сотни документов с описанием тяжких преступлений. Тереза видела их отражение в его темных радужках.

– Я все-таки полагаю, что дела раскрывают с помощью улик и доказательств, а не догадок, – произнес он спустя какое-то время.

Слова инспектора позабавили Терезу.

– Судя по твоей писанине, догадками как раз занимаешься ты, – съязвила она и придвинулась к нему поближе. – Криминология – не точная наука, с этим не поспоришь. У нас нет готовых формул для каждого отдельного случая. Криминология – это искусство. Искусство видеть то, о чем люди вроде тебя даже не подозревают. Тут нет никакой магии – просто интерпретация. Все дело в вероятности и статистике, а не в уверенности.

Марини посмотрел на нее долгим взглядом.

– Вы так в этом уверены, – в конце концов пробормотал он.

Тереза вздохнула.

– Думаешь, мы тут в игрушки играем? – спросила она.

– Я думаю…

– Нет, ты не думаешь. Это ясно как божий день. Я тебе расскажу один случай…

– А это обязательно?

– Думаю, да.

Марини вытянул вперед руки и безвольно опустил вниз.

Терезу не смутило отсутствие энтузиазма со стороны инспектора. За свою карьеру ей приходилось не раз сталкиваться с новичками, не готовыми заглянуть в лицо гнусной действительности.

– Так вот, наш герой из маленькой деревушки, – начала она свой рассказ, – населения – где-то человек сто, не больше. Дебютировал как осквернитель могил. Его привлекали ступни покойников, он их коллекционировал. Кто-то коллекционирует обувь в шкафу, а этот предпочитал ступни. Знаю, звучит смешно. Но уж поверь, тем, кто заглядывал в тот шкаф, было не до смеха.

– Комиссар…

– В детстве ему нравилось примерять женские туфли, но мать окунала его ноги в кипяток, если заставала за этим занятием. Во взрослом возрасте он хотел сменить пол, но ограничился тем, что мешками скупал женскую обувь. Пресытившись могилами, принялся убивать молоденьких девушек. Он присматривал жертв летом, когда видны ноги, отрезал ступни и обувал в туфли, которые коллекционировал в шкафу. Полиция шла за ним по пятам, но он, если говорить начистоту, всегда оказывался на шаг впереди. Ну как, уже интереснее?

– Отличный сюжет для фильма.

– Был бы, если бы все это не приключилось на самом деле, недалеко отсюда. В девяностых, убийцу звали Игорь Розман, и жертвы, кстати, тоже были невымышленными.

Ироничная улыбка на лице инспектора погасла.

– И чем все закончилось? – поинтересовался он.

– Я его поймала.

Инспектор ничего не ответил. Тереза ощутила его смущение.

– Изучая поведение таких, как Розман, и сотен других преступников, многое узнаёшь о психике убийцы, – продолжила Тереза. – А когда ты знаешь, что у убийцы на уме, ты знаешь и где его искать. Поэтому так важно определить тип. Если мы имеем дело с дезорганизованным убийцей, нужно искать человека с расстройствами психики, который опустился на самое дно.

– А если это не так?

– Тогда дело плохо. Потому что такие типы отлично маскируются под безобидной личиной. Понимаешь? Это может быть и милый, застенчивый учитель, и добропорядочный сосед-зануда – в общем, кто-то вроде тебя.

Тереза поднялась:

– Идем. Нам еще два часа ехать.

– Куда?

– На место преступления. Он объявился.

Недоумевающий Марини спросил:

– Кто?

Тереза бросила ему ключи от машины.

– Убийца!

16

– Полагаете, он пометил дом?

Марини почти устыдился своего вопроса, обнаружив беспокойство перед этим куском мяса. Тушка зайца все еще болталась на распахнутой ставне. Животному свернули шею и освежевали. Без шкурки зверек являл собой отталкивающее зрелище: открытая пасть на голом черепе, обтянутом редким пучком мышц.

Тереза не ответила. Хоть она и разделяла мнение инспектора, делать выводы было еще слишком рано.

Хуго Кнаус, начальник местной полиции, отвел ее в сторону. Крупный, не слишком высокий, казалось, он всегда улыбается, даже когда абсолютно серьезен. Такое впечатление складывалось из-за изгиба потрескавшихся губ и прищура на обветренном лице. Как и у всех рыжих, у него была светлая кожа.

– Нас вызвала девочка – Лючия Кравина. Она была дома одна, – доложил он.

Тереза молча кивнула не сводя глаз с зайца.

– Такое случалось и раньше? – спросила комиссар.

– Да нет. Сто лет тут работаю, такое вижу впервые. Бывает, шутники сопрут вывешенное сушиться белье – а так ничего серьезного. И вдруг на прошлой неделе убили человека, а теперь вот это… – Он сплюнул на землю. – Думаете, тут орудует банда? Может, это предупреждение?

Тереза опасалась, что дело обстоит намного серьезнее.

– Нет, – ответила она. – Банда, скорее всего, тут ни при чем. Что за люди эти Кравина?

Кнаус выдохнул.

– Он – бездельник, ни на одной работе не задерживается. Она – официантка в центре, по вечерам подрабатывает в пабе. Конечно, не образцовая семья, но люди безвредные.

Тереза не стала ему объяснять, что безвредные с виду люди – отличный компост, на котором дают обильные всходы недовольство и злоба.

– Без-вред-ны-е, – еще раз проговорила она по слогам, будто слово горчило во рту. – Дорогой мой Кнаус, безвредных людей в природе не существует, такова жизнь.

Тот перестал жевать жвачку, которую гонял из стороны в сторону с самого начала разговора. Было похоже, что слова Терезы его задели, будто речь шла о нем, а не о родителях девочки.

– Мы – не дикари, – ответил он. – Тут, в Травени, никто на такое не способен.

Теперь Тереза поняла. Это принадлежность к общине вынуждала его выгораживать местных жителей.

– Это точно не местные, потому что местные не такие. Интересное соображение, – заметила она с иронией, похоже ускользнувшей от Кнауса.

Кивнув, он отошел, а Тереза осталась стоять, уставившись на дом. Стена кровоточила. Алые капли стекали по штукатурке прямо на снег. Они уже замерзли: зайца, видимо, убили прямо перед тем, как подвесить на крючок ставни.

Тереза ощущала за спиной молчаливое присутствие Марини.

– Они тут повсюду, – пробормотала она.

На стене виднелось с дюжину отпечатков перепачканной руки.

– Это тебе ничего не напоминает?

Марини колебался.

– Давай, инспектор. Без лишних раздумий. Я же вижу, что у тебя есть что-то на уме.

– Наскальные рисунки. – По движению его губ Тереза догадалась, что он в замешательстве.

– Вот именно! – кивнула она.

У нее возникло похожее впечатление, и перед глазами замелькали кадры – не из документального ли фильма? – снятые в пещерах с такими же отпечатками. И хотя Терезу и рисунки разделяла пропасть в десятки тысяч лет и не меньшее количество километров, непостижимым, непонятным для нее самой образом ее с ними что-то связывало: на долю секунды она было подумала об обряде утверждения собственного Я, о переходе незрелой личности во взрослый возраст.

Но в руке, оставившей следы на стене, не было ничего детского. Тереза приложила, не касаясь стены, свою руку поверх примитивных отпечатков: следы были намного шире, ладонь – крупнее, а пальцы – толще. Тереза вздрогнула, словно дотронулась до самого убийцы.

– Отпечатков обуви тоже предостаточно. Он пришел из леса, – проговорил Марини, оторвав ее от мрачных мыслей.

Проследив за следами взглядом, Тереза представила темную фигуру, бредущую в ночи по заснеженному полю, – глаза смотрят на дом, в руках мертвый заяц.

Но зачем?

– Следы ведут до самого окна, – заметила она. – А вот в обратном направлении их нет.

Тереза увидела, как Марини изменился в лице, побледнел и весь подобрался, встревоженно вглядываясь в дом.

– Он еще внутри, – проговорил он, нащупывая пистолет в кобуре под пальто.

– Успокойся, Марини. Посмотри-ка сюда повнимательнее, – скомандовала Тереза, наклонившись. – Некоторые отпечатки четче остальных. Он ушел по своим же следам. – Она выпрямилась. – В сообразительности ему не откажешь. Уверена, что и эти следы теряются в лесу.

Казалось, Марини растерялся от новой информации. Комиссар разделяла его чувства.

– Что? Никак не можешь взять в толк, с кем мы имеем дело? – спросила она. – Я тоже.

– Почему вы уверены, что это дело рук убийцы Валента? Это мог сотворить какой-то извращенец.

– Какой-то извращенец? Как бы не так! Ты выбрал верное слово – «сотворить». Тут такая же инсценировка, как и в деле Валента. Здесь есть смысл – и рано или поздно мы до него докопаемся.

– А почему мертвый заяц? Угроза?

Тереза покачала головой.

– Нет, дело в другом. Многие преступники убивают животных, но делают это тайком. Это, так сказать, первые шаги в воплощении фантазий, которые не дают им покоя и вынуждают действовать.

Марини оглянулся.

– И что теперь?

– Теперь я бы поговорила с девочкой.

Лючия Кравина уже превратилась в маленькую женщину. В свои восемь лет она приготовила полицейским кофе, в то время как вернувшаяся с работы мать выглядела растеряннее дочери. Она даже не обняла малышку, чтобы ее утешить. Терезе пришло в голову, что, судя по виду, женщина родила слишком рано, еще не созрев для материнства. Она походила на подростка-переростка с облупившимся черным лаком на обкусанных ногтях и розовой прядкой на мелированных, давно не крашенных волосах. На ней были обтягивающие легинсы и короткая, едва доходившая до талии, кожаная куртка. Паризи уже допрашивал ее, но по его виду Тереза догадалась, что допрос не дал результатов.

Из всех присутствующих именно мать была маленькой девочкой, растерянно озиравшейся по сторонам, в то время как Лючия выглядела не по годам взрослой. Тереза готова была поклясться, что девочка, а не мать ведет хозяйство. Вокруг все было непритязательным, но прибранным и опрятным.

Тереза присматривалась к девочке, держась на расстоянии и делая вид, что раздает распоряжения. Она выгадывала время, размышляя, как заговорить с ребенком, чтобы не напугать и расположить к себе не навредив. За этот день девочка натерпелась с лихвой: сначала мертвый заяц в окне, затем посторонние люди в ее доме. И Тереза была одной из них.

– Лючия – храбрая девочка. Рано повзрослев, она не утратила детской непосредственности.

Тереза обернулась.

Человек, произнесший эти слова, смотрел на нее с легкой улыбкой. Нижнюю половину его лица скрывал шерстяной клетчатый шарф, а на голове красовалась фетровая шляпа с декоративным шнуром и пучком шелковистых перьев. Незнакомец в зеленом шерстяном пальто был немногим выше Терезы.

– Простите, – проговорил он. – Я заметил, куда вы смотрите, и дерзнул угадать ход ваших мыслей.

– Вам не откажешь в наблюдательности, – ответила Тереза.

Мужчина улыбнулся и протянул руку. На Терезу взглянули два небесно-голубых глаза.

– Карло Ян, – представился незнакомец. – Здешний врач. Я хорошо знаю Кравина, поэтому и забеспокоился, увидев полицейские машины.

Вероятно, он перешагнул пенсионный возраст лет этак десять назад. Тереза пожала протянутую руку.

– Комиссар Батталья, – проговорила она. – Расследую дело Валента.

Ян помрачнел и посмотрел на тень, все еще болтавшуюся за окном. Объектив фотоаппарата запечатлевал ее под разными ракурсами. Скрытая от взглядов, она незримо присутствовала в комнате.

– Полагаете, это сделал убийца Валента? – спросил врач.

Тереза не успела ответить.

– Доктор!

Лючия Кравина кинулась к медику, зарылась лицом в его пальто и обняла за шею. Затем, склонившись друг к другу, девочка с врачом стали о чем-то перешептываться. Они походили на двух приятелей, привыкших делиться сокровенным. У Терезы отлегло от сердца: к счастью, у этой маленькой женщины нашелся человек, способный вернуть ей частичку детства. До Терезы доносились детские всхлипы. Врач вытер девочке слезы и даже вызвал у нее улыбку, достав непонятно откуда яркий леденец.

Тереза почувствовала себя лишней, но тут врач пришел ей на помощь.

– Лючия! – обратился он к девочке. – Эта синьора здесь, чтобы найти того, кто так плохо поступил.

Девочка внимательно посмотрела на Терезу, не отпуская доктора.

Комиссар улыбнулась.

– Здравствуй, Лючия. Я Тереза, – ласково проговорила она.

Девочка прикусила губу, раздумывая ответить ли незнакомке или убежать прочь.

– Синьора здесь, чтобы помочь, – вмешался Ян. – Ты же меня не боишься?

Лючия кивнула.

– Так вот, синьору тоже не нужно бояться. Я за нее ручаюсь, – продолжил он, подмигнув ребенку.

Лючия улыбнулась. Она была милым, немного чересчур худощавым ребенком, с такими бездонными, блестящими глазами, что, казалось, в них отражаются звезды.

После рассказа девочки о том, как каждое утро из миски исчезало молоко, и о призраках, населявших лес, лицо доктора приняло обеспокоенное выражение. Марини же, напротив, отнесся к рассказу девочки с иронией, всем своим видом показывая, что не стоит тратить время на детские выдумки.

Тереза уже решила, каким будет следующий вопрос.

– Лючия, а где ты видела призрака?

Девочка без колебаний указала на окраину леса.

– Там. Он всегда смотрит на меня. Оттуда, из-за деревьев.

17

Австрия, 1978

Над Школой занимался новый день. Заря заливала окрестности нездоровым холодным светом, не радовавшим глаз. Солнечные лучи медленно взбирались по камням небольшой часовни, изгоняя мрак снаружи, но не изнутри.

Сидя на скамейке перед алтарем, Магдалена наблюдала за игрой света и ощущала, как внутри нее зреет протест. Было в Школе нечто такое, что заражало не только переступавших ее порог, но и окружающую природу. От каждого живого существа, от каждого камня, от каждого порыва ветра разило черствостью. Даже церквушка напротив столовой – место для молитвы и утешения страждущих – не дарила тепла. Только Христос на распятии, висевшем в абсиде, имел человеческий облик в этом царстве серых и жестких линий.

Магдалена смотрела на него, не в силах сформулировать свои мольбы. За всю жизнь ей еще не доводилось испытывать подобного беспокойства. То, что творилось в стенах Школы, возвращалось к ней ночными кошмарами, и она просыпалась в слезах.

«Здесь что-то не так», – без конца повторяла она. Что-то неясное и неопределенное, чему было трудно подобрать название. Поэтому она не догадалась обо всем сразу же и стала соучастницей в этом попрании жизни.

Взглянув на свои руки, она поднесла их к глазам. Ей показалось, что они замараны.

В Школе никто не разделял ее терзаний. Напротив, на нее неодобрительно косились и следили за каждым ее шагом, так что у Магдалены создавалось впечатление, будто она – единственная паршивая овца в этом отлично спевшемся стаде.

Она посмотрела вверх именно тогда, когда солнечный свет добрался до витражного окна. Красный тонкий луч коснулся распятия на уровне ребра. Казалось, рана открылась и закровоточила. Видение повторилось. Впервые оно явилось ей, когда Агнес Браун знакомила ее с главным правилом Школы: «Смотри. Наблюдай. Забывай».

Взволнованная Магдалена вздрогнула.

Видение не дарило надежду и не указывало путь к спасению, а лишь изображало муку. Христос смотрел на нее понурым взглядом того, кто не надеется на помощь. Не было обвинения страшнее, чем этот отчаявшийся взгляд.

Решив, что нужно действовать, Магдалена поднялась со скамьи.

Ее охватило желание как можно скорее исправить содеянное. Она спешно прошла по пустынным галереям первого этажа до главного входа, поднялась по ступенькам парадной лестницы и застыла на месте.

Агнес Браун наблюдала за ней с мезонина, скрестив руки на выступающем животе. В ее улыбке было что-то пугающее. Казалось, она способна проникнуть в самые потаенные мысли, в самые сокровенные тайники души и зародить сомнения в очевидном.

– Мне нужно к ним, – сказала Магдалена, чтобы не растерять уверенности и не повернуть назад.

Агнес медленно покачала головой.

– Нет. Ты больше не будешь заниматься пациентами первого этажа, – степенно произнесла она. – Я поручу тебе другие дела. Более подходящие твоему характеру.

Магдалена вцепилась пальцами в мраморные перила. Ей показалось, что руки стали холоднее мертвого камня.

– Пациентами? – возмутилась Магдалена. – Мне нужно туда подняться, – настойчиво повторила она.

Улыбка на лице Агнес погасла.

– Магдалена, Школа приняла тебя как родную дочь. Нехорошо кусать руку, которая дает тебе пищу.

– Я не собираюсь никого кусать, я только хочу помочь.

Агнес возвела глаза к небу, и ее подбородок описал в воздухе полумесяц.

– А тебе не приходило в голову, что мы здесь все только этим и занимаемся? – спросила она.

Магдалена глубоко вздохнула.

– Мы им не помогаем. То, что мы делаем, это… так странно. Им нужно другое. Мы должны…

Агнес Браун выслушала сомнения своей подчиненной без тени удивления на лице.

– Мы четко следуем медицинским предписаниям, – спокойно ответила она. – Кто ты такая, чтобы отрицать эффективность научного подхода?

Магдалена промолчала. Она заметила, что вокруг собрались люди. Остальные сотрудники Школы столпились у входа и с осуждением наблюдали за ее демаршем против Правил.

– Ты хочешь сказать, что мы с ними плохо обращаемся? – задала вопрос Агнес.

Магдалена смотрела ей прямо в глаза.

– Нет, госпожа Браун.

– Ты хочешь сказать, что мы их плохо кормим и не следим за гигиеной?

Магдалена прикусила язык.

– Нет, госпожа Браун.

– А тогда, святые небеса, к чему весь этот разговор?

Было похоже, что она произносит эти слова не впервые. Видимо, Агнес Браун привыкла манипулировать людьми. Теперь Магдалена в этом не сомневалась.

– Сестра Браун, им не достает только одного… Самого главного – любви, – проговорила Магдалена.

Впервые за время своего пребывания в Школе Магдалена прочитала на лице Агнес Браун неподдельное изумление.

– Уединение порой странным образом сказывается на людях, – ответила женщина. – Ты какая-то нервная, меня это беспокоит. Иди к себе и отдыхай. На сегодня ты свободна.

Магдалена взглянула на кухарку и одного из рабочих, но не нашла на их лицах и намека на сочувствие. Мари в мокром фартуке безучастно наблюдала за происходящим из-за кухонной двери.

– Магдалена, ступай к себе! – повторила сестра Браун.

Этот спокойный приказ подействовал на нее сильнее, чем все сказанное прежде.

Магдалене стало казаться, что стены Школы смыкаются вокруг нее, воздух остывает, а воля утекает по каплям, как вода с рук Мари. И эмоции замирают.

Магдалена отступилась. Не из страха, а из-за того, что оказалась совершенно одна в этой крепости, способной выдержать любой натиск.

«Школа – живой организм», – напомнила она себе. И этот организм, защищая себя, отторгает ее как инородное тело.

Магдалена ретировалась от враждебных взглядов в свою комнату. Достала со шкафа чемодан и принялась собирать свои скромные пожитки. Естественно, без щедрого жалованья ей придется несладко. Однако теперь у нее не вызывало сомнений, что столь большое вознаграждение – это плата за молчание.

Взяв в руки пальто, она застыла на месте.

«Молчание поощряет палача, а не его жертву», – сказала она себе. И ее бегство – не что иное, как очередное замалчивание того, что здесь происходит.

Повесив пальто на место, она присела на кровать. Под тяжестью ее тела натужно заскрипели пружины.

Она их не бросит. Она уйдет отсюда только вместе с ними. Уйдет, а не сбежит. Но ей необходимо время. Время и доказательства.